День божьих коровок

Тетка устроилась на заднем сиденье. Они с тещей пообщались немного. Из их разговора я понял, что продукты предназначались ей. Сторожиха разговаривала с тещей, а сама явно и бесцеремонно рассматривала меня – в зеркале все отражалось. Я тоже взглянул на новую знакомую и поразился ее исплаканному лицу. Женщины стали прощаться, теща почему-то всхлипнула, а сторожиха ее успокаивала, по-прежнему взирая на меня: «Да успокойся ты, Светлана, смотри, какой у тебя участливый зять, был бы у меня сынок таким! Я же тебе говорила, что за тобой обязательно приедут, а ты все ревела».

Мы немного отъехали от остановки, но Шарик вдруг занервничал, неожиданно совсем по-щенячьи тявкнул, явно просил остановить машину, что я с радостью и сделал: «Вали, дорогой». Пес, как бы виновато оглядываясь на тещу, бочком вылез на дорогу и направился в сторону дач. Только мы тронулись с места, как истошным мявом взвыла и кошка, пришлось еще раз останавливаться – ох уж эти «аборигены», как верны привычным местам! Последовали переговоры тещи со сторожихой Ивановной, то да се, она согласилась приютить у себя и кошачье семейство, тут же вытащила котят из коробки и спрятала их за пазуху в теплое пальто. Вышла из машины и побрела вместе с кошкой вслед за псом в сторону дач, потом присела на лавку с навесом и что-то шептала котятам под стареньким, но теплым пальто.

Да, унылая картинка – заснеженная дорога, понурая старуха с бездомными котятами, кошкой и псом в ожидании субботнего автобуса с Большой земли.

Уже совсем рассвело, я еще долго поглядывал в боковое зеркало на оставшихся, пока они не скрылись из виду. А навстречу прогромыхал пустой автобус без пассажиров.

Пока добирались домой, Светлана Васильевна рассказывала о сторожихе, что она в дачное межсезонье каждую субботу выходит к первому автобусу, который привозит корм для брошенных на дачах кошек-собак. Их хозяева, конечно, оплачивают водителю эту услугу, чтобы совесть не так уж мучила – в городские квартиры этих «дачников» мало кто забирал. А самое главное, Ивановна ждет автобус не только по «службе», она ведь еще втайне надеется, что на автобусе однажды приедет сын. Поскандалив с невесткой несколько лет назад по чепухе – обычные бабские разборки – она сгоряча демонстративно ушла из дому на дачу, а сын смалодушничал и не остановил. Ее назад так до сих пор и не позвали, и никто никому не уступает. Приезжают только летом на сбор урожая и осенью под зиму, когда необходимо обеспечить бабку дровами и углем, по телефону перезваниваются редко. Но она все равно ждет, вдруг случится чудо и все-таки ее заберут домой, в ее же собственную квартиру. Дело-то идет к старости, худо одной жить.

Я слушал чужую историю, а сам думал о своей собственной жизни.

Рос без отца, но под зорким присмотром деда. Наших женщин он совершенно игнорировал, душевного общения с ними не было никакого. В разводе моих родителей винил в основном бабушку, не подготовившую дочку к семейной жизни.

Дед в основном и сформировал мое отношение к женщинам. С легкой дедовой руки я относился к ним в лучшем случае пренебрежительно.

Началось все еще в детстве с обиды на бабушку. Нечаянно услышав мамины жалобы на деда и отца, а самое главное – бабушкины «утешения», подливавшие масла в огонь, я решил тоже поразбираться в семейном вопросе. Но, как ни пытался, не мог ничего понять из женского шушуканья, особенно про куклу безмозглую и белоручку. Еще я, как ни силился, никак не мог представить, как это папа гоняется за каждой юбкой. Но вот когда речь зашла о дедушке, что якобы он самодур упертый, тут же счел своим долгом вмешаться – дедушка хороший! Меня «повоспитывали», что влез в разговор взрослых, и с тех пор бабушка с непонятным мне смыслом частенько приговаривала, что я весь в дедову породу. Со временем мои обиды ушли, но появились бабушкины, она до последних своих дней считала, что с ней я был недостаточно приветлив. Таким явным женоненавистником, как дед, я, конечно, не был, но в душе все-таки тайно считал вторую половину рода человеческого как бы второстепенной.

Мать всегда почитал, но позволял себе иной раз и покритиковать ее за излишнюю доверчивость и, мягко говоря, легковесность. С ней вечно, сколько себя помню, происходили всякие ЧП – то кошелек потеряет, то работу. С детства взращенная избалованной принцессой, мать оказалась неприспособленной к реальной жизни, была абсолютно непрактична. Как-то занялась с подругой бизнесом, но та ее обвела вокруг пальца и кинула вместе с большим банковским кредитом… А про ее мужиков после развода с отцом уж молчу – личная жизнь все равно не складывалась, принца она так и не встретила, не раз основательно вляпывалась, наступая на одни и те же грабли…

В общем-то, все было нормально в нашей семье, ничего страшного не происходило, жизнь как жизнь, но – дед все-таки был самым близким для меня человеком во всем моем детстве.

Заезжал он к нам в город только по делу, с бабушкой они были давно в разводе, но отношения поддерживали нормальные, вполне человеческие, хотя и без особых симпатий. Правда, никаких особых чаепитий по случаю его приезда не устраивалось, здравствуйте-спасибо-до свиданья, вот и все общение. А еще он, если было по пути, привозил разные фрукты и овощи, которыми каждый раз щедро заваливал коридор. Ну и по хозяйству помочь он никогда не отказывался – мебель подвинуть, полочку прибить, потолок покрасить, лекарства привезти, если надо. Я с нетерпением ждал каждой встречи – в основном дед приезжал, чтобы забрать меня к себе. Со мной у деда был полный душевный контакт, он меня любил очень сильно. Я отвечал ему тем же, с радостью помогал ему во всем и уже в подростковом возрасте вполне самостоятельно хозяйничал, смело разъезжал на авто в поселке и поблизости от него, дед далеко отъезжать запрещал. В свободные минуты мы иногда прикидывали, как со временем, когда он окончательно уйдет на пенсию, обустроим его хату, какую мансарду отгрохаем. Он даже начал основательно подбирать стройматериалы. Оставалось дело за малым – уговорить соседку с другой стороны дома присоединиться к строительству, чердак же общий. Соседка была хитрющая, все тянула с согласием на строительство: «Хорошо, подумаю, неплохо бы, под одной крышей живем, вместе строиться дешевле…», но конкретного ответа не давала. Злые языки поговаривали, что совхозная повариха давно имела планы на соседа, но тот оказался упрямцем, и ей никак не удавалось пирожками до котлетами заарканить работящего непьющего мужика. Но ни нашим с дедом мечтам о мансарде, ни, возможно, планам соседки реализоваться не довелось. У деда случился инсульт, и он скоропостижно скончался, когда я еще учился в школе.

Потом я вырос и поехал в Сибирь получать высшее образование, почему туда – не знаю, меня всегда тянуло куда-то далеко, где суровая природа, где есть настоящая зима со снегом, а вообще… я просто взял и уехал. Меня на самом деле мало что связывало с югом и домом, где уже не было деда.

В новых местах я как-то быстро женился и вошел в семью своей жены, почти утратив связь с собственной.

Главной в доме, конечно же, была наша любимая теща.

О ней отдельный разговор. В отличие от моей матушки, на свой гардероб и всякие женские штучки она особо не тратилась, тесть давно тяжело болел, поэтому не до дамских прихотей ей было. Она полностью посвятила себя семье, жила только интересами и увлечениями детей. Учимся кататься на велосипеде – вместе, усваиваем английский – вместе, фото, прогулки, животные – тоже вместе. Вкусно и сытно готовила на всю двуногую и четвероногую братию (жена не особо была к кухне расположена), убирала за всеми и заботливо ухаживала. В благодарность подразумевалось беспрекословное подчинение всех домашних ее взгляду на жизненный уклад и распорядок. Меня она в семью приняла вполне радушно, значит, и мне предстояло послушно принять ее правила игры. Но, но, но…

Сразу же нарисовалась первая проблема. Через несколько дней после свадьбы нас разбудило громогласное: «Дети, подъем, на учебу опоздаете, завтрак на столе…» Я недоуменно пошутил по поводу «деток», до адресата не дошло. Еще несколько дней мой слух резали утренние семичасовые тещины призывы, после чего раз я не выдержал и вдруг, неожиданно даже для самого себя, так же громогласно, в тон ей, объявил, что она скоро станет бабушкой. Естественно, после этого обращение к молодоженам «дети» исчезло из ее лексикона.

Еще много чего интересного было на первых порах. Приходилось разбираться с тещей, что гвоздь не там забил, что в дом на ночлег привел толпу немытых малознакомых туристов, что на день рождения устроил во дворе гусарскую попойку с готовкой шашлыков у соседей под окнами и с вызовом полиции оными…

При всем при этом я из кожи лез, чтобы дистанцироваться от тещи, демонстративно позиционировал себя самостоятельной личностью, для чего приходилось после занятий в поте лица трудиться, приходил домой только ночевать, над чем жена иронизировала, что я суперски крутой от слова бесполезно крутиться. Тем не менее, кое-как на жизнь зарабатывал, но тещин домострой все продолжался и перезагрузки взаимоотношений не произошло.

Я как-то взбунтовался, предложил жене уйти из дому куда глаза глядят – снять квартиру, переехать жить на дачу. Да та ни в какую – и дети маленькие, и на даче нет нормальных условий для проживания. Да и полностью самой вести домашнее хозяйство ей не особо хотелось и моглось. Учеба, маленькие дети – немалая нагрузка. Короче, махнул я рукой на все, пожалел жену и остались мы жить вместе с тещей. Так и жили с оглядкой, что можно, а что нельзя, лишь бы только никаких разборок не было. Хотя, по большому счету, она вредничала не так уж часто, стремилась угадывать наши желания. И ужились мы все вместе вполне нормально.

А подпольная кличка «теща», в которую в качестве защитной реакции я вкладывал всю бурю отрицательных эмоций от первоначального общения со Светланой Васильевной, со временем зазвучала только с добрым юмором. С моей легкой руки ее так и стали называть все, даже дети, конечно же, не напрямую, а за глаза. Жена, например, по привычке может запросто спросить у меня, дома ли теща, которая в это время находится рядом в соседней комнате и все слышит. Мы шутили и не задумывались, что ей все это может быть неприятно.

Тесть умер несколько лет назад, теща очень тяжело переживала его кончину, хотя она была более чем ожидаема, но держалась и виду не показывала. Только иногда по ночам я, периодически страдающий от бессонницы, слышал ее приглушенные рыдания за закрытыми дверями.

На самом деле я относился к Светлане Васильевне с должным уважением, но почему-то своего почитания особо не выказывал. Да и не только я, все мы к ней относились не так, как бы следовало.

Она до самозабвения предана семье, ее любовь к нам всеобъемлюща. А мы, хладнокровно воспринимая как должное ее труд, ее доброту, заботы и тревоги о нас, никогда не задавались вопросом, а любит ли кто ее саму сейчас?

Я невольно вспомнил несчастного полупуделя и тут же отогнал непрошенные мысли: «Бесспорно, любим. По-своему, с эгоизмом молодости, но все-таки любим».

И особо ощущалось это, когда Светланы Васильевны не было дома – так остро не хватало душевного тепла нашей хранительницы домашнего очага. Потому среди ночи я и сорвался на дачу забирать ее домой. Без нее все вокруг стало казаться пустым и страшным, как будто что-то важное, что отличает абстрактное строение от твоего дома, вдруг покинуло его. Дом – это не просто стены и крыша, это место, где живут любовь, радость, счастье. Дом – это всё, что вам мило и дорого, дом там, где вам хорошо. Куда всегда хочется возвращаться, в каких бы прекрасных далеких краях ты не находился.

И каждый крошечный элемент, каждый звук и запах, каждый скрип несмазанной калитки или радио, бормочущее по утрам в комнате тещи – все важно. Все необходимо. Все это – неотрывные составляющие счастья. Даже если их и не сразу замечаешь…

Мы молча подъезжали к городу, на востоке всходило холодное яркое солнце, оно освещало ледяные красоты зимнего пейзажа, но чувствовалось, что это уже последние считанные морозные дни, и совсем скоро придет весна.

А мне казалось тогда, что у меня в душе она уже наступила.

Но, увы, это оказалось совсем не так… К сожалению.

Совсем скоро после этой удивительной и замечательной поездки на дачу все посыпалось…

Быстро.

Разом.

Как по команде.

Теща все-таки решилась и отправилась на житие к своему военному пенсионеру в пригород, забрав старую кошку, жена с детьми уехали… вообще далеко, а я остался один в нашем некогда шумном, переполненном жизнью доме.

Вот так совсем обыденно и без особых драм я и остался один по-настоящему.

Хотя нет… со мной остался мой внутренний голос, мой внутренний «демон», который наконец-то почувствовал себя полновластным хозяином и победно расправил свои перепончатые крылья над темнеющей пустошью моей души…

Еще вчера у меня было все, что нужно человеку для счастья! И вдруг за считанные дни то, что казалось вечным и незыблемым, рухнуло и улетело в бездну.

У меня была своя собственная Планета – особое неповторимое чудо, которым обладают далеко не все, но я не ценил свое сокровище, растрачивал по пустякам, считал ее обузой, как будто бы у меня не одна Планета, а сотни. И вот однажды ее не стало, и я ощутил такой мрак, такую пустоту, безнадежность и сожаление, великое сожаление… что не любил достаточно, не ценил, не представлял даже, насколько счастливым человеком я был. Но все исчезло в один миг, и уже ничего нельзя было поправить.

Почему я все это вспомнил? Не знаю… По всей вероятности, потому что слишком долго даже думать себе об этом запрещал, чтобы снова не упасть в отчаяние и тьму. Я заставил себя их забыть, так надо, чтобы выжить. Не ковырять в ранах воспоминаний, а вычеркнуть, выжечь, забыть. Только так можно удержать равновесие на узкой тропе: не оглядываться, не смотреть по сторонам… А просто идти…

Надев шапку-невидимку, стать невидимым для собственного прошлого, невидимым для бывших друзей, невидимым для всего мира вокруг, невидимым для собственных воспоминаний, невидимым для свирепых посланцев тьмы – бесшумных оскаленных теней, которые бегут за тобой вдоль твоей тропы, роняя кровавую слюну, и ждут малейшей слабости… Малейшей слезинки… Подогнувшейся коленки… Дрогнувшей на мгновение души. Они настороже, чтобы тут же кинуться и утащить тебя в чащу.

Потому что, когда человек теряет свою Планету, он остается в пустоте. Вечной пустоте, наполненной стаями враждебных сил, этими стрекочущими нечистыми стаями, которые медленно, но верно заселяют каждый уголок души, не оставляя в ней живого места. Как у канатоходца, у него нет возможности остановиться. Остановишься – упадешь, упадешь – погибнешь… И нет никого рядом, кто поддержит и не даст сорваться вниз.

Того, кто разгонит нечистые стаи.

Того, кто знает все тайны Вселенной, все до единой звезды по именам, все тайные тропинки галактик, все маршруты комет и все мои сны наизусть…

Я понял простую истину.

Не ценить свою Планету и тех вокруг, кто тебя любит – это не только безнравственно, это преступно. И прежде всего – против самого себя. Если ты капризно отворачиваешься от своей любви, воображая, что придет другая, еще лучшая, то твоя ЕДИНСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ, твоя единственная весна – покинет тебя. Бросит тихий прощальный взгляд, накинет красный плащ и уйдет босиком по дождю. Громыхнет ей вслед майская гроза, и ты навсегда останешься один в холоде и мраке, населенном демонами, и всю жизнь будешь проклинать себя за то, что не понял и не остановил. И безнадежно мечтать о том, чтобы вернуться однажды в свой потерянный май и в последний момент схватить ее за ускользающий краешек плаща и не позволить уйти за порог.

Никому. Никогда. Не выдают НОВОЙ ПЛАНЕТЫ и НОВОЙ НАСТОЯЩЕЙ ЛЮБВИ, если он не сохранил свою… единственную. И только лишь «волшебное зеркальце» воображения, изредка оживая, показывает нам сказочные царства, где ВСЕ МОГЛО БЫТЬ ИНАЧЕ!

У меня всегда вызывал изумление вопрос: «А ты веришь в любовь?» ВЕРА – это нечто такое, чему нет научных доказательств, с чем никто не сталкивался, не видел, но ВЕРИТ, что это существует. Выражение"Я верю в инопланетян» звучит нормально, но никто же не заявляет: «Я верю, что Волга впадает в Каспийское море», в отношении Волги говорят – ЗНАЮ.

Поэтому выражение «ВЕРЮ В ЛЮБОВЬ» означает – не видел, не сталкивался, не ощущал, не был свидетелем даже со стороны… НО ВЕРЮ. Верить в любовь может только тот, кто ни разу с ней не встречался.

А я не верил. Я знал.

И не становилось мне от этого ни проще, ни веселее, ни удобнее. Только еще больнее – у меня была любовь, но я никогда не имел понятия, как делиться ее благами с ближними, как с ней вообще жить.

Я злился и досадовал на нее, она вносила смуту и порождала бури, меня лихорадило и носило из стороны в сторону, я знал, что у меня есть бесценное сокровище, дар – но я так и не сумел его развить, взрастить, позволить расцвести и принести плоды, не смог сделать с его помощью счастливым ни себя, ни кого-нибудь другого.

Любовь – это не только то, о чем пишут в пылких, захватывающих романах. То, что происходит между мужчиной и женщиной – это лишь часть всеобщего мирообразующего замысла любви. Яркая и важная – но всего лишь часть.

Любовь – самостоятельная сила, живая стихия. И когда она проникает в человеческое сердце, то наделяет его неугасимым светом и великой защитой. Любовь – она ко всему: к близким и случайным, к людям и зверям, к небу, к солнцу, к лесам и горам. Эта сила всегда с тобой, даже… если в какой-то момент времени тебе кажется, что некого любить. Она существует в тебе, светит и согревает – как сияющая сфера, как небесное присутствие, как главный человеческий талант. И одновременно как чувство почти непосильной ответственности – ты должен во что бы то ни стало сохранить дарованный небом огонь и не дать ему померкнуть.

Должен…

Ты стоишь на ледяном ветру, на обрыве, и держишь голыми руками живой огонь. А сил так мало, а время идет, пламя жжет тебе ладони все сильнее, сильнее, и так велик соблазн сбросить его на землю и уйти прочь…

Я бы не сказал, что с этим легко жить – совсем наоборот.

Потому что человек, у которого нет любви, – никому не интересен, даже демонам. А когда в душе теплится свет – к нему тянется все вокруг, каждое большое и малое создание земное, каждая птица небесная, каждая букашка и каждая травинка. Но свет притягивает ВСЕХ, а не только тех, кто тебе мил. Неугасимый огонь манит, на него ползет из всех щелей чумная нежить, слетаются и сползаются темные силы, в бешенстве стараясь погасить пламя. Растоптать его и развеять пепел по ветру. Чтоб хоть на одну любовь в мире стало меньше! Им надо уничтожить каждый лучик света, каждую малую искорку, чтобы еще на шаг мир стал ближе к наступлению безраздельной тьмы!

С этим непросто жить, но без этого сама жизнь лишена даже малого шанса на какой-либо настоящий смысл.

…Через некоторое время я еще раз встретил ту девочку, которая расплакалась у клетки с лисами. Как-то на дежурстве она догнала меня и окликнула. На этот раз она была в толстой шерстяной шапке и в зоопарк пришла вместе со своей мамой. Девочка подбежала и радостно сообщила, что мама согласилась с ней по поводу головных уборов – дядя тебе все правильно сказал. Мама мне улыбалась издалека.

– Так и что? – спросил я девочку.

Она смотрела на меня очень серьезными и взрослыми глазами:

– Да я просто хотела сказать… Вы же тут работаете… Почему этой весной никто не родился в зоопарке?

Вот те раз, подумал я… А ведь точно!!! Никто не родился, даже в вольерах у птиц не наблюдалось весеннее оживление и суета над гнездами. А тех зверят, которые появились на свет немного раньше, выкармливали из бутылочек, я слышал разговоры, что четвероногие как с ума посходили, идет какой-то массовый отказ от кормления детенышей.

– Я не знаю… – ответил я.

– Но это ведь что-то означает?

– Не думаю…

– А я думаю. Что-то изменилось, вам не кажется?

Я внимательно прислушался к тревожному шепоту мыслей в голове, которые упрямо подавлял, и понял, что действительно кое-что изменилось.

Когда я был маленьким, я очень боялся атомной войны. Про нее тогда много говорили по телевизору и рассказывали в школе, как вести себя при ядерном взрыве: лечь на пол, прикрыть голову руками, давали прочие очень «полезные» в этом случае советы.

Моя детская вера в могущество родной страны была невероятно велика, и я без труда убеждал себя, что даже если эта жуткая атомная война и наступит, то она пройдет как-то… максимально организованно и относительно безболезненно, в наиболее благоприятном для всех режиме, и уж точно не затронет меня и моих близких. Потому что наша страна – самая большая и сильная!

Но все равно иногда мне становилось страшно.

Я нередко лежал в своей кровати и слушал, как в ночном в небе с ревом рассекают воздушные сферы самолеты – они низко проносились над нашим домом, недалеко располагался военный аэродром. Я вслушивался в нарастающий тяжелый гул, зажмуривался и шептал: «Ну только бы не ракета, только бы не ТА САМАЯ ракета». Хотелось натянуть шапку-невидимку, чтобы никакое зло этого мира не могло разглядеть меня в темноте и уничтожить.

Потом я вырос и перестал бояться атомной войны, да и все вокруг бросили принимать всерьез ее угрозу – не стало той большой и сильной страны, потому вряд ли кто-то начнет просто так кидаться в нас дорогостоящими ядерными бомбами…

Но что-то осталось во мне – как зрительный образ, как отпечаток ТОГО САМОГО АТОМНОГО СТРАХА из глубокого детства.

Почему-то каждый раз, подъезжая к городу после долгого путешествия, я завороженно вглядывался в его еще отдаленные, но вполне различимые очертания – пышная зелень, крошечные кубики домов, золотые купола церкви у набережной, дымные трубы заводов, игрушечные мостики над тоненькой полоской реки…

И в этот самый момент мне казалось, что вот прямо сейчас над знакомой умиротворенной картиной в благостной синеве небес разверзнется огненный шар, неотвратимо превращаясь в испепеляющее облако света и смерти.

И – абсолютная тишина. Ни звука.

Оглушительная пауза между тем, что видишь глазами, и тем, что воспринимает твой мозг. Только воздух, который ты резко вдохнул в безмолвном крике, с болью раздирает легкие.

Как будто замерла над миром финальная минута молчания перед тем, как обрушатся небеса…

Я каждый раз отмахивался от этого наваждения, но оно каждый раз неизменно возвращалось ко мне.

А сейчас, когда девочка смотрела прямо на меня, задавая свои вопросы про нерожденных весной зверят, у меня закралась странная мысль – неужели животные почуяли нечто, о чем мы еще не догадываемся? Так в сумрачном предчувствии воют собаки перед землетрясением, убегают из городов домашние кошки, улетают прочь птицы. Может, собратья меньшие, чьи сенсорные системы настроены тоньше наших, уловили неведомый сигнал – СТОП! Незачем больше производить никого на свет!

В любом случае, я точно знал, что именно изменилось – уже несколько дней меня преследовало неотступное ощущение затянувшейся паузы между реальностью и ее восприятием.

Безошибочное ощущение.

Последних мгновений тишины.

Перед неизбежным ударом.

Как будто смотришь на мир со стороны, а в расширенных зрачках уже отражается ослепительная вспышка – яростный и неотвратимый ПРОЩАЛЬНЫЙ СВЕТ ОБРЕЧЕННЫХ.