Czytaj książkę: «Зачем в Питер?», strona 3

ИЮЛЬ

Стояла удушающая жара, Саша с Егором улетели на юг к морю, а я занималась поисками работы. В незнакомом городе мне даже поговорить было не с кем. Все общение сводилось к переписке с подругами, раскиданными по всей планете, и к беседам со случайными людьми, встреченными в разных местах культурной столицы.

Каждый вечер я надевала белые «найки», атласный спортивный костюм и выходила из дома с любимым плейлистом в наушниках. Шла вдоль Невы к Благовещенскому мосту, мимо Манежа к Исаакиевскому собору, потом – куда глаза глядят до Невского проспекта. Сидела там на какой-нибудь веранде, глазея на лица счастливых туристов и хмурых петербуржцев, протискивающихся в толпе к парковкам и остановкам, – этим явно было не до восторгов.

В один из пятничных вечеров свободных столиков на улице не оказалось ни в одном ресторанчике на моем пути. Единственно, на веранде у «Англетера» мне предложили сесть за один столик с мужчиной, сосредоточенно стучащим по клавиатуре ноутбука.

– Можно к вам? – спросила я скорее из вежливости, потому что сил идти дальше у меня не было, и я бы все равно приземлилась на заботливо отодвинутое официанткой плетеное кресло.

Мужчина посмотрел на меня бегло, кивнул и снова принялся что-то писать.

«Отлично, – подумала я. – Попью воды со льдом, отдохну и пойду дальше». Равнодушие моего соседа пригасило чувство вины от того, что я вторглась в его личное пространство: раз ему все равно, значит, я не помешала.

Исаакиевский собор впечатлял своей красотой. Туристы выстроились в очередь, чтобы попасть на смотровую площадку, сновали двухэтажные красные автобусы, беспрестанно хлопали дверцы такси, привозящие и забирающие людей, цокали копытами лошадки, запряженные в нарядные кареты.

Разглядывая все это великолепие, я думала, каково это – жить в этих домах: засыпать и просыпаться под гомон радостной толпы и шум машин. С другой стороны, роскошь зодческих форм не может не сказаться благоприятно, особенно на детях. Как ни крути, а мы проводим всю свою жизнь среди архитектуры, хотим мы этого или нет…

Официантка принесла мужчине заказ, ловко поставила перед ним тарелку с горячими пельменями, пивной бокал и дощечку с закусками. Открыла запотевшую бутылку с холодным пенным напитком.

– Вы сделали свой выбор? – обратилась она ко мне, доставая из кармана фартука блокнот.

– Простую воду со льдом, – почему-то мне стало неловко так мало заказывать. – И если есть, то салат из свежих овощей.

– Да, – безразлично подтвердила девушка. – Воду можно сразу?

Я кивнула, отпустив официантку. Мужчина убрал ноутбук и вдруг придвинул ко мне дощечку с нарезанными кусочками мяса, кольцами лука, кальмаров, креветками и разными видами сыра.

– Угощайтесь. Может, пива?

– Нет, я в такую жару умру от одного глоточка.

– Сначала все завещайте мне, потом можете умирать, – пошутил он, и смущение между нами исчезло. – Вы тут как, туристом?

– Да нет. Я хожу каждый вечер, а сегодня так жарко, что я чуть в обморок не свалилась, – бесхитростно ответила я. – Хорошо, что вы потеснились. Мы здесь рядом, на Васильевском, живем.

– А я из Барнаула, знаете, где это? – спросил мой собеседник.

– Мне только озеро Телецкое на ум приходит. Ну еще город Бийск, – я растерялась. – У меня знакомая там жила.

– Уже неплохо, – улыбнулся мужчина. – Может, еще что-то вспомните? Съешьте что-нибудь, голова заработает.

Я взяла кусочек копченого сыра и вспомнила:

– Катунь? Это вроде река… И Евдокимов где-то там погиб. Актер.

– Все так. Только он еще и губернатором у нас был, – уточнил мой собеседник. – Давайте договоримся: если вам неловко принимать угощения от посторонних, то вы со мной просто потом поделитесь своим салатом. Идет?

– Вполне, – я осмелела и взяла креветку за хвостик. – Однако какой-то неравноценный обмен получается…

– Нормальный обмен. Кстати, меня Саша зовут, – протянул он мне руку.

– Оля, – пожала я его ладонь. – Расскажите мне какую-нибудь историю. Я сюжеты собираю для книг, пишу по договору в разные издательства иногда.

– Ух ты! – восхитился мужчина. – Что же рассказать? У меня столько историй – не на одну книгу хватит.

– Мне что-нибудь спокойное. Обыденное такое, философско-житейское.

– Вот с этим сложнее, – Саша задумался и пожевал губами.

– Ну что вас потрясло недавно? Знаете, например, в детстве вы знали одно про кого-то и тут вдруг открылась другая сторона этого знания… – я посмотрела в его лицо внимательно. – Понимаете, о чем я?

– Пожалуй, да. Есть у меня такое открытие, но будет ли оно интересно…

– Будет! – заверила я его. – Мне все интересно.

– Хорошо, – ответил он, приготовившись рассказывать. – Вы записывать будете или так запомните?

– Я что-то проголодалась, – призналась я. – Буду есть и слушать.

– Вот молодец! Ценю искренних людей, – придвинул дощечку еще ближе. – Может, по пельмешкам?

Подцепил ловко и угостил меня со своей вилки.

– Теперь можно и на «ты», раз едим с одной тарелки.

Я утвердительно махнула головой, жуя горячий сочный пельмень.

– Ну слушай, писательница. Живу я в Петербурге уже семь лет, в Барнауле столько же и не был. А тут дела заставили вернуться – умерла мать, надо было организовать там все и помочь сестре с переездом сюда.

Выдался у меня денек побегать по родному городу, посмотреть, что с ним стало, повспоминать юность. Сильно в моем микрорайоне ничего не изменилось, площадь благоустроили, плиткой все выложили, деревья разрослись. Сосна, под которой мы с пацанами клятвы в детстве закапывали, оказалась за забором на территории небольшого парка. Искать вход было лень, я через прутья на нее посмотрел, интересно, как бы я выглядел у сосны на корточках, откапывающий картонный пакет от кефира восемьдесят второго года разлива? Или розлива? Как правильно, грамотейка?

– В разговорной речи «разлива». «Розлив» – для вывесок, – машинально отметила про себя, что я все-таки зануда.

– Буду иметь ввиду, – серьезно ответил мужчина. – Но искал я не эту сосну, а дом своего школьного товарища Юрки. Он жил с родителями в частном секторе, дом у них был очень ухоженный, с железной ярко-красной крышей, придающей строению сказочный вид. Я боялся, что его снесли, последние метры почти бежал, выскочил из-за угла: стоит дом. И забор все тот же. Только тихо и нет привычных цветов на самодельных клумбах. Все заросло травой, окна закрыты, крыша в ржавых пятнах.

– Есть кто-нибудь? – крикнул я, хотя был уверен, что мне никто не ответит. – Хозяева!

– Вы кого найти хотите? – раздался голос, и я увидел сухого старика с сеткой-авоськой. Вероятно, он шел в магазин, но не спешил особо, потому что остановился возле меня и переспросил:

– Родственник их? Ааа… Одноклассник Юркин? А чего же вы с ним, потерялись? Я не знаю, где он, все больше с отцом его общался… Жалко Прокопчука – строил-строил, а дети разбежались, никому ничего не надо. Того и гляди снесут дом, как будто и не было…

Старик пошарил рукой по калитке, дернул крючок, распахнул дверцу и пригласил меня присесть на лавочку у дома. Сетку свою примостил рядом, закурил и начал повествование о том, как опустел Юркин дом. Я слушал и не перебивал, на меня столько воспоминаний детства нахлынуло, в родительских стенах и половины не набралось бы.

Первый раз я пришел к Юрке в гости в третьем классе – мы с ним готовили доклад про первую советскую экспедицию на Эверест, и мне у них очень понравилось. По-детски так понравилось, понимаешь? Показалось, что у нас дома как-то бедно, грустно…

Мы жили в обычной панельке, в квартире с двумя крохотными комнатками на первом этаже. Когда сестра моя родилась, Танька, она то ли болела, то ли просто слабая была, но кричала все время, и меня отправили к бабушке в Рассказиху. Вот где раздолье было! Просторно: бегай, где хочешь, речка, трава по пояс, парное молоко и ароматный горячий хлеб из печи.

Жил я там года два или три, пока в школу пора не пришла идти.

– Скучал по маме? – спросила я. Мне как раз принесли салат из овощей, и я честно отгребла половину в Сашину тарелку.

– Да не так чтобы скучал… – ответил он. – Меня бабушка любила очень. Баловала, сказки рассказывала, а с дедом мы мастерили все время, так что грустить было некогда.

Вернулся я в город перед самым первым сентября. Танька подросла и теперь спала со мной в комнате. Было тесно, темно из-за решеток на окнах, душно, потому что окна на первом этаже не распахнешь – то курит кто-то на лавочке у подъезда, то хулиганы что-нибудь в окно бросят… Тяжело я привыкал в квартире жить, во дворе тоже друзей не нашел. Гулял, конечно, со всеми, но в гости не ходил и тем более к себе не звал.

Потом отец от нас ушел. Он работал автослесарем, а по выходным занимался мелким ремонтом у знакомых и соседей. Зарабатывал хорошо, не жадничал, но отдыхать не умел, поэтому часто напивался. Начинал орать, что мы ему надоели, что мать его женила на себе, что из-за меня он учиться не пошел, потом еще эта Танька вся больная, он ее не заказывал… Я убегал во двор, мать хватала сестренку и закрывалась с ней в комнате. А когда отец был трезвым, он уходил на заработки и меня не замечал.

Мать работала учительницей в школе. Больше всего она любила свой предмет – литературу. Зачитается, спохватится: уже вечер, а есть дома нечего. Сбегает за колбасой и сыром в магазин или яичницы нажарит – вот мы и поели. Из-за такого ее отношения денег нам вечно не хватало, да и дома грязно было, неуютно.

Не то что у Юрки. У них комнатки тоже были небольшие, но у каждого своя. Во дворе можно было сидеть: читать, кроссворды разгадывать или в шахматы играть. Веранда – сплошные окна: светлая, просторная. Мать у него не работала, всегда была приветлива, с уложенными волосами, в чистых нарядных платьях и в домашних красивых туфлях.

Отец его на «Роторе» работал начальником какого-то цеха. Он часто в Москву в командировки ездил, на телевидении выступал, известный был человек. Точно не знаю, может, и не цехом он заведовал, но дома он заведовал всем. Мог отремонтировать любую вещь, крышу сам стелил, мы ему помогали с Юркой и его старшим братом. Всегда с улыбкой, с уважением, объяснял спокойно, если мы что-то неправильно делали…

В общем, нравилось мне у них: настоящая семья. Родители, сыновья и дочь Ася – с темными волосами и большим смешливым ртом. Она взрослая уже была, училась в институте на инженера, кстати. Что-то чертила все время, а мать ей мимоходом спину выпрямляла: «Горбик вырастет, Асенька». Скажет спокойно и идет дальше. Мне бы дома так кулаком заехали между лопаток – я бы всю жизнь от страха с ровной спиной ходил! Мы Аське носили пирожки в комнату или мать яблок намоет, велит ей отнести, а она даже «спасибо» не скажет, лежит, уткнувшись в учебники, или сидит перед чертежной доской и что-то чертит…

Вынесем мы с Юркой тазы с выстиранным бельем, мать вешает, а Аська взбесится и кричит в окошко: «Свет загородили!» Наподдать бы ей, а мать в ответ: «Замуж выйдешь, успокоишься, доченька». И все. Ни слова упрека.

– Не нравится она тебе, – заметила я. – Интересно, что с ней дальше стало, вышла она замуж, успокоилась?

– Терпение, мой юный друг, – улыбнулся Саша. – Слушай внимательно, скоро все узнаешь. Я с радостью помогал Юркиной семье по дому, потом, вдохновившись, мог и у себя порядок навести, но хватало его ненадолго – у нас никто к чистоте не был приучен. Аська мне запомнилась тем, что лицо у нее было интересное – рот большой и словно вот-вот рассмеется, а характер ворчливый и всем недовольный. Но ее все равно любили и мать о ней заботилась, как будто она графиня какая-то.

Вот моей матери было все равно – чистая ли у меня одежда, мыл ли я руки и что я ел. К Юрке я всегда шел, вымыв лицо и шею, начистив обувь и сменив носки. У них же я научился уважительно разговаривать с людьми, следить за своей речью. Мне так хотелось, чтобы меня уважали его родители, что я стал много читать и заниматься спортом.

И так хорошо и спокойно было мне у Юрки дома, что я ничего не замечал. А оказывается, не все было гладко в датском королевстве…

– Ну вот… – расстроилась я. – Да почему же не бывает идеальных семей? Везде какие-то или тайны, или измены. А то кто-то очень хороший возьмет и умрет!

– Везде жизнь, Оля, – снисходительно ответил мой рассказчик и пропел: – То взлет, то посадка. То снег, то дожди… Всякое бывает. Слушай дальше.

Стыдно признаться, но я втайне мечтал о такой матери, как у Юрки. Придем из школы, она нам с порога:

– Проголодались? А я оладьев напекла. Борщ ставлю греть? – никаких микроволновок в помине тогда не было, она наливала нам несколько половников ароматного борща в большую миску и ставила на плиту.

Пока мы мыли руки, стол был уже накрыт. Юркина мать садилась всегда с нами на краешек стула и внимательно расспрашивала, как прошел наш школьный день: что самого смешного случилось или печального, какие выводы мы сделали или что почувствовали. Мне самому было интересно отвечать на ее вопросы, она каким-то чутьем улавливала самую суть происходящего и давала нам возможность научиться ощущать самих себя в разных ситуациях.

– Это я сейчас так мудрено говорю, – улыбнулся Саша. – Потому что вижу, что ты понимаешь, о чем я. Понимаешь ведь?

– Конечно, я сама так со своими детьми всегда общаюсь, – подтвердила я.

– Счастливые у тебя дети, – вздохнул он. – Но в детстве не улавливаешь масштаба пользы от таких разговоров. Мне просто было приятно, что мое мнение кому-то интересно, я чувствовал себя важным, нужным. Намного позже я преисполнился благодарности к Юркиной матери за то, что научила меня жить так, как я сам считаю правильным, не поддаваясь на уговоры и не давая себя втянуть в разные авантюры. Но про это я тебе отдельную книгу надиктую, приключенческую. Давай к философии вернемся, как ты просила.

Звали его мать Наталя, прям вот так, без мягкого знака. Она училась в пединституте, когда в Барнаул приехал по распределению молодой рабочий Валерий Прокопчук. Поженились быстро, родилась Аська, и я не знаю, получила ли Наталя диплом. Она как-то обмолвилась, что никто ей не помогал с младенцем, а она такая мать, что, скорее всего, с головой погрузилась в заботы о дочке. Валерий пропадал на заводе, делал карьеру, ему не до личной жизни было. Наталя так и осталась домохозяйкой. Но не такой, которая с обкусанными ногтями пирожки с утра до вечера печет и подолом со стола вытирает, нет! Она читала много и в Москву иногда с мужем ездила, если какие-то интересные постановки в театрах были. Она и с детьми общалась, не как с маленькими, а на равных, заставляя их думать: «В школе зубрежка, школа мыслить самостоятельно не учит, к сожалению…»

Мне казалось, что на ней вся семья держится. Отец, конечно, авторитет, крепкий и хозяйственный, но мать – фундамент. И если Юрка огорчал мать, я искренне переживал за нее. Делал он это не так часто, как Аська, но бывало. Учился мой товарищ хорошо и по дому помогал, но был каким-то чересчур принципиальным. Мало того, что брезглив не в меру, чем злил всех окружающих, так еще и свою честность напоказ выставлял. Ну промолчи ты, если соврать не можешь, но ему казалось, что все должны знать его мнение.

– Юрочка, зачем ты учительницу при всем классе обидел? Она же только из института, опыта мало, волнуется…

– Она ошиблась, надо было сказать ей, – объяснял Юрка.

– Нужно было при всех сказать? – допытывалась Наталя. – Ну подошел бы потихонечку или написал бы записку.

– И позволил бы безграмотной девице оценивать знания всего класса? – Юркино лицо пошло пятнами. – Мама, ты что говоришь такое?

– Тяжело тебе придется, – делала вывод мать. – Всегда думай, прежде чем что-то сказать. Иначе один останешься. Сынок, как можно быть таким бескомпромиссным? Ну позаботься хоть немножко о своей выгоде, разве полезно правду трубить на каждом углу, тем более у каждого она своя…

За меня родная мать никогда так не переживала, и я старался копировать Юркино поведение, чтобы хоть как-то привлечь ее внимание. Мне казалось, если я стану таким же, как Юрка: много знающим, спортивным, ясно излагающим свои мысли, то моя мать изменится и станет заботливой, доброй, беззаветно любящей меня. Но она после ухода отца совсем нас с сестрой перестала замечать. Я сейчас только подумал, что понятия не имею, чем Танька питалась.

А еще Юрка умел вести себя с девочками: разговаривал с ними всегда просто и мягко, не хамил от страха быть обсмеянным, не льстил, общался ровно, как с друзьями. И когда мы стали выпускниками, девчонки в него пачками влюблялись, но он в компании парней никогда никого не обсуждал, отзывался о каждой уважительно и тепло. Я точно знаю про одну его сердечную привязанность, но что там у них было – осталось тайной для всех. Еще и одет он был всегда красиво: школьные костюмы ему в ателье подгоняли по фигуре, на каждый учебный год брюк покупали несколько пар, рубашки всегда были белоснежными и накрахмаленными. Я со своими в три раза подвернутыми брюками навырост, утянутыми в поясе ремнем, и серых, «практичных», по мнению матери, рубашках, рядом с ним чувствовал себя плебеем, недостойным ни одного девичьего взгляда.

Отец его хотел, чтобы Юрка по направлению от завода пошел учиться на инженера, а тот решил стать школьным учителем.

– Ты узнай сначала, сколько учителя получают, тебе же семью кормить придется, сыночка, – увещевала его мать. – Самая неблагодарная профессия, зачем тебе это?

Юрка поступил в педагогический на факультет истории и географии.

Наталя часто спрашивала у меня, заставляют ли нас в политехе участвовать в рейдах и добровольных дружинах, как у Юрки:

– Саша, ну ладно он на учебе пропадает, зубрит абсолютно ненужные тексты, ну что там нового в географии: Африка остается там, где и была… А за эту всю общественную деятельность «спасибо» никто ему не скажет, только хулиганы прибьют в подворотне.

Но это было не единственным сожалением матери по поводу сына. Юрка ей еще один сюрприз подкинул перед институтским выпуском. Привел в гости девушку, что неудивительно – он и раньше приводил целые компании, но эта девушка явно была для него особенной: мать с порога поняла по тому, как бережно он повесил ее курточку и подал руку, приглашая войти в дом.

– Мама, это Катя, я сделал ей предложение, и она согласилась стать моей женой.

Наталя побледнела, но взяла себя в руки и привычно предложила поужинать с семьей:

– Давайте за столом все обсудим, сейчас папа придет.

– Да что там обсуждать, – сказал Юрка. – Мы уже все решили. Жить будем у Кати, у нее мама болеет, ее оставлять одну нельзя.

– А папа ей почему не помогает?.. – мать сразу прикусила язык, спохватившись, что допустила бестактность.

– Папы нет. И никогда не было, – отрезал сын и прошел со своей спутницей к почти накрытому столу.

Тут только Наталя разглядела, что девушка сильно сутулится и прихрамывает. «Калека, что ли?» – ужаснулась мать, но снова промолчала.

Ужин прошел в гнетущей тишине, отец позвонил, что задерживается, Аська к столу не вышла, сославшись на срочную работу, и Наталя отнесла ей в комнату тарелку с густым гуляшом и ломоть хлеба.

Юрка сухо поблагодарил мать за ужин, пошел провожать Катю и появился дома только вечером следующего дня. Женщина бросилась к нему:

– Сынок, благословения не дам. Ну ладно бы ребенок у вас образовался, трудно, но это ведь счастье такое… Да неужели тебе красивые девушки не нравятся, эта Катя, она же… Пусть живет с таким же калекой, им вдвоем проще будет, – женщина заплакала. – Зачем тебе обуза?

Юрка помрачнел, но он был воспитанным сыном и произнес сквозь зубы:

– Мама, Катя – замечательный человек. Она лучше всех красавиц мира. Лучшая на нашем курсе! Ты увидишь… Узнай ее поближе, прошу.

Но мать уже было не остановить, она решила выплеснуть всю горечь, накопленную с того момента, когда он не пошел учиться туда, куда отец его просил. Женщина выкрикнула:

– Всю душу ты мне вымотал! Убирайся тогда к этой своей убогой и выноси горшки из-под нее и из-под ее матери до конца своих дней. Попомни, сынок, – мать пошла малиновыми пятнами и тяжело дышала. – Ты же первый от нее и сбежишь, захочешь детей, захочешь по улице с красивой здоровой женщиной прогуляться – и сбежишь. Или будешь, как паскудник, по чужим постелям втихомолку бегать, если совесть не позволит инвалида бросить!

Юрка схватил ее за плечи и пустым голосом глухо произнес:

– Хорошо, мама, поговорим когда-нибудь потом. Я уже все решил и буду последним подлецом, если оставлю сейчас Катю. Я себя презирать буду, а тебя – ненавидеть. А я так не хочу.

Так и не раздевшись, отступил к двери, оглядел, словно прощаясь, просторную веранду, и ушел.

Жил он у Кати, устроился учителем работать в школу, к матери в дом не приходил, а она как будто превратилась в другого человека. Караулила его у школьных ворот, просила уйти от калеки и вернуться домой. Юрка молча шел мимо, едва сдерживаясь, чтобы не нагрубить матери. Потом в деканат пришло анонимное письмо об аморальном поведении Екатерины, недостойном студентки педагогического. Тогда Юрка позвонил из телефона-автомата:

– Мама, прошу тебя, прекрати отравлять нам жизнь, иначе я уеду из города, и ты никогда меня не увидишь.

Наталя решила атаковать невестку. Вызвала ее как-то с консультации перед госэкзаменом, Катя спустилась по лестнице и остановилась в паре шагов, глядя женщине прямо в глаза.

«Гордая какая, одета бедно, но в чистое», – отметила мать про себя, поправила шелковый платок на шее и начала:

– Вы понимаете, зачем я пришла, не притворяйтесь. Я вижу, что вы умная и гордая девушка, поэтому вы найдете в себе силы оставить моего сына в покое и не ломать ему жизнь. Вы ему не пара, он из другой социальной среды и у него без вас блестящее будущее. А с вами… – женщина с презрением осмотрела девушку с ног до головы. – Тоска зеленая.

Катя попала в аварию на втором курсе, соскользнула со ступеньки отъезжающего автобуса зимой и не смогла встать, автобус тронулся, люди закричали, стало очень больно… Но так больно, как ей сейчас сделала эта красивая, модно одетая женщина, ей не было никогда.

– Я его не держу. Он у меня живет, правда? – улыбаясь, нашла в себе силы ответить. – А не я у него…

Наталя улыбнулась криво:

– Ну раз у вас живет мужчина, то не мне вам объяснять, чем вы его держите. Надеюсь, у вас не может быть детей, милая, иначе, когда Юрий опомнится и уйдет, вам придется еще и с выродком всю жизнь маяться. Неизвестно, что у вас там с генетикой, раз мать лежит и вы вся кривая… – мать наклонилась к ее лицу и прошипела: – Все равно он тебя бросит.

Руки у девушки дрожали, на тонкой шее билась голубая жилка, она боялась потерять сознание, но проговорила спокойно:

– Хорошо, я Юре передам вашу просьбу вернуться домой. Пусть сам решает. К счастью, ему генетическая жестокость не передалась от вас, он добрый и порядочный человек.

– Ничего говорить ему не надо, – попыталась схватить Катю за руку мать, но та вывернулась и отступила назад. – Поймите меня как женщина. Я просто желаю своему ребенку счастья. А с вами какое счастье? Ну будьте же вы благоразумной.

Голос у нее сделался почти просящий, заискивающий. Она сгорбилась и стала ниже, пересекая институтский двор. Катя смотрела на нее из окна в коридоре второго этажа и глотала слезы, не хватало еще, чтобы Юрка увидел, что она плакала.

Но он заметил:

– Кто тебя расстроил? Мать что-то вытворила?

Девушке стало жаль свекровь, Юрка парень горячий, мог и глупостей натворить.

– Не выспалась и голова весь день тяжелая…

Они не могли общаться во время лекций, поэтому завели специальную тетрадку, в которой писали: «Обедаем в столовке или домой сбегаем?» или «У старосты можно бесплатно билеты взять в театр, идем?», там же была и запись про тяжелую голову…

На вручение дипломов мать не пришла. Сыну ответила сухо: «Некогда». Юрка работал, поэтому для него диплом был формальностью, а Катя госэкзамены сдавала уже с животиком. В декабре у них родилась Лиза. Тяжело им пришлось: мать больная помогать с малышкой не могла, сама требовала ухода, у Юрки зарплата – смех, Катя не работала. Наталя же сделала вид, что внучки у нее нет. Тем более, что в семье у них новая неприятность приключилась.

Советский Союз развалился, балом стали править ушлые расторопные предприниматели, заводы за копейки скупали бывшие идейные партработники. Прокопчук человеком был порядочным – работал на совесть, заслуги свои не выпячивал. Обещал – сделает. Высказался Юркин отец в духе, что если все честно будут работать, даже без зарплаты, то завод выстоит, и все наладится. Им зарплату выдавали запчастями какими-то или электронными весами, народ торговал всем, чем можно, – есть было нечего. Работать бесплатно никто не хотел – выносили все, что плохо лежало.

– Отец, как это сказать, «настучал» на таких несунов новым хозяевам. С одной стороны, защищал свое предприятие, с другой – предал своих товарищей. Как бы ты поступила, если бы увидела, что… – Саша прищурился и спросил: – Где ты работаешь?

– Сейчас нигде, – я пожала плечами. – Раньше в школе работала.

– Ну ты бы узнала, что в твоей школе беззаконие творится. Например, кто-то что-то украл. Или аморалка… Что бы ты сделала?

– Ничего. Камеры же есть, воров увидят на вахте…

– А если бы ты увидела, а?

Я задумалась.

– Предупредила бы их, что счастья им наворованное не принесет. Что бог увидит, что они себе купить не могут то, что они взяли без разрешения, и вообще все у них отберет, типа: «Нате вам. Раз не можете заработать – тогда по полной не могите»…

Мужчина уставился на меня в изумлении:

– Ты откуда вообще? Какой бог?

– Ну… наш. Короче, я бы докладывать никому не стала. И про аморалку – тоже. Зачем, если меня это не задевает?

– Вот видишь, тебя не задевает, а его задело. Человек такой. Пошел и рассказал обо всем, что видел. За это и поплатился. Завод встал, минимальные какие-то заказы выполнялись, но почти все рабочие разбежались по мелким ремонтным мастерским. Юркиного отца никуда не брали, город маленький, а он прослыл стукачом.

Гордый человек, он не мог больше кормить свою семью, слег, и весной его похоронили. Сердце.

Только Наталя пришла в себя, Аська вышла замуж.

– О, вот это новость, – оживилась я. – Тоже за калеку?

– Ну уж нет, – засмеялся Саша. – Она была далеко не дура, причем я же говорил, что внешность у нее интересная: глаза серьезные, а рот вот-вот в улыбке расплывется.

Аська работала на том же заводе, что и отец. Но она была настолько поглощена своими обязанностями, что не замечала, что там вообще вокруг нее происходит. Хорошо одетая, привлекательная, но погруженная в себя, девушка казалась загадочной и притягательной. Ровесники ей были неинтересны, на их ухаживания она не реагировала. Так что замуж Аська вышла за разведенного директора завода. На изумление матери отрезала: «У второй жены муж всегда под каблуком. Дети взрослые, алименты платить не нужно. Все мне достанется».

Мать взвилась:

– Шиш тебе достанется, дети все поделят, помяни мое слово.

Аська неожиданно расплакалась:

– Мама, тебе мало было Юрку потерять? Папы нет, Пашка в Москву уехал, меня выгонишь… Ты что делаешь вообще?

Наталя притихла и вскоре Аська с мужем зажили в огромном доме вдвоем, выселив мать во флигель.

– Все это я узнал, когда прилетал с Камчатки своего отца хоронить, – сказал Саша. – Ну Камчатка-то знаешь где?

– Конечно, – победоносно посмотрела я на него. – Я там родилась и выросла.

– Да ладно, – его лицо просияло. – Серьезно? А где именно?

– На острове Беринга, а вот ты знаешь, где это? – настал мой черед умничать.

– Знаю. Командорские ваши грибы кто же не знает! – покачал он головой в недоумении. – А я и думаю: «Бесхитростная ты душа, как же ты живешь в нашем суровом мире?»

Я поправила его:

– Мир не суровый. Живи просто – и все хорошо будет. А ты что на Камчатке делал?

– Как что? Работал. Я закончил наш политех, пошел в армию, попал в Вилючинск и остался там по специальности работать. Потом вернулся на Алтай, но все развалилось, работы не было, и я уехал в Петербург с семьей.

Он хлопнул себя по коленке:

– А знаешь что, хочу я тебя в одно место пригласить… Была на квартирниках?

– Ну… Я себе что-то разнузданное и нетрезвое представляю…

– Твои фантазии больше на свингерскую вечеринку похожи, а то, что я предлагаю – это гитары, немного алкоголя, но можно и без него. Пойдешь? Познакомлю тебя с ребятами, там тоже с Камчатки кто-то есть, пару месяцев всего ребята здесь.

– Только давай что-то с собой купим, угощение, я так не могу…

– По дороге разберемся, тут недалеко. Отдышалась? Пару километров сможешь пройти? Я как раз тебе перескажу то, что от старика узнал – куда все благородное семейство подевалось, – Саша застегнул ноутбук в портфель, оплатил счет, и мы вышли с веранды. Он позвонил своему приятелю и предупредил, что придет не один. Было уже часов десять вечера, но прохладнее не стало.

– Только не бежать, – я обнаружила, что у моего спутника рост под два метра. Он казался меньше, когда сидел за столиком. – У тебя шаг, как четыре моих, а я жару плохо переношу.

– Понял, северянка, – притормозил он. – Слушай дальше.

Отец мой умер от инфаркта. Он давно уже жил в другой семье, до самого конца работал и умер легко, во сне: пожаловался, что на сердце тяжело, положил валидол под язык, уснул и не проснулся. Мать помогала его второй жене с поминками, она как будто из параллельной реальности вынырнула: разглядывала вновь пришедших, задавала странные вопросы, еще бы спросила, кого поминаем. Стыдно почему-то стало за нее.

Юрка тоже пришел, когда узнал, что я в городе. Посидел немного со всеми за траурным столом и пригласил меня к себе.

Они с Катей жили все в той же маленькой «двушке», мать ее угасла от рака несколько лет назад, и в ее комнате супруги организовали детскую комнату. Лиза вот-вот должна была в школу пойти, а сынок их совсем маленький еще был тогда. Мне понравилось у Юрки: из-за того, что мебели и вещей было немного, квартира казалась просторной и чистой, вся в зеленых растениях, дом дышал счастьем. Катя похорошела, несмотря на свою юношескую травму, расцвела, и глаза ее лучились теплом.

Юрка заматерел, выглядел солидно, возмужал:

– С историей в школе непонятно все. Древний мир, средние века – еще куда не шло, а новейшую как преподавать, если все с такой скоростью завертелось, что учебники переписывать не успевают?

Очевидно, что он был увлечен своим делом. Юрка вертел в тонких длинных пальцах очки и говорил-говорил-говорил…

– А мать его так и не объявилась? – спросила я. Мы шли по узенькому тротуару вдоль Мойки, приходилось протискиваться среди толп туристов, и Саша взял меня за руку, шагая чуть впереди, но продолжал рассказывать, говоря чуть громче.