Не могу забыть, как он читал мне вслух перед сном. Никто этого не делал до него. Может, мама делала… скорее всего да, мама читала мне на ночь в детстве, но больше никто и никогда. Не помню точно, что именно это была за книга, но знаю точно, что эта книга была куплена им специально для меня, для того, чтобы читать мне, когда я ложилась спать. И как я могла не запомнить ни названия, ни автора… балда!
Теперь мне этого не хватает. Мне и раньше этого не хватало. Только я сама об этом и не подозревала, и не думала. А когда он читал мне, меня осенило: вот именно этого мне и не хватало! Как он догадался? Он как будто с кем-то поговорил, и ему все обо мне рассказали… даже то, чего я сама о себе не знала или, то, о чем, повзрослев, забыла.
Мы никогда не оставались наедине в его маленькой однокомнатной квартире в высотной новостройке на севере Москвы – с нами всегда был его кот. И в тот вечер кот тоже слушал, как любимый читал мне отрывок из книги. Если бы они оба знали, как дороги для меня были те минуты, те полчаса. Я засыпала, погружаясь в сон под усыпляющий, убаюкивающий голос мужчины моей мечты. Он читал, сидя на диване, который стоял напротив кровати. Кот лежал так же на диване рядом с ним, свернувшись, естественно, клубочком. Мягкий, рассеянный свет от настольной лампы позволял разглядеть его сосредоточенное, полное скрытого, еле уловимого, триумфа лицо. Он тогда был победителем для меня, моим героем, моим… он это понимал. Он покорил меня тогда. Нам обоим нравилось то, что мы испытывали, что чувствовали.
Помнит ли он тот вечер…?
В первый и последний раз он читал мне книгу перед сном.
Я так хочу, чтобы он больше никому никогда ничего не читал!
Вскоре после этого мы разошлись, чтобы уже не встретиться вновь. Я не знаю, что с ним сейчас, где он, с кем. У меня другая жизнь… не моя жизнь. Свою я оставила с ним…в его маленькой квартире, с его котом и книгами. Я ее обрела с ним и ему же ее и отдала.
Я совершила ошибку. Я не была с ним честна до конца. Я ему откровенно лгала. Каждый раз. Глядя в лицо. Смело и дерзко.
Как так вышло? Почему? Я не могу понять.
Было много вещей, о которых ему не следовало знать, но по моей неосторожности он о них узнал. Все тайное когда-нибудь становится явным. Эту истину я знала с детства, но почему-то пренебрегла ей. Я сама стала его обманывать, лгать ему, не договаривать, умалчивать, вводить в заблуждение. Да, мне действительно было, что скрывать, но так складывалась моя жизнь до него. Наше общение уже началось с тайн. Я была в силах все изменить, избавиться от необходимости врать. Надо было сразу во всем честно признаться, поговорить с ним. Он бы все понял, он ведь самый лучший. Но, отрицать теперь ни к чему: было много неправды, предательства с моей стороны. Я посчитала, что уж лучше сладкая правда, чем горькая ложь. Я боялась его потерять. Да, это правда. Я не хотела его огорчать. Мне очень хотелось, чтобы он думал про меня только хорошо и никак иначе. Я просто струсила тогда. Мне стыдно за свои поступки.
Простит ли он меня когда-нибудь? Сама себя я простить не могу до сих пор.
Сейчас мне кажется, что мы просто не совпали. Встретились не в то время, не в том месте, не в состоянии были принять друг друга ради того, чтобы просто быть вместе. Мы не поняли друг друга, не смогли определиться, что нам самим нужно получить от нашего общения, от наших отношений, чего мы хотим. И поэтому мы многое придумывали и додумывали друг за друга, опять-таки потому что многого не договаривали, потому что не хватило смелости говорить честно.
В чем сложность задать вопрос, на который хочешь услышать ответ? Задаешь простой вопрос – получаешь простой ответ. Все просто. Но нет, надо все усложнить: либо вопрос задаешь с «исподвыподвертом», и не получив удовлетворительного ответа, предпочитаешь продолжать жить своими иллюзиями и придумками, либо просто решаешь молчать и не задавать лишних вопросов, прикидываясь страусом.
В разлуке мы страдаем. Я, конечно, сейчас говорю о себе… да, я страдаю. Пусть он не страдает, пусть будет самым счастливым! Но мне так хочется думать, что иногда он вспоминает обо мне. Если я узнаю, что больше для него ничего не значу, то, наверное, умру. Назад пути нет. Вряд ли теперь он думает обо мне хорошо, скорее как-то иначе. Я никогда не буду прежней, да и он, уверена, изменился за это время. Запомнить друг друга такими, какими мы были – счастливыми и нужными друг другу – это важнее всего остального… у остального нет будущего.
Обманула я обоих – его и себя.
До того, как в моей жизни случился он… и вся эта ситуация, в которой я повела себя цинично и даже жестоко по отношению к близкому человеку, я, как человек, большую часть жизни проживший «в миру», не задумывалась о своих действиях настолько глубоко. Впоследствии, я анализировала каждый пункт, каждую деталь сыгранного мной спектакля.
А я ведь считала себя безгрешной, умницей и красавицей, оправдывала себя, мотивы всех своих поступков могла сама себе с легкостью объяснить, в своих действиях не видела ничего плохого. Обнаружить что-либо, похожее на отклонение от общепринятых обществом моральных норм, у меня долго не получалось, так как подобных отклонений действительно и не было, с первого взгляда. В нашем мире сейчас все перевернуто с ног на голову. Нормой сейчас принято считать те вещи, о которых раньше даже говорить стеснялись.
Увидеть и принять факт своего поведения как «из ряда вон выходящее» мне помог батюшка. Придя однажды от отчаяния на исповедь, я и представить не могла, что душа моя к тому времени была истощена, измождена и страшно болела.
Моя жизнь в тот момент не представляла для меня никакой ценности. Мне было плохо и гадко. Я люблю дождь, я живу, творю, когда идет дождь. Но тогда в моей душе лил проливной, беспросветный дождь, лил стеной… а это уже совсем другое состояние. Это состояние уныния и тяжелой печали.
Город был готов к встрече Нового года.
Я давно разлюбила этот праздник. В далеком детстве, когда еще были живы мои любимые дедушка и бабушка, в доме всегда ставили живую, под два с половиной метра в высоту, елку. Мой дядя лично выбирал самую пушистую, самую красивую, самую пахучую елочку. За несколько дней до 31 декабря хвойное дерево уже красовалось у нас дома, погруженное в алюминиевое ведро с водой и прочно закрепленное от падения тяжелейшим дисковым кольцом. В действительности это был точильный круг для заточки ножей, топоров и прочей кухонной и садовой утвари, с дыркой в самом центре. Он каким-то образом оказался у нас дома, но использовался не по своему прямому назначению. Таким образом, ель наша была фактически окольцована. Дом, словно сосуд для эфирных масел, наполнялся благоухающим, тягучим, морозным ароматом и предвкушением новогоднего праздника. Вся семья, дедушка, бабушка, моя мама, дядя и я, украшали елку игрушками: стеклянными шарами, различными фигурками птиц, животных и людей (преимущественно мальчиков и девочек), шишками, матрешками, фонариками и гирляндами. Конечно, главным украшение нашей елки была пятиконечная звезда, установленная на верхушку дерева, и электрическая гирлянда с необычной формы, напоминающей тубус, резными, разноцветными фонарями-лампочками. Я таких фонарей больше и не видела никогда. Все игрушки были сделаны и куплены моей бабушкой в СССР. А значит, сделаны они были с любовью. Некоторые из них мы храним до сих пор как память… память, прежде всего, о моих близких и так рано ушедших родных, память о временах, когда все жили дружно, когда существовало взаимоуважение и взаимовыручка, когда не страшно было отпускать детей одних на улицу, когда эскимо стоило двадцать копеек, когда были пункты приема макулатуры, когда люди были не искушенные, алчные, злые и раздраженные, а добрые, отзывчивые, улыбающиеся и дорожащие каждым моментом своей и чужой жизни.
Традиция наряжать именно живую елку соблюдается и по сей день в семье моего дяди. А вот в нашей с мамой семье эта традиция не прижилась. Тепло, уют, дух этого праздника остались в детстве. Мы даже искусственную елку ставили редко, а потом совсем прекратили и это делать. Новый год мы больше не празднуем.
Несколько лет подряд я, не успев доехать из пункта «А» в пункт «Б», вынуждена была встречать Новый год за рулем собственного авто. И, о Боже, это было лучшим подарком!
В тот год я тоже встретила наступление нового года за рулем. Я ехала от дяди домой, к маме. Больше мне никуда не хотелось, да и ничего не хотелось.
Я обожаю зиму, очень люблю снег, белый снег: мне нравится его хруст под ногами, кружение снежинок и их таяние, его вихри и метели, заснеженные леса и горы, игру в снежки, катание с ледяных горок, санки, коньки, лыжи, теплые вязаные носки и варежки, свитера с горлом, горячий чай с лимоном и имбирем, раскрасневшиеся на морозе лица, румянец на щечках – все это самое любимое для меня.
С детства я люблю зиму больше, чем все остальные времена года. Мне всегда хотелось, чтобы хоть кто-нибудь разделял со мной мою радость по поводу наступления зимы, но у меня никогда не было, и до сих пор нет друзей, которые так же, как и я, любили бы зиму, например, больше лета.
На улице было морозно, но снега не было совсем. Вот и настроения не было тоже. Доехав до дома, пришлось лечь спать, хотя и не спалось.
На следующий день я уже была с ним. Мы тогда снова были вместе после очередного расставания. Долго? Нет, ненадолго снова сошлись. Соскучились. Я не могла расслабиться, все время думала: о нас, о себе, о долгих новогодних каникулах, о жизни… вся в напряжении.
И вот, именно тогда, в тот день раздумья и самокопания, связанного с ощущением схватившей за горло тревоги, душащей печали и невыносимого одиночества, я решилась идти на исповедь.
Я готовилась. Да, готовилась, как перед самым сложным экзаменом. На самом деле, я даже перед экзаменами так не готовилась. Читала специальные пособия для «чайников» – для тех, кто никогда еще в своей жизни не исповедовался и слабо себе представляет, что это. Я не знала, что следует говорить батюшке, с чего начать. Оказывается, чтобы было легче сконцентрироваться и понять, что именно говорить на исповеди священнику, вернее всего написать себе шпаргалку (ну, точно, все, как на экзамене) и вписать туда то, в чем считаешь нужным покаяться. Люди записывают свои грехи в столбик на маленьких бумажках, которые сразу, подойдя к батюшке на исповедь, отдают ему. Батюшка внимательно читает то, что написано на бумажке, и, после этого, если у него не возникает вопросов к кающемуся, накрывает его голову епитрахилью и, возложив поверх нее руки, читает разрешительную молитву, иными словами, отпускает грехи.
Так просто. На первый взгляд.
Наступило третье января. Я пришла в храм немного пораньше, еще до начала вечерней службы. Народа было немало, несмотря на то, что даже среди православных есть те, кто уезжает отдыхать на новогодние праздники, хотя идет рождественский пост, а это значит, что все увеселительные мероприятия следует отложить.
Я успела лишь подать записки о здравии своих родных и об упокоении уже почивших близких, как служба началась. Тогда я еще почти никого не знала в нашем храме, так как относительно недавно стала посещать реже утренние, а чаще вечерние богослужения. Знала только, что служили в храме на тот момент пятеро священников.
На улице было пасмурно. Или так казалось из-за отсутствия снега. Дома, улицы, люди – все было хмурым и неприветливым. Хотелось убежать прочь. Даже в храме тогда было не так светло, как в другие дни. Как будто свет не везде включили, или меньше было подсвечников с зажженными горящими свечами. Но, тем не менее, единственным спасительным местом, где можно было укрыться от мирских проблем и забот, был для меня храм. И по сей день это так.
Я очень хорошо помню свое состояние в тот вечер. Всю службу я очень нервничала. Я пыталась вслушиваться в тексты молитв, пыталась молиться, но мои мысли были посвящены лишь предстоящей исповеди. Это было для меня настолько важно, что я не могла думать ни о чем другом. Я взяла с собой маленькую книжку – как раз то самое пособие для «чайников», но перечитывала уже в пятый раз одно и то же предложение, а суть так и не была мне ясна до конца. К тому же стоять и читать пусть даже религиозную, церковную литературу и пренебрегать богослужением было совершенно неправильно. Тогда я убрала книжку в рюкзак, перешла из притвора, где стояла сначала, в правую часть храма и заняла очередь на исповедь. Меня искренне удивило количество человек, ожидающих исповеди – хвост тянулся, изгибаясь, до самого входа в храм.
Оказывается, как я уже выяснила позже, в тот день, а это был вторник, исповедь проводил отец Димитрий – иерей храма. Батюшка Димитрий считался духовным отцом храма и своих чад, иными словами – духовником. К нему люди шли толпами. Такая у него была положительная слава. Вот и объяснение такому количеству людей в тот день: все хотели поговорить с отцом Димитрием и просить именно у него отпущения всех накопившихся и случившихся грехов.