Акварель

Венера

 
Громада черных туч сместилась
Почти за горизонт,
И та звезда, что ночью снилась,
Раскрыла яркий зонт,
И на лиловую лужайку,
Чтоб небом подышать,
Явилась, месяц-попрошайка
Ушел, не стал мешать.
 

«Встрепенувшись чешуйчатой кожей…»

 
Встрепенувшись чешуйчатой кожей
И бетонными сваями рук,
Город, так с древним ящером схожий,
Греет бок, обращенный на юг.
 
 
Замерев в допотопном величье,
Как язычник на солнечный круг
Он взирает и все стаи птичьи,
Подобрев, выпускает из рук.
 

«Вдруг широко раскрыв глаза…»

 
Вдруг широко раскрыв глаза,
В распутицу апреля
С размаху въедет бирюза
На печке, как Емеля,
 
 
И в прорубь, потревожив льды,
Опустит с плеском руку,
И словно в сказке, из воды
Достанет солнце-щуку.
 

«Люблю прозрачность музыки стиха…»

 
Люблю прозрачность музыки стиха,
Как ветры любят северное море,
Когда, примчавшись вдруг издалека,
Они поют, его волненьям вторя.
 
 
Люблю за высоту и неприступность
Укрытых в скалах райских берегов,
За острые углы, за бесприютность,
За шорох крыльев и за плеск шагов.
 

«Легко просыпался из рук…»

 
Легко просыпался из рук,
Как золотой песок,
Шуршащей осени испуг
И тихо лег у ног.
 
 
Так, поминутно трепеща,
Как существо живое,
Синь поднебесного плаща,
Дымясь, теряла Троя.
 
 
Так, в глубину воздушных фресок,
Сквозь арки и ступени,
В обжитый птицами подлесок
Вгрызались тени, тени…
 
 
Остыло, смолкло, побледнел,
Хрустя в суставах, пепел,
И с горки в санках полетел,
За снег цепляясь, ветер.
 

Февраль

 
Скучают глаза по закатам,
Их нет уж который день.
Наверное, Ангел крылатый
Присел на небесный плетень,
И пух с голубых одуванчиков
Заоблачных, райских лугов
Заполнил, по прихоти мальчика,
Просторы земных берегов.
 

«Ворох розовых лепестков…»

 
Ворох розовых лепестков,
Кем-то взятый из нотной тары,
Разорвал тишину зимних снов,
Лишь чуть-чуть задев струны гитары.
 

Лето

 
Играя пчелами над грядкой,
Взрывая бликами траву,
Ничем не защищенной пяткой
Оно упрется в синеву
И по пригоркам, по долинам
Набегавшись, из-за плетня
Грозу, как глупую гусыню,
Поманит, прутиком дразня.
 

«Вновь затяжной, холодный, мелкий…»

 
Вновь затяжной, холодный, мелкий
Дождь всю округу взял в полон,
И листья мечутся, как белки,
Между чернеющих колонн.
 
 
И в этой путанице шелка
В пустую раковину уха
Упало вдруг с небесной полки
Тепло томительного звука,
 
 
Что где-то там, в дали туманной,
Над засыпающей равниной,
Летел размашисто и плавно
На крыльях стаи журавлиной.
 

«День утратил очертанья…»

 
День утратил очертанья,
Потускнел, расплылся,
Горизонт – предел мечтанья
Ему только снился…
 
 
И казалось, даже время
В пеленах тумана,
Напрягая свое зренье,
Медленно и плавно
 
 
Продвигалось наугад,
Натыкались руки
На осенний грустный сад,
И тонули звуки,
 
 
И теряли полноту,
И, взобравшись, болен,
День молился на звезду
С белых колоколен.
 

«Все движется и все, как в песне…»

 
Все движется и все, как в песне,
А мы все топчемся на месте.
Доносится и звон, и стук,
Вращается небесный круг
И многое – не в нашей власти,
И где найти такие снасти,
Чтоб из глубин небесных рек
Поднять хотя бы белый снег.
 

«Сна ни в одном глазу…»

 
Сна ни в одном глазу.
Я в небе, как в тазу,
Перебираю звезды,
В руках созвездий грозди,
Цепляясь друг за друга
Звенят – гремит округа.
А люди спят, не слышат,
Сопят и мерно дышат.
Я опускаю руки,
Как плети, тают звуки,
Прозрачны и босы,
И огоньки росы,
Обдав холодным кисти,
Летят в траву и листья.
 

Хоровод на Ивана Купалу

 
Венок ромашково-полынный
Сплела и встала в этот круг,
Испачканные лунной пылью
Ладони невесомых рук
Сомкнулись в дружеском пожатье,
И закружился хоровод
Над черно-голубым распятьем
Глубоких, обморочных вод.
 
 
Что призывал, кому молился,
Срывались с губ созвучья слов,
И древний танец длился, длился,
И обнажались до основ
Истоки таинства и знанья,
И в роще папоротник цвел,
И словно сердце мирозданья,
На берегу пылал костер.
 

«И вдруг раздался приглушенный…»

 
И вдруг раздался приглушенный
И долго сдерживаемый всхлип,
И летний полдень, оглушенный,
К подошвам грозовым прилип.
 
 
Еще шершавые ладони
Край шелковистого плаща
Держали нежно и влюбленно,
Но угасали, трепеща…
 
 
И в переливы и безбрежность,
И набежавший ропот строк
Вплетал задумчивую нежность
Прозрачный золотой песок.
 
 
Закончился, угасли звуки,
Утратив звон и драгоценность.
И вновь улыбчивые руки
Шли ворошить златое сено.
 

«С цветами лотоса встаю…»

 
С цветами лотоса встаю,
С зарей вечерней засыпаю,
Живу в неведомом краю,
Пусть невидимкою, пусть с краю.
 
 
Допущена на паперть, храм
Воздушен и нерукотворен,
О, как бы мне узнать, что там,
Но нет дверей у колоколен…
 
 
Вдруг мне даруют два крыла,
И я взлетаю выше, выше,
И с глаз спадает пелена,
У храма нет ни стен, ни крыши,
 
 
Но есть блаженство и покой
И бесконечное участье,
И я лечу вслед за рекой
И понимаю – это счастье!
 

«А осень, словно негатив…»

 
А осень, словно негатив,
Так долго тянется проявка,
Дождя сиреневый отлив
По краю светится неярко.
 
 
И как гигантские амебы,
Ползут расплывчатые пятна,
И в серое нутро утробы
Глотают свет и неопрятно
 
 
Под слоем липкой паутины
Трепещет бабочкою снег
И прячет замысел картины
Под пеленой усталых век.
 

«Воздушность узелкового письма…»

 
Воздушность узелкового письма,
Против теченья времени взлетая,
Хранит полуистлевшая тесьма,
Загадочная, древняя, витая,
 
 
Прошедшая потоки и пороги
Забвения и омуты Луны,
Она пришла и дремлет на пороге
Не менее загадочной страны.
 
 
Два языка, два разума, две воли
Взирают с удивленьем друг на друга
И жаждут понимания, и строят
Дороги, чтобы выхватить из круга
 
 
Подобие протянутой руки,
И проблеск глаз, и отголоски речи,
И вновь идут навстречу, вопреки
Теченью, задувающему свечи.
 

«Тополя еще не спешат…»

 
Тополя еще не спешат
Сентябрю отдавать листву
И в ладошках крошат и крошат
Хрупкий свет и дрожат на ветру.
 
 
…И становятся с каждым днем
Голоса их слабее, слабее:
«Мы как будто уже не живем
И как будто бы жить не умеем…
 
 
И нам снится все тот же сон –
В океане тепла и света
Мы поем, все как будто поем
И в ладонях качаем лето…»
 

«Я где-то слышала – нередко…»

 
Я где-то слышала – нередко
Бывает: птицы страны дальней
Вдруг вырываются из клеток
И в мир вторгаются печальный,
И оставляют за собой
В высоком небе синем-синем
Волною вспененный прибой
И резкий росчерк белых линий.
 

«Снова пожаром спалив терема…»

 
Снова пожаром спалив терема
И одолев стаи птичьи,
Войском несметным приходит зима,
И поражает величьем.
 
 
К небу подняв затуманенный взор,
Я вижу белый шатер,
Полог откинут – старинный узор
Ветер почти уже стер.
 
 
Там, в очаге, бьется пламя костра –
Пленное сердце дракона.
Сталь оцарапала спину, остра,
Гонит к подножию трона.
 
 
Я, ощутив ручеек теплой крови,
Одолеваю ступени
И как в тумане на шкуры воловьи
Падаю, мечутся тени…
 
 
Кружится россыпь янтарных огней,
Рвется сквозь белую мглу
И разгорается ярче, сильней,
И настигает орду.
 
 
И раздается хрипенье и ржанье,
Топот, гортанные крики,
Хлопанье воздуха и полыханье,
Сабли мелькают и пики.
 
 
И, вырывая поля из забвенья,
Вновь прорастает трава,
И, всколыхнувшись, через мгновенье
Шелест рождает листва.
 
 
И, подхватив солнце в легкую бричку,
Радугой вьется тесьма,
Небо зовет на свою перекличку
Все стаи птичьи – весна!
 

«Напрасно, отрастив бока…»

 
Напрасно, отрастив бока,
Луна толкает облака.
Нет, неуклюжие невежи,
Накинув ветхие одежи,
Не уступают ей дорогу
И, отдавив пребольно ногу,
Теснят в туманную долину,
Затмив уже наполовину
Ее пресветлое сиянье.
Теряя роскошь одеянья,
Она, слабея с каждым шагом,
Бредет впотьмах сырым оврагом.
 

«Из мешка вороха желтых листьев…»

 
Из мешка вороха желтых листьев,
Полыхнув на ветру, словно свечи,
Полетели – прочитаны письма,
Удивить осень было уж нечем.
 
 
Проходил мимо странник, прохожий,
Повидавший так много на свете,
Ах, сударыня, как мы похожи,
Ах, давайте останемся вместе.
 
 
Много сказок в моей котомке,
Много длинных задумчивых песен.
Осень, письма последние скомкав,
Вдруг заслушалась – так интересен
 
 
Показался ей дивный напев,
И она отворила дверцу
И потом, на крылечко присев,
Тихой грустью наполнила сердце.
 
 
Дождь опутал, околдовал,
Напустил свои чары на осень
И навеки к себе приковал
Глаз прекрасных бездонную просинь.
 

«Прошу тебя, откликнись, лето…»

 
Прошу тебя, откликнись, лето,
Мелькни в дождливо-рваных складках
Улыбкой солнечного света,
Увитой ласточками прядкой
 
 
Иль шитый розами платок
Благоухающий – в ненастье
Вдруг оброни и пару строк
Поэту подари на счастье…
 

«Столпились шелк, парча и бархат…»

 
Столпились шелк, парча и бархат,
Слились в жестоком поединке,
Осколки солнечного праха
Кружились – падали снежинки.
 
 
И дорогие кружева
Кроились резвою рукою,
И то, что нравилось вчера,
Уже пылилось за горою
 
 
Мехов, подушек и зеркал,
И шились в неуемной спешке
Наряды, и рукой ласкал
Край ускользающей мережки
 
 
Напрасно воздыхатель-ветер,
И где ему было угнаться,
В мельканье пуговок и петель
Уже не мог он разобраться.
 
 
Вслед за красавицей-зимой
Летел, следил влюбленным взором
За серебристою каймой,
За вскользь мелькающим узором.
 

Сиреневые астры ноября

 
Еще горят сиреневые астры
И, тихо улыбаясь ноябрю,
Еще лепечут небу: «Здравствуй, здравствуй,
Позволь нам задержаться на краю.
 
 
И пусть осталось времени немного,
Все ж напоследок солнечным теплом
Побалуй, дышит холодом дорога,
Усыпанная пеплом, и кругом
 
 
Уже царит тоска опустошенья,
Но все еще остались у тебя,
О, небо, для души, для утешенья
Сиреневые астры ноября».
 

Зима

 
Шурша, обертку развернула –
Голубоватую фольгу
Расправила, потом уснула,
Оставив мусор на лугу.
 
 
А свет, роясь и полыхая
Фонтанами искристых нег,
Обертку теребил, вздыхая,
Не зная ничего про снег.
 

«Вдаль по сумрачной дороге…»

 
Вдаль по сумрачной дороге,
Сбились в кровь босые ноги,
Шла за холодами следом,
Укрываясь рваным пледом,
Став почти прозрачной, осень,
Глаз задумчивую просинь
Пряча в белых облаках,
Свет в слабеющих руках
Засыпал под вой метели.
Мелодичность птичьей трели
Тонко, трепетно, украдкой,
Золотистой ветхой прядкой,
Выбившись из-под платка,
Трепетала у виска.
 

«О чем-то всполошились галки…»

 
О чем-то всполошились галки,
Их поднял ветер на крыло
И бросил, в качестве приманки,
Зиме, вокруг мело, мело.
 
 
Все захлестнул густой, мятежный,
Ревущий хаос снежных волн,
Лишь иногда светло и нежно,
Среди течений, света полн,
 
 
Сиял в роскошестве убранства
Пятном расплывчатым маяк,
Не зная, как вернуть пространство,
Стремглав плывущее во мрак.
 

«В прозрачной синеве саней…»

 
В прозрачной синеве саней,
На тройке призрачных коней
 
 
Летит, летит бродяга-ветер
Из шума городского в степи.
 
 
Коням мешают разбежаться
Дома – нет, здесь не покататься,
 
 
Так тесно, душно, переулки
Переплелись, не до прогулки.
 
 
А ну-ка, кони, эй, повыше,
Стартуем с той высокой крыши!
 
 
В пылу лихого виража,
Скользнув с седьмого этажа,
 
 
Помчалась без препятствий тройка,
Стучат копыта бойко, бойко.
 

«И вновь апрельские деньки…»

 
И вновь апрельские деньки
Колдуют нам тепло,
Глянь – кольца розовой пеньки
По небу развезло.
 
 
Проснувшись, улыбнулся лес
Неровным краем губ.
Снег затаился и облез
Зима, как ветхий сруб,
 
 
Дотронься – расползется весь,
Обрушит глыбы льда…
Останется пылинок взвесь
И талая вода.
 

«Шквал улетел, и стало глухо…»

 
Шквал улетел, и стало глухо,
И с той, далекой стороны
Прильнуло к небу чье-то ухо
В виде серебряной луны.
 
 
Ни ветерка, все без движенья,
И вдруг со дна, из глубины
Обворожительное пенье
Коснулось раструба луны.
 
 
Лилась протяжная баллада.
О, кто затейник, кто певец?!
И вот в чертог земного сада
Слетает с грамотой гонец.
 
 
И видит – серенький, невзрачный,
Едва заметный средь ветвей,
Комочек – попытать удачу –
Прими поклон, о, Соловей!
 
 
Я за тобою издалека,
И грамоту раскрыл гонец –
Желает видящее око
Тебя увидеть, наконец.
 
 
«Нет, не могу, прирос я к ветке,
Увитой кипенью цветов,
Мне будет тесно в твоей клетке
Вдали от милых берегов.
 
 
Коль хочешь взять, бери все это –
Цветущий сад, овраг, весну,
Еще влюбленного поэта,
Небесный свод и в нем – луну».
 
 
Исчез таинственный посланец,
Укрылся средь цветущих крон,
Не поместить в твой школьный ранец
Весь этот мир, о, Купидон!
 

«Капли дождя…»

 
Капли дождя
упали на черный асфальт,
Ветер сложил
в трубочку блеклые губы,
Тут же ответил
протяжно простуженный альт,
Отозвались, хрипло вздрогнув,
валторны и трубы.
 
 
Дождь вразнобой шелестел,
как неслаженный хор,
Сбивчиво щурясь
на вспыхнувший солнечный свет,
Что, как мальчишка,
взобравшись на шаткий забор,
Громко шуршал
серебристой фольгой от конфет.
 

Кузнечик

 
И вновь созвучья затопили
Все впадины и все углы,
Шурша, созвездья в небе плыли
И тихо веслами гребли.
 
 
И волновалось море трав,
Вздымаясь, волны шелестели,
В росистой глубине оправ
Сиянье лунной колыбели
 
 
И отражалось, и дробилось
На сто, на множество других,
Шурша, неведомая сила
Жила и царствовала в них,
 
 
Урчала, двигалась, росла,
И, заполняя все пространство,
В такт волнам били два крыла
В неуловимом вихре танца.
 

Луна

 
От тебя мне не уйти,
Не спасут запоры,
Что ж, пожалуйста, свети,
Раздвигаю шторы.
 
 
Захвати с собою спицы
Серебристой пряжи,
Все равно, увы, не спится,
Что-нибудь да свяжем.
 

Река

 
Когда вокруг рассеялся туман
И расслоился в сабельках осоки,
Предстал во всей красе девичий стан
С глазами цвета синей поволоки.
 
 
Река ступала медленно и плавно,
Ловили берега ее движенья,
И лилии к груди рукой прохладной
Все прижимала, словно украшенья.
 

«Заря явилась на прогулку…»

 
Заря явилась на прогулку
И вот, пройдя по переулку,
В тенистой спряталась аллее,
И, на дорожке пламенея,
 
 
Остался шарф ее воздушный,
А вечер летний, долгий душный
Им, как ребенок, забавлялся,
В руках его шарф развевался,
 
 
Легко взлетал и опускался,
За крыши города цеплялся
И рвался, нити расползались,
И вот уж от шарфа остались
 
 
Едва заметные полоски,
Что плыли, словно отголоски
Былого дивного величья.
Но налетели стаи птичьи,
 
 
Остатки растащили в гнезда.
Зажглись на древе неба звезды.