9.
Аори ступала за тоо след в след. Никто ни сказал ни слова, словно послание будущей жрицы предназначалось ей одной. Как она могла знать, что она увидела? Занятая своими мыслями, Аори удивленно вскинула голову, лишь когда тьма площади сменилась сумерками, разбавленными светом разноцветных фонарей.
Караван исчез, словно и не было его тут никогда. Ни следа, ни звука. Даже в сетке царапин на камнях не различить, какие старые, а какие появились этим вечером. Когти ящеров прочнее камня, и не понять, как и почему они слушаются хрупких низкорослых арахов.
Аори искоса посмотрела на тоо. Шуким сбит покрепче, но он и старше любого в своем караване. От привыкших к яркому свету и частым улыбкам глаз тянутся тонкие морщины, но складки на лбу и у крыльев носа – горькие, и говорят они о том, что печали пережито не меньше. Из-за шрама, искривившего губы, кажется, что тоо всегда чем-то недоволен, но Аори не встречала никого спокойнее и мудрее.
Похоже, пропажа подопечных не стала для тоо неожиданностью – он даже не остановился, безмятежно и безмолвно направившись в сторону одной из многочисленных улочек, гигантской паутиной разбегавшихся от площади.
Дафа тяжело пыхтела позади. Конечно, не сама арашни, а ее ящер, но Аори спиной чувствовала тяжелый, ненавидящий взгляд. Чужачка сбилась с шага, споткнулась и едва не упала, когда чешуйчатая зверюга фыркнула прямо в ухо и мазнула по нему длинным языком. Аори ни на секунду не поверила, что ящер подобрался к ней по собственной инициативе. Дафа обидно рассмеялась, тоо обернулся и, заметив их игрища, неодобрительно покачал головой.
Разноцветные фонари, оставленные арахами на крючках у дверей, придавали улочке яркий, праздничный вид. Детвору уже загнали спать, и мужчины, закончив с дневными делами, расселись компаниями на циновках из плетеного тростника в крохотных двориках, отделенных от улицы лишь низенькими арками. По кругу неторопливо передавали трубку местного сплющенного кальяна и, вместе с ней, новости, сплетни и истории. Чай и вино беспрестанно подливали друг другу в крохотные, на два глотка, стаканы-армуду, и сладостей в расставленных на циновках розетках хватало всем.
Проходя мимо уютных двориков, Аори с наслаждением вдыхала покидающие их ароматы. Разговоры затихали при появлении караванщиков, им махали, предлагая разделить вечер и все, что послал Харру, но тоо лишь улыбался в ответ, не замедляя шага. Хозяева не настаивали. Не всякому дому тоо окажет честь своим присутствием, и нет оскорбления в отказе. Тот, кто ведет караван по Священному пути, не позволяет случайностям вмешиваться в свою жизнь.
Впрочем, эта дорога оказалась недолгой и завершилась у дворца, сверкающего гранями белоснежных колонн. Между ними поднимались застеленные узорчатыми коврами ступени, и в кадках под овальным портиком – немыслимая роскошь! – растопырили листья низенькие пышные юкки.
Стрельчатые окна заполняли витражи из мелкой, будто галька, цветной мозаики. За ними ничего было не разобрать, но по ступеням, удерживая в обеих руках тяжелые кувшины, торопливо поднимались арашни в тугих ошейниках рабынь. Запряженная мелким ящером повозка как раз отъехала, оставив у входа еще десяток пузатых посудин. Над ними, сложив на груди мускулистые руки, стоял надсмотрщик. Из-за его пояса торчала рукоять бича, и свисающий хвост показался Аори порядком истрепанным.
Дафа, не сказав ни слова, свернула вбок, под темную арку, таща в поводу понурого ящера. Шуким же, отмахнувшись от подскочивших слуг, в несколько шагов преодолел десяток ступеней и остановился, поджидая спутницу.
– Еще один визит вежливости? – устало спросила Аори, остановившись рядом.
– Харру нас сохрани. Это – гостиница, неразумная.
– Гостиница? Это?!
Аори изумленно распахнула глаза, не находя слов. К счастью, не находя… Шуким истолковал ее удивление по-своему.
– Дом отдыха, где за совершенно немыслимые деньги можно снять комнату на одну ночь. Нет у вас таких в горах, верно?
Аори молча кивнула и подергала одну из юкк за жесткий лист. Надо же, настоящая.
– Поселишься с Дафой, – коснувшись ее локтя, Шуким шагнул в распахнутые слугой двери. – И не смотри на меня жалобно, я еще не нашел золотого родника.
– Жрицы плохо платят за рабынь?
Аори задрала голову, рассматривая прозрачный стрелянный купол, заменивший потолок. Звезд не видно за облаками, но в память о них с крестовин рам свисают золотые копии, покачиваются, кружат на тонких нитях, и мерцают ярче настоящих. Они отражаются в черном мраморном полу, и, наверное, глубоко в ночи можно потеряться в этом бесконечном небе.
Шуким прищурился, сверкнул на нее яростным черным взглядом и бесцеремонно подтолкнул в спину, направляя, против ожиданий, не по широкой парадной аркаде, опоясавшей атриум, а к крутой винтовой лесенке в углу.
– Будь очень осторожна, Аори, спрашивая о моей вере. Жрицы-близнецы не имеют цены и потому не приносят платы, но покуда караван в Ше-Бара, он ни в чем не будет нуждаться. Но я не попрошу у Двуликой больше, чем прежде.
Вездесущие слуги разбежались с их пути, как тараканы от света, и сапоги тоо первыми загремели по решетчатым ступенькам. Добравшись до последнего, четвертого этажа, Шуким остановился перевести дыхание. Аори повисла на перилах рядом, рассматривая пестрый человеческий суп. Привыкнув к караванщикам, похожим, словно братья, она не могла отвести взгляда.
Мужчин сложно различить, да и не попадет сюда простой сборщик. Только те, кто держит в руках нити чужих судеб; только те, кто не стыдится это показывать. Их походка степенна, их речь изящна и нетороплива, их фарки расшиты золотыми узорами. Их сопровождают мускулистые охранники и услужливые рабы.
Рядом с одним из дельцов, низеньким и пузатым, стояла его супруга. Свободные арашни носили длинные плотные платья, а поверх них – кружевные покрывала, из-под которых виднелась одна лишь левая рука. Знак богатства, знак того, что у тебя достаточно слуг, готовых выполнить любую прихоть. В Таэлите, впрочем, многие отбрасывали ткань за плечо, закрепляя особой заколкой. Свобода там зачастую дешевле рабов.
Светлое кружево оттеняло нежное, цвета кофе с молоком, лицо. Совсем юное, почти детское. Арашни стояла, не шевелясь, выпрямившись по струнке, будто одна из статуй роскошного холла. Вот только у скульптур не бывает высокого округлого живота, в котором дозревает новая жизнь.
Делец вел долгую, оживленную беседу с товарищами. Когда в горле пересохло, хватило одного недовольного взгляда, и им поднесли напитки в круглых чашах. Арашни слуги будто не заметили.
– Почему девочки должны страдать? – Аори повернулась к тоо, который все это время наблюдал за чужачкой так же, как она – за его соплеменниками. – Почему бесценных жриц волокут через пустыню в корзинах? Как они там вообще выжили?!
– Это последнее испытание Харру. Во время путешествия они превращаются из обычных детей в тех, кто способен видеть прошлое и будущее, оставляя Двуликой вершить настоящее.
– И они не погибают?
– Аори, это специальные транспортные корзины. С водой, едой и вентиляцией, – он задумчиво посмотрел вниз. – А от тех, кто не умеет беречь бесценный дар, Харру отворачивается навсегда.
– И сильно ей это поможет?
– Иногда лучшая помощь – это молчание, что не заглушает голос Харру. В отличие от лишних слов. А она… Она выросла, глядя в темноту, и теперь в ее жизни появился свет.
Аори нервно выдохнула – мягкий, глубокий голос тоо обладал нечеловеческой убедительностью. Поучения он превращал в раздумья, в риторические вопросы, с которыми можно лишь соглашаться.
Может, он и есть пресловутый Харру в человеческом облике? О, тогда он, всемогущий и всезнающий, заходится от хохота, глядя на ее потуги.
– Пойдем, – тоо усмехнулся краешком губ, будто прочитал ее мысли. – Когда разум смущен долгой дорогой, лишь теплая ванна и ужин в кругу друзей способны вернуть ему положенное равновесие.
– О-о!
Не мог раньше сказать!
Конечно, называть это ванной было бы огромным преувеличением, но в сравнении с раскаленным солнцем песком или ледяным озером узкая деревянная бадья казалась просто подарком небес. Над краем поднимался пар, едва заметный в оранжевом свете расставленных на полу ламп, и Аори торопливо сорвала с себя опостылевшую одежду.
Она не удержалась от счастливого стона, с головой окунувшись в воду. Для этого, правда, пришлось оставить снаружи ноги, но, демоны раздери, какая разница! Зажав нос, она лежала на дне, пока не начало сдавливать грудь. С сожалением вынырнув, Аори подобрала ноги и села, прислонившись к теплой спинке.
– Теперь можно и умереть, – счастливо прошептала она.
– Я тебе помогу, если не поторопишься, – угрюмо пообещала Дафа из-за загородки, отделяющей закуток с бадьей от остальной комнаты.
Вместо ответа Аори медленно съехала обратно под воду. Можно подумать, сама арашни торопилась! Она каким-то образом оказалась в комнате первой и плескалась битый час, немелодично что-то напевая, пока Аори изнывала от нетерпения. Потом пока слуги воду слили, пока новая из торчащей сверху толстой трубы набралась… ничего, подождет твой тоо, не переломится.
Какое блаженство! Никогда не думала, насколько мало надо для счастья. Ну, если забрать это самое “мало”. Высунув глаза и нос, Аори ногой подцепила мочалку и утащила под воду. Грубая и жесткая поначалу, она моментально разбухла, а пропитывающие ее масла превратились в мягкую, густую пену. Аори с наслаждением зарылась в нее лицом.
Остатки пластыря на животе скатывались мелкими черными катышками, стоило потереть пальцем, и шрам под ними практически не болел. Нитки из швов исчезли сами собой, а ведь Аори с ужасом ждала того дня, когда арашни решит, что пора их выдирать.
Совесть все-таки взяла свое. Или, скорее, любопытство. Вода даже не начала остывать, когда Аори выбралась из ванны и по очереди потрясла ногами, разбрасывая вокруг остатки пены. Завернувшись в большое полотенце и на ходу вытирая волосы вторым, поменьше, она вышла из закутка.
Дафа, будто этого и ждала, швырнула в чужачку свернутой в неряшливый комок одеждой. Конечно, Аори машинально дернулась его ловить, и полотенце свалилось с нее, как чешуя с линяющего по весне ящера.
Хмыкнув, она переступила через ткань и, бросив вещи на одну из застеленных алыми покрывалами кроватей, уселась рядом, скрестив ноги. Поскольку арахи пока не додумались ни до фенов, ни до электричества как такового, она продолжила безмятежно растирать волосы.
– Тоо будет здесь через несколько минут, – ехидно заметила Дафа.
Арашни развалилась на своей кровати, вытянув ноги в узорчатых сапожках прямо поверх покрывала. Даже сменив дорожную фарку на шелковую рубашку, а пропыленные шаровары – на яркие, новые, она так и осталась погонщицей, свободной и независимой. Рядом с Дафой невесть откуда взялся небольшой поднос, и она кончиками пальцев поднимала с него один за другим полупрозрачные розовые кубики и отправляла в рот, жмурясь от удовольствия.
Аори только плечами в ответ пожала.
– Меня ждет счастье увидеть тебя рабыней уже сегодня? Слава Харру.
Яростно сверкнув на нее глазами, Аори отложила полотенце и расправила сверток.
Белье, тонкие прозрачные шаровары нежно-голубого цвета, покрывало им в тон и белоснежное платье.
– Я это не надену!
– Как тебе угодно, – Дафа довольно улыбнулась и облизала пальцы.
– Правда? А что еще есть из одежды?
– Ничего, – из голоса арашни можно было мед выжимать.
Заслышав в коридоре шаги, Аори наморщила лоб и подняла на Дафу негодующий взгляд.
– Ну хоть помоги мне! Я в душе не… знаю, как это напяливается!
– Разберешься.
Схватив с кровати платье, Аори зло швырнула его на ноги арашни.
– Я так тоо и скажу, что ты мне одни трусы выдала! Он же именно это приказал?
Подхватив по пути полотенце, она гордо удалилась за загородку. И даже ухитрилась не улыбнуться, когда Дафа, мрачная, как все жрицы Ше-Бара сразу, заявилась следом.
Тоо еще и ждать пришлось. Он приперся в таком же бело-голубом наряде, с неизменным кинжалом на боку. С одной стороны, их схожесть несколько поумерила опасения Аори быть единственным светлым пятном на этом празднике жизни. А с другой – напрягла. Кто она такая для тоо, чтобы носить его цвета? Даже Дафа, явная и единственная наперсница, оделась в темно-синее.
В этот раз, видимо, в силу чистоты и презентабельности, они неторопливо проследовали по центральной аркаде. Аори хотелось сбросить неудобные высокие сандалии и пройтись по умопомрачительно пушистым коврам босиком, но вместо этого она безмолвной тенью следовала за тоо. Увлеченный диалогом с Дафой, он не обращал внимания на вторую спутницу, а она, в свою очередь, не слушала их разговор, ошеломленная окружающими чудесами.
Фонтаны, боги, настоящие фонтаны! В мире, где водой расплачиваются, где нищие клянчат не монетку, а глоток-другой, и в каждом доме есть специальная чаша подаяния. Невероятно. Рядом с ними меркнут и вычурные, похожие на перевернутые грибы люстры из чистого золота, и стеклянный купол, и гобелен, протянувшийся от него к полу… Нет, гобелен все-таки удивительнее. Фигурки на нем едва ли с ладонь ростом, и, кажется, на полотне уместился Ше-Бара целиком. Наверху – ступени и Двуликая в ореоле серебряных лучей, внизу – врата, между ними – город.
Следом за спутниками Аори нырнула под тонкие занавеси в арке у подножия лестницы. И еще, и еще, как в лабиринте. В какой-то момент она запуталась в тонкой ткани, а выпутавшись – потеряла из виду и Дафу, и тоо. Аори шагнула вперед наугад, и оказалась в небольшом шатре, открытом в сторону просторного внутреннего двора. В лицо пахнуло ночной прохладой с примесью ароматов дорогих масел и еще более дорогих сладостей.
У выхода стояло два факела, похожих на застывших в броске кобр. Обращенные к шатру “капюшоны” отражали свет, не оставляя ни клочка темноты на устилающей двор разноцветной гальке, и при том защищали от ненужного внимания тех, кто отдыхал внутри.
Тоо и Дафа расположились друг напротив друга на подушках у низкого круглого столика. Он напоминал формой блюдо с широкими краями, или, скорее, перевернутую шляпу. “Полей” не было видно под многочисленными тарелками, а в углублении в центре разместился сплюснутый кальян с двумя трубками. Вокруг него стояло несколько толстых свечей, упрятанных внутрь глиняных грелок. Теплый мягкий свет сочился сквозь вырезанные на стенках узоры, а в вогнутых верхушках, как в ладонях, лежали наполненные вином чаши.
Аори ничего не оставалось, кроме как усесться между спутниками. И, в отличие от них, в дурацком платье не получится скрестить ноги и вольготно развалиться. Она и так едва не рухнула, наступив на подол, и теперь с тоской представляла, как будет есть одной рукой.
Еще и левой.
Еще и в белом платье.
Разговор ее спутников ненадолго затих, и Аори удивленно подняла взгляд, различив в тишине смутно знакомый звук. Шум, негромкий и невнятный, будто песчинки трутся друг о друга. Или нет, скорее, мелкие камушки… Или нет.
В освещенном факелами кусочке вселенной шел дождь. Крупный, отдельными гулкими каплями. Они падали отвесно и исчезали между камней.
– Но… Как? Откуда? – воскликнула Аори вне себя от изумления.
В пустыне? В городе, запретном для изменяющих?
– Чудо, ниспосланное нам Харру, – с довольной усмешкой откликнулся тоо.
С трудом поборов желание броситься наружу и подставить лицо дождю, Аори опустила взгляд.
Ни Шуким, ни Дафа не выглядят шокированными, как положено при явлении божественного присутствия. Скорее, довольными собой и своим местом в мире.
Значит, дождь идет лишь в этом дворике. Лишь в освещенных факелами кругах, поражая спустившихся с гор чужачек и развлекая тех, кто способен заплатить за чудо.
– Я давно не рассказывал сказок, – тоо затянулся и выпустил под своды шатра несколько ароматных дымных колец. – И сейчас, как мне кажется, вполне подходящее время для короткой истории. Ночь не станет собой, пока не растеряет тепло дня, и нам не остается ничего иного, как ждать.
Интересно, а было такое хоть раз, что кто-то осмеливался заткнуть рот тоо? Аори задавила кривую ухмылку, представив, что бы Дафа сделала с еретиком, посмевшим прервать глас ее личного божества.
– Давным-давно, когда небо было синим, а люди – свободными, в бедной хижине на окраине Таэлита появился на свет малыш. Не был он ни особенно красивым, ни здоровым, ни, когда подрос, исключительно умным, если бы ты, Аори, спросила меня. Но вот его отец не согласился бы, ведь нет мальчика на свете лучше, чем твой первый сын.
Но пришла буря, началась, и не закончилась, как все остальные бури до нее. И если в первые дни пророки кричали о конце света, то вскоре голоса их утонули в шорохе песка. Прошла целая луна прежде, чем поднялись дюны, но Священный путь был им неподвластен.
Те, кто мог идти, отправились по нему за помощью туда, где на половину неба разлилось зарево перед тем, как грянула буря. Туда, где на ладонях Двуликой качаются чаши весов.
Шли они день и ночь, задыхаясь и падая замертво, но среди тех, кто добрался до Ше-Бара, был молодой отец. Он нес на руках сына, а все, что осталось от матери, – дешевый медальон на тонкой цепочке.
Буря замерла, стоило им добраться до Стальных врат. Она стеной клубилась позади, но впервые за несколько лун смогли путники поднять куфии и вдохнуть полной грудью. Стражники принесли воды, гости напились досыта. И, проспав ночь на мягких перинах, умыли лица и предстали перед Двуликой.
Они не просили ничего для себя, и потому Харру был с ними в тот день. Он прошептал ответ, и Двуликая посмотрела на ребенка.
“Цена Сердца Харру – это дитя, – сказала она.”
Отец прижимал сына к себе изо всех сил, но те, с кем он делил последний глоток воды в пустыне, были беспощадны. На ступенях храма Двуликая вырезала бьющееся сердце и вложила часть его в дешевый медальон на тонкой цепочке. И надела его на шею тому, кто больше не был отцом.
“Иди, – сказала она. – Иди туда, где начинается Священный путь.”
Он смотрел в лица тех, с кем брел под порывами песка, тех, кто отдавал свой кусок хлеба голодному ребенку. Всего одна ночь, одна ночь без страха смерти, и они легко забрали жизнь. Не смея поднять взгляда, стояли они. Не смея открыть рта, молили они.
Он ушел из Ше-Бара, не глядя, куда ступает. И на третий день буря умерла.
– Мне не нравится эта сказка, – пробормотала Аори и облизнула пересохшие губы. – Почему Двуликая потребовала такую плату?
– Она – меч в руках Харру. И, если сталь покинула ножны, то не для того, чтобы копать песок. Но обвинишь ли ты инструмент за то, что он выполнил свою работу?
– Люди умеют быть очень своевольными инструментами… если захотят.
Аори встретила взгляд темных глаз и упрямо прищурилась.
– И это верно. Наша жизнь – лишь история на страницах книги судеб. Мы властны и мы должны пытаться изменить ход рассказа, но даже лучшим не дано выбирать, кто его прочтет.
Виноград с длинными вытянутыми ягодами оказался терпким, наполненным не одной лишь сладостью, но и вяжущей горечью. Аори осторожно отрывала ягоду за ягодой, запретив себе и думать о чем-то более существенном.
Трубки ей, конечно, не досталось. Тоо задумчиво курил, закинув руку на высокую подушку, заменявшую спинку. Бесстрастное лицо его не тревожили ни печаль, ни улыбка, пусть Дафа и пыталась время от времени завязать разговор. Безуспешно – Шуким или кивал, или невнятно хмыкал в качестве ответа, не вслушиваясь в вопрос. Но, стоило снаружи гулко ухнуть барабану, тоо тут же воспрял, улыбнулся и, аккуратно подняв с грелки чашу с вином, от души отхлебнул.
Покосившись на Аори, Дафа прищурилась и наклонилась поближе, так, чтобы Шуким не услышал ее шепота.
– Ты хорошо себя чувствуешь? – любой другой поверил бы участию в голосе арашни, но Аори скривилась, будто ей на ногу наступили. – Не ешь, не пьешь, словно в ожидании… Да и неудобств в дороге я за тобой не припоминаю.
Она подмигнула, предлагая открыть тайну, но злой огонь в глазах никуда не исчез.
Аори глубоко вдохнула и выдохнула, чтобы заготовленный ответ получился таким же бесстрастным, как тоо пару минут назад.
– У меня не может быть детей, погонщица, – отщипнув очередную виноградину, она принялась перекатывать ее между пальцев. – Что еще из особенностей моего организма тебе интересно?
Арашни отодвинулась под немигающим змеиным взором тоо – в отличие от нее, Аори голоса не понижала.
– Долог тот день, когда мой караван прибывает в Ше-Бара, – произнес он и снова отхлебнул из чаши, не сводя взгляда с помощницы. – Долог и полон. Но ночь, что следует за ним, – еще длиннее. Все, чему нет места на Священном пути, ожидает меня. И если я желаю разделить радость, то моя воля – это закон.
– Прости, мой тоо, – арашни покорно склонила голову.
– И ночь звучит, как и должна, – голос Шукима потеплел. – Аори, приготовься увидеть то, что не увидишь более нигде. И, скорее всего, – никогда, пусть Харру и улыбается, слушая меня.
Гулкие, редкие удары барабана участились, заглушив шум падающих капель. Дождь тоже изменился – сплошная стена распалась на отдельные струи. Капли золотом вспыхивали в свете факелов прежде, чем навсегда исчезнуть во тьме.
Арашни появилась между ними беззвучно, будто призрак, а не женщина из плоти и крови. Высокая, гибкая, как молодая лоза, она застыла, вытянувшись на полупальцах и подняв лицо к небу. Обнаженные руки танцовщица вытянула перед собой ладонями вверх, и вода собиралась на них крупными каплями.
Широкий бронзовый ошейник отбрасывал алые блики на ее скулы и плечи. От него сбегали вниз сотни тонких цепочек, и казалось, что струи дождя застыли в металле, плотно обняв женское тело. Они опускались ниже бедер, открывая взглядам точеные ноги арашни.
И ни волоска на гладко выбритой голове. Даже брови, две ровные полоски, были нарисованы черной краской. Татуировка, тянувшаяся над правым ухом с виска и до затылка, казалась высеченной в черепе.
Барабан смолк, разговоры в соседних шатрах стихли. Остался лишь шум дождя с редкими ударами крупных капель, согретых живым теплом. Молчание и ожидание, бессильная молитва мирозданию о том, чтобы время сдвинулось с мертвой точки.
Тонкий звон вплелся в шелест дождя и исчез. И снова зазвучал ненадолго, и на этот раз Аори заметила, как арашни едва заметно качнула бедром.
Рабыня сложила руки на груди, низко опустила голову. Плавно, текуче она повернулась и переступила с ноги на ногу. Барабан снова зазвучал, звон от ее шагов вторил ему, будто эхо.
Маленькие нежные ступни ласкали влажные камни каждым прикосновением. Тонкая витая цепочка соединяла лодыжки, не мешая арашни, но лишний раз подчеркивая ее несвободу. Шаги понемногу становились шире, вовлекали в танец колени, бедра, талию…
Следуя за ними, ускорился и ритм, напряженные, гулкие удары то отставали, то опережали наполненные страстью движения. Танцовщица то вытягивалась вверх, то скрещивала ноги, то странным образом подгибала одну и скользила ступней по голени второй, так, чтобы каждый различил, как натягивается соединяющая лодыжки цепочка. Звуки и движения сливались в будоражащем, нечеловеческом единении, и не понять было, то ли арашни управляет танцем, то ли танец подчиняет тело. Но почему-то двигались лишь ноги и бедра, словно часть ее превратилась в камень.
Словно время не пришло.
Аори, затаив дыхание, следила за движениями арашни. И даже не заметила, как Шуким коротко, властно посмотрел на Дафу. Без единого слова погонщица поднялась и покинула шатер, поклонившись тоо на прощание.
Скрещенные руки рабыни начали медленно раскрываться, будто цветок лотоса в ночной прохладе. Она все так же не поднимала головы, покорная своему предназначению, но блестящее от воды тело оживало, становилось единым целым. Цепочки, что казались раньше приклеенными к нему, теперь двигались все свободнее, отставали от гибких змеиных извивов. Смуглая кожа показывалась между ними на мгновение и снова исчезала, скрытая сияющим металлом. Танцовщица ловила капли развернутыми ладонями, позволяла им стекать по рукам, рисуя замысловатые узоры.
Барабан неожиданно пропустил удар, и в тот же момент арашни резко прогнулась в талии, вскидывая голову и распахивая объятия навстречу небу. Цепочки рассыпались, опали вокруг двух полушарий груди, и несколько секунд капли дождя ласкали выкрашенные в алый цвет крупные, напряженные соски. Натянутые струной ноги дрожали, сжатые едва ли не до судороги, и цепочки мерцали, подхватив эту дрожь.
Барабан снова зазвучал, арашни выпрямилась и продолжила игру с прозрачными струями. Но теперь Аори знала, насколько обманчиво это затишье. Она закашлялась, осознав, что не дышала все то время, что танцовщица стояла, открывшись небу. Вздох эхом отозвался в других шатрах, но мудрый и прошедший сотни путей тоо не разделил его, печально улыбаясь чему-то ему одному известному.
– Лишь рабыни танцуют с дождем, – тихо произнес он и протянул Аори трубку кальяна. – Как несправедливо и как мудро. Все пути Харру совершенны, нелепы лишь наши попытки их осознать.
Аори кивнула и глубоко затянулась.
Ты прав, тоо. И ты, и эта арашни, и даже Дафа… Вы лучитесь жизненной силой, и не надо быть изменяющей, чтобы это почувствовать. Вы беспощадны к себе и к другим, и вы отдаете себя без остатка, сияете, будто звезды, которых никогда не видите.
Но я не могу отозваться, не могу ответить тебе. Та, которую ты видишь перед собой, – чужачка, дикарка.
Я не хочу превратиться в твоего врага, тоо.
Она выдохнула дым и вздрогнула – мир мгновенно заволокло пеленой. Демоны… Конечно, здесь курят не табак!
Аори хотела было отложить трубку, но теплая ладонь Шукима сжала ее собственную. Черные глаза улыбались, когда тоо и чужачка встретились взглядами.
– Ты же хочешь увидеть танец так, как должно? Так не останавливайся. Позволь этой ночи быть.
Вторая затяжка разлилась по телу горячей волной, и Аори, отложив трубку, счастливо вздохнула. Все напряжение прошедших дней, усталость, страх растаяли, оставили ее самой собой.
Когда она снова посмотрела в светящийся проем шатра, то недоверчиво тряхнула головой, пытаясь прогнать застящую взор пелену. Под дождем плясала уже не одна арашни, а целых три. Их руки сплетались, как ветви тавуки в тесной щели, металлические одеяния мерцали, вынуждая всматриваться, пытаться поймать тот момент, когда между золотым мелькнет алое.
Сознание уже не успевало осознавать по отдельности их движения, грохот барабана и звон, запах растертых маслами тел. Все слилось воедино и породило новое ощущение, которому нет названия. Чувство, доступное лишь душе, вырвавшейся из оков плоти.
– Ты удивляешь меня, – подняв со столика два небольших армуду с вином, тоо протянул одну Аори. – Я вижу улыбку, но не смущение.
– Изобразить?
Она осторожно вынула сосуд из его пальцев и осушила одним глотком. От приторной сладости свело скулы, и Аори не удержалась от гримасы.
Тоо, усмехнувшись, поставил свой армуду обратно нетронутой.
– Слишком поздно.
– Почему ты возишься со мной? Почему защищаешь?
Вопрос вырвался прежде, чем Аори успела прикусить язык.
Удивление на лице тоо сменила странная гримаса, будто он задавил глубоко внутри себя режущую, острую боль.
– Это мой долг.
Она недоуменно приподняла брови.
– О, Харру! – выпрямившись, тоо всплеснул руками. – Аори, неужели ты не понимаешь?
– Похоже, нет.
– Я так редко чувствую себя глупцом, – Шуким с коротким грустным смешком ссутулился, оперся локтями о колени. – Ты ничего не знаешь о долге крови, верно?
– Ничего.
– Ты пролила кровь, спасая мою жизнь. Я обязан отплатить тем же.
– Могу сделать вид, что собираюсь зарезаться, – язвительно ответила Аори.
Вот оно что. Не семья, не друг. Долг.
– Харру не нужна твоя ложь! – рявкнул тоо, впервые на ее памяти. – Не нужна она и мне.
Он отвернулся с лицом, искривленным гневом. Аори медленно положила виноградину обратно на тарелку и коснулась его руки.
– Прости. Мне не стоило так шутить.
– Почему ты насмехаешься надо всем, чужачка, и в первую очередь – над собой? – спросил он, не оборачиваясь.
– Чтобы не плакать.
Танец под дождем становился все медленнее, словно и танцовщицы, и барабаны, и зрители устали от его бесконечного полета.
– Слезы – бесценный и бессмысленный дар, Аори. Ты отдаешь свою жизнь. Не пролив их, ты могла бы сделать лишнюю сотню шагов и дойти к тому, что разрывает сердце.
– Но, когда не хватит и тысячи, слезы – это единственный способ не дать ему разорваться.
Он медленно перевел на нее взгляд, наполненный удивлением и печалью, потушившей гнев. И Аори впервые осознала, насколько важно для арахов не только то, что сказано, но и как. Вязь слов – не дань традиции, не прихоть. В пустыне живут с открытыми душами, и нет среди них ни одной огрубевшей.
– Так почему же ты смеешься?
– Мне больше нечего беречь.
Между тканями, заменяющими шатру дальнюю стенку, беззвучно проскользнула рабыня. Не поднимая взгляда, она быстро заменила чаши на горелках, поставила чистые армуду и, собрав посуду в широкую глиняную миску, скрылась за занавесками.
Только сейчас Аори заметила, что они остались вдвоем.
– А где Дафа?
– Отпросилась в гости к сестре. Обычно ей приходится скучать всю ночь, оберегая тоо от нежеланной компании, но сегодня у нее появилась замена.
– Скучать? Кхм…
Аори бросила многозначительный взгляд на танцовщиц. Выдернув из-под ноги подол, она села поудобнее и осторожно подняла армуду. Горячий металл обжигал пальцы.
– А ты сам не скучаешь?
– Эти часы – бесценны. Позволь и мне задать вопрос, Аори.
– М-м?
– Ты рассказала, ради кого отправилась в путь. Но кто остался позади? Что не смогли спасти тысячи шагов и исцелить тысячи слез?
Рука Аори дрогнула, но алые капли пролетели мимо белоснежного подола и впитались в циновку.
– Тоо…
– Мое любопытство причиняет тебе боль, – он осторожно вынул армуду из ее пальцев и, подхватив со столика салфетку, вытер их. – Что я могу сделать, чтобы ты забыла мой вопрос?
– Все в порядке. Спрашивай, что хочешь. Я просто не знаю, как сказать… что сказать. Он нужен людям, среди которых живет… в отличие от меня. Я верила ему, и вера – все, что у меня было. И единственное, что он мог забрать.
Она старательно улыбнулась, заставляя уголки губ подняться, и глубоко вдохнула.
– Пути Харру… Мы слишком часто смотрим в темноту.
– Что это значит?
Тоо усмехнулся, покачал головой и, отпустив руку Аори, затянулся дымом кальяна.
– Спрашивай, если чего-то не понимаешь. Спрашивай впредь, как спросила сейчас. Ты отводишь глаза и кусаешь губы, заставляя их молчать, но тайны так не скрыть.
Она вспыхнула, невольно прикусила губу и, рассердившись на себя, уперлась в тоо дерзким взглядом исподлобья.
– Быть несчастным, вот что это значит. Смотреть на обратную сторону пути, что ведет лишь во мрак.