Czytaj książkę: «Зачем в Питер?», strona 2

А позже случилось вот что: Вовка переходил с коляской через дорогу, первый ряд машин остановился, а из второго вылетел на скорости какой-то лихач. Коляску заметил поздно, вильнул. Что дальше было – я не видела. Все закричали, побежали, кто куда. Я испугалась до смерти, поспешила посмотреть, что случилось. Перевернутая коляска валялась на дороге, Вовка держал плачущую сестренку на руках. Она разбила губешку, какая-то женщина салфеткой ей промокала кровь и пыль. Виновник остановился поодаль, но толпа не расходилась, женский голос вызывал скорую помощь, кто-то звонил в полицию…

– Знаешь, кто спас ребенка этих уродов? – рассказчица почти закричала. – Кузьминична! Она толкнула коляску в сторону, а сама под колеса попала! И что же? Прибежали родители эти, наши соседи, отец кивнул в сторону лежащего на дороге тела и сказал: «Так ей и надо».

– Кто-нибудь знает фамилию пострадавшей? – крикнула женщина, вызывавшая скорую. – Кто она?

– Да не нужна она никому! – Заверещала молодая пермячка. – Оформляйте как безымянную.

– Надежда Кузьминична она. Фамилию не знаю, – ответила старуха-соседка и услышала за своей спиной шепот: «А как же сарай, Коль? И цветы все равно придется сажать? Или умерла так умерла?»

Они волновались за свой сарай и за то, что придется посадить копеечные анютины глазки. Превратить дворик в клумбу в благодарность за спасенного ребенка этим людям не пришло в голову…

– А давай мы посадим там цветы? – спросил Егор перед сном, когда я ему вкратце пересказала эту историю. – Если опять живые люди вытопчут все, мертвой старушке все равно будет приятно.

Я внимательно посмотрела в глаза сына. Что-то неведомое открылось мне в его чертах. Он смотрел строго и спокойно. Ждал ответа.

– Обязательно посадим. Спи.

Небо стало совсем серым. Город укутал дождь.

ИЮНЬ

Подготовительные занятия у Егора продолжались до середины июня. Потом каникулы, лето, а мне надо было искать ему школу. В приоритете была близость к дому и «продленка» с горячим обедом. Я подала документы во все первые классы неподалеку, Егора приняли в ту же школу, куда в мае перевелся из колледжа Саша. Вот так удача: братья будут учиться вместе! Мы заполнили пачку анкет и заявлений в кабинете секретаря, получили у медсестры карты для осмотра и пошли прикрепляться к врачу на участок в детскую поликлинику.

«Кажется, жизнь налаживается», – глубокомысленно произнес Егор, цитируя фразу из известного анекдота. Мы с Сашей улыбнулись друг другу поверх его головы.

– Саш, ты в его возрасте считал себя взрослым? – спросила я.

– Конечно, – пробасил мой почти двухметровый сын. – Это же был мой максимальный возраст.

– Так ты и сейчас взрослый? – поддела его я.

– А как же. Я и сейчас проживаю свой максимум.

– В детский городок с нами не пойдешь? – спросила для порядка, понимая, что откажется.

– Не, – Санька сморщился смешно, как в детстве. – Я домой. Надо чего купить?

– Хлеб возьми, плати с моей, – все мои банковские карты были привязаны к платежной системе в его телефоне.

– А можно мороженое?

– Конечно.

Мы с Егором свернули на Малый проспект, к огромному деревянному кораблику с кучей лестниц и горок, Саша пошагал в сторону дома. Хохочущая ватага мальчишек и девчонок играла в догонялки, Егор по-детски беззаботно присоединился к незнакомым детям и вскоре уже вовсю пятнал убегающих и прятался под горкой от догоняющих его ребят.

Рядом со мной на лавочку опустился дядька с запахом перебродившего алкоголя. В руках у него была банка с пивом, из которой он жадно прихлебывал. Я отодвинулась, он вздохнул и произнес:

– Дочка у меня здесь с ребятишками играет, Настена. Вы не смотрите, что я такой, она меня все равно очень любит.

– Любит… Другого-то отца у нее нет, выбирать не из кого. Приходится такого любить. Не стыдно?

Поднял глаза как-то несмело:

– Очень стыдно. Я больше так не буду.

– Детский сад, – в возмущении я цокнула языком. – Вот и надо не делать, а не обещания пустые раздавать, держа свое пойло в руке.

Не знаю, почему я вообще на него взъелась, возможно, жалко стало маленькую Настену, у которой запах отца навсегда будет связан с запахом тошнотворной сивухи.

Неожиданно мужчина встал и выбросил недопитую банку в урну. Вернулся на свое место и миролюбиво сказал:

– А вы правы. Спасибо. Пожалуй, вот так на этом и закончим. Я ведь действительно Ульянке пообещал…

– Супруге?

– Зачем супруге? Доченьке старшей, – лицо его расплылось в улыбке, похоже, он по-настоящему любил своих дочек. – Прихожу я домой с работы, совсем недавно, школьные каникулы только начались. Вовремя пришел, с мужиками не остался «на посошок». Плохо мне было, но не в теле плохо, это у меня часто бывает. Бывало, то есть. Все, я решил… Больше ни-ни… Какое-то состояние надвигающейся беды меня тогда одолело. Тревога на душе начала скрести.

Я постоял под прохладным душем, растерся жестким полотенцем и зашел в кухню. Ульяна уже разогрела мне ужин и резала черный хлеб огромными ломтями, повернулась и молча подвинула блюдце с подмороженным салом.

– Она так была похожа на свою мать, что я как в свою молодость перенесся, когда понравилась мне худенькая однокурсница с длинной русой косой, – он снова улыбнулся, и я задумалась, сколько же ему лет: дети у него еще совсем дети. Если он мой ровесник, то кто же в моей юности носил косы?

Мужчина словно прочитал мои мысли:

– Ни у кого косы не было тогда, все носили узкие джинсы со шпильками, а моя, ну… тогда еше не моя… Она в платьях ходила, в туфельках скромных. Не красилась, не бегала со всеми в курилку. Училась хорошо…

Ульяна на нее похожа: светлые волосы, тонкий прямой нос, брови вразлет, держит себя очень гордо и независимо. Почти взрослая. Как-то приходила ко мне на работу в автоколонну, ее на проходной назвали девушкой, на «вы»…

Она мне хлеб так и подала, на дощечке, поставила перечницу возле тарелки с борщом, а я себя такой свиньей почувствовал: пью всю жизнь, стал неповоротливым, поговорить со мной не о чем… Я так на себя разозлился, что вместо благодарности буркнул ей:

– Что стоишь? Иди в свою комнату, поесть я и без тебя смогу.

А сам сижу и смотрю в одну точку, слушаю, как ее тапочки шлепают по полу.

Ей бы с ребятами гулять, ходить в кино или танцевать в сквере, как у молодежи сейчас модно: включат колонку, прыгают и машут руками одинаково. Вроде бестолково, а смотрится красиво. Ульянка вместо этого взвалила на себя домашнее хозяйство. Меня встречает каждый вечер: даже если поздно пьяный заявлюсь, все равно выйдет из своей комнаты и накроет на стол. «Почему жена этого не делает? Не выносит меня?» – подумал и пронзила меня горькая догадка: дочь тоже меня презирает, просто жалеет.

– Вот как вы сказали сейчас: «Другого отца нет, приходится терпеть этого…»

– Я не сказала «терпеть»…

– А, – мужчина махнул рукой возле своего колена, – Все одно… У меня тогда уже борщ остыл, а я все сидел и ложкой по столешнице водил, нащупывая в ленте времени своей жизни тот момент, когда я покатился по наклонной плоскости.

Незадолго до этого вернулся я из рейса и пригласил отметить это дело своего бывшего напарника, Сологуба. Нам хватило только на литрушечку, решили, что закуска – дело второстепенное, тем более дома в холодильнике мы нашли кастрюлю с чечевичной похлебкой, в морозилке – сало. Меня очевидно ждали, но на радостях от встречи с Сологубом я забыл зайти за расчетом в кассу, потому домой вернулся с пустыми руками.

Мы уже прилично набрались, когда пришла Ульянка. Белые ночи, сколько времени было, я не знаю, она как-то тихонечко прошмыгнула в свою комнату. Честно, я бы ее и не заметил, но Сологуб заорал: «Привет молодежи!» – и пошел за ней. Я направился следом.

На Ульянкиной кровати спала Настюшка. Сологуб, бездетный закоренелый холостяк, наклонился над спящей девочкой, чтобы получше рассмотреть ее, и чуть не упал на нее всем своим весом. Не думаю, что он хотел обидеть мою доченьку, но его схватила Ульяна:

– Совсем, что ли? Не пугайте ребенка!

Она не грубо сказала, а… брезгливо. Да, брезгливо, словно я не отец ей, а посторонний. Я понимал, что мы плохо с Сологубом соображаем и неправильное что-то делаем, но Ульянке погрозил пальцем:

– Помолчи, дочка. Солдат ребенка не обидит.

Она взглянула с укором, вытолкала нас из комнаты и закрылась изнутри на шпингалет, сказала, что ей переодеться надо.

Мы с Сологубом вернулись на кухню и только уселись за стол, как вошла жена. Все такая же тонкая, хрупкая, с аккуратной русой головкой на изящной шее, в выбеленном платье-рубашке, босая, больше похожая на деревенскую девчонку, приехавшую в гости к своим городским родственникам, чем на уроженку Ленинграда, двадцать лет проработавшую экономистом на судостроительном заводе.

– Мир вам, добрые люди! Я в душ, и чтобы через четверть часа вас здесь не было, а я сделаю вид, что ничего не видела, – усмехнулась и крутанулась в дверях, чтобы выйти.

Я ничего ответить не успел, так ловко она нас прижучила.

– Мамочка! – из комнаты вышла Ульянка, обняла мать и полоснула по моему лицу жгучей ненавистью. – Мамочка, я только пришла, сейчас все уберу.

Дочка метнулась в сторону кухни и закрыла собой проем, лицо ее горело от стыда и злости.

Впервые в жизни я осмотрелся и увидел окружающее глазами дочери: на столе бутылка, стаканы, свиные кости из похлебки свалены на стол, скомканные салфетки, шкурки от сала, чайные пакетики там же, духота и запах алкоголя и потных мужских тел. Сологуб, вытирая руки об край занавески, вытянул ноги на детский стульчик, носки протерлись на больших пальцах и плохо пахли…

– Чего застыл, корешок? Наливай еще по маленькой, – протянул мне приятель пустой стакан.

Дальше я пил и как будто трезвел. Сердце колотилось уже во всем теле, все вокруг становилось ярким и отчетливым, пора было выпроваживать Сологуба, я встал, что-то задел на столе локтем, хотел поймать на лету, но не удержался на ногах, рухнул и страшно закричал. Последнее, что я помню, – это распахнутые от ужаса Ульянкины глаза.

Очнулся я утром на диване в зале. Раздетый, с мокрой тряпкой на лбу. Тикали часы. Тряпка холодная, значит, положили мне ее недавно. Поплелся в спальню – жена спала, повернувшись лицом к распахнутому окну. На кухне было убрано, дверь в ванную заперта, оттуда слышался плеск воды. «Ульянка встала,» – подумал я и быстро лег на диван, притворяясь спящим, – было стыдно встретиться с доченькой.

Дождался, когда щелкнет замок входной двери, постоял под ледяным душем и, жадно осушив пол-литровый стакан холодного кваса, пошел в автоколонну. Рейс предстоял короткий – в соседнюю область, загрузил детские велосипеды и самокаты, коробки с насосами, камерами, втулками и спицами, и помчался по шоссе. И все вроде, как обычно, но руки были какими-то ватными и голова плохо соображала. Мысли постоянно возвращались в Ульянкино детство: вот она совсем крошечная лежит на папкиной груди, роняет головку, а я вдыхаю запах ее макушки и сердце замирает от любви и восторга. Или учится кататься на велосипеде: я отпускаю багажник, она вцепилась в руль, я кричу: «Крути педали, я держу, не бойся!» Ульянка крутит педали и понимает, что едет сама, и восторг: «Папа, я еду!»

А после седьмого класса она устроилась работать к коммунальщикам, месяц собирала по подворотням мусор и высаживала цветы на городских клумбах, а потом на все деньги купила нам подарки: мне хлопковое кашне, матери меховые домашние тапочки, Настюшке столик-ходунки с музыкальными кнопками. Мы все тогда бросились учить маленькую ходить, мать любовалась невесомыми пушистыми помпонами на тапках и вдруг спросила: «Хвастайся, Ульянка, себе-то что купила?» Девочка почему-то смутилась и ответила, что ей ничего не надо.

Больше ничего вспомнить о дочке я в тот день не смог и понял, что росла она где-то рядом, как гриб в лесу, сама по себе. Я видел ее иногда дома, она училась, помогала матери, играла с сестренкой, а чем увлекалась, о чем мечтала – не знаю. По-моему, танцевала, а может, играла на пианино. Я даже ее одежду не помню! Никогда ей ничего не покупал, все мать. Были ли у нее подруги, влюблялась ли она в мальчиков – ни-че-го не знаю! В гости никого не водила, а ходила ли сама…

– Почему так получилось? – спросила я раскаявшегося мужчину. – Много работы было?

– Да нет же! Ну приведет она подружек, сядут они чай пить, прически друг другу делать, – что там девчонки делают в гостях? – дядька вопросительно посмотрел на меня и я кивнула, подтверждая его правоту. – А тут я заявлюсь. Пьяный, матерился при них, не стесняясь… Стыдно ей было. Боялась, что другие узнают, какой у нее отец, разве таким гордятся? Вот я и задумался тогда, глядя не ее ровесниц: идут стайкой, хохочут, что-то взахлеб рассказывают друг другу. Ульянка же моя всегда серьезная, морщинки на переносице придают ей сосредоточенный вид. А чем она хуже этих девчонок? За что ей такая судьба? Она ведь только жить начинает…

Пришел я в тот день домой пустой. Ну это… Без бутылки. Даже пиво брать не стал. Хотя рассчитали меня за прошлый рейс щедро. Никто не вышел меня встречать: жена принесла с работы ноутбук и сосредоточенно сводила дебет с кредитом, Настена смотрела мультфильм в детской комнате, Ульянка грела мне ужин.

– Что, хлеба купить не на что? Все работаешь, – я хотел поддержать жену, но получилось грубо. – Разве в доме нет мужчины?

Она насмешливо посмотрела на меня поверх монитора. Жизнь в доме шла своим чередом и без меня: менялась сантехника, переклеивались обои, покупалась новая мебель и появлялись свежие мягкие полотенца. Я хотел обидеться, но только снова разозлился на себя: потому все и делается без меня, что я когда-то наплевал на весь этот домашний уют, предпочтя семейному благополучию шумные веселые пьянки с приятелями в гараже.

– Я это… В ресторан тебя приглашаю. Прямо сейчас, – уверенно сказал я ей. – Собирайся. Деньги есть.

– В рестораааан? – протянула она удивленно. – Ничего больше не придумал? Мне собираться часа два, а завтра вставать рано.

– Да что тебе собираться? Ты и так красавица! В чем-то ты ведь на работу ходишь…

Мне очень хотелось сделать для нее что-то приятное, загладить свою вину, а главное – доказать самому себе, что я не совсем пропащий человек и могу порадовать свою женщину. А она, видимо, привыкла полагаться во всем на себя и ничего хорошего от меня не ждать.

– Так, может, мне с работы начать по ресторанам шляться, такой красавице? А что? Одета хорошо, могу себе позволить рюмку-другую накатить с подругами, прийти домой и завалиться, ноги на стену… – Губы ее задрожали и неожиданно из глаз потекли слезы. Я растерялся и вышел из дома. В дверях услышал Ульянкин возглас: «Ужинать будешь?», понял, что она меня давно не называет папой, вообще никак не называет, и хлопнул дверью.

– Ну точно детский сад! – усмехнулась я. – Зачем дверью-то хлопать, вам пятнадцать, что ли? Натворил делов – и сбежал. Нет, чтобы собрать всех за общим столом и поговорить…

– Да плохо мне было в тот день, – пробормотал мужчина. – Накануне перебрал, весь день за баранкой… Не выспался. Я вон на ту лавочку лег, видите, за качелями, в тени? И задремал.

Пришел поздно. Жена уже уложила младшую и спала. Ульянка ждала меня на кухне.

– Дочка, ты чего? – удивился я.

– Вдруг у тебя ключа нет, – ответила устало. – Перебудил бы весь дом. Есть будешь?

Пока она хлопотала, снуя между холодильником, плитой и обеденным столом, я обмылся и переоделся в домашние шорты и майку.

– Доча, а расскажи, как ты живешь? – спросил прямо. – Я сегодня понял, что вообще о тебе ничего не знаю. Ты хоть в каком классе?

Ульянка вскинула на меня свои серые глазищи:

– Пап, я первый курс заканчиваю, у меня практика сейчас в музейном архиве.

Она уже третью неделю работала в музее, а я не знал. Дочку мою хвалили, она занималась электронными каталогами и к концу практики успела систематизировать много информации. Беда была только в том, что сотрудницы совершенно не владели компьютерными технологиями, и ей постоянно приходилось убеждать их позволить ей сканировать рассыпающиеся от ветхости архивные документы. От злости она даже как-то стукнула кулаком по столу и выругалась, чем нажила себе оппозицию в лице заведующей практикой. Чуть позже Ульянка поняла, что за каждый испорченный документ сотрудники головой отвечают, и это не вредность их характеров, а страх остаться без работы. Потом ее куратор ушла на больничный, девушка со своей идеей обратилась к самой молодой сотруднице в музее, и та подтвердила:

– У нас столько нормативов для выемки бумажных носителей из архива, просто так взять и сканировать нельзя. Вы разве это еще не проходили в институте?

У нее зазвонил телефон, она ответила, стала очень серьезной и убежала вверх по лестнице.

Ульянка ушла к себе в подвал, рассеянно перебирала пожелтевшие карточки из картотеки и думала, как же сделать рассыпающиеся документы доступными для посетителей музея.

Она знала, что у них есть красочные видеогиды в некоторых залах, но ведь приходят люди, любящие изучать историю по документальным записям или документоведы, им не нужен экшн на экране с бравурной музыкой и бодрым голосом диктора, они свое собственное мнение обо всем хотят иметь. Неужели нельзя создать альбомы в виде сборника старинных справок и приказов?

Рабочий день уже закончился, она отметилась в журнале убытия и села на ступеньках набережной, раздумывая, что у них есть в наличии и с какого исторического периода лучше начать выпускать альбомы. Еще дочке было очень страшно, что старшие коллеги ее просто засмеют.

На следующий день она преисполнилась решимости и вошла в кабинет директора музея. Он равнодушно выслушал, ответил, что идея очень достойная, записал что-то в своем ежедневнике и велел ей идти продолжать работу. Ульянке даже обидно стало от его спокойствия – она своей идеей горела.

В пятницу утром на планерке директор таким же незаинтересованным голосом сообщил, что в музее начинается проект по созданию серии журналов с архивными документами, назначил ответственных лиц: за тексты, верстку, оформление. Ульянке поручил сканировать документы под руководством ее наставника, когда та выйдет с больничного.

Для всех день прошел буднично, словно ничего не случилось. А девушка до вечера перебирала скучную картотеку советских времен, хотя душа ее пела от радостной причастности к важному общему делу.

Заведующая практикой вышла в понедельник:

– Что? Не может быть! – воскликнула она, сдвигая очки на кончик носа. – Обскакала меня, в дирекцию бегала!

Она подняла вокруг этого проекта такой шум, что Ульянка пожалела о том, что решилась поделиться своей идеей: практика скоро закончится, сидела бы молча… Но тогда что дальше? Возненавидеть будущую профессию и отбывать время учебы, не зная, чем заняться дальше?.. Девушка так и заявила директору, сгорая от стыда за то, что отняла столько времени у серьезных людей.

– То есть как это «никому не надо»? – директор вскипел, а она наконец-то почувствовала поддержку своей идеи. – Мы думали об этом, просто инициативных людей не было! «Никому не надо…» Во дает! Уже и бюджет перекроили…

В обеденный перерыв за столик к Ульянке подсела заведующая.

– Не помешаю? – поставила поднос и ловко ногой отодвинула стул. – А знаешь, ты молодец. Смелость города берет. Так держать! Скажи только, с альбомами сама придумала или подсказал кто из наших?

Женщине было обидно, что ловкая практикантка обошла ее, оказалась проворнее и настойчивее.

– Так это я в другом музее увидела! – девушка улыбалась искренне и радостно, как всегда, когда разговор касался ее проекта. – Мы с классом еще в Москву когда ездили, нас возили на экскурсии, и где-то у кассы я увидела сборник документов, времени же не хватит…

Заведующая притворно хлопнула себя рукой по лбу:

– Так наши здесь ни при чем! А я не знала, на кого и подумать: мы года два уже всем архивом бьемся за этот проект, тут девчонка с улицы появилась и все ловко организовала. Вот ты боевые листки разбирала, а там уже бумага тлеть начинает и темнеть. Теперь представь отдел славянской культуры. Там каждый листок уже прозрачным стал от времени! Ну как его в сканер положить? Руками? Пинцетом?

Тут только заметила, что Ульяна ничего не ест.

– А ты что же, на диете?

Девушка опустила глаза.

– Ты талон получила на питание? Мы в этом кафе со скидкой едим, как сотрудники… – наставница поняла, что это ее оплошность и спохватилась. – Пойдем со мной. Вставай же, – подтолкнула упирающуюся девушку к буфету.

Когда они снова вернулись за свой столик и Ульянка с удовольствием принялась за горячий куриный бульон с крошечными сухариками, заведующая сказала примирительно:

– Ну что, мир? И не такое в жизни бывает. Жизнь свое диктует, а ты ей – свое. Главное, не мямли, иногда и зубы надо показать…

Так дочка и сидела на кухне в раздумьях, пока я не пришел.

– Прости меня, доченька, маленькая моя, любимая, солнышко мое, – я на колени перед ней встал, хотел целовать ей руки, но она смутилась и вырвалась. Убрала со стола, вымыла посуду. Все молча. А я не решался подойти.

Жена спала, знала, что Ульянка все уберет, и тут меня осенило! Я тихо прошел в дочкину спальню и положил ей на кровать пятитысячную купюру – на обеды, на кино или на новую кофточку. И в этот самый момент почувствовал себя настоящим отцом – который и накормит своего ребенка, и в обиду не даст!

Мужчина вздохнул:

– Ненадолго меня хватило. Сегодня встать не мог – так плохо было. Наизнанку выворачивало, чуть не умер. От рейса отказался… А все Сологуб!!! Он вчера отпускные получил и «проставился». Я хотел уйти, но не тут-то было! Сологуб взял меня за плечи и усадил со всеми.

– Не буду пить, – отодвинул я стакан с мутной жидкостью. – Мне уже стыдно домой идти, жена со мной не разговаривает, дочка презирает…

– К черту жену с дочкой! – закричал кто-то. – Зарплату приносишь, а больше им от нас ничего и не надо. Лишь бы мы дома пореже появлялись, да побольше денег оставляли. Выпей с коллективом, не обижай…

И я пил. Пил, а легкость не приходила. Сердце начало болеть, но я внимания не обратил. Думал о том, что Ульянке еще денег дам, чтобы не обижалась. Или пойду с ней в торговый центр – пусть выберет себе все, что хочет: платье новое, туфли, духи. Сестренке игрушек каких-то… Пусть я неважный муж, но своим доченькам я хороший отец. Потом я брошу пить, заработаю больше, свожу своих девочек к морю, они ведь никогда на море не были. Я не позволю, чтобы моих дочек возили на курорты всякие хмыри…

– Конечно! – наливали мне приятели стакан за стаканом. – Ты сам все можешь им организовать! У тебя такой опыт вождения – без работы не останешься.

– Ладно, мужики, я пойду, – встал я из-за стола. – Ульянке хочу успеть обновки купить.

Мужики налили мне «на посошок», еще и еще, и, когда я вышел на улицу, была уже ночь. Светло же – я и не понял, что поздно. В круглосуточном магазине у дома купил коробку самых дорогих конфет, поднялся на свой этаж, присел у входной двери и уснул. Проснулся от того, что кто-то совал мне в лицо что-то мохнатое, пахнущее псиной. Сосед спускался по лестнице со своим шпицем, счастливым от предстоящей прогулки. «Вам плохо? Может, Скорую вызвать?» – спросил он, оттаскивая пса, радостно лижущего мне лицо.

Вышел я на улицу вспотевший, мятый. Было еще прохладно, и ветерок шевелил мне волосы. Я смотрел в пустоту перед собой, в руках у меня была мятая коробка конфет – во сне раздавил дочкин подарок. Да и что это за подарок, надо было, как задумал, трезвому пойти по магазинам и покупать все, что Ульянка бы сама выбрала, а потом зайти в кафе и угостить доченьку пирожными… И жена права, что отказалась со мной в ресторан идти! И про море я зря сказал, что хмыри моих девочек будут возить, – пусть попадутся им хорошие парни, которые смогут сделать дочек счастливыми. А хмырь – это я. Я! Радовался несколько лет назад, когда принес Ульянке чужие валенки – у кого-то из нашей автоколонны у племянницы нога выросла, а выбросить жалко. И ношеную школьную форму. Жена хмыкнула, даже показывать дочке не стала. «Я сама куплю, лучше недорогое, но новое», – отрезала сухо и вынесла пакет с моими обновками на мусорную площадку.

– Да лучше бы вообще я ничего не приносил! – всхлипнул мой собеседник. – Был бы я калекой каким или вовсе бы умер – ей бы краснеть за такого отца не пришлось! А я безвольная тряпка, понимаете, что-то в жизни у меня пошло не так…

Отец мой всю жизнь выпивал, после школы я в институт поступил – первую же сессию из-за пьянки завалил и в армию загремел. Там за меня командир взялся, я рисовал хорошо. Хлопотал обо мне после смерти отца, при штабе оставил, чтобы меня на чеченскую не загребли. Отправил в автошколу учиться. И я ведь тогда совсем не пил! Два года почти не пил! А потом вернулся домой, встретил школьного товарища, он меня позвал на свадьбу к своему однокурснику – и понеслось…

А в меня уже не лезет, настолько плохо от алкоголя. За руль разве можно в таком состоянии? Уволят – что делать? Жена, понятное дело, всю жизнь дочек растит, не пропадет. Из родительской квартиры я ее не выгоню – сам уйду.

Мужчина плакал, но без слез, просто хрипел. Вскочил на ноги и заговорил быстро. Было понятно, что его переполняют чувства, и им надо дать выход:

– Я зашел в квартиру, было тихо, все спали. Снял с себя вонючую одежду, вымылся с мылом. Терся мочалкой, пока кожа не стала ярко-красной. Надел чистое. Положил на тумбочку в прихожей всю наличность, карту зарплатную, записал пинкод на клочке бумаги, выложил документы и телефон. Зачем-то прихватил с полки детскую игрушку из шоколадного яйца – яркого пластикового уродца – подержал в руке и положил на место. Постоял в раздумьях, не зная, что делать с ключом от квартиры. Потом решительно вышел, запер дверь и спустился во двор. Проверил в кармане веревку, я ее взял, чтобы связать себе руки и ноги, и направился в сторону Невы.

Из-за угла на меня выскочила Ульянка в материном плаще, накинутом на домашнее платьице, и в кедах. Мы стояли и смотрели друг на друга, не в силах произнести ни слова.

Лицо у доченьки стало белее мела, голос как будто чужой:

– Папа, ты на работу? Так рано? Сказал бы, я бы тебя проводила.

Я вдруг увидел, что она дрожит, то ли от холода, то ли от неожиданности, что меня встретила. В руке у нее был пакет молока. Я протянул руку, чтобы застегнуть плащ, но она отпрянула, оступилась, и ткнулась лицом мне в грудь. Как тогда, когда она была совсем малюткой. Меня такая нежность захлестнула, я прижал ее к себе крепко-крепко, сердце зашлось: ей бы спать сейчас, а она за молоком побежала в соседнюю лавку.

Ульянка расплакалась, а я держал ее двумя руками все крепче и бережнее. Я снова понял, как виноват перед ней, и чуть не причинил ей еще одно горе, собираясь лишить ее отца. Мне и в голову не пришло, что меня распухшего вытащат из воды, потом опознание, похороны, слезы… А сейчас я живой и можно все исправить. Я живой! Целую дочкины глаза, щеки, целую ее прямо в слезы и чувствую себя сильным, взрослым, важным. Я ведь дольше живу и жизнь знаю, пусть мой опыт неказистый, но он тоже может быть ей полезен! Так захотелось начать ее оберегать от невзгод, сделать ее жизнь легче, интереснее. Я шептал ей: «Моя малышка», а она плакала и плакала, содрогаясь всем тоненьким тельцем в моих сильных руках.

Сколько мы так простояли – я не помню.

– Мне завтрак надо готовить, сейчас Настя проснется, – сказала Ульянка. – Молоко закончилось вчера, я уставшая пришла и не купила. Пап, – назвала она меня папкой снова, – А ты можешь сегодня с Настеной побыть? Мама ее собиралась на работу взять, в садике карантин. Или ты в рейс?

– Конечно могу, – радостно согласился я. – Я выходной. Вот мамка обрадуется.

Сам подумал: «Семья – это хорошо. Ульянка, Настенка, красивая жена – это очень хорошо». Перевел взгляд на дочку, она смотрела куда-то поверх моего плеча:

– Пап, скажи честно, ты же дома не ночевал? А вид у тебя отдохнувший и одет ты в чистое… Ты же не…

Солнце уже поднялось, туман почти рассеялся, лениво и сонно поднимаясь вверх, к сизым облакам. Я посмотрел вокруг и увидел наш проспект другими глазами: невероятной красоты архитектура, пестрые клумбы, украшающие веранды ресторанчиков, синее небо. Все такое привычное и как будто незнакомое. Я странное чувство тогда испытал: словно утреннее солнце растворило всю суматоху в голове, все неправильные мысли, всю тяжесть в теле.

– Разумеется нет. Просто ночной рейс-коротыш подвернулся. Пойдем домой.

…Егор набегался и плюхнулся рядом со мной.

– Пить хочу!

– Так ты всю воду выпил, надо в магазин идти. Сходишь?

– Да нет, уже все, ребята устали, мы расходимся, – он помахал подбегающей к нам длинноногой девочке в майке-борцовке и спортивных шортах. – Пока, Настя!

– Пока, Егор! – приветливо крикнула она в ответ, доверчиво взяла отца за руку и потянула его к выходу. Было приятно смотреть, как они идут, переговариваясь о чем-то, и не верилось, что сегодня утром этот человек собирался сделать нечто такое, из-за чего бы он никогда больше не увидел это солнце, эти деревья и этих людей…