За первую неделю мы с бабой Верой разгребли все завалы в ее хозяйстве, и я теперь уходила из дома на целый день – мы лазили по Казацку. Речки с глыбами гранита – мальчишки ловили под камнями раков прямо голыми руками, – раскопанная в этом году в берегах зеленая речка Мертвовод – в нее нырять прямо с обрыва, а потом выползать на другой берег через глину и обсыхать на траве, а еще можно было уйти на стадион и там на рассохшихся горячих лавочках лопать принесенные помидоры и колбасу. А на Колозный ставок дорога лежала через поля и посреди них – через кладбище, там была потрясающая пышная сирень, и мы сидели на скамейках возле старых могил, возможно, своих дальних родственников, прятались от жары и на этих скамейках в тени сирени особенно лениво играли в карты.
Миша, понятно, в нашу компанию не входил – он был «старый». Внезапно выяснилось, что он постоянно бывал в тех же местах – но один.
Мы сидели компанией в карты во дворе бабы Веры вокруг маленького стола, сговорившиеся оставлять в дураках только Мишку, брата Светки. Непутевый Мишка сегодня был наказан за вчерашний прокол – по глупости сдал наш план вечером выпить. На пятом кону Мишка все еще не понимал, что мы все играем против него, и горел желанием отыграться. Мы со Светкой сидели, как королевы, на почетном месте – старом широком автобусном сиденье задами в колкое, высохшее губчатое нутро. Пацаны расселись по скамеечкам. Баба Вера неспешно ходила туда-сюда по хозяйству, огромный орех скрывал нас от солнца и от ее злых взглядов. Светка и я эксклюзивно грызли тыквенные семечки, которые, как известно, в два раза вкуснее подсолнечных, и хихикали по поводу Василия с параллельной улицы, рискнувшего пригласить Светку вчера на танцы.
– Да все, закидуй его! У него козырный король и остальное – лажа! – Ромка, раскидавший быстро свои карты, не вынес долгого маринования Мишки.
– Ты шо карты палишь, слышь! – оскорбленный Мишка вскинулся на Рому. – Ходи давай, – зыркнул он на своего оставшегося противника, нашего маленького ростом и очень сообразительного Кольку из Питера.
Но тот замер с приготовленными двумя шестерками, глядя через ворота на улицу. Мы все, кроме Мишки, который пересчитывал свои козыри, уставились за ворота. На улице напротив пафосно, как гусар, отставив левую ногу на землю, а правую держа на педали, сидел на велосипеде Михаил. Он смотрел на меня. Велосипед его, сделанный им лично, был уникальным. В Казацке среди пацанов ходили слухи, что этот велосипед – без тормозов. Листья ореха тихо шуршали над нами, давая рябчатую тень на прохладный цемент у нас под ногами.
– Аньк… за тобой приехали.
Я никому не рассказывала, кроме Светки, что я чувствовала к нашему соседу, и однако почему-то все знали, что Миша – мой, и молча признавали его право вот так забирать меня посреди компании. А куда деваться – он был взрослый, из большого мира, а они – лишь пацаны…
Я посмотрела на Светку, слезла с сиденья, поцарапав кожу на голени, и сунула грязные ноги в кроссовки. Светка серьезно мне кивнула, благословляя устраивать свою личную жизнь. Я вышла за калитку, обошла велосипед слева и молча устроилась на раме. Миша, так и не сказав ни слова, покатился со мной по улице.
В дороге мы тоже молчали. Шуршали по песку колеса. Это был необычный велосипед – с высоким изогнутым рулем, широкими шинами, спидометром. Мои руки лежали на руле совсем рядом с рукоятками, где были руки Миши.
Жар от Мишиных плечей и его сильное дыхание отбивали у меня охоту болтать. Я слишком много чувствовала, чтобы что-то обсуждать. Я была в топике, и Мишина свободная футболка касалась моей голой спины. Он часто наклонялся вниз и что-то поправлял на передней вилке, тогда сильно касался меня плечом.
Мы ехали знакомой дорогой: через поле, мимо кладбища, мимо коровника – к Колхозному ставку.
– Не скучно? – вдруг спросил он.
Я обернулась и, конечно, уткнулась в его лицо: мы сидели слишком, слишком близко, велосипед – это не диван.
– Нет. Быстро едем! – улыбнулась я. Всю дорогу спидометр был у меня под носом.
– Мой рекорд – сорок километров в час.
– Разве это на велосипеде возможно?
– Сейчас проверим, – сказал он мне своим нагловато-тягучим голосом.
Через минуты три спидометр действительно показывал сорок километров в час – мы летели по полю! Мне было жутко. Впереди в низине уже была котловина ставка.
– Сейчас будет больше, держись!
И мы помчались вниз по горке к воде. Стрелка самодельного спидометра пошла вправо. Я закрыла глаза и превратилась в одно большое колотящееся перепуганное сердце. Мы пролетели спуск, как на крыльях, обогнули ставок и мягко остановились на песочном пляже. Я открыла глаза, молча слезла с рамы, только тут ощутив всю ее железную крепость.
– Почему ты не тормозил на горке?
– Нечем, – он улыбался, сидя верхом и держа руль, отставив одну ногу на землю, дикий, с горящими глазами, и смотрел на меня. Мне показалось, что в этот момент он был абсолютно в меня влюблен.
Я испугалась этой мощи и отвернулась, пошла к воде. Ждала, когда успокоится дыхание. Он положил велосипед на землю и подошел ко мне, сел на камень.
– Не бойся. Мы бы не упали.
«Сумасшедший, – подумала я, не глядя на него. – Такая кривая дорога!»
– Я знаю все эти маршруты и ни разу не падал.
Я посмотрела на него. Он сидел на глыбе гранита, его ноги и кроссовки были пыльные от дороги, влажная соломенная челка торчала – видимо, вытер рукой пот со лба. Длинные ноги, мощные плечи, расслабленная поза. Так сидеть могут только сильные люди, спортсмены.
Мы не купались. Вода на ставке была гладкая, у берега по ней скользили водомерки. Я пришла к одинокой иве и забралась к ней под ствол, где из земли казались толстые потертые корни. Ветви, как косы, спускались к прудуа и полоскались в нем, наслаждаясь прохладой воды. Было очень спокойно, и расстояние глушило долетающие издалека звуки. Где-то в поле у ставка работал трактор. Звонко жужжали пролетающие пчелы, а может, шмели. Воздух стоял как живой, неподвижный, плотный, пахло жарой и сырой землей. На том берегу купались мальчишки, прыгая в воду с мостков. Их было ясно видно, но почти не слышно, голоса увязали задолго до нашего берега. Все вокруг будто молчало о чем-то важном, главном: накаленный песок, темная вода, камни у дороги, камыш – все хранило тайну, и только лягушкам не было известно ни о чем таком скрытом, и они наперебой квакали о своем, сидя на краю вечности. Времени не ощущалось.
– Есть хочешь? – Миша подошел ко мне и вынул из привезенной холщовой сумки помидоры и хлеб. – Даже соль есть.
В тени ветвей его глаза светились бликами от воды. Длинные джинсовые шорты болтались на ногах рваными краями. Белая футболка была уже грязная. Он сел прямо на землю, устроившись между корней ивы, небольшим ножичком разрезал один помидор на дольки и разложил их на сумке.
– Мы как охотники на привале. В моей комнате висит эта картина. – Мне было стыдно, что не я, женщина, позаботилась о еде в дорогу.
– Ага, у бабы Нюты тоже такая есть. Только мы сегодня даже не рыболовы.
– А кто, туристы?
Он рассмеялся, и ива позади меня вместе со мной любовалась его лицом, а потом прошептала мне: «Какой он упавый…»
– Ты – да. А я извозчик.
– А ну-ка дай покататься, – крикнула я и, вскочив, побежала к оставшемуся у камышей велосипеду.
– Осторожно, он без тормозов!
– Я тоже! – беспечность и наивное детское счастье рвались из груди, мне было весело и хотелось свободы.
Все-таки навернувшись несколько раз, причем один раз – в воду, я наконец накаталась на этом странном велосипеде. Он оказался громадным, с очень легким ходом, диковинным высоким рулем и действительно без намека на тормоза. Подпрыгивая на камнях и неровностях дороги, он крикливо встряхивался своим звоночком. Я давным-давно, с детства, не ездила на велике: своего у меня не было, а одалживаться я не любила. Оказалось, что катание – это нелегкое для ног занятие. Я умаялась, прикатила к иве, бросила велик и бухнулась на песок отдышаться. Педали еще какое-то время возмущенно крутились.
– А воды попить нет?
– Воды нет, забыл. Поедем, у кладбища есть колонка.
Он встал, поднял с песка велосипед и покатил его пешком до дороги. У края ставка остановился и приглашающе улыбнулся мне. Я села на раму, и мы поехали.
Дорога все больше поднималась в горку.
Справа от нас ставок продолжал шуметь своими звуками: стрекотали кузнечики, квакали лягушки, вдалеке в лесопосадке гомонили птицы. Миша ехал все медленнее и дышал все тяжелее. И наконец остановился.
– Может, мне слезть? – спросила я без задней мысли. Но я плохо знала мужчин.
– Нет, – ответил он и снова тронулся вверх.
Я недоуменно осталась сидеть на раме. Минуты через две не выдержала, потому что мы ехали медленнее, чем могли бы идти пешком.
– Ну давай слезу-то.
– Сиди.
Брыкаться я не хотела и грустно сидела дальше на раме. Видеть мучения Миши было неловко. Проклятая горка не кончалась, и было ощущение, что мы едем так медленно, что еще чуть-чуть – и поедем назад.
Прошло еще несколько томительных минут, и наконец- Миша опустил одну ногу на землю.
– Да, пожалуй, тебе лучше слезть.
Не знаю, как ему, а у меня упал с души целый булыжник, и я весело спрыгнула на мелкий желтый песок.
– Да зачем мы вообще на нее на велосипеде поехали?! – бухтела я. Миша спокойно шел вперед, катя своего коня, но я заметила явное облегчение на его лице, когда мы вышли на ровную дорогу в поле.
– Садись давай.
– А ты не устал?
Он улыбнулся, но я опять ни о чем не догадалась.
Мы быстро домчались до кладбища. На другой стороне дороги действительно оказалась исправная колонка. Миша нажал на мокрый ржавый рычаг, и я напилась прямо из ладоней. Вода была ледяная и шла толстой струей. Умыла горящее лицо и руки. Мы болтались в воде так долго, что замерзли ладони, а Мишины шорты и футболка стали насквозь мокрыми. Футболку он снял. У него были удивительно пропорциональные грудь и спина. Об этом я ему, понятно, сообщать не собиралась. Я села на горячий бордюр. Трава у дороги была вся в пылище. Тени не было. В небе стремительно появлялись и исчезали по одной ласточки. Позади нас стояло заброшенное строение непонятного назначения с разваленным крыльцом.
– Хорошо бы тут жить… такая милая хатка. – Я представила себе, как бы здорово было жить на отшибе села.
Миша посмотрел на меня. Его глаза были жарче, чем палящее сверху небо. Улыбнувшись, он отвернулся в сторону, потрепал свои мокрые штаны и почвакал мокрыми кроссовками.
– Уф, наконец прохладно! – Шорты и кроссовки были хоть выжимай.
– Надо было искупаться в ставке, – заметила я.
– Завтра съездим, – ответил он просто, и мое сердце бухнулось в зубы. – Давай руку.
Его ладонь, так же как и моя, все еще была холодная от воды. Я встала и ухватилась за его плечо – кожа на плече была горячая, как печь.
Мы подъехали к воротам бабы Нюты. Быстро глянув напротив, к нам во двор, я никого там не увидела. Разошлись все. На улице тоже было безлюдно. Середина дня, самый зной, гнетуще жарко.
– Заходи, – просто сказал Миша, подкатив велосипед к воротам своего дома.
Я спрыгнула с высокой рамы и прошла через калитку во двор. Бабы Нюты видно не было. Неожиданно появилась проблема.
– Подожди. Я запру Бурята, покусать может. – И ушел в сарай. Я послушно стояла у калитки. Каштанового цвета пес Бурят лежал у своей будки и строго смотрел на меня, но молчал. Это была довольно большая собака, а учитывая мой страх собак с детства, я и не думала с ним знакомиться ближе.
Миша вышел из сарая с пустыми руками.
– Не нашел чем запереть. – Бурят радостно завертелся было у ног хозяина. Миша загнал его в будку, после чего сел на нее сверху, перекрыв ногами дыру. Бурят, оказавшись взаперти в собственной хате, заворчал и немедленно просунул свой длинный шоколадный нос между Мишиными ногами. Эта конструкция мне не внушала доверия.
– А он не вырвется?
– Нет. Иди давай.
– А я боюсь.
Миша плотнее сдвинул ноги, и Бурят в своей амбразуре выбрал другую позицию слежения за врагом: ткнулся между краем входа в будку и кроссовкой Миши.
– Ну! Беги бегом, – Миша ухохатывался, кажется, над нами обоими: и юрким Бурятом, и мной, трусихой.
Я собралась с духом и быстро прошла расстояние от калитки до летней кухни. Бурят все понял и залился в будке лаем. Миша встал, Бурят выскочил, рванулся на длину цепи, но я была уже далеко. Мы зашли в прохладную полутемную кухню.
– А почему Бурят? – спросила я.
– Потому что бурый. Воды хочешь? Или давай я тебе лучше компот налью, он в погребе. Подожди. – И вышел.
Кухня была точь-в-точь как все летние кухни в Казацке. Беленая, со шторками на окнах, печке и дверях, с этажеркой и фотографиями в одной большой раме на стене. На плите стояла кастрюля с борщом, борщ был узнаваем по потекам на боках кастрюли. На табуретке в предбаннике, где стояли плита с печкой, – ведро и объемистая литровая кружка, Миша из нее только что пил, но я ждала компот из погреба. У двери на вешалке висели старые и мятые пальто и плащи, а под ними стояли советские резиновые сапоги со следами грязи по щиколотку. «Зачем они здесь? – подумала я. – Ведь лето». Но, видимо, их не уносили на зиму в дом. В самой кухне на столе стояла большая миска, кажется, с хлебом, накрытая полотенцем от мух.
Миша шагнул в кухню, заслонив собой весь проем двери, – все двери в Казацке были низкими, рассчитанными на другое поколение.
– Держи. – И протянул мне бидон с компотом.
– Куда так много? – взяла я холодный мокрый бидон и ушла из предбанника в кухню за чашками.
– О, пирожки! – Миша увидел миску на столе и открыл полотенце. На нас смотрели они – желтые, прямоугольные высокие пирожки из печи. Сбоку каждый пирожок просвечивался красными пятнами: начинкой была вишня. Баба Нюта и баба Вера пекли одинаковую выпечку. – Угощайся. Компот тоже из вишен. Урожай нынче собирал.
Я налила темный, как старое вино, компот себе и Мише, и мы принялись каждый уминать по пирожку, отплевываясь косточками.
– А баба Нюта где?
Миша посмотрел на скатерть. Я тоже посмотрела на скатерть. Там ничего не было. Клеенчатая такая потертая скатерть. Долго не поднимал на меня взгляд. Мне казалось, он не слышал вопроса. Вдруг он глянул на меня.
– А тебе она зачем? – В его глазах я увидела страсть, и мое сердце бешено застучало.
– А мне пора! – Я, как ошпаренная, выскочила из кухни. Миша еле успел добежать до ворот, чтобы удержать Бурята. Впрочем, Бурят спал и только рыкнул, глянув на меня одним полуоткрытым глазом.
Дома я влетела в кухню и села у стола. Руки дрожали. Кожа пахла своим запахом. Мне казалось – Мишей.
– Так, все. Надо вечером к Светке.
Веранда детского сада была огромная, как корабельная палуба. Калитка не имела замка, детский сад был одним из наших любимых мест ночных посиделок. Особенно удобно было то, что на случай дождя мы были под крышей.
На низкую лавочку мы положили полотенце и разложили на нем нарезанные хлеб и пленительно пахнущую чесноком домашнюю колбасу. Водку поставили на пол. Слава богу, это была обычная горилка крепостью градусов пятьдесят. Пить можно. Светка хрустко разломила маленький колющийся огурчик пополам и вручила его мне, как драгоценный приз.
– На. Давай за любовь.
– Не много ли градусов – за любовь?
– Мало! Пей. – И аккуратно, медленно, с завидным проявлением силы воли выпила свою рюмку, поставила ее на лавку. Рюмка глухо стукнула о лавку через ткань. Я осторожно понюхала питие, постучала ногтем по рюмке. Она стеклянно откликнулась. Светка, положив, как она очень любила, ногу на ногу в своем коротком халатике, смотрела в пол веранды, задумчиво жуя огурец. У нее были не самые длинные ноги на свете, но идеальные колени и тонкие породистые лодыжки. Фонарь с улицы освещал нашу нехитрую поляну. Не привыкшая к таким беспощадным напиткам, я медлила.
– Пей давай. И рассказывай.
Я вздохнула и выпила водку в два глотка. Она бахнула во рту крепостью и вонючестью, на глазах выступили слезы.
– Фу, гадость.
– Вторая лучше пойдет, – грамотно сказала Светка и закурила. – Будешь?
– Хосподи, нет. Ты прямо терминатор. У меня столько здоровья нет.
– Скоро будет. Так и шо было на ставке?
– Может, по второй? – отрешенно осматривая темные углы веранды, предложила я, взявшись нарезать колбасу. – Хочешь колбаски?
– Та-ак… Все было?
Я сама разлила по второй.
– На. За любовь.
Светка согласно выпила вторую и зажевала колбасой.
– Тебя прибить или поздравить?
– Че делать-то? – невпопад, вздохнув, спросила я. Но Светка меня поняла.