Прибежище

– Здорова! – услышала она хриплый голос и, вздрогнув от неожиданности, обернулась.

К ней подходили бочком два неприметных типа в спортивных костюмах. Один был абсолютно лысый, другой – какой-то совсем непонятный, в спортивной шапке, надвинутой чуть не на глаза, будто он хотел бы и лицо полностью закрыть. Оба были бледными, с синяками под глазами и смотрели на нее с неприятной заинтересованностью.

И что им надо? Она замерла, не двигаясь – ошибочная тактика организма, оставшаяся от предков – если не двигаться, опасность минует, пройдет мимо…

Ведь не думала же ты, что нашла себе прибежище, рай на земле?

Какое-то время предпочитала так думать – и, по крайней мере, некоторое время получалось.

– Хочешь угоститься? – спросил тип в шапке, надвинутой на глаза, протягивая ей маленький открытый бумажный пакетик и заглядывая ей в лицо, явно пытаясь нащупать ее взгляд. Жертве надо посмотреть в глаза и тогда она будет нашей – так он, должно быть, считал, и небезосновательно.

Ей стало тоскливо и тревожно – она нигде не может уйти от таких типов, кем бы они ни были. Женщина-психолог объясняла ей, что они цепляются к ней именно потому, что она ведет себя как потенциальная жертва. Но в чем состоит это поведение, она так и не поняла – она ведь просто сидела на скамейке и ровным счетом ничего не делала, чтобы их привлечь.

Она уже думала спросить, что это в пакетике такое – просто из зачарованного любопытства, чтобы знать, чем ее пытаются напичкать.

– Эй, вы что там делаете? – окликнул их фокусник – он, оказывается, еще не успел уйти – подходя к ним ближе. – Отстаньте от девчонки!

В этом длинном бутафорском плаще и с повязкой на глазу он выглядел скорее смешно, чем страшно – и все же наркоманы решили, что очень уж крупный этот тип в плаще и, не тратя больше зря времени, исчезли.

Он, возмущенно глядя им вслед, встал рядом со скамейкой.

Интересно, он тоже к ней подошел, потому что она выглядит как жертва? Психолог говорила, что есть люди, которым очень хочется спасать других – именно тех, кто ведет себя как жертва. Это похоже на такую странную, но занимательную игру.

– Средь бела дня пристают к девушкам! – сказал он, кажется, самому себе.

– Наверное, по мне видно, что я недавно в этом городе, – осмелилась предположить она.

Он посмотрел на нее более внимательно и слегка вздрогнул. Его серые глаза расширились – словно бы от изумления, словно он ее узнал. Затем он отвернулся, хмурясь, и по выражению его лица было трудно что-либо понять.

– Мы уже встречались? – растерянно спросила она. С ее слабой памятью на лица это было вполне возможно – а иначе как объяснить этот его взгляд?..

Он тут же покачал головой.

– Нет… не думаю… Просто ты мне кое-кого напомнила, вот и все. Как тебя зовут?

– Люба. А… вас?

– Владимир. Володя. Можно на «ты», я тебя всего на пять лет, я так думаю, старше.

– А откуда ты знаешь мой возраст?

– Догадался. Тебе ведь двадцать или около того?

– Верно… Двадцать.

Что-то тут было странное. Но его лицо – такое примечательное вроде бы – никого ей не напоминало. На лбу у него небольшой белый след, вроде как шрам – видела ли она такой? Может, да, а может, нет…

– Ты на этот возраст и выглядишь. Не думал, что кто-нибудь по доброй воле приедет сюда жить… Откуда ты?

– Из столицы.

Он недоверчиво покачал головой.

– Невероятно…

– Но я когда-то здесь жила, – объяснила она. – Решила вернуться.

– Да? Вот оно что…

Она заметила странную особенность – временами его добрые глаза становились слегка рассеянными, будто слова собеседника выбивали его на краткий момент из привычной колеи, но затем взгляд снова сосредотачивался

– И каково это, вернуться сюда?

– Не знаю, не могу сказать, – ответила она. – Я еще… толком не вернулась на самом деле. Это ведь не тот город, где я жила, того города больше нет.

Он рассмеялся. Ей понравился его смех.

– Ты права, в одну и ту же реку дважды не зайдешь.

Тем временем небо заволокло облаками, и Володя с беспокойством посмотрел наверх.

– Кажется, пора мне собираться, – сказал он, поднимаясь со скамейки. – Отвлекся я на разговор с тобой, а сейчас ливанет. Ты недалеко живешь? Успеешь добежать до того, как дождь пойдет?

– Да, я живу совсем рядом, на улице Тучек.

– Очень подходящее название. В нашем городе часто тучки, и тебе придется к этому привыкнуть.

Люба рассмеялась.

– Но и солнце тоже иногда светит – я это даже, кажется, помню.

– Это верно…

– Мы еще увидимся?

Этот вопрос вырвался у нее совершенно непроизвольно, будто мозг временно перешел в автономный режим, оставшись при этом в налаженной связи с языком и голосовыми связками.

Он замер на полпути к своей сцене и посмотрел на нее со странной смесью удивления и сосредоточенного внимания.

Некоторое время помолчав, будто не находя, что ответить, он наконец сказал:

– Ну… Я-то здесь всегда в одно и то же время, так что если захочешь увидеться, приходи.

Люба сорвалась со скамейки и быстро понеслась к выходу из парка. Щеки у нее горели. Это же надо такое спросить после первой же встречи…

8

Владимир собрал свои шары, гирлянды, ящик для фокусов, обручи и поспешно запихнул все это в свой фургон. Он был взволнован, и потому перед тем, как ехать, присел на край сцены – обдумать случившееся.

Небо становилось все темнее, и ветерок коснулся листвы над его головой. Он был, пожалуй, даже рад непогоде – по крайней мере, она остужала голову.

Это действительно произошло?

Вот уж не думал, что когда-либо…

Когда-либо встретит ее.

Он помнил ее лицо так отчетливо, как будто это была жизненно важная информация, помнил, как ее звали, помнил ее возраст… Та десятилетняя девочка, которая в приюте стояла в темном чулане… Та девочка, которой он пытался помочь, которая отвергла его помощь. Та девочка, которая осталась в его памяти как самое болезненное и разрушительное, что он вынес в своей душе из того приюта – теперь все это накинулось на него, как будто произошло вчера.

Но что он должен был делать? Этот вопрос ставил его в нравственный тупик. Рассказать ей, каким образом они познакомились и где, разбередив тем самым ей рану? Возможно, она даже не помнит ничего – он где-то слышал или читал, что иногда у жертв насилия целые эпизоды выпадают из памяти, иногда даже целые года, что все воспринимается ими стерто – словно в полусне. И незачем ей напоминать об этом… Нет, совершенно незачем.

Он поймал в своей душе странное чувство – смутное желание увидеть ее снова вперемешку с тревогой. Что ему-то нужно от нее?..

Это как незатихающая боль, которая проснулась и потребует теперь от него утоления: слышать, что с ней все в порядке… однако знать, что никакого утоления здесь не может быть, потому что в порядке она по определению не может быть.

Возможно, эта встреча была первой и последней… Незачем на это концентрироваться.

9

Люба обошла магазины и кафе на улице Тучек и двух пересекающих ее улицах, спрашивая, не нужна ли где официантка или продавщица. На нее везде неизменно странно глядели и отвечали вежливым «нет». Она подумала, что в следующий раз после такого ответа обязательно спросит, что с ней не так, а пока что будет думать, что в этом городе просто мало рабочих мест.

Она сидела на чердаке тем вечером и разбирала свои вещи из сумки, когда раздался тихий стук в дверь, поначалу напомнивший ей царапанье когтей (крысы!), и она чуть не выронила из рук рамку с фотографией брата, которую собиралась повесить над кроватью – из потребности всегда смотреть на него, видеть его рядом.

Дверь чуть приоткрылась, и это оказался хозяин – уже в другой клетчатой рубашке, но все так же откровенно обтягивающей его пузо. Его редкие нестриженые волосы были зачесаны назад, глазки все так же ласково смотрели на нее.

– Любочка, не хочешь отужинать со мной? Пойдем, я котлетки сделал.

Она едва заметно скривилась, пытаясь оставаться вежливой несмотря ни на что.

Он уже успел за первый же день перейти на уменьшительно-ласкательный суффикс – но так, наверное, все пожилые люди делают по отношению к своим молодым постояльцам… Тем не менее, у нее внутри началась нешуточная борьба. Часть ее истерично заявляла, чтобы она не вздумала с ним хоть сколько-то сближаться, а другая часть твердила, что надо быть взрослой и не обращать внимания на свои детские страхи, комплексы и тревоги. Как еще она сможет доказать себе, что повзрослела, если не путем их преодоления? Поэтому она ответила:

– Спасибо большое… я сейчас приду.

– А… ну хорошо, жду, – он прикрыл дверь.

Она провела по лицу чуть дрожащей рукой. Это тревожное чувство – мысль (крысы!) мелькнувшая у нее молнией в голове, так там и оставалась и продолжала бить в набат. Ну-ка, Люба, соберись. Никаких крыс тут нет и не будет… пока ты сама их не позовешь. А до тех пор они надежно заперты в подвалах твоего бессознательного.

Вспомнив о рамке, с которой она так и стояла в руках, она повесила ее на стене и, немного постояв перед ней, словно отмечая для себя и для него – вот, теперь мы будем здесь – переоделась в более подходящую для дома одежду и спустилась в гостиную.

По таким комнатам всегда заметно, что здесь проживает пожилой человек – помещение было большое, но все заставленное старинной мебелью из темного дерева. На стене мирно тикали старинные часы. На полках шкафов за стеклянными дверцами стояли запыленные статуэтки – собачки, балерины, херувимчики – все те вещи, глядя на которые задаешься вопросом, действительно ли хозяин квартиры хотел их здесь видеть, или держит их просто от нежелания что-либо выкидывать.

И, конечно же, фотографии в старомодных и таких же запыленных рамках. Конечно – у него ведь тоже были когда-то родители… хотя Любе почему-то верилось в это с трудом. Собственно, их тут было больше всего: молодая, но не слишком симпатичная пара – полный мужчина с мрачным, решительным выражением на лице и женщина с тяжелой бульдожьей челюстью и жидкими волосами, хотя и более веселым, чем у него, взглядом. Люба уставилась на них с непонятными, неопределенными чувствами, не понимая, чем они ее так зацепили, но тут раздались шаркающие шаги – хозяин поставил на стол обед. Он сделал вид, что не заметил, как она разглядывала фотографию – видимо, считал это слишком личным, хоть и выставленным на обозрение – и они уселись за стол.

– Возьми побольше подливочки, – проворковал он.

– Спасибо.

Некоторое время раздавались только звуки поглощения пищи.

– Вы всегда жили в этом городе? – несмело спросила она, нарушив молчание. Ей не нравилось молчать с ним – пожалуй, даже больше, чем разговаривать с ним, поэтому из двух зол она выбрала менее неприятное.

Раз она сама не знает, для чего сюда приехала – значит, наверное, нужно действовать как детектив: опрашивать всех, с кем общаешься, узнавать любую информацию о городе, которая может навести на нужное… нужное что? Она даже не представляла себе, что ей предстоит здесь сделать для себя.

– О да, всегда, – он кивнул с энтузиазмом готовностью поддерживать разговор. – Замечательный город!

– Чем он замечательный? – спросила она.

Вопрос выбил его из колеи, он даже несколько раз сосредоточенно поморгал своими выпуклыми выцветшими глазами, прежде чем степенно ответить:

– Ну, у меня тут магазинчик, как видишь, домик, неплохо живем. Процветаем, можно сказать. Хороший город.

Ей стало немного смешно. Видимо, только этим для него городок и замечателен, а что в нем делается – он вряд ли знает… Он даже про выступления для детей в парке, наверное, не знает и знать не хочет.

Но она тут же одернула себя, не желая ни о ком плохо думать – для пожилого человека, такого, как он, вполне естественно думать только о своем доме и своем деле… Не будет же он рассуждать о каких-то «неясных ощущениях» от города. Это просто место, где он живет.

– Мой отец с Украины, – продолжал хозяин, кивком головы указав на черно-белые фотографии в запыленных рамочках. – Приехал сюда, женился на матери… Я у них единственный был ребенок. Ну вот, а как отец с матерью умерли, у меня бизнес так пошел… – он снова заморгал, осмысливая свою фразу – в ней было что-то не так, но что именно – он не сразу сообразил. – Уж не знаю, как так получилось, но как они умерли – у меня сразу все получилось, – заключил он, пытаясь сгладить это впечатление.

Люба растерянно кивнула, не зная, что на это ответить. Но у хозяина были уже наготове собственные вопросы:

– А ты как сюда попала? Ты не пойми неправильно, у нас тут редко кто приезжает жить. В основном только так, по делам… по бизнесу какому, ну или в гости, а не просто так, из интереса.

Она задумалась, что ответить. Тут уж отвечать правду она совсем не обязана – потому что вряд ли этот человек ее поймет, только напугается, решит, что у нее с головой не в порядке… Еще попросит с вещами на выход, кто его знает, а у нее денег мало, чтобы искать другое жилье.

– Тут жил мой близкий человек. Он мне порекомендовал это место. Сказал, здесь люди хорошие, места хорошие. Вот так, решила приехать… пожить, отдохнуть от столицы.

Вышло даже близко к правде. Все ее близкие люди когда-то здесь жили, да и отдохнуть от столицы здесь можно.

Хозяин странно посмотрел на нее – так же как все те, у кого она спрашивала о работе – и неопределенно угукнул. Было видно, что он ей не очень поверил. Ничего не попишешь, в это действительно трудно поверить… Но, во всяком случае, это более адекватно звучит, чем объяснение, что ее просто что-то толкнуло к этому.

Закончив ужин, она помыла свою тарелку, еще раз его поблагодарила и с облегчением пошла спать. У нее было ощущение, что ей предстоит здесь много работы.

10

На следующий день с утра она снова искала везде работу, и ей снова несколько раз отказали. Спросить, что с ней не так, у нее так и не хватило духу – а что потом делать с ответом, если он окажется шокирующе неприятным? Вернувшись на улицу Тучек, она села перед фонтаном и перекусила снова пирожком, запивая кофе из бумажного стаканчика. В еде она была совершенно неприхотлива, потому что едва различала ее вкус, и аппетит у нее был неважный.

Что же дальше делать? Ее взгляд упал на часы на башенке одного из зданий, и ответ был наготове. Она неожиданно вспомнила, что примерно в это время выступление у Владимира. Почему бы не посмотреть снова на фокусы?..

Если бы кто-нибудь высказал ей предположение, что она влюблена и хочет инициировать с ним отношения, она была бы очень смущена и удивлена, потому что это нисколько не входило в ее планы. Она вообще не представляла себя в отношениях – целующейся, обнимающейся, даже держащейся за руку и не хотела задумываться над тем, почему это так. В каких-то отдаленных представлениях она видела себя через много лет замужем и с детишками, но не представляла, что должно произойти между той и этой стадией.

Ей просто становилось теплее, когда она смотрела на этого человека, и потому захотелось увидеть его снова. Что же в этом плохого?.. Так она говорила себе, направляясь к месту представления.

На площадке было, как всегда, полно детворы и родителей. Люба присела на дальнюю скамейку, как всегда, не желая обращать на себя чье-то внимание – а уж тем более его внимание во время спектакля. Вдруг посмотрит на нее и собьется, что-то не так сделает… Такой страх часто преследовал ее, когда она смотрела выступления кого-то из своих знакомых, например, своих приятельниц в хореографическом училище, и она всегда опускала глаза или становилась подальше, чтобы только не встретиться с ними взглядом во время их выступления.

Вскоре появился и сам Владимир. На этот раз он был без плаща – на нем был яркий мешковатый костюм, большие ботинки и яркий клоунский нос. Дети начали повизгивать и нетерпеливо подпрыгивать на своих скамейках, он весело помахал им и двумя энергичными прыжками заскочил на сцену.

Начал он с жонглирования мячиками – сначала с двумя, затем добавил третий и стал ловить их, перекидывая затем как-то хитро – через шею, голову и спину. Затем добавил еще два, а затем вытащил всех пожелавших на сцену и стал учить их жонглировать крупными легкими кольцами, что было для них гораздо проще, чем в случае с мячиками.

11

Когда представление окончилось, Люба очнулась, осознав, что все это время сидела как зачарованная, словно попала в волшебную, теплую и светлую страну. Родители с детьми уже все разошлись, а она все сидела на своей последней скамейке. Собирающий на сцене свои шары и обручи Владимир чуть насмешливо взглянул на нее.

Впрочем, его насмешливость была напускной – на самом деле его сердце болезненно сжималось от ее брошенного вида, так же как оно сжалось, когда он впервые увидел мать после шести лет, проведенных в разлуке. Он ничего не мог поделать со своей неумеренной сострадательностью.

А она, похоже, так и осталась в душе той девочкой? Тем хуже для тебя.

– Если ты так расстроена концом представления, то я могу еще пожонглировать и повытаскивать гирлянды лично для тебя, – предложил он, тем не менее. Когда действия расходятся с намерениями – это про него…

– Нет, спасибо, – она улыбнулась.

– Тогда, может, мороженого?

– Давай, – согласилась она.

Сходив к ларьку, он принес ей эскимо, и она поблагодарила. Некоторое время была тишина. Люба смущенно ела мороженое, а Володя молчал, пытаясь представить себе, с какой ноты тут начать общение – с учетом того, что он о ней знает и того, что она не знает, что он знает…

– Твои родители… живут где-то в другом месте?

Он, разумеется, знал настоящий ответ, но не знал, насколько откровенной она может быть с ним, что и решил осторожно проверить.

И ответ его несколько удивил:

– Да, они живут в столице, так же как и мой брат…

– Понятно…

Она поставила их обоих теперь в трудное положение… А когда она лжет, у нее становится особенный голос – тихий, как у ребенка, признающегося, что это он съел все варенье. Кляня ситуацию, в которой они оказались – и что теперь со всем этим делать? – он задал нейтральный вопрос, чтобы успеть прийти в себя и сообразить, что дальше:

– Сколько ты намерена здесь пробыть?

– Не знаю пока… Я хочу здесь пожить какое-то время.

– Тогда ты, наверное, ищешь работу?

– Да, я ищу ее, но ничего пока не нахожу…

– Неудивительно – в этом городе ее практически и нет…

– Как же здесь люди живут?

– Кто-то живет на пособие или пенсию, кто-то уезжает, кто-то нашел свое место, а кто-то спивается и умирает.

Помолчав, он добавил, чтобы сохранить хоть какой-то оптимизм в этом наброске:

– Но каждый раз, как я делаю представление, и на него приходит толпа детей, я понимаю – город все же живет.

– Вот почему ты выбрал эту профессию?

– В частности, да… А может, еще и потому, что другого пути у меня и не было.

– Ты закончил цирковое училище?

– О, нет… Я самоучка, можно так сказать. Увлекался всякими фокусами, жонглированием еще с детства, любил выступать в школьном КВН… А потом учился несколько месяцев на больничного клоуна, и поступил туда же на работу. Когда не занят в больнице, выступаю здесь, в парке. Здоровых детей ведь тоже надо радовать, не только больных.

– Здорово, что ты нашел свой путь, – искренне сказала она.

– Да, не всем так везет.

Помолчав, она высказала то, что ее продолжало беспокоить:

– Если я не найду работу в ближайшее время, мне придется уехать… Ты не можешь подсказать мне что-нибудь?

Владимир задумался. Было странно слышать от кого-то о перспективе уехать отсюда в таком грустном тоне – обычно отсюда только и жаждут свалить – но раз она так хочет остаться…

– Какое у тебя образование? – спросил он. – Если оно у тебя есть.

– Хореографическое училище.

– Надо же… Так ты балерина!

– Да, по образованию, – смущенно сказала она. – Но в полном смысле, наверное, все же нет. Я только закончила и еще толком не участвовала в спектаклях.

Володя думал о том, что, хотя для него она была просто девочкой-из-чулана, которую он так и не смог забыть – а ведь девочка из чулана выросла, стала взрослым человеком, и как-то пережила все то, что ей довелось испытать. Вон, стала балериной… Она знала, чего хочет, и пошла учиться на эту профессию, невзирая на всю тоскливость проведенных в приюте лет. Невероятно… Хотя что удивляться – он ведь и сам провел там долгие восемь лет, наложивших определенный отпечаток, и тем не менее смог найти свой жизненный путь.

Внезапно на него снизошло озарение. Ну конечно! Одно время у него была такая мысль… Почему ему это раньше не пришло в голову?

– Какая все-таки удача, что у тебя именно такое образование, – сказал он. – Не хочешь стать моей помощницей?

Она непонимающе взглянула на него. Он ее с кем-то путает, наверное…

– Мне такая помощница просто необходима. Это ж будет загляденье, – говорил тем временем Владимир – судя по его взгляду, он уже представлял, как это будет все здорово. – Будешь танцевать, иногда помогать мне в фокусах… заодно и узнаешь, как они все делаются, и, если захочешь, научу.

– Но я никогда не выступала на публике, – слабо возразила она. – Мне это будет сложно! Мне… предлагали партию в «Щелкунчике». Но я отказалась… потому что мне не по душе эта сказка.

– Ты отказалась от главной партии, потому что тебе не нравится сказка? – переспросил он. – У тебя, похоже, совсем нет амбиций… как и у меня. Значит, мы сработаемся!

Она посмотрела на него и неуверенно улыбнулась. Но его оптимизм был вполне заразителен для нее, чего не случалось уже давно – с тех пор как… впрочем, даже не вспомнить, с каких пор. Доверия этот человек заслуживает, с ним можно иметь дело – здесь ее внутренний советчик был совершенно уверен. А танцевать перед детьми, принося им радость – разве плохая работа? Это же замечательно…

– Единственное только – оплата небольшая, сама понимаешь, – предупредил Володя, вспомнив об этом немаловажном факте. – Но зато гибкий график, так что можешь найти себе в свободное время еще подработку. Только… будь осторожна в этом городе, особенно по вечерам. Тут, как видишь, даже днем могут подойти какие-нибудь маргиналы…

Ему хотелось прибавить, что он вообще не рекомендовал бы ей покидать центр города, а начиная с девяти вечера ей лучше сидеть дома, не высовываясь за дверь, но сдержался. Это было бы подозрительно навязчивой заботой.

– Хорошо, – согласилась она. – Буду осторожна! Так когда будем выступать?

– Прямо завтра и начнем.

Она тихо ойкнула, но он рассмеялся:

– Не волнуйся, все не так страшно, как тебе кажется. Это же дети, а не театральные критики, для них твой танец будет чудом! Я сам так помню свои впечатления детства от балета…

– Наверное, ты прав, – согласилась она, слегка расслабившись.

– Конечно, прав!

Они попрощались, и он отправился домой, превозмогая сильное желание всю дорогу оглядываться назад, чтобы смотреть, не подошли ли к ней еще какие-нибудь подозрительные личности, которых надо отгонять.

Все веселье и оптимизм постепенно слетали с него, как шелуха, и осталась только гнетущая тяжесть на сердце.

Итак, ты будешь теперь ежедневно видеться с той, глядя на которую только и вспоминаешь темный чулан и происходившее в нем. С той, с которой тебе приходится делать усилие над собой, просто чтобы ответить ей что-то вразумительное… И не вспоминать прошлое.

Чем же это все обернется для него и для нее? Его мучили мрачные предчувствия, которые он всю дорогу до дома пытался отогнать. Он ведь всего лишь предложил ей помощь, ничем плохим это кончиться не может.

12

Люба же была так воодушевлена и обрадована открывшейся перспективой, что до улицы Тучек долетела словно на крыльях. Найти работу, да еще творческую, по своей, так сказать, специальности – и связанную с детьми! Она и не надеялась, и не думала…

Хотя денег у нее оставалось немного, она все же зашла в магазин и купила коробку шоколадных конфет. Приютский режим питания, при котором на сладкое давали компот или несъедобные, похожие вкусом на мыло шоколадки, навсегда изменил ее предпочтения – сладкое она предпочитала любой другой еде, словно восполняя себе его нехватку.

Забравшись на свой чердак, она устроилась на кровати и набила рот конфетами. Дома никого не было, хозяин торговал внизу, в своей лавке. Перед завтрашним выступлением надо хорошенько настроиться, подумать… Володя сказал приходить в парк пораньше – чтобы порепетировать, подготовиться.

Расправившись с конфетами, она достала из сумки фотографию, на которой были запечатлены они с братом в детстве.

На фотографии были два радостных ребенка – они слегка заговорщически улыбались, глядя в камеру и тесно прижавшись друг к другу, как это часто бывает у дружных между собой детей. Мальчик высокий, темноволосый, с красивыми, хоть и резковатыми чертами лица, улыбающийся. У него не хватало одного зуба, который как раз тогда, в день перед фотографированием вывалился… Девочка поменьше – она по возрасту была младше – с длинными волосами, широким обручем на голове, с более спокойным, чем у него, но тоже счастливым выражением лица.

У нее была привычка подолгу сидеть с этой фотографией в руке – если везло с настроением и оно было достаточно спокойным и мечтательным, со временем она словно «уходила» в это фото, окуналась в него и в некотором роде жила в нем. Впрочем, это всегда заканчивалось разочарованием, потому что впечатление от фотографии, точно так же как ее диафильм с улыбающимися родителями, начинало снашиваться, стираться…

Вспомнив внезапно про свой обман в разговоре с Владимиром, она густо покраснела.

Конечно, она сказала неправду. Люба просто не смогла сообщить ему, что ее родители умерли, что ее брата уже два года как тоже нет в живых, а она сама выросла в приюте. А уж о том, что было в приюте – и подавно не могла и не сможет сказать… Это было ее самой отвратительной тайной, на которую она смотрела сквозь щели между пальцами, как на фильм ужасов, который хочешь, но боишься смотреть.

Обманывать нехорошо, но говорить такую правду – еще хуже. Тот, кто придумал заповедь «Не лги», явно не учел всех возможных ситуаций…

13

Волнуясь, она подошла в парк к назначенному времени и увидела, что Владимир уже надевает костюм – тот же самый, который был на нем в первую их встречу.

Она затормозила, сама не зная, почему.

Кого он ей напомнил в этот момент?

Промелькнуло и исчезло… И так все время. Что же с ее памятью?..

Ей овладело странное желание спрятаться за кулисами и какое-то время посмотреть на него – такого, какой он, когда его никто не видит. Но он, уже заметив ее, дружелюбно кивнул ей – по-своему, кажется, расценив эту попытку спрятаться:

– Ты куда? Не стоит так переживать, это же не сцена Большого театра!

– А ты сам совсем не волнуешься?

– Я? Совсем, – он произнес это весьма убедительно. – Вот, держи костюм… Сегодня станцуешь морячку, раз уж у нас пиратская тема – я включу музыку, и ты порепетируешь. Идет?

– Идет, – слабо отозвалась она.

– Какая молодец! Я знал, что ты очень добросовестная и исполнительная. Иди тогда за перегородку и переодевайся.

Она зашла за расписную передвижную перегородку, разукрашенную в какие-то китайские узоры, и вытащила из пакета добытый Владимиром наряд – белые колготки, пуанты, балетную пачку, шапочку юнги и короткий блейзерок с синей полоской. И где он это достал, интересно? Очевидно, у него есть доступ к складу подобного реквизита…

Володя включил негромко музыку, она подобрала движения и заучила их последовательность.

Тем временем дети и родители уже собрались на площадке перед сценой, и представление началось. Люба спряталась снова за перегородкой.

Володя показал новые фокусы, устроил конкурс, а затем, сделав жест и соответствующее выражение лица – говорящие зрителям о том, что есть еще в запасе кое-что необычное для них – подошел к перегородке и шепотом спросил:

– Готова?

– Готова, – откликнулась она тонким от волнения голосом.

– Все будет хорошо, не волнуйся, – подбодрил он, взялся за перегородку и выкатил ее на середину сцены, а она засеменила следом, стараясь не показываться зрителям раньше времени.

– У нас сегодня в гостях моя помощница! – обратился он к зрителям. – Юная морячка, которая приплыла из далеких стран! Сейчас она для вас станцует – расскажет о своем путешествии с помощью танца…

Он забавным театральным жестом нажал на кнопку на магнитофоне, и Люба при первых аккордах появилась из-за перегородки, изящными шагами вышла на середину и поклонилась зрителям. Когда она взглянула на собравшуюся за это время толпу – уже не только детей и родителей, а и всех любопытствующих, которые прогуливались неподалеку и устремились тоже поглядеть на «юную морячку», ей стало слегка не по себе – на такой аншлаг она совсем не рассчитывала. Но сидящая на второй скамейке компания мам и пап тут же поддержала ее овацией, и в конце концов вся толпа ей приветственно зааплодировала – до людей дошло, что «юной помощнице» необходима поддержка. Слегка подбодрившись и напомнив себе слова Владимира, что это не Большой театр, она начала танцевать, впрочем, стараясь ничуть не меньше, чем старалась бы в Большом театре.

Хотя в Большом театре она, наверное, хлопнулась бы в обморок, едва выйдя на сцену, и до стараний бы дело не дошло…

Владимир одобрительно, с некой даже гордостью посматривал на нее, и она почувствовала, что этот взгляд ее поддерживает и придает сил. Она сосредоточилась на этом ощущении и станцевала в итоге так, что, пожалуй, и ее преподаватели были бы ей довольны и, наверное, не сделали бы никаких существенных замечаний.

Она закончила свой танец изящным прыжком и тут же поклоном. Толпа вновь зааплодировала, одобрительно зашумев. Две девочки лет десяти в хорошеньких платьях, сидящие на первой скамейке, смотрели на нее с таким восторгом, что Люба поняла – так же, как и она когда-то, они впечатлены до глубины души и уже мечтают, наверное, стать балеринами. Она не была уверена, что хочет быть чьим-либо кумиром и примером для подражания, но чувства девочек можно было понять. Еще раз поклонившись и улыбнувшись зрителям, она сбежала за кулисы.

Володя продолжал показывать фокусы, и она смотрела их уже вместе со всеми, присев на край сцены. Быть на виду – не так уж и страшно. По крайней мере, сегодня пронесло, а еще много таких выступлений впереди… И что же, неужели она каждый раз будет так волноваться?

Он закончил через пятнадцать минут, но остался еще на какое-то время, чтобы научить паре карточных фокусов особо любопытных мальчишек, не желающих оставлять его в покое. Когда их наконец увели их мамы – настаивая на том, что пора обедать, а не разучивать карточные фокусы – Володя тоже стал собираться.

Люба нерешительно подошла к нему и протянула аккуратно сложенный костюм.

– А, это? Оставь пока себе… Еще пригодится. Ну что? – улыбнулся он. – Было страшно?

– О нет, почти не было!.. Это было так здорово… Они так все удивились и были рады! – она рассмеялась, чувствуя теперь еще больший душевный подъем – когда можно обсудить это с ним.