Можно было продолжать путь, но я оставалась на месте. Что – то было в этой старой, и, как мне казалось, глубоко несчастной женщине, притягательное, заставлявшее испытывать чувство сострадания и порождавшее невольное желание ей помочь.
Гречанка прошла метров сорок, и ни разу не оглянувшись, исчезла за поглотившей её дверью. Вздохнув, старуха перевела взгляд на меня и удивлённо подняла брови, словно я появилась здесь только сейчас. Я смутилась, представив себе, что думает эта женщина, глядя на белобрысую и краснокожую великовозрастную девицу, одетую в короткий топик и джинсовые шорты с потрёпанными внизу краями, едва прикрывавшими ягодицы, и чувствовала, что моё лицо, и не только лицо, а вся обгоревшая на солнце кожа краснеют ещё больше. Я развела перед нею руками, давая понять, что ещё раз покорнейше прошу прощения и развернулась, чтобы идти восвояси, но та вдруг заговорила, показывая пальцем на мои воспалённые чресла. Похоже, старуха хотела объяснить, чем лечится подобный недуг.
– Мне очень жаль, но я ничего не понимаю…– ответила я, и, тыча пальцем себя в грудь, представилась, – я Лера, Валерия…
– Леа… – ответила старуха, показав на себя, и снова стала что – то объяснять.
И вправду жаль, что я ничегошеньки не понимаю, думала я, кивая головой, возможно, её совет пришелся бы кстати. Прерывать пожилую женщину на полуслове было неудобно, но продолжать это бесполезное общение не имело смысла, и я начала потихоньку пятиться, продолжая согласно кивать. Вдруг сверху раздался непонятный шум, похожий на свист крыльев, а по стене мелькнула крупная тень. Я посмотрела в верх и увидела огромную птицу, парящую над нашими головами. Это был пеликан. Он приземлился в нескольких метрах от нас и, аккуратно сложив крылья, стал приближаться, неторопливо и важно переваливаясь с ноги на ногу.
Мне уже не раз приходилось видеть этих диковинных птиц, летавших вдоль побережья, но встречаться с ними так близко, можно сказать лицом к лицу, ещё не случалось, хотя очень хотелось. Я слышала, что в Скандинавии пеликан является эмблемой донорства благодаря легенде о том, что эти птицы могут раздирать клювом свою грудь и кормить птенцов собственной кровью, и на всякий случай попятилась назад. Хотя видимой агрессии пеликан не высказывал, но у него был такой огромный клюв… В интернете пишут, что в его мешке может поместиться три ведра рыбы, целых три!!! Хотя доверять всему, что там пишут, не следует, но если долбанёт хотя бы разок, мало не покажется…
Леа стояла спокойно, а её подобревший взгляд, устремлённый на птицу, стал каким – то просветлённым, словно она встретила старого друга. Похоже, пеликан была ручной, и служил местной достопримечательностью. Подойдя ближе, он подставил ей голову и она стала её почёсывать, что – то приговаривая. Было видно, что оба испытывают друг к другу особую привязанность. Заметив на моём лице восхищение, Леа погладила его по спине и несколько раз повторила: – Густав, Густав…
Не трудно было догадаться, что это его имя.
Леа была такой худенькой и маленькой, что спина пеликана доставала ей почти по пояс. При желании она вполне могла бы его оседлать и полетать в своё удовольствие. На ум пришла Гоголевская Солоха и я живо представила себе эту пару, летающую над ночным городом.
Во мне мгновенно проснулся азарт фотографа. Я подняла камеру и быстро защелкала затвором, торопясь снять эту экзотическую пару. Леа не возражала и стояла спокойно, а пеликан поднял голову и посмотрел ей в глаза, словно спрашивая, что она думает об этой голоногой, вконец обнаглевшей девице. Наверное, Леа решила, что я заслуживаю доверия, и решив нас познакомить, показала рукой в мою сторону и несколько раз назвала по имени.
– Я Лера, Лера…– повторила я вслед за нею.
Леа одобрительно кивнула. Решив, что контакт налажен, я осмелела и приблизилась к ним на расстояние вытянутой пеликаньей шеи. Но моя фамильярность пришлась птице не по душе. Пеликан повернул голову, широко раскрыл клюв и крикнул. Его зычный голос, прокатившийся по стенам домов многократным эхом, был похож на хрюканье или мычание. Его окрик можно было понять, как требование оплаты за позирование. Я нашарила в сумочке десять евро и протянула Лее. Та молча приняла деньги, и, распахнув дверь, сделала приглашающий жест. Пеликан осуждающе крякнул и уступил мне дорогу.
Преодолев несколько ступенек довольно узкой лестницы, Леа остановилась у таких же серых дверей.
Полутёмная комната, в которую мы вошли, была похожа на вырубленный в скале тоннель, едва освещённый небольшим, затенённым стеной соседнего дома окном, у которого стояло кресло, плетённое из лозы. Рядом с ним уже стоял пеликан. Я сначала удивилась, потом, заметив открытую дверь, ведущую на крошечный балкон, догадалась, что он влетел через него. Кроме кресла в комнате стояли узкая кровать с железной спинкой, накрытая клетчатым пледом, и деревянный стол, больше похожий на верстак. На стене висел длинный и очень узкий, как и всё, что могло поместиться в этой комнате, подвесной шкафчик. Далее находился камин, и небольшая раковина. Она, как и большинство всего, что мне приходилось видеть в этом каменном городе, тоже была высечена из цельного камня. На табурете рядом с нею сиял начищенный медный таз, в котором билась довольно крупная рыбина.
Леа подошла к шкафчику, достала из него небольшой глиняный горшочек, повязанный полотняной тряпкой, затем повернулась ко мне и показала рукой на постель. Я присела на самый краешек, но она легонько подтолкнула меня в грудь, показывая, что нужно прилечь на спину. Я легла, и, вытянув ноги, интуитивно напряглась.
Леа сняла с горшочка тряпку, и, окунув пальцы в его содержимое, отвратительно пахнущее смесью рыбы и йода, стала смазывать воспалённую кожу на моей груди, животе и ногах. Я сомневалась в том, что снадобье с таким запахом может быть полезным, и попыталась подняться, но Леа преодолела моё сопротивление, и стала потихоньку напевать, придерживая меня одной рукой и продолжая щедро намазывать другой. Её скрипучий голос и непонятные слова звучали монотонно и успокаивающе. Напряжённые от боли мышцы постепенно расслабились и я решила покориться судьбе.
Подождав, пока мазь впитается в кожу, Леа сделала знак перевернуться, и смазала спину и ноги. Затем проделала надо мной какие – то пассы, давая понять, что мне нужно полежать, пошла к раковине. Пеликан недовольно бормотнул, по – видимому, выразил свой протест в связи с тем, что она занимается незваной гостьей, вместо того, чтобы его покормить. Леа поцокала языком и что – то ему ответила. Я слышала сквозь наступившую дрёму какой – то шлепок и шарканье, но сил приподнять голову, чтобы посмотреть на происходящее, не было, и я уснула.
глава3
Судя по сгустившемуся сумраку, сон пошёл в руку и я проспала довольно долго. Я осторожно провела руками по плечам и животу, и, не ощутив абсолютно никакой боли, обрадовалась. Мазь полностью впиталась в кожу, но запах от меня стоял такой, что от людей желательно держаться подальше. Я села на постели и огляделась.
Леа спала, сидя в кресле. Её голова была неудобно запрокинута назад и набок. На столе стояла большая тарелка с жареной рыбой. Дремавший на балконе пеликан услышал движение и, проснувшись, стал молча за мною наблюдать. Будить хозяйку было жалко, но надо было уходить, на улице темнело, а добираться до гостиницы довольно далеко. Я достала из сумочки ещё десять евро и положила под тарелку в благодарность за исцеление. В животе заурчало от голода. Найдя свой фотоаппарат, я повесила его через плечо, отщипнула небольшой кусочек рыбы и, шепнув, «пока, Густав!», вышла из комнаты на цыпочках, жуя на ходу. Закрывая дверь подъезда, потрогала железное чудище за бородку и загадала желание вернуться сюда ещё раз.
Выйдя на улицу, я остановилась у ближайшего фонаря и тщательно себя осмотрела. Краснота на месте ожогов спала, и кожа приобрела слегка розоватый оттенок. Я легонько пошлёпала по ней руками, и не ощутив никакой боли, взвизгнула от радости. Обгорать мне было не впервой, и я знала, что на то, чтобы ожоги зажили, а кожа облезла и приняла более – менее нормальный вид, нужна как минимум неделя, а тут прошло чуть больше суток и я в полном порядке. Очевидно, эта Леа знахарка, хорошо знающая своё дело. Будь она рядом, я бы её расцеловала.
После съеденного кусочка жареной рыбы аппетит разыгрался ещё сильнее. Выйдя на улицу, ведущую в порт, я купила в ночной кафешке пирожок и, жуя на ходу, вприпрыжку поскакала по ступенькам в сторону моря, разрумяненного закатным солнцем. Я не успела проглотить последний кусок невероятно вкусного пирога, когда трое подвыпивших англичан, идущих навстречу, преградили мне путь, приглашая повеселиться вместе с ними. Я стала шарахаться из стороны в сторону, пытаясь их обойти, но они расставили руки и громко гоготали, играя со мной в кошки – мышки. Дело принимало неприятный оборот. В это время я услышала знакомый шум, подняла голову и увидела пролетавшего над нами пеликана. Возможно, это была другая птица, но я почему – то решила, что это друг Леа, которого она послала меня проводить, и закричала во всю глотку:
– Густав, помоги!!!.
Пеликан крякнул от неожиданности и описал над нами круг. Видимо, парни приняли меня за сумасшедшую, водившую дружбу с пеликаном, и, не желая испытывать на своих головах крепость огромного клюва, поспешно ретировались. Хотя не исключено, что они унюхали запах снадобья, которым измазала меня Леа, и их желание продолжать игру отпало само собой. Пеликан полетел по своим делам, а я помчалась со всех ног в сторону отеля.
Как и следовало ожидать, влюблённая парочка сладко спала. То, что на улице наступает ночь, а меня до сих пор нет, никого не волновало.
Я на цыпочках пробралась в душ, хорошенько вымылась и простирала снятые с себя вещи. Пробираясь на балкон, чтобы их повесить, уронила стул и разбудила Адониса. Он тщательно укрыл спящую Риту простынёй, подобрал с пола свою одежду, и, сделав мне ручкой, ушел.
А я налила себе кофе, села к ноутбуку и включила почту.
– Доченька, почему ты вот уже второй день молчишь, всё ли у тебя в порядке? – писала мама.
– Милая мамочка, всё у меня хорошо! Сегодня познакомилась с замечательной женщиной, её зовут Леа.
Ответив на письмо, стала сливать с камеры в ноутбук результаты сегодняшней съёмки. Не все кадры были идеальными, но кое – что всё – таки получилось. Особенно порадовали снимки моих новых друзей, которые я тут же отослала маме, подписав, – Леа и Густав. Спать улеглась далеко за полночь. Странно, что Рита, обычно спавшая довольно чутко, дрыхла как убитая, и ни разу не проснулась, словно её напичкали снотворным.
Проснулась я на рассвете от её стонов. Она лежала на животе совершенно голая и я сразу увидела её воспалённую спину со свеженабитой татуировкой – огромными, буквально на всю спину, крыльями. Именно о таких она стала мечтать после того, как Адонис свозил нас на скалу, с которой якобы две или три тысячи лет назад спрыгнула легендарная Сафо. Поднявшись на неё вместе с нами, Адонис разыграл целую комедию. Сначала встал перед Ритой на одно колено и прочитал:
– Радужно-престольная Афродита,
Зевса дочь бессмертная, кознодейка!
Сердца не круши мне тоской-кручиной!
Сжалься, богиня!
Ринься с высей горних,– как прежде было:
Голос мой ты слышала издалече;
Я звал – ко мне ты сошла, покинув
Отчее небо!
Закончив декламировать, он со слезами на глазах пообещал броситься вниз, если она его разлюбит. Звучало это довольно фальшиво, но, похоже, его монолог подругу впечатлил. Разуверять её я не стала. Желает человек верить в высокую и чистую любовь с первого взгляда – да ради бога. И эта скала меня тоже не впечатлила, мне больше понравилась стадо коз, лазавших по веткам деревьев, растущих на её склоне. Они выглядели так необычно, что я попросила Риту и Адониса остановиться и станцевать на их фоне сиртаки. А в том, что это скала Сафо, я сомневаюсь до сих пор. Скал на острове более чем достаточно, и назвать именем Сафо, чтобы возить туда наивных девочек и доверчивых иностранцев, можно любую. Но спорить с достоверностью древней легенды дело неблагодарное, поэтому я молча сняла эту трогательную картину на видео и забыла.
К татуировкам я отношусь с большим предубеждением, поэтому каждый раз, когда Рита заводила разговор о своём желании набить на своём теле что – нибудь экзотическое, старалась её отговорить и до сих пор мне это удавалось. Теперь стало ясно, почему исчез мой крем от загара. По – видимому, они с Адонисом были в сговоре, и нарочно вытащили тюбик из моей сумки в надежде, что, получив солнечные ожоги, я в течение несколько дней буду валяться в постели, и не смогу поломать её планы с этой чёртовой татуировкой. Если бы знать, чем это закончится…
Оставшись наедине с больной подругой, я окончательно растерялась. Что делать, чтобы облегчить её состояние, я не знала. Адонис больше не появлялся и на звонки не отвечал. Думаю, он заранее знал, что Рита выздоровеет не скоро, и сидеть у её постели не собирался. Скорее всего, он уже в аэропорту, встречает очередную любовь всей своей жизни.
Единственным человеком, который мог бы нам помочь, была Леа. Я отправилась на её поиски и обошла чуть ли не весь город вдоль и поперёк, но найти не смогла. Ни названия улицы, ни номера дома я не знала. Единственной приметой, которая мне запомнилась, была старая дверь с диковинной ручкой. Но таких дверей в городе было много, поэтому все, кому я пыталась о ней рассказать, только пожимали плечами. Вернувшись домой, я вызвала скорую и заказала билеты на самолёт.
После поездки прошел год. Недавно Рита умерла. Воспаление, заработанное в результате татуировки, она долго лечила самостоятельно, пользуясь советами, вычитанными в интернете, и то, что была заражена спидом, выяснилось слишком поздно. Кто её заразил, Адонис или тот, кто её разрисовал, не известно.
Вспоминая дни, проведённые с Ритой на Лесбосе, я зашла в интернет и задав вопрос о достопримечательностях острова, неожиданно для себя наткнулась на фото Леа и Густава, очень похожее на то, что сделала сама. К нему прилагалась следующая история.