Нулевой Архетип

– Я создам спирит-сферу, мы попробуем спуститься в ней.

– Вы сможете? – спросил Атрес. Он задал вопрос спокойно и ровно, словно их жизни, так же как и жизни всех на платформе, не зависели от ответа.

Кейн была мастрессой Пятого Архетипа, Архетипа «Мираж» – наиболее простого для овладения, а спирит миража не был материальным, он только позволял создать любой образ, любую видимость по желанию, но только на первом уровне.

– Я справлюсь.

На втором уровне, на изнанке Миража, если погрузиться в спирит целиком, глубже и глубже, не вниз, но внутрь, как бездна под волнами океана, лежал Нулевой Архетип – изначальный спирит, каким он был до того, как разделился на разные начала. Просто спирит – энергия, душа, извечная песня и все то неназываемое, для чего у человечества не было слов.

Вытащить его наружу, сквозь толщу Мираж, было трудно, тяжело и одновременно с тем давало ни с чем несравнимое ощущение… завершенности. Словно что-то в мире со щелчком становилось на место.

Нулевой архетип был материален.

– Я справлюсь, – повторила Кейн скорее даже для себя самой, повернулась к колонне спирита спиной и поискала глазами точку смещения. Для каждого человека она была своя, просто какая-то деталь, которая появлялась в окружающей обстановке.

На площадке застыло пойманное, бесконечное мгновение – взвивались вверх углы скатерти и юбки дам, разлетался осколками бокал на полу, зависла в воздухе капля вина, заваливалась на бок ваза.

Почему-то для Кейн точкой смещения всегда было красное яблоко. В этот раз оно лежало на столе, пронзительно алое, настолько яркое, что практически светилось. Оно лежало рядом с упавшим цветком, нежной белой лилией, и, разумеется, было не настоящим.

Кейн посмотрела на это яблоко, и мир сместился.

Момент перехода всегда казался Кейн пробуждением, словно бы вся жизнь оказалась сном, и она наконец-то открыла глаза в мире миражей. Для каждой мастрессы и каждого мастресса смещение происходило по-своему, каждый видел реальность через призму своего собственного архетипа. В тот момент на замершей, застывшей во времени платформе все было миражом, этот мираж – материальный и гениальный в своей продуманности, в своей завершенности – прятался под поверхностью каждого предмета, тек кровью в венах людей, светился бликами на медных шестеренках птиц. Это был мираж-материал, мираж-суть, заполнявшая собою воздух от края до края, и сама Кейн в том застывшем воздухе тоже была миражом – разумным, тонким миражом. Полупрозрачным спектром, проекцией на поверхность реальности.

Достаточно было вздохнуть, чтобы провалиться внутрь.

Она могла зачерпнуть мираж ладонями, вытащить его любым образом на поверхность мира – видимостью, иллюзией, но то, что было нужно Кейн лежало намного глубже.

Это было похоже на погружение – в суть. Глубже, и глубже, и глубже. Ближе.

Что такое мираж?

Что такое спирит?

Бесконечные волны и образы, океан от края до края сознания.

Крохотная точка размером с мир, внутри которой точка, внутри которой точка, внутри которой…

Где-то там, внутри всех точек бесконечная и неизбывная спала белизна – Нулевой Архетип. Начало всех начал.

Оно было ничем и всем сразу, неназываемое и прекрасное оно пело тысячей голосов, звало к себе.

Кейн зачерпнула его – не ладонями, внутри Архетипа она сама была лишь каплей – своей памятью, волей – немного, только бы хватило. И вернулась на поверхность – сквозь толщу Миража на площадку «Трели», к красному яблоку на столе.

Белый изначальный спирит извивался над ладонью, очень тяжелый и нестабильный, и она поспешила дать ему форму – растянула в простую и легкую спирит-сферу, оставив только круги-команды для управления.

– Готово.

Сфера получилась неровная, кое-где в ней оставались проплешины, но она была осязаема – точнее, достаточно материальна, чтобы спуститься в ней к главному узлу.

Атрес аккуратно шагнул внутрь и коснулся стенки рукой, проверяя на прочность:

– Вы уверены, что она выдержит?

– Нет, – честно ответила Кейн, но она справедливо полагала, что Атресу на самом деле не так важно от чего умирать – от того, что откажет спирит-сфера, или от того, что они не успеют добраться до узла.

Внутри сфера казалась более устойчивой, чем снаружи, легко выдерживала вес двух человек, и управляющие элементы моментально отозвались на прикосновение.

Кейн с Атресом поднялись в воздух, пролетели над витым ограждением площадки, оставляя позади медных птиц и застывшие будто на фотопленке фигуры гостей.

Ярусы медленно проплывали вверх, по мере того, как спирит-сфера опускалась к основанию светящейся колонны.

У ног Атреса лежало красное яблоко. Точка смещения усиливала связь с архетипом, и Кейн старалась не терять ее из виду.

Вдалеке за границей влияния медиатора времени по пронзительно звездному небу плыли облака. Где-то внизу, на самой границе видимости, выступали из вечного тумана Грандвейв перекореженные шпили Древних Городов.

– Мы почти на месте, – сказала Кейн. – Вы знаете, сколько у нас осталось времени?

Ей казалось, что свечение медиатора становилось все слабее.

– Около пяти минут, – спокойно ответил Атрес. – Поторопитесь.

– Эта сфера не может лететь быстрее.

По крайней мере, Кейн боялась, что изначальный спирит, который она вытащила из нулевого архетипа, просто не удержит форму и развалится.

Наконец, они опустились на уровень двигателей центрального узла. Узел располагался в металлической сфере, подвешенной на цепях между гондолами несущих дирижаблей. Колонна спирита разворотила ее крышу, и вывернутые стенки больше напоминали причудливые лепестки.

Рядом сиротливо завис красно-золотистый воздушный сампан Линнел. Выплеск спирита сорвал с него алый навес, и теперь тот бесполезной тряпкой застыл в воздухе. На него тоже действовал медиатор времени.

Если Линнел была здесь, то Кейн понимала, почему Ричард ничего ей не сказал- не захотел поднимать панику. Скорее всего, они просто недооценили ущерб.

Спирит выплескивался из покореженного узла, и Кейн едва не потеряла контроль, когда представила, что Линнел могло задеть выбросом.

Отзываясь на ее эмоции, спирит-сфера дрогнула, пошла трещинами, и Атрес положил Кейн руку на плечо:

– Держите себя в руках.

Он был прав, разумеется, Кейн не имела права терять контроль в тот момент, тем более, что даже находясь внутри узла Линнел могла остаться в живых – первичный выплеск, судя по повреждениям металла, пришелся вверх.

– Извините, – коротко отозвалась она, заставляя сферу подлететь к узлу. Ремонтный люк был открыт, и внутри мягким пульсирующим сиянием светился двигатель.

На полу у самой стенки лежала женщина в синем вечернем платье. Светлые волосы растрепались и стелились по металлическому полу.

Кейн не видела Линнел почти пять лет, и все же узнала ее с первого взгляда.

– Не вздумайте сейчас тратить на нее время, – сказал Атрес, и как бы бессердечно это ни звучало, но он был прав.

– Я знаю, – Кейн направилась к двигателю, испускающему колонну спирита. – Помогите Линнел и постарайтесь не отвлекать меня.

Медиатор в руке Атреса светился все слабее, и времени оставалось меньше с каждой секундой.

У самого двигателя, сразу над узлом, в светящейся колонне застыла центральная схема «Трели».

Ни мастрессы, ни медиаторы не сохраняли спирит в первоначальном его состоянии чистой энергии, его заключали в схему, заливали будто топливо в механизм, заставляя работать – поднимать в воздух населенные платформы, вроде «Трели», освещать помещения, крутить винты дирижаблей, защищать от холода или ветра. Схемы бывали самые разные – элементарные, доступные каждому, и сверх-сложные, почти разумные. Они проявлялись в разных формах – геометрических фигур и клочков тумана, силуэтов, предметов или даже людей.

Схема «Трели» была валькирией. Она парила неподвижно, эта светящаяся крылатая женщина в белых доспехах. Воздух едва заметно дрожал вокруг нее. В груди валькирии была дыра, внутри толчками пульсировало алое сердце. Оно выглядело объемным, почти осязаемым, и совершенно очевидно чужеродным.

Кейн стояла так близко, что различала тихий вибрирующий звук, обволакивавший схему, будто невидимый кокон – Песню. Эти ноты, высокие и едва слышимые, были совершенно нездешними, как отголосок Нулевого Архетипа, они долетали откуда-то с изнанки реальности. Так звучал только воплощенный спирит. У каждой схемы была своя Песня, и по ней легко можно было определить состояние спирита и надежность всего механизма.

Валькирия пела отрывисто, звук то пропадал совсем, то вдруг выбивался из ритма одной четкой явственно различимой нотой. Песня была прерывистой, нервной и неуловимо напоминала плач.

Зачастую, чтобы исправить сломанную или поврежденную схему, достаточно было выровнять ее звук.

Кейн позволила себе скользнуть глубже в Мираж, зачерпнула его спирита, текучего и невесомого, и попробовала коснуться валькирии.

Песня стала отчетливее, потекла вокруг и внутрь, сонастраиваясь с Миражом, принимая Кейн как часть себя.

Схема умирала.

Изнутри ее разъедала пронзительно красная болезнь, она расползалась тонкими нитями сосудов внутри, похожая на паразита. Кейн почувствовала прикосновение заразы к себе и передернулась. Это не было сбоем схемы, кто-то намеренно использовал разрушающий медиатор, отравил центральный узел «Трели», рассчитывая уничтожить ее.

Кейн не знала никого, кто был бы на такое способен.

Ноты Песни обтекали, отдавались вибрацией в коже.

Находиться так близко к паразиту было опасно. Плотный, сотканный из тяжелого, осязаемого спирита – Кейн показалось, что она узнала архетип Обладания – алый комок тянулся сквозь валькирию и мог разрушить Кейн так же легко, как и схему.

Если бы у нее был выбор или хотя бы время, Кейн не стала бы рисковать, но ей нужно было исправить валькирию до того, как рухнула бы платформа.

Нити Миража вплелись в общую мелодию – тонкие, полупрозрачные, они все же выравнивали, вытесняли диссонанс, смягчали скачки звука, заполняли провалы.

Валькирия протянула к Кейн руки, как мог бы ребенок тянуться к матери. Должно быть, тот, кто создавал «Трель», задумал ее такой – пронзительно живой, вне-человечной. Сейчас она была больна, в ее голосе звучала отрава, но Кейн поймала себя на мысли, что, наверное, когда-то валькирия была по-настоящему прекрасна.

Пока мираж лечил, паразит тянулся сквозь Песню к Кейн, касался рук, оставляя на коже кровоточащие тонкие полосы, пытался проникнуть глубже, в кровь, в воздух. Это была гонка на время.

Все за пределами Песни отдалилось, стало казаться ненужным и ненастоящим.

Колонна спирита истончилась, двигатель загудел ровнее, и Кейн почти пропустила момент, когда медиатор времени перестал действовать.

Сначала стало очень тихо, Песня замолкла, и Кейн автоматически повернулась назад, сама не до конца понимая зачем.

Потом мир бросился в лицо и хлынул внутрь какофонией цвета и звука, мешаниной образов. Мир впивался красными когтями в лицо, трясся, раскалываясь на части, пуля прошивала алое яблоко насквозь, падал, бесконечно падал, разбиваясь, бокал, смешивались краски, заливали все от горизонта до горизонта, колонна спирита рвалась в небо, сталкивая «Трель» вниз, и она падала, падала, падала…

Рука у нее на плече была твердой и жесткой, она выдернула Кейн из бушующего моря спирита, из красного марева паразита, позволяя сделать еще один глоток воздуха. Всего один – этого было достаточно.

Атрес что-то кричал, не разобрать что, и Кейн отчетливо понимала, что у нее всего несколько секунд на то, чтобы вернуть контроль над узлом. На то, чтобы спасти «Трель» и выровнять превратившуюся в какофонию Песню.

Ей нужен был камертон, единственная нота, способная привести все к одному знаменателю. Всего один сторонний звук, но Кейн не могла найти его в себе, как ни пыталась. Выплеск спирита задел ее слишком глубоко, сплел с паразитом. Она уже была заражена.

Двигатель вот-вот должен был отказать, «Трель» опускалась все ниже и ниже, и Кейн ничего не могла сделать.

Она услышала совершенно случайно и совершенно отчетливо. Это был пульс, он бился быстро и сильно и вдруг перекрыл умирающий звук «Трели». Удар, еще удар.

Кейн подняла на Атреса неверящий взгляд, увидела его глаза прямо напротив – черные, прищуренные от боли – и поняла, что нашла.

Камертоном было сердце.

Кейн потянула этот звук к себе, в себя, сквозь Мираж и какофонию. Он был четкий и безусловный, этот звук, очень земной и от того неодолимый. Он упорядочивал, прогонял заразу, не оставляя ничего, кроме себя. Стало очень тихо, где-то на границе сознания затихала буря, засыпала валькирия, перерождаясь во что-то новое, совсем другое, звучащее совершенно иначе.

– Я знаю кто вы, – хотела сказать Атресу Кейн. – Я знаю, почему вы звучите, как схема.

Губы не слушались, мир отдалялся все больше. Мираж засасывал в себя, убаюкивал, как сладкий черный океан. Нужно было держаться, но все стало пустым и неважным, Кейн видела себя на самой поверхности, и слои в глубине, и присутствие того самого древнего Нулевого Архетипа.

– …вернуться! Кейн, вы должны вернуться….К…йн…

Кейн зацепилась взглядом за лицо Атреса совсем близко, за его глаза, за нахмуренные брови.

Точка смещения, ей нужна была точка смещения.

Глаза у Атреса были совершенно черные, страшные, будто провалы дула. На секунду в них единственным мазком цвета отразилось красное яблоко.

Что-то внутри со щелчком встало на место, Мираж схлынул, Кейн сделала еще один судорожный вдох и потеряла сознание.

* * *

Ей снилась валькирия, она протягивала на ладони красное яблоко, но когда Кейн уже собиралась взять его, яблоко превращалось в карманные часы с резной крышкой. Где-то на границе восприятия расстилался океан Миража, образы всплывали с его поверхности и снова опускались вглубь, ниже и ниже, должно быть, к самому дну, к Нулевому Архетипу.

Часть сознания Кейн понимала, что это всего лишь сон, и он то стирался до черноты, то вновь обретал странную четкость, резал глаза.

Кейн пришла в себя будто от вспышки.

– …шок… в-званный… перенапряжение архетипа… – голос звучал сухо и спокойно, совсем рядом, царапал голову изнутри. Кейн хотела сказать ему, чтобы он замолчал.

Медленно она открыла глаза.

Доктор Адам Лейбер, лечащий врач семьи Райт, наклонился к ней, положив прохладные сухие ладони на виски Кейн, осторожно повернул ее голову из стороны в сторону:

– Вы слышите меня, Аннет? Моргните, если да.

Аннет.

Он всегда называл ее так, на южный манер.

Веки казались неподъемными, опустить их было легко, поднять снова намного труднее.

Лицо доктора Лейбера теперь было намного ближе, причудливый монокль в витой золотистой оправе делал его похожим на странноватую птицу.

– У вас отравление спиритом и признаки истощения сознания. Я ввел вам антидот и несколько укрепляющих препаратов, но постарайтесь не вставать некоторое время.

Кейн медленно повернула голову, оглядывая комнату, в которую ее принесли. На резном секретере возле кровати мягко светилась спирит-лампа: простой матовый шар в кованном держателе с растительным орнаментом, над дверью из красного дерева было небольшое полукруглое окно. Тяжелые портьеры закрывали единственное окно – круглое, заключенное в причудливую деревянную раму, на этой раме где-то сбоку была надпись «А+Л навсегда».

В этой комнате Кейн жила, когда была ребенком.

В кресле возле кровати сидел Атрес. Он снял китель, повесил на спинку стула, и казался усталым.

Кейн задержалась на нем взглядом всего несколько секунд и снова посмотрела на Лейбера:

– Что с Линнел?

Лейбер замялся, явно решая, отвечать ей или нет, и все-таки сказал:

– Ее состояние тяжелое, и она не приходит в сознание, но опасности для жизни нет. У нее… вы мастресса, Аннет, вы и сами понимаете, что такое повреждения от выброса.

Кейн, разумеется, понимала. Спирит наносил не только физические повреждения, он воздействовал на сознание, последствия от него могли быть непредсказуемыми. Линнел могла вовсе никогда не проснуться.

– Мы делаем все, что в наших силах, – добавил Лейбер, хотя в этом не было нужды. – Линнел сильная женщина. В данной ситуации остается только верить, что она справится.

К сожалению, как знала Кейн, не всегда и не все в мире решала сила.

Иногда подлость и умение ударить исподтишка были намного действеннее.

– Передайте жандармам, пусть усилят охрану, – хрипло сказала она. – То, что произошло в центральном узле, не случайная авария. Кто-то использовал разрушающий медиатор.

Она была в этом практически уверена. Красный паразит был слишком чуждым, не похожим на то, как выглядела бы болезнь или сбой валькирии, и он стал намного сильнее, когда закончилось действие часов Атреса. Медиатор времени не мог воздействовать на чистый спирит, но мог влиять на прибор, который им управлял, невольно замедляя заразу.

– Ричард сделал это, как только мы получили сигнал тревоги, – ответил Лейбер. – Госпожа Линнел приказала не поднимать панику и спустилась вниз с ключом от главной схемы.

Это было очень похоже на Линнел, попытаться все решить в одиночку.

– Как долго я была без сознания?

– Около двух часов, насколько я могу судить. Аннет, вам очень повезло, если бы вы не были мастрессой…

Он не договорил, и Кейн ответила, как могла мягко:

– Бросьте, Адам. Если бы я не была мастрессой, я вообще не оказалась бы там. Гости знают, что произошло?

Он снова помялся, потеребил пуговицу, опять решая, что может рассказать, и нервные быстрые движения его пальцев вопреки всему успокаивали. Доктор Лейбер всегда был не по-врачебному труслив:

– Мы предпочли не предавать случившееся огласке. Ричард связался с Цитаделью, они пришлют инспектора, но в том, что касается гостей…

Кейн прекрасно понимала, о чем он: гости Линнел не должны были узнать, что едва не побывали на грани смерти. Это могло стоить «Трели» слишком дорого, особенно теперь, когда платформа опустилась так низко.

– Вы все сделали правильно, – сказала Кейн. – Сообщите мне, когда Линнел придет в себя.

Она намеренно сказала «когда» вместо «если», и Лейберу хватило ума не пытаться ее поправить.

– Хорошо. Аннет, вам нужно отдохнуть. Если вам что-то понадобится, позовите меня. Я оставлю слугу у двери, – он повернулся к Атресу, видимо собираясь сказать, что Кейн требуется покой, и она решила вмешаться:

– Пусть Алан останется здесь. Мне спокойнее, когда он рядом.

Просьба Кейн определенно нарушала приличия, и Лейбер замялся, с сомнением глядя на Атреса. Впрочем, возможно, он просто не доверял чужаку:

– Вы уверены?

– В его присутствии я чувствую себя защищенной, – ответила она. – Все в порядке, Адам. Спасибо за помощь.

Это было почти грубо со стороны Кейн – заканчивать разговор так, но им с Атресом действительно нужно было поговорить без свидетелей, и чем раньше, тем лучше.

Возможно, Лейбер это понял, или же просто поверил, но он не стал задерживаться. Только собрал врачебные принадлежности в небольшой кожаный саквояж и, попрощавшись, вышел.

– Вы действительно чувствуете себя в безопасности рядом со мной? – нейтрально спросил Атрес, как только они с Кейн остались наедине.

– Разумеется, нет, – ответила она. – Я знаю, зачем вы остались сидеть у моей кровати, и я знаю, что вы такое.

– Я человек.

– Нет, Алан, – как можно мягче поправила она. – На самом деле уже нет. Вы – схематик. Вы знаете, что это означает?

– Я знаю, что это можно исправить.

Атрес казался спокойным, почти равнодушным, будто обсуждал какого-то постороннего человека. Наверное, подумала Кейн, ему дорого стоило это спокойствие. Пожалуй, она сама на его месте так бы не смогла.

– Медиатор – это система из четырех элементов, – сказала она. – Человеческой воли, схемы, которая заставляет спирит работать и придает ему необходимые свойства, сам спирит и предмет, который способен все это в себе соединить. Человек, когда активирует медиатор, отдает схеме команду действовать. Схема заставляет спирит работать. В момент, когда вы активируете медиатор, вы являетесь с ним одним целым, тем элементом, без которого схема неактивна. Чем лучше ваша с ней совместимость, тем лучше работает медиатор.

Он слушал внимательно, не перебивая, хотя Кейн не говорила ничего нового. Все это Атрес знал и сам.

– Иногда, – продолжила она, – это порождает так называемый феномен сверхсовместимости. Вы сонастраиваетесь с медиатором и схемой, которую он носит, и ваша воля встраивается в систему уже без вашего ведома. Так начинается сращение. Схема понемногу проникает внутрь, врастает в вас, как в продолжение медиатора – сначала завершает сонастройку, потом пропитывает тело спиритом, а после переносит часть себя непосредственно внутрь, все время поддерживая медиатор в активированном состоянии. И вы становитесь продолжением схемы.

– Этот процесс обратим, – сказал Атрес, и уверенность в его голосе была совершенно безусловной, непоколебимой. Что ж, в конечном итоге, он действительно был почти прав.

– Не совсем так, – поправила Кейн. – До последней стадии процесс можно прервать в точке расщепления – разбить единую систему на две: неработающий фрагмент схемы в теле человека и изначальный медиатор. Если потом медиатор будет уничтожен, вы снова станете обычным человеком. Механизм расщепления кажется довольно простым. Нужен только кто-то, кто способен оперировать спиритом через архетип, и точка расщепления.

И все же Атрес не хуже Кейн знал, что никто не лечил схематиков. Они просто пропадали: ночью к ним приезжал черный мобиль государственного спирит-контроля, а наутро соседи делали вид, что этих людей никогда не существовало.

– Я знаю, что точки расщепления находятся в Древних Городах, на земле, – сказал он. – Чтобы добраться до них, необходимо пройти прослойку Грандвейв. С моими ресурсами это осуществимо.

– Дело не в ваших ресурсах, – ответила Кейн. – И даже не в Грандвейв. Точки расщепления – это узлы Земли. Первая спирит-катастрофа превратила Землю в медиатор, узлы – части ее схемы. Никто не рискует их трогать, потому что боятся последствий. Вы всего один человек, Атрес, каким бы влиятельным вы ни были. А если пострадает точка расщепления, это может повлиять на жизни тысяч людей. Никто на это не пойдет.

– Никто, у кого есть другой выбор, – поправил он. – Вы могли рассказать Лейберу обо мне, но вы этого не сделали, потому что знаете – я единственный, кто способен спасти «Трель». Ради нее вы готовы рисковать, и ради Линнел Райт, разумеется. Я нужен вам, Кейн.

За всю свою жизнь помимо Атреса Кейн встречала лично только одного схематика, и тогда она тоже предпочла просто промолчать. Она тоже не выдала того человека, но и не помогла ему.

Но тогда это никак не было связанно с Линнел и с «Трелью».

– Вы нужны мне, а я нужна вам, Атрес. Ни одна другая мастресса не согласиться отправиться к точке расщепления. У нас обоих нет выбора.

За все время их недолгого знакомства он впервые посмотрел на нее с интересом:

– Вы торгуетесь, даже не зная, очнется Линнел Райт вообще и имеют ли договоры смысл?

– Да, – не стала спорить она. – Это называется надеждой, Атрес. Линнел очнется, и вы согласитесь на ее условия. Тогда я спасу вам жизнь.