Гемоды не смотрят в небо

Глава 2

Вечерняя жизнь города кипит на небольшом пространстве: четыре торговых центра и площади, улицы между ними. Кто еще не пресытился прогулками – ходят вдоль широкого проспекта. Веранды кафе заполнены. Шумно вокруг: музыка, голоса, автомобили. Свет огней акварельными пятнами растекается по мокрому асфальту. И тут же, в квартале от этого кипения-бурления – тихие, почти безлюдные улочки со старыми домами и арками, ведущими, словно в другой мир, в уютные тесные дворики. На одной из таких улочек и располагается «Черная рыба». Найти ее вечером, не зная заранее, мудрено: ступеньки в подвал, вывеска без подсветки. Но проезжает машина, отсвет фар скользит по боку плоской металлической рыбы, прикрепленной к стене.

– Марта, привет! – Лидка подбегает, на ходу сворачивая виртуальный экран. Отчаянно стучат высоченные каблуки – удивительно, как она ухитряется не смотреть под ноги и при этом не перецепляться на каждом шагу! Блестящие локоны, яркие губы. Лидка обнимает меня, звонко чмокает возле уха – не взаправду, тоже почти виртуально. – Чего не заходишь? Меня ждешь? Фух, сейчас я дыхание переведу, а то запыхалась… Ну все, идем!

Под ее критическим взглядом я одергиваю жакет – дань «утонченному обществу» и прохладному вечеру – и первой спускаюсь к двери.

Мягкий перезвон колокольчиков возвещает о нашем прибытии. Посетители оборачиваются, чтобы скользнуть взглядами и тут же вернуться к своим делам, разговорам, разглядыванию книг на полках, картин на стенах, кофе в компании и без. Только сидящие в соседнем зале – те, кому видно входную дверь – глазеют с любопытством.

– Вы на встречу? – выглядывает хозяйка «Черной рыбы», Иванна – высокая рыжеволосая женщина в громоздких очках. – Проходите. Мы скоро начнем. Пока можете книжки полистать. Захотите чая или кофе – подходите к стойке.

Ненавижу места, в которые нельзя зайти незаметно и раствориться. «Черная рыба» – из таких. Сразу ощущаешь себя чужеродным элементом в некой давно устоявшейся системе: сюда ходят, в основном, одни и те же люди, хотя в последнее время все больше новичков. Помнит меня Иванна или нет – не знаю, но виду не подает. Я прихожу изредка на встречи или презентации, когда собирается немало людей. Но такие, как я, обычно не возвращаются.

Лидка заваривает чай и уходит в соседний зал. Слышу оттуда высокие ноты ее смеха.

Раньше в «Черной рыбе» была выставка работ о суициде: картины, фото. Изречения – черным маркером на криво оторванных листах. Висели вороньи чучела – к счастью, кажется, не настоящие. Я еще писала об этом, только статью так заминусовали, что ее быстро из топа выкинуло. Иванна тогда возмутилась критике. Экспозиция, мол, – это отражение определенного пласта культуры, и вообще: не стоит слишком серьезно относиться к подобным вещам.

Экспозиция сменилась, и мне интересно поглядеть, какие пласты культуры отражают в «Черной рыбе» теперь. Подхожу к ближайшей картине: сердце, нож, кровь, руки, бокал с алым – кровью, видимо? Подпись: «Любовь». Неожиданно, да.

Следующее произведение: крупные мазки, темная краска – синяя, черная. Угадывается человек, лежащий в ванной. На его руке – ярко-красная полоса. Красные капли стекают по пальцам, постепенно чернея, и расплываются лужей. Подпись: «Скука».

Подходит еще одна посетительница, останавливается в паре шагов. На первый взгляд она лет на пять меня младше. Одета забавно: слоями – брюки, платье, блуза, рубашка, жакет, да еще, словно этого мало, объемный шарф, из которого ее коротко стриженная голова выглядывает, как булавочная головка из подушки. Постояв, посмотрев задумчиво на картину, девушка идет к следующей.

Полотно под названием «Осуждение»: человеческая фигура, едва намеченная все теми же крупными мазками, стоит на четвереньках, пронзенная черными полосами.

Дальше: человек, словно разрезанный вдоль, раскрывающий себя руками, заглядывающий внутрь, во внутренности – «Самоанализ».

И финальное: руки, очертания тела, брызги то ли крови, то ли огня. То ли звезды фейерверка. «Самосожжение». Хмыкаю, оборачиваюсь.

Негромкий гул голосов из соседнего зала. Неподалеку другая девушка и молодой человек застыли в схожих позах, перелистывая взятые с полки книги. На обложках такие же крупные, темные мазки, как на картинах. В той же тональности. Оборачиваюсь к полотну напоследок, взгляд снова падает на подпись. Хм, в первый раз я прочла неправильно: картина называется «Самосъедение».

Звенит у двери колокольчик. Долговязый парень улыбается широким ртом, едва не кланяется, здороваясь с рыжей. И уходит в соседний зал. Что ж, пора и мне туда.

Парень берет себе стул, усаживается. Отвечая на приветствие, кивает так, что голова, кажется, вот-вот отвалится. Ему неловко, и он очень рад быть здесь. Публика самая разная, но в основном молодежь. Есть и фриковатый народ, вроде той девушки с шарфом, есть и вполне обычные. Вроде Лидки. Первые сидят со скучающим видом либо негромко беседуют со знакомыми. Вторые жадно глядят по сторонам, у них горящие глаза и улыбки, скрывающие волнение.

Они теперь вхожи.

А шарф можно и в следующий раз накрутить.

На магнитной доске позади рыжей крупная надпись маркером: «Стереотипы. Методы противодействия».

Большеротый парень вскакивает, приносит мне стул, ставит его возле Лидкиного и улыбается до ушей в ответ на тихое «спасибо».

– Итак, к нам присоединились Андрей и… – рыжая вопросительно смотрит на меня.

– Марта.

– Очень приятно, я Иванна. Присаживайтесь, скоро начнем.

А люди приходят и приходят. Завсегдатаи и друзья хозяйки подтаскивают ящики, коробки, даже каремат, но все равно кому-то придется стоять.

– Удачно пришли, да? Ух, сколько людей сегодня! – шепотом восхищается Лидка. Ее улыбка выглядит натянутой: в короткой юбке, приталенной блузке и лаковых туфлях на каблуке подруга ощущает себя неуместной.

Но тут снова звенит колокольчик над дверью, и лицо Лидки меняется.

– Ааа! Смотри, смотри! – она округляет глаза, хватает меня за руку.

– Добрый вечер, – в помещение заходит невысокий брюнет, снимает светлый пиджак, вешает его на плечики у двери. Под пиджаком оказывается шведка нежно-сиреневого цвета, и тут я этого брюнета узнаю: именно он вещает по телеку о защите прав «граждан с особыми пищевыми потребностями» или как их там.

– Добрый вечер, – Иванна встречает его рукопожатием, переходящим в дружеские объятия. Потом представляет собравшимся: – Известный правозащитник и общественный деятель Мика Савин!

И еще регалии перечисляет: член союзов таких-то, обладатель премий сяких-то. А мне сразу вспоминается вчерашнее утро, и просыпается желание сводить этого Мику на экскурсию по подпольным кухням, которые нам с Максом и Костей довелось увидеть.

Мика присаживается под восторженные овации, улыбается белоснежно – кажется, вот-вот сверкнет зубами, словно в рекламе. И глядит на всех холодными темными глазами. Как у гемода. Улыбка существует отдельно, взгляд отдельно.

– Сейчас каждый, – Иванна добродушно улыбается, поправляет очки, – по желанию, конечно, выскажется, где и как он встречается с проявлениями стереотипных представлений, и как на него это влияет.

И начинается!

В основном, конечно, фриковатые ребята – в шарфиках, в таких же очках, как у Иванны, со смешными галстуками и забавным сочетанием розовых брюк и рубашек в горошек – рассказывают о том, как их не понимает дремучее серое общество. Немного разнообразия вносят девушки, которых якобы не воспринимают всерьез именно из-за пола. Тут я бы их поддержала, если б не вспомнила бывшую начальницу Ольгу Дмитриевну – ее-то попробуй не восприми всерьез! Хотя под мужика не косит, ходит в узких платьях с глубоким декольте, что на ее пятьдесят каком-то размере выглядит внушительно. Так что у этих девочек проблема не пола, а отсутствия дресс-кода. В странной одежде, со спрятанными за огромными очками лицом они просто не похожи на взрослых, на серьезных людей, которым можно доверять серьезные дела.

– Основная масса стереотипов – порождение патриархального общества, – замечает Савин. – Все оттуда: и упреки женщинам, что лезут в дела не их ума, и мужчинам – за недостаточную мужественность. Есть и более древние стереотипы, нормы, утратившие актуальность. Например – дело, которым я занимаюсь сейчас. Использование универсальных помощников, как вы знаете, в основном ограничено нашими представлениями о том, как надо обращаться с человеком. Пусть и низшего сословия, но именно человеком. Штука в том, что гемоды – не люди. И человечеству дается с их помощью уникальный шанс! К примеру, реализовать полезные моменты антропофилии – это новые перспективы в медицине, в диетологии и косметологии. Но стереотипные представления, которые ошибочно распространяются на гемодов, не дают обществу сделать решающий шаг.

Пауза. Некоторые перешептываются с умным видом. Лидка наклоняется ко мне:

– Это он о чем, а?

Дальше речь идет о «методах». Мика Савин оставляет тему гемодов и обсуждает различные глупости, которые предлагают собравшиеся:

– Можно поменяться одеждой с кем-то из коллег другого пола, который тебя поддерживает. На день или два. И таким образом заставить окружающих воспринимать нас всерьез вне зависимости от одежды.

– И еще уговорить начальство ввести веганский день! Почему у мясоедов есть все дни, а у нас ни одного! Так все попробуют и поймут, что ничего ужасного нет! Те же котлеты можно из моркови приготовить или шпината.

– Вот именно, – одобрительно улыбается Савин. – Стоит подтолкнуть человека к тому, чего он никогда не делал, дать попробовать то, чего он пробовать не собирался – и он взглянет на мир другими глазами. Не вашими, да, но поймет, что и ваш взгляд имеет право на существование.

Часа через два мероприятие официально заканчивается, но народ не расходится: собираются небольшими группками, беседуют, кто-то у барной стойки заваривает чай или кофе, бросая денежку в коробку для оплаты. Лидка, улучив момент, подходит к Савину.

– Ой, я ваша поклонница! Можно с вами сфотографироваться? Марта, сфоткай нас, а?

Поворачиваю браслет, навожу на них камеру. Мика так лучезарно улыбается, что затмевает даже красавицу-Лидку.

О гемодах он больше не вспоминает, но слова о «попробовать то, чего он пробовать не собирался» не выходят у меня из головы. Почему-то думается: а все ли клиенты ресторанов, где ребята Векшина вскрывали кухни в подсобках, знали, чем их кормят? А если нет, то чем сейчас платят за молчание тем, кто знал?

Лида вызывает такси, подвозит меня до метро – дальше нам в разные стороны. На улице прохладно после вчерашней грозы.

– Ну, ты как, не жалеешь? Понравилось? – спрашивает Лидка.

– Не жалею.

Махнув рукой напоследок, я запахиваю жакет и спешу к стеклянным дверям станции.

* * *

Поезд гонит по тоннелю затхлый воздух с запахом плесени и металла. Цифры на электронном табло невозмутимо отсчитывают время. Людей немного, они смотрят пустыми взглядами кто на табло, кто в стену напротив. Некоторые, словно кичась, стоят у самой белой черты на краю перрона. Мой взгляд цепляется за парня в куртке с надетым капюшоном – что-то в нем знакомое чудится. Джинсы в пятнах подсохшей грязи, рукава тоже. Он стоит близко к краю, но, ссутулившись, втянув голову в плечи, то и дело покачивается, едва не падает и, вздрагивая, вновь принимает вертикальное положение.

«Обдолбанный», – решаю сразу и смотрю в спину с ленивым любопытством: упадет или нет?

Поезд свистит по рельсам, приближаясь к станции, ветер качает мои волосы и словно толкает парня в плечо.

Я хватаю его за куртку, оттаскиваю назад. Вагоны проносятся мимо, парень испуганно дергается и, обернувшись, глядит на меня из-под капюшона: светлая, почти серая кожа, бледные губы, темные глаза и белоснежные, словно капроновые, пряди волос. Самый обыкновенный гемод.

Или, вернее, самый необыкновенный: в его глазах страх.

Отшатнувшись, гемод оглядывается украдкой – не заметил ли кто? И вновь глядит на меня, словно ждет, что я сделаю, не подниму ли тревогу.

Раньше я узнавала гемодов, даже со спины. Всегда. Безошибочно. По силуэту, развороту плеч. Росту, стандартизированному до миллиметра. По тому мертвому безразличию, ощущению невовлеченности, которое исходит от их поз, сквозит в каждом движении. Сегодня я не узнала гемода впервые, и теперь понятно – почему.

– Ты… – я заглядываю под капюшон, в знакомое до мелочей лицо. – Ты человек?

Поезд останавливается, двери с шипением разъезжаются, приглашая войти. Неизвестный рядом со мной молчит, из-под маски гемода растерянно и испуганно смотрит живое существо.

Гемоды – не люди. Гемоды не могут чувствовать. У гемодов не бывает эмоций.

Так не бывает.

Я хватаю его под локоть:

– Идем!

Скользящий звук за бесполезными окнами. Станция за станцией. Косые взгляды. Мой спутник, обхватив руками голову, наклонился, уткнулся лицом в колени. Пальцы его судорожно комкают ткань куртки. Пассажиры вокруг брезгливо морщатся: «Обдолбанный».

Я сижу рядом, не вплотную – благо, места хватает – и смотрю на бледные запястья этого неизвестно кого: браслета-коммуникатора для связи с хозяином и официальными службами нет. Может, передо мной сломанный гемод? Или краденый? Или… все-таки человек?

Трогаю его за плечо. Не знаю, что у него в голове, но тело гемода: я, оказывается, узнаю его и на ощупь.

Поворачивается. Взгляд «поплывший», растерянный.

– Ты кто? – спрашиваю.

– Алек, – а голос не знаком… просто я ни разу не слышала, чтобы гемоды говорили шепотом, – Алексей Аверин. Двадцать восемь лет. Станция Лесная, Войсковская двадцать один, – голос дрожит, неизвестный переводит дыхание. – У меня семья… жена Элина и сын Сергей… – еще один судорожный вздох. Он словно не мне это говорит, а сам себе. Цепляется, пытаясь удержаться на грани.

– Почему ты здесь?

– Тут это… – поднимает руку, трогает спину, чуть ниже шеи. – Сюда не добивает. Там…

– Передатчик, – подсказываю.

– Да. Не знаю, как его…

Скребет по спине. Выцарапать? Ну-ну… От передатчика «ветки» вниз, до лопаток, и вверх, по шее – не выцарапаешь. Качаю головой. Мой спутник, видно, надеялся на помощь: снова обняв руками голову, он сжимается, прячется от всего мира, что сузился до летящего под землей вагона. Поезд останавливается, открываются двери, впускают новых пассажиров, закрываются. Мы едем дальше. «Обдолбанный», – косятся люди, отодвигаются. А тот, словно подтверждая их догадки, все сильнее скукоживается, покачивается из стороны в сторону. И только мне слышен шепот. Голос гемода, знакомый и незнакомый одновременно, повторяет размеренно, словно мантру: «Алексей Аверин, Войсковская двадцать один»…

Как так случилось, что гемод – ну ведь гемод же! на вид и на ощупь! – считает себя человеком? Нет, я не брошу такую находку! Но рано или поздно полиция заметит подозрительного пассажира и пришлет наряд. К тому же, уверена, и отсюда сигнал передатчика, пусть с перебоями, но поступает наверх.

– Эй, слушай…

Не реагирует.

– Алексей!

Мне трудно оказывается назвать гемода человеческим именем, зато он оборачивается.

– Алексей, слушай внимательно. Здесь повсюду камеры. Тебя наверняка скоро найдут. И пассажиры сообщат, что видели подозрительного, – под этим взглядом, полным надежды, я и сама теряюсь: как цеплялся за собственное имя, так же теперь он цепляется за мои слова. – Я предлагаю тебе пойти со мной. Я – сотрудник отдела по делам искусственных организмов при министерстве соцполитики. Если ты будешь у нас, то, возможно, получится…

«Защитить?» – слишком громко: неизвестно ведь, кто может заявить на него права.

– В общем, я попытаюсь тебе помочь, хотя не обещаю, что получится. Согласен?

– Наверх, да? – Он поджимает губы, хмурится. Вот не гемод, точно же! Они так не умеют! – Меня все равно заберут. Может, самому заявить в полицию? Найти адвоката?

Он не понимает, насколько странно и глупо это звучит.

– Юридически гемод не является человеком. У него не примут заявление, и ему не положен адвокат.

– Но я человек! Я – Алексей Аверин… – черные глаза панически округляются, однако мой спутник тут же берет себя в руки, медленно переводит дыхание. Смотрит серьезно и спокойно: – Хорошо. Я пойду с вами.

Вот и славно. Только бы успеть раньше, чем его засекут по передатчику! Я касаюсь коммуникатора: у него сигнал хороший, в подземке берет почти без перебоев.

– Макс, привет. Слушай, дело жизни и смерти! Езжай к нам в Министерство, предупреди охрану, Рика разбуди, и ждите меня там. Со мной будет кое-кто еще. Главное – чтобы не сообщили в полицию… Что? Нет, конечно, не преступник! Это гемод. Не знаю, чей. Увидишь. Только скорее!

Эскалатор едет наверх.

Гемод стоит на ступеньку выше: высокий, по сравнению с окружающими, но сутулится так, что рост не заметен. Изредка оборачивается и растерянно глядит на меня из-под капюшона. Линия подбородка, губ – все так знакомо, и даже странно, что кроме меня никто этого не видит, не опознает универсального помощника. С другой стороны, люди по сторонам не смотрят. Пока движется лестница – виртуальные экраны коммуникаторов подсвечивают одинаково сосредоточенные лица.

За стеклянными дверями – чернильная темнота. Еще раз обернувшись, гемод поправляет капюшон и, толкнув дверь, ныряет в ночь.

– Стоять! Руки вверх! – свет фар ослепляет в мгновение. Темная фигура впереди тает в нем, я пытаюсь проморгаться, разглядеть хоть что-нибудь и, конечно же, поднимаю руки.

– Номер А-46, – голос, искаженный микрофоном, эхом отражается от стен высоток. – Ты на прицеле, резких движений не делать! Подними руки и отойди от человека.

У меня едва получается рассмотреть темную фигуру поблизости. Гемод поднимает руки, делает шаг в сторону. И, покачнувшись, хватается за голову.

– Нет, не может быть, – он садится прямо на асфальт. – Я Алексей Аверин…

– Руки подними! – теперь голос кажется мне знакомым. – Уйди оттуда, Смирнова!

Подбегают полицейские, целясь в беглеца из пистолетов, один хватает его за плечо:

– Эй, вставай!

Беглец отмахивается, словно от мухи. Слышится хруст, полицейский, вскрикнув, хватается за руку, его коллега замахивается дубинкой.

– Назад! – из слепящего света фар выплывает плечистая фигура Кости Векшина. – Всем назад! Спокойно!

Полицейские отступают на пару шагов.

– Смирнова, отойди.

– Вы что здесь устроили? – отступаю немного, просто чтобы не злить. – С какой стати?

– Ориентировка пришла, – Векшин смотрит на моего спутника, щурит светлые глаза. – Не мешай. Видишь, он опасен… Эй, ты! – это уже гемоду. – Не дергайся, понял? В следующий раз башку прострелю, без разговоров!

Тот, наконец, поднимает голову.

– Твою ж мать! – Костя оборачивается ко мне: – Смирнова, это что такое?

Векшин тоже очень хорошо знаком с гемодами, и прекрасно понимает, что такого растерянного и несчастного лица, такого красноречивого взгляда у них попросту не бывает.

– Я это как раз пыталась выяснить, – жаль, что не добрались до Министерства – на помощь Макса можно не рассчитывать, придется свою находку выцарапывать самой. – Гемоды – это по моей части. Официально я все-таки сотрудник…

– Гемоды? Ему явно что-то не то в башку положили. Вон как глядит, тварь!

Словно в ответ на это беглец подбирается, поднимается неторопливо. Отряхивает штаны – спокойно, будто не замечая нацеленных на него пистолетов.

– Руки подними! – рычит Костя.

Мне становится не по себе: мало ли что происходит в этой белобрысой голове? До того, как его расстреляют, гемод вполне успеет свернуть мне шею, например. Универсальный помощник может ударить человека, только защищая хозяина, и то – не убить, а лишь обезвредить. Строго в пределах необходимости. Но если беглец считает себя человеком, ограничение насилия на него не распространяется.

Теперь фары не так слепят, видно широкий проспект. До министерской высотки еще пара кварталов, но я замечаю в отдалении грузную фигуру Макса и подтянутую – Рика: услышали шум и торопятся мне на выручку.

– Кость, мы забираем его в министерство.

– Нет. В розыск его объявили нам, так что…

– От кого заявление?

– Как это от кого? От «Гемода». В смысле, от производителя. Это у них типа опытный образец, – Костя меряет взглядом высокую фигуру перед собой. – Заявили о пропаже, но, по ходу, сбежал.

– Аверина звонила вчера, так что я в курсе.

– Нет, Смирнова, – на мою импровизацию Костя не покупается. – Прости, но у меня инструкции. Забираем.

– Я – человек, – вдруг подает голос беглец, он так и стоит с поднятыми руками в нескольких шагах от меня. – Я могу доказать.

– Что ты докажешь с такой рожей? – Векшин достает из чехла электронный ошейник, бросает беглецу. Обод звонко падает на асфальт. – Надевай!

Гемод поднимает ошейник, смотрит почему-то на меня – вопросительно. Я киваю. Стандартная процедура, и раньше она меня не смущала.

Замок щелкает едва слышно, и напряжение вокруг сразу падает. Гемода больше не держат на прицеле, только пара ребят с пультами остаются настороже. Обычно, чтобы обездвижить гемода, владелец использует уникальную команду, но, видимо, полиции кодов не передали, а наручниками этих созданий еще поди удержи. Потому и применяют электронные ошейники: из-за вживленного передатчика на гемодов они действуют даже сильнее, чем на людей. Болезненно, зато эффективно.

– Знаешь, как это работает? – Костя будто ждет какой-нибудь выходки. А может, как и я, пытается понять, кто перед ним. – Мой совет: лучше не проверяй. Ладно, забирайте его!

Беглец позволяет взять себя под локти, движения его рассеянны, медленны, словно в вязком киселе бредет. Это злит полицейских, но больше его не бьют: за порчу имущества корпорации может еще и влететь. Долговязую фигуру запихивают в полицейский фургон, а я спешу за Векшиным.

– Кость, я с вами!

Он кивает на авто. Юркаю назад. Векшин садится рядом с водителем, задумчиво постукивает пальцами по двери. Я перехватываю его взгляд в зеркале заднего вида.

– Надо тебе?

– А как думаешь? Ты же сам видел! Кость, я поговорю с ним, хорошо? У вас в отделении, под присмотром. Только дай мне фору, пожалуйста! Хоть немного! Не сообщай пока, ладно?

– Ну, знаешь! – Векшин качает головой. – Ладно, я сообщу, когда приедем.

– Понятно. Спасибо.

Что ж, у меня будет столько времени, сколько понадобится, чтобы прислать кого-то из корпорации. Лучше, чем ничего, но придется поторопиться. Касаюсь коммуникатора:

– Макс? Да, я еду в отделение. Нет, за мной не надо. Лучше вот что: я сейчас продиктую данные, узнайте там с Риком все, что можно, и сразу высылайте мне. Слушай: Алексей Аверин… – и замолкаю, ошарашенная.

– Марта? – доносится голос Макса, смешанный с городским шумом.

– Да, погоди… Костя, слушай, они же с Авериной из «Гемода» однофамильцы!

– Однофамильцы? – хмыкает Векшин. – Почти, да. Он выдает себя за ее брата.

* * *

Гемода уводят в допросную, а Костю отвлекают, задерживают у авто, и без него дежурный отказывается меня впускать, несмотря на удостоверение. Успеваю просмотреть биографию Алексея Аверина, присланную Максом, а потом, нервно покусывая костяшки пальцев, жду, глядя в стену-окно: за ней, не подозревая о наблюдении, беловолосый в наручниках и ошейнике растерянно стоит посреди комнаты, потом отходит – не к металлическому столу, а к стене. Привалившись к ней, прижимается щекой. И что-то бормочет. Микрофоны не улавливают тихий шепот, но я точно знаю: «Алексей Аверин, Войсковская двадцать один».

– Ты еще здесь? – гаркает Векшин с порога. – Иди! – и оборачивается к дежурному: – Все в порядке, я разрешаю.

Услышав лязг замков, беловолосый вскидывается и встречает меня, уже стоя посреди комнаты.

– Смирнова, он в ошейнике. Если что – мы отреагируем, – сипит динамик под потолком голосом Кости. – Времени у тебя немного.

– Ясно, – останавливаюсь у металлического стола, указываю на стул. – Садись.

Гемод подчиняется. Звякнув цепью, кладет руки перед собой, переплетает пальцы.

– Я не знаю, что делать. – Он так похож на Рика или маменькиного Ксо, на любого из изделий корпорации «Гемод»! Но голос тихий, и в черных глазах – отчаянная надежда. – Помогите мне, пожалуйста.

Хотелось бы мне оправдать эту надежду! Отодвинув второй стул, сажусь напротив.

– Скоро за тобой приедут. Сейчас я ничего не смогу сделать. К сожалению.

Несколько секунд собеседник всматривается в мое лицо, и в это время я чувствую себя совсем гадко, словно и вправду обманула, заманила в ловушку. Наконец он отводит взгляд. Костяшки его пальцев теперь совсем белые.

– Расскажи, кто ты, и что с тобой случилось. Может быть, тогда я смогу хоть чем-то помочь.

– Я… Я – человек. Алексей Аверин. Работаю в «Горсеверстрое», живу на Войсковской, с женой и сыном… Я, кажется, говорил вам уже, – он смотрит на меня, не отводя полного отчаяния и надежды взгляда. – Понимаете… они говорят, что меня нет. Что я умер.

Я касаюсь коммуникатора, и на виртуальном экране появляется фото мужчины лет до тридцати – светлоглазого, с крупным подбородком, приятной улыбкой, задорными ямочками на щеках и копной золотисто-русых волос.

– Да, – подтверждает мой собеседник, – это я.

– Это – Алексей Юрьевич Аверин. И он действительно умер четыре года назад.

– Нет, – на лице гемода появляется нервная улыбка. – Все так говорят, но это неправда. Они что-то сделали… я не помню, как это случилось, но я… вот же я! В теле гемода или как вы это называете… Я – Алексей Аверин, и я – человек!

– Ты можешь это доказать?

– Да, конечно! Я знаю, я же все помню! Только… – он замолкает, сжимается, снова обхватывает руками голову.

– У нас мало времени, – напоминаю. – Говорите, Алексей, говорите!

Кивает. Бросает взгляд исподлобья на динамик под потолком, на зеркальную стену.

– Когда я пришел в сознание в этом теле, нас было уже два десятка таких же. Одинаковых. Мы жили в казарме, наверное, на территории института, где Аня работает…

– Анна Юрьевна?

– Да, она. Сначала мне сказали, что я участвую в эксперименте, за который хорошо заплатят, что я сам подписал бумаги, хотя я этого не помню. То же самое, думаю, говорили и остальным. Нам запретили общаться. Совсем. И называли по номерам. Я был «А-46».

Пауза. Вздох. Гемод опускает голову, упирается взглядом в собственные ладони.

– Потом наши начали умирать. Двое в первую же неделю, сказали – сердце. Сорок пятый сошел с ума. Сорок восьмой и пятьдесят первый пропали, я не знаю, что с ними. Сорок девятый покончил с собой, разбил голову о стену. Потом еще самоубийство, и еще… Когда уносили очередной труп, я забрался на носилки вместо него. Вы знаете, у этих тел есть возможности… В общем, я успешно притворялся мертвым, а когда понял, что рядом нет охраны, выбрался как-то. Не знаю даже, как у меня получилось сбежать. Я вообще-то строитель, я не понимаю, как это все…

Замолкает, закусывает губу. Но времени на рефлексии нет: вот-вот явятся из «Гемода».

– Продолжай. – Подавшись вперед, я касаюсь его руки – бледной, холодной. Мелькает мысль: ненормально выражать поддержку прикосновением живой кукле, которая, по идее, ничего не должна чувствовать. – Алексей!

– Я вижу странное, – тихо произносит гемод. – Накатывают ощущения… такие… не знаю, как сказать. Будто меня нет, но я все чувствую. Это… – качает головой, белые пряди соскальзывают на лицо. – Не могу объяснить. Как будто всплывает в памяти кошмарный сон, но все так…

Снова пауза. Он словно хочет что-то сказать, но то ли слова подобрать не может, то ли не решается озвучить свои самые страшные догадки – высказанные вслух, они могут оказаться слишком похожими на правду.

– Нам не разрешали разговаривать, – произносит наконец, – но двое повторяли во сне имя «Элина» – мою жену зовут так же. А один, когда сошел с ума, сидел в туалете, в углу, и говорил одно и то же: «Алексей Аверин, двадцать восемь лет, Войсковская двадцать один»… Пожалуйста, – он не поднимает голову и все так же сжимает пальцы, будто из последних сил хватается за что-то. Ладонь я не убрала, и чувствую, как его рука деревенеет от напряжения. – Не понимаю, что со мной. Кто я на самом деле. Пожалуйста, помогите.

– Я свяжусь с вашими родными.

– Без толку. Я был дома. Элина сказала, что я умер. Что она похоронила меня. И, кажется, она снова вышла замуж.

– А что ваша сестра? Анна Юрьевна?

– Она руководит проектом.

– Смирнова, – отзываются динамики голосом Кости, – тут делегация на подходе.

Гемод вскидывает голову.

– За мной?

Киваю и, отпустив его руку, оборачиваюсь к двери.

Анну Юрьевну Аверину я лишь раз видела «вживую» на какой-то пресс-конференции, а так – только в телеке. Рабочие же вопросы она, как человек занятой, предпочитала решать по коммуникатору. Высокая сухощавая брюнетка тридцати пяти лет. Ее можно бы назвать красивой, если б не вечно поджатые губы и озабоченно-недовольное выражение лица, словно у человека, который пытается вспомнить, выключил ли духовку, выходя из дома.

– Добрый день. – То, что глубокой ночью такое приветствие не вполне уместно, ее не беспокоит. Несколько сотрудников «Гемода» встают по обе стороны от начальницы и хмуро смотрят перед собой.

– Здравствуйте, – протягиваю руку, чтобы она могла считать удостоверение с коммуникатора. Пару раз мы говорили по телефону, когда Максу было недосуг, но она вряд ли помнит. За моей спиной скрипят по полу железные ножки стула. – Марта Смирнова, сотрудник отдела по делам искусственных организмов…

Анна Юрьевна отмахивается. Удостоверение считывает ее спутник, и я оборачиваюсь.

Гемод стоит подобранный, напряженный, словно готовый к прыжку зверь. Напомнить бы ему об ошейнике…

– Марта, да? Вижу, вы успели с ним поговорить, – Аверина по-птичьи наклоняет голову набок. – И как вам?

– В каком смысле?

– Реакции. Поведение. Похож на человека?

– Да. Больше, чем на гемода.

– Прекрасно. Мне было интересно мнение со стороны. Спасибо за работу, – и, бросив безразличный взгляд на гемода, командует: – А-46, уходим!

– Аня, – тихо просит он, – не надо.

Я не должна вмешиваться, но не могу иначе.

– Подождите, Анна Юрьевна, необходимо прояснить. Какое отношение он имеет к вашему брату? Если это – человек с внешностью гемода, то…

– Глупости, – Аверина брезгливо кривит губы. – Вы наверняка проверили все базы. Мой брат погиб в автомобильной аварии. Это был трагический случай, и с того времени прошло уже четыре года. Незадолго до смерти он согласился поучаствовать в моем эксперименте и разрешил скопировать свой мозг. А-46 – один из опытных образцов, мозг которых является максимально возможной точности копией мозга моего покойного брата. Усовершенствованная линия гемодов, пока в разработке. Надеюсь, в ближайшие годы мы сможем наладить массовый выпуск. Правда, не исключено, что придется найти добровольцев для копирования, чтобы подобрать удобный характер и набор качеств… А-46, нам пора.