Он весь растворен и внутри и снаружи каким-то невесомым миром, и примириться с этим помогает ему только водка и бесконечный смех. Наполнил себя ворохом анекдотов и реальные истории сделал анекдотами, которых у него пруд пруди. И даже когда он порвал себе руку циркулярной пилой и, весь замотанный, встречал меня на вокзале с кучей друзей – я только рассмеялась. Комисс, ну что с тобой опять. Потом понимаю – надо пожалеть.
– Как хорошо, что левую.
– Да уж… я ведь левша.
Он умеет быть таким, кого нельзя жалеть. А можно лишь смеяться, шутить, играть словами, прикидываться, что в мире и с миром все хорошо. «Я консервная банка. Абсолютно закрыт». Иногда приоткрывается что-то – и сразу захлопывается, как сундук с драгоценностями в забытой сказке.
«Бабушка в детстве мне читала Диккенса. А потом я вышел во двор – и тут бабах! – другой мир. Мир не прекраснодушных идей и благородных длинных объяснений, а палкой по лбу – и все, ага». Зазор между этими двумя мирами – и есть он.
Для своей одинокой ранимости он придумал броню вечного стеба: улыбка до ушей, смешные истории про друзей, шутливый тон. Телесные анекдоты в тесной компании, романтичный настрой которой совсем не предполагает. Рассказывает по несколько раз. Вопреки. Наперекор. «Убил и съел!» О, Боже. Комисс, хватит, сколько можно?! И игра – ты моя девушка и мы давно уже вместе. Рука в руке ходим по закулисьям маленького кукольного театра, в котором он работал художником по свету. В один из моих приездов.
Водка растворяла эту защиту, и тогда он становился очень нежным: читал свои стихи, задумчиво и грустно, целовал руки, признавался в любви, как рыцарь. И очень нуждался в любви.
Для нас он был загадкой, которую хотелось разгадать. Особенно глупеньких девочек интересовала некая Алла, от любви к которой, мы были уверены, он так безнадежно страдал. Алла была старше его. Крупная, некрасивая, замужняя, с оттенком андеграундности. Наверное, она была художницей. Когда он напивался, мы пытались хоть что-то узнать о ней. Но все было бесполезно. Он никогда не отвечал, выдавая только странные пьяные фразы. Алле суждено было остаться мифом, как и Вадику.
Впрочем, он сам любит плести из своей жизни миф. Тут и рассказы, как его, рыжего и конопатого ребенка, чуть не забрали играть Тома Сойера в тот самый знаменитый фильм, но мама не дала. И воспоминания о своей московской тетушке, швейцарских предках и о разговоре с БГ.
Эта и ещё 2 книги за 34,99 zł