Сначала ушла надежда, потом – память. Теперь в клепсидре ее жизни падали последние песчинки упрямства. Что дальше, долг? Есть ли еще что-то, способное удержать на краю отчаяния?

– Не первое, не последнее, – кажется, патриарх улыбнулся.

Лана едва сдержалась, чтобы не спросить прямо, что ему нужно. Зачем торопить неизбежное? В конце концов, с каждой секундой что-то может измениться. Да и особенность что-то молчит. Опасности нет? Найтир просто пришел развлечь ее беседой?

Нет, это не пустая и вредная надежда. Всего лишь предположение.

– Ты так спокойна…

Шелест у самого уха. Чуткие пальцы, заправляющие за ухо слипшуюся от соли прядь волос.

– Тебе интересно, почему? Мне тоже было бы, если бы я не знал причину. Твоя особенность больше не сможет работать против того, кто подобрался к ее истокам. Не веришь? Я отпущу ее на мгновение.

Набат в голове, вой, боль, страх… Появились и тут же пропали, словно стертые мокрой тряпкой.

Страх остался.

– Ты веришь мне? Теперь – веришь?

Лана верила, и патриарх это почувствовал, приблизившись и принявшись беззаботно оглаживать ее мокрые, лишившиеся своего особенного аромата волосы.

– Я познакомлюсь с твоей дочерью. У тебя ведь могла родиться лишь дочь… Нет-нет, не нервничай. Это просто интерес. Механизмы передачи особенности… Как они работают? Что в себе таит твой ребенок?

– Обойдешься, – Лана через силу сдвинулась вбок, и кисти рук прострелило болью.

– Она вернется в Альдрию спустя короткие годы. Став новой Главой рода Баго или простым солдатом, ведь нет для вас иного пути!

– Пробуешь себя в роли пророка?

– Да! – выкрикнул Найтир, и Лана почувствовала, как к ее ногам прижимаются изгибы его хвоста. – Я ведь знал, что ты будешь в моих объятиях. Ради этого я готов был пожертвовать чем угодно, и взятая цена до смешного мала. Всего лишь пара десятков лет… Что стоит повторить мой эксперимент, подобрав исполнителей получше? Я совершил ошибку, оставив в живых своего замечательного сына, и должен тебя искренне поблагодарить за то, что ты ее исправила! Отважный майд, наделенный силой патриарха, заступник и защитник, отдавший свою жизнь за честь собственного народа.

– Он таким был? – удивилась Лана. Вроде бы Меатин рассказывал о совсем ином отношении со стороны отца.

– Он был подонком, лживой медузой, отобравшим у меня дочь и столкнувшим ее на дно безумия, – брезгливо ответил Найтир. – Его имя даже не стоило бы помнить! Но зачем моему народу это знать? Сегодня они пришли мстить за Меатина, за его друзей, за мою дочь и ее нерожденных детей, столь вероломно убитых людьми. Вы погубили тех, кто должен был возглавить майдов вместо старых, уставших и отставших от жизни патриархов… Вести их к новому будущему, достойному месту. Люди сами прервали намечавшийся путь.

– Зачем ты… Зачем? – Лана уже даже не могла выговорить длинную фразу.

– Сначала я узнал человеческий язык, – прошептал Найтир, прижимаясь к Лане и опуская холодный подбородок на ее плечо. Его пальцы ласково накрыли кисти женщины, один за другим отсоединяя ободранные пальцы от скалы. – Потом я начал изучать человеческие мысли. И научился изменять правду так, как это делаете вы. Твои солдаты слышат то, что им говорят, они верят тебе. Но что они шли сегодня защищать? Город или твои интересы? Ты создала для них идею. А они воплощают ее в новую реальность, и только ты знаешь, какой была старая…

Теперь лишь тело майда, не выпускающего ее рук из своих собственных, удерживало Лану от падения.

Тонкий язык скользнул по израненным, потерявшим чувствительность фалангам, и вновь скрылся между тонких губ.

– Конечно, это совсем иной вкус, нежели растворенные в море капли крови.

Жесткая чешуя расцарапала шею, когда Найтир потерся о нее лицом. Губы патриарха тут же коснулись этих жалких царапин.

– Но пока это лишь игра, Лана. Прелюдия, да? Я сгораю от желания… Желания поскорее начать брать твою жизнь.

Если бы ее лицо не свело от холода, может, Глава Баго и смогла бы что-то ответить. Может быть.

Ее накрыло безнадежностью и тоской, в тысячу раз хуже, чем толщей воды, в которую она упала с вертолета. Даже паника была лучше, заставив бороться за свою жизнь. Пусть истерично, без малейшего проблеска здравого смысла, но она в самой глубине содержала уверенность в будущей жизни.

Боль прикосновений майда к телу была ничтожной по сравнению с той, что он причинял ее душе. Когда его зубы, наконец, вонзятся в ее плоть по-настоящему, а кровь из отворенных сосудов покинет свою владелицу… Сколько это будет длиться?

Она должна была погибнуть в бою. Но оставившая ее особенность, ее нечеловеческое везение и интуиция, предоставила патриарху возможность лично осуществить свою месть. Поставить красивую точку в финале собственноручно созданной истории.

Найтир отклонился назад, балансируя на извивающемся хвосте, и удерживая Лану на себе в кольце скрещенных рук.

– Этот мир будет снова скучен, пока твоя выросшая дочь не вернется, чтобы отомстить. Какую легенду она будет знать? Обещаю, моя дорогая, дорогая моя Лана, я расскажу ей правду.

Подрагивающие губы майда прикоснулись к шее женщины, и она почувствовала опаляющую, режущую боль. Кажется, Найтир старался действовать максимально аккуратно, но даже один укус обжигал огнем, невозможным в этом ледяном мире.

Раньше Лана сомневалась в том, что такое душа. А сейчас чувствовала, как утекает из нее что-то неощутимое, предназначенное либо прятаться в глубинах тела, либо скитаться на Грани. Скрепы разрывались по желанию майда, и его власть была подобна возможностям изменяющих.

Чуждая этой сфере, извращающая само понятие реального. Но существующая.

Боль чуть утихла, когда Найтир оторвался от своего занятия.

– Ты и в самом деле особенная, – признался он с таким неподдельным страданием, словно сам был на месте Ланы. – Миру столь больно тебя терять! Но я должен.

Струйка крови скользнула вниз, теряясь под футболкой, и серебристые глаза проводили ее взглядом, полным сожаления.

– Это последняя остановка. Ты достойна моей любви.

Кто же посмел назвать это любовью? Какое существо? Это лишь дрожание души, исторгаемой из реальности и остановленной на полпути. Это лишь просьба отпустить либо закончить начатое. Стремление к тому единственному, кто тобой завладел.

Синие губы Ланы едва заметно улыбнулись.

Это не любовь, Найтир, и ты все-таки проиграл. Можешь забрать мою кровь и мою жизнь, но ты – лишь Порог, который я переступлю и пойду дальше. Инструмент, который просто появился в моей жизни раньше предназначенного.

Кто я такая, чтобы перечить дорогам судьбы? Жрецы столько раз говорили об этом, а я не могла их понять. Мыслила простыми категориями, но сегодня твоя власть надо мной позволяет воспринимать происходящее чуть глубже. Я – лишь инструмент, возможно, тот, что должен был подарить миру Ри. Тот, что приведет и тебя к гибели, патриарх, просто мне уже не узнать, кто идет по созданному нашими жизнями пути.

Лана продолжала улыбаться, хотя зубы патриарха вернулись на свое место. И улыбка осталась на ее лице даже тогда, когда сдавило грудь до невозможности вдохнуть, и сознание закрутило в последнем водовороте, вышвыривая прочь из замершего в объятиях Найтира тела.

Патриарх совершенно искренне полагал, что Лана является единственным достойным его внимания человеком.

Измененных Найтир презирал. Рожденные обыкновенными, они получали в руки волшебный дар по нелепой случайности, а вовсе не потому, что его заслуживали. И, подобно любому незаслуженному подарку, изменение переворачивало их души. Наружу выходило все самое темное, обычно тщательно скрываемое традициями и воспитанием.

Он мог бы рассмеяться в лицо магам, полагавшим, что заточенный внутри водного пространства патриарх не способен ничего о них узнать. О да, ему приходилось тщательно скрывать свои источники и свои способности, и почти никогда не пользоваться всеми возможностями, в отличие от изменяющих.

И в отличие от Ланы. Стать Главой Баго… Это не дар, это проклятие. Они никогда не умирали от старости в своей постели. И невозможно было бы представить подобный конец пути для прекрасной медноволосой женщины, полной жизненной силы и нечеловеческой целеустремленности.

Найтир верил любому ее обещанию. Перед хранительницей склонятся даже изменяющие. Но, кажется, она и сама не понимает, что ее особенность предназначена хранить мир, а не одну единственную расу.

Лана видела в нем лишь врага. Возможно, потому, что он им и был? Не скованный никакими особенностями, Найтир искренне желал достигнуть своей цели. И пусть необходимые для этого шаги порой переплетались, словно у впервые оказавшегося на суше малыша, накладывались друг на друга и стирались, майд продолжал идти вперед.

Он впитал в себя силу сына, дочери и трех настоящих, пусть и нерожденных, патриархов. Смешные людишки, они так боялись, что он бросится на их уплывающие скорлупки, пытаясь отобрать то, что ему уже не нужно! Случайность, очередная случайность, но такая удачная!

Да, Найтир не мог дотянуться до своих потомков так, как до людей или других майдов. Но он в этом и не нуждался – сила патриархов никуда не уходила, смешиваясь с его собственной. Люди подобный процесс назвали бы имплантацией.

Никто, кроме Найтира, не знал, куда пропал один из его братьев-патриархов. И почему именно он, владыка Альдрии, стал самым могущественным в их выводке.

Ими всеми правил страх. Презренное, мерзкое чувство, позаимствованное у людей в своей сокрушающей разум мощи. Недостойное даже обычных майдов, не то что их вожаков. Найтир возненавидел собственную дочь в тот момент, когда она посмела испугаться. Кровь, половинчатая кровь оказала свое пагубное влияние. И никто не поручится, что все усилия не пойдут прахом в новых детях.

Он абсолютно одинок в этом мире.

И это прекрасно.

Скука, съедавшая патриарха последние десятилетия, развеялась с появлением Ланы. И Найтир с радостным оживлением осознал, что хочет взять ее жизнь.

Сегодня путь завершался, и майд не спешил. Ночь впервые казалась ему слишком короткой, а собственная роль – слишком сжатой обязанностями и обстоятельствами. Та, что была с ним сейчас, заслуживала долгих дней вместе.

Он никогда не ощущал ничего подобного. Что случается, когда Баго становится Главой? Она получает вторую жизнь, питаемую Гранью. По крайней мере, именно так Найтир ощущал особенность Ланы. Там, где не хватает собственной, тратится именно та, заемная.

Ему доводилось пить две, даже три жизни сразу, но они были абсолютно реальны. А сейчас он менялся сам, ощущая, каким могло бы быть его могущество, останься Лана в живых.

Слишком поздно. Уничтожавшее майдов существо было слишком старым и могущественным. Как, как он мог пропустить его появление? Непростительная ошибка, ценой которой стало куда больше жизней, чем он мог позволить забрать! Патриарх отвлекся, отслеживая падающий вертолет, и не заметил открытия пути, не скомандовал отступление растерявшимся и потому ринувшимся в атаку детям… И не оставалось ничего иного, кроме как бежать, скрываться, прогонять прочь весь свой народ ради того, чтобы лично завершить начатое. Измененному известна истинная версия договора до мельчайших подробностей, и главное, что теперь может сделать патриарх, – уничтожить хранительницу.

Никто не пришел к ней на помощь, не зря Найтир ждал столько, сколько позволили ненависть и долг. Ее сочли погибшей и подарили морю. И ему.

Сладкое чувство свершающейся победы разливалось внутри него вместе с теплой силой. Эта женщина заставила его пройти по грани, по острому краю, и оступилась сама, не найдя привычной опоры.

Дорогая Лана… Она и впрямь была ему дороже любого иного человека. Посмей изменяющие угрожать Главе Баго, Найтир разорвал бы их своими руками. Ее жизнь и сила предназначена ему одному! Неповторимая, единственная… Которой скоро больше не будет. Мир изменится, станет иным, чуть более правильным, совершенным и опустевшим. И в этот раз – никакого волшебства.

Закрыв глаза, патриарх покрепче прижал к себе Лану, чувствуя, как замедляются толчки под его губами. Покачиваясь на хвосте, он тихо убаюкивал женщину, которую сам сделал слабой. Без труда удерживая ее одной рукой, второй Найтир безостановочно, со всей возможной нежностью водил по ее телу, рассекая когтями тонкую ткань одежды и оставляя извилистые порезы на коже.

Пусть твоя дорога на Грань будет прямой. Но она не будет быстрой, прости… Я слишком долго ждал. Ты забудешь там все свои страхи, растворяясь в небытии, и лишь отданная тобой сила будет жить во мне. Алая нить жизни, которая с каждым днем будет становиться все более тусклой, и однажды наступит тот миг, когда она рассыплется прозрачными сухими крошками, и мы простимся навсегда.

Как жаль… Даже сейчас я уже чувствую эту потерю. Наверное, потому, что и впрямь теряю твою радость и боль, веру и отвагу, голос, сияние волос, презрительный прищур глаз… Но ты ведь останешься со мной дольше других?

Сделай свой последний вдох. Вздохни так тихо, чтобы не услышал даже старый патриарх. Я буду считать секунды, а ты… Знаешь, все же, не сдавайся. Дыши. Мы столько времени простояли враг против врага, что ты просто не имеешь права уйти быстро.

Ты ведь слышишь мои слова? Я…

Удар обрушился на Найтира сверху, заставив от неожиданности разжать руки и отпустить как тело, так и гаснущее сознание Ланы из холодного плена.

Кто? Он не мог упустить появление любого живого!

Зашипев, майд развернулся и полными непонимания глазами уставился на противника, осознавая, что никогда не был настолько прав.

Мертвец, успевший подхватить выпавшее из рук патриарха тело и кое-как устроить его на омываемом волнами уступе, хмуро улыбнулся в ответ.

– Не здравствуй, отец.

Неведомые силы впервые в жизни отобрали у Найтира дар речи.

Серебристый майд, отступив от Ланы, подобно патриарху оперся на подводные камни. Отец смотрел на него и не узнавал.

Лицо – утомленное, даже истощенное, с резко ввалившимися щеками и ставшими еще более огромными и грустными глазами. Чешуя – жесткая, обветрившаяся, словно от долгого пребывания вне привычных морских волн. Некогда гладкие чешуйки рассекали трещины, многие и вовсе отсутствовали. На скулах залегли глубокие тени, обрамленные едва заметными складками.

Все тело майда дышало утратой былой красоты и силы, еще находящихся где-то рядом, но уже в шаге от безвозвратного прощания.

– Оставь ее в покое. Изменяющие знают, что она жива.

– Ты… Кто ты?

– Точно не призрак, – серьезно ответил Мэй.

– Я видел, как ты сдох! Ты пропал из картины мира!

– Изменяющим многое доступно, – пожал плечами серебристый майд, полоща в волнах сформировавшийся хвост. – Они захотели получить для себя жизнь, выброшенную патриархом.

– Но… – растерянно прошептал Найтир, уже – и безуспешно – попытавшийся подчинить сына. – Ты не должен был выжить! Они не могли тебя освободить! Где тот зверь, которым ты стал, почему он не убивал и не был убит?

– На моих губах достаточно человеческой крови. Уходи, отец. Ты-то нужен своему народу.

Меатин оглянулся, словно ненароком, но маленький, чуть слышно жужжащий аппарат и не думал его догонять. Когда майд почувствовал, что еще теплящаяся жизнь Ланы безвозвратно утекает, он не выдержал, бросился вперед изо всех сил, и, кажется, его механический компаньон безнадежно отстал…

Глаза патриарха презрительно сощурились.

– Значит, у людей теперь есть новая породистая собачонка? И она, радостная от возможности выслужиться, радостно вынюхала след нужной добычи?

– Я… – Мэй опустил голову. – Уходи. Я не скажу им, что это был ты.

– Глава Баго все вспомнит.

– Галлюцинации.

– Добей ее, – с неожиданным напором предложил патриарх. – И вернись к нашему народу.

Серебристый майд покачал головой.

– Послушай, сын… – в голосе Найтира прорезались неподдельная боль и усталость. – Я знаю, что совершил ошибку. Я знал уже тогда, когда ты вышел ко мне на площади, не оставив своих друзей. Когда не стал скрываться, не побоялся разделить их участь. И теперь я потерял все, что имел. Наверное, это было необходимо, чтобы я смог, наконец, опомниться. Я думал, что ничего уже не смогу вернуть. А ты пришел. Сам. Ты не привел за собой изменяющих, ты пытаешься меня защитить. Скажи, ты должен вернуться? Они контролируют тебя? Не бойся, мы сможем и с этим справиться.

– Нет, – растерянно мотнул головой Мэй.

– Ну так сделай это. Лане все равно не жить, минутой раньше, минутой позже… А я хочу быть уверен, что ты меня не предашь. Что ты настоящий майд, который верен своему патриарху.

– Я не буду этого делать.

– Понимаю, – кивнул Найтир. – Они все же следят за тобой. Ты вынужден так отвечать, сын.

– Нет!

– Нет?

– Нет! Это мое решение!

Мэй склонился над Ланой, пытаясь уловить дыхание.

– Значит, мой сын свободен. И за ним никто не следит. И все равно он не хочет вернуться к своему народу.

– Я не хочу возвращаться к тебе.

– Да… А ты понимаешь, что значит то, что я сказал?

– Что?

– Что никто ее и тебя не спасет, предатель!

Взвыв от ненависти, Найтир прыгнул на собственного сына, целясь когтями в дыхательные щели. Любые последствия стали глубоко безразличны. Который раз этот выродок отбирает у него самое дорогое. Не потому, что его достоин, а из собственной глупости и неумения жить!

Все, что Мэй успел, – это подставить собственное тело так, чтобы удар патриарха пришелся вскользь и не задел Лану. Не обращая внимания на располосованную грудь, он тут же вцепился в сильное, гибкое тело отца собственными когтями, утаскивая того на глубину. Его собственные силы быстро таяли, подточенные днями, проведенными в каменном мешке, а впитавшему чужие жизни патриарху нужно было лишь несколько секунд, чтобы сбросить растерянность.

Увести его как можно дальше от Ланы, отвлечь, заставить забыть… Если патриарх потянется к ее силе и жизни, истощенная женщина умрет в то же мгновение.

В отличие от отца, Мэй не считал изменяющих идиотами. Они должны, обязаны скоро прийти. Иначе все, что он сделал, просто не имеет смысла. Его жизнь, его смерть… Он ведь не Баго, и надежда всегда теплится в глубине груди.

Если Лана вернется домой, может, его собственное глупое существовавние будет достаточной платой за будущее Дани, малышей, других майдов Альдрии, переживших эту ночь?

Или Эвин вовремя напомнит, что эта монета и так была взята взаймы?

Патриарх, вырвавшись наконец, зло ухмыльнулся и вновь бросился в атаку на закричавшего от отчаяния серебристого майда. Вода взбурлила, мутнея и насыщаясь густой кровью, и на поверхности моря начало расплываться тусклое опалесцирующее пятно.

Amberian Dawn. Guardian.

19.

Наступивший день был одним из самых печальных.

Вроде бы, майды не впервые атаковали, но никогда – настолько яростно.

Вроде бы, среди жителей города почти никто не погиб, но и солдаты Баго были людьми, заплатившими собственными жизнями за чужие.

Вроде бы, нападение удалось отбить, но опасность никуда не исчезла, затаившись в глубинах моря вместе с Найтиром.

Вроде бы, вроде бы, вроде бы… Очень много допущений, так и не ответивших на главные вопросы. Что было нужно майдам? Вернутся ли они снова и снова? Смогут ли Баго их защитить?

Городской глава заикнулся было о собственном регулярном войске. Но Аген, вынужденно исполняющий обязанности Главы рода, но не получивший официальных полномочий, окинул его таким испепеляющим взглядом, что градоначальник поспешил сменить тему на более безопасную, как то благодарность за своевременную защиту и компенсация за понесенные потери.

Изменяющие хором твердили, что опасность миновала. Майды даже не явились за своими погибшими, напрочь исчезнув из всей прибрежной зоны. Некоторые из прибывших из столицы магов иронично высказывались в духе того, что теперь энергии подводных есть более достойное применение – активно восстанавливать получившую серьезный удар популяцию.

Эвин в их число не входил. И у любого, кто натыкался на угрюмого, серого от усталости мага, язык не поворачивался интересоваться его мнением.

Никто не избежал потерь. Все умели понимать чужую боль, и все были свободны ее не разделять. Кроме него.

Как только появилась возможность, Ридия отправилась обратно домой. Пропали любые основания рисковать жизнью ребенка, и Эвин должен был улететь вместе с ней. Но в последний момент отказался, решив, что в Альдрии его помощь нужнее. Компанию маленькой Баго составила все та же Кришта, даже не показавшаяся ради прощания. И, насколько было известно Тройну, Эвин заставил изменяющую пообещать, что малышку отцу не отдадут.

Сам дипломат уезжать не планировал. Что его ждет в столице? Рутина, скука, очередные интриги более облеченных властью? А в Альдрии отчаянно требовались светлые головы.

Вечера, конечно, становились все более долгими и муторными. Наверное, для чуждой всем Аори они были ничем не веселее, равно как и дни, и именно поэтому они начали проводить их вместе. Ее вечная манера задавать непонятные вопросы об очевидном… Сначала он счел это странностью, и лишь потом смог заметить чувственное восприятие мира, зарождающееся в детской еще душе.

Но поделать с собственной привычкой относиться ко всему с насмешкой Тройн ничего не мог.

– Несделанном? Я всё ещё плохо играю на гитаре. Ну никак «Ветер над утесом» в нужном темпе не идет.

– Я серьезно, – забавно сморщила брови девушка. – Вот о чем ты жалеешь? Что не осуществил, не сказал, например?

– Ну, – хмыкнул Лексаз, – у меня в Потчерри у самолета снова стойку сломали. Надо б попинать, чтоб сделали.

– Знаешь, между тобой и Лейтом есть одно немаловажное отличие.

Поерзав, Аори устроилась поудобнее в мягком кресле, в которое она по привычке забралась с ногами, и принялась неторопливо отхлебывать чай из очередной чашки. Лексаз только диву давался, как в нее столько влезает. Причем даже без конфет.

– Ну, давай. Излагай.

– Он не притворяется, что не задумывается о таких вещах.

– Сложно, – улыбнулся Тройн, морща украшенный горбинкой нос.

– Но доступно же? Я вот жалею, что не могу больше быть солдатом. Да, конечно, я даже с Баго рядом смешно смотрюсь… но я могла бы что-то делать! А еще я могла бы чаще приходить к Мэю. Я вот представляю, как он погиб… Совершенно одинокий. Просто чтобы отдать долг.

– Которого не существовало.

– Да… А я могла хотя бы разговаривать с ним. Выслушивать. Он, наверное, и сам медленно сходил с ума в той пещере…

– Эх, – вздохнув, Тройн дотянулся до столика и, подхватив оттуда очередную шоколадку странной треугольной формы, принялся неторопливо ее разворачивать. – Тебе нужны мои утешения? Ну там, что, мол, не стоит упрекать себя в том, что изменить не могла, и все такое?

– Лучше объясни мне, зачем лечат всех тех солдат, что выжили! И майды точно так же заботятся о своих.

– То есть? Почему лечат пострадавших в бою?

– Бой – это пойти и умереть, так? Это я понимаю. Но лечить раненых? А что потом?

Судя по взгляду мужчины, он мысль не уловил.

– Снова в бой. Пока не отвоюешь пространство, пока не накажешь подонка и так далее. Тут сложностей особых нет.

– А смысл где?

Разломив шоколадку, мужчина безапелляционно протянул кусок девушке и принялся неторопливо расправляться со своим.

– В защите любимых, друзей, родных, соотечественников, обездоленных и униженных.

– Одних спасаем, иных убиваем. Я не про то, что в головы вложат. А про то, что ребенку дадут воды и еды, спасут ценой своей жизни, и спустя 20 лет убьют в очередной войне.

– Даже растения пожирают друг друга…

– Спасут раненого, – продолжила Аори, не обращая внимания на слова мужчины и желая лишь, чтоб он ее понял, – и отправят его убивать другого спасенного раненого!

– Да, но бой идет до победы и ей заканчивается, – ненадолго посерьезнел Лексаз, и тут же иронично продолжил. – У меня есть подозрение, что к двадцати годам вода и еда становятся не главной целью. Не у всех и не всегда, надеюсь. Но ты хоть сама понимаешь, к чему ведешь?

– Пытаюсь отделить смысл и эффективность от жестокости, – поразмыслив, ответила девушка. – Точнее, разделить понятия.

– А как ты хочешь сопоставить жестокость и эффективность?

– Убить – эффективно, осмысленно, жестоко… – протянула Аори. Предложенное Тройном лакомство убывало, но она этого даже не замечала в своей глубокой задумчивости.

Знать бы, какая ей книжка попалась накануне, было бы проще понять, что это за каша в голове. Попробуем угадать?

– Отпилить раненому ногу без наркоза жестоко или эффективно?

– И то, и другое. А вот давать воду… Лечить. Спасать немощных. Чтобы потом их убить сытыми и подлеченными. Или не их.... Эффективно ли? Имеет ли хоть какой смысл?

– Тут сразу вылезут обстоятельства, необходимость. Справедливость, не к ночи будь сказано…

– Ваш мир полон бессмысленности, а не жестокости, – грустно подытожила девушка. А вот мир Теней был жесток и справедлив.

– Так, на всякий случай… – прищурился Тройн в ответ. – Философию лучше рассматривать в качестве вида искусства. Многое становится на свои места.

– Никогда ее не любила, – отрезала Аори. – Не понимаю, почему чужие частные мнения мне пытаются в голову вложить как абсолютную истину.

– Неверный подход. Не просто в голову вложить, а попробовать заставить размышлять масштабно.

Девушка неожиданно улыбнулась и принялась непринужденно облизывать пальцы.

– Мне почему-то всегда и со всеми спорить хочется. Так что я еще не придумала, почему ты неправ.

– А ты просто поверь.

– И сильно ты сам людям веришь?

– Ну, если недобрый сосед приближается с канистрой керосина и факелом, не стоит верить словам, что он хочет обогреть твою дачу. А в любом споре я тебе советую сначала определить основу, базис, и тогда никакими уговорами не убедишь, что в Астрали растут бананы и апельсины. А огурцы совсем плохо растут…

Девушка покатилась со смеху, почему-то представив Лексаза на пресловутой даче, грустно осматривающим очередную неудачную попытку садоводства посередине свежего пепелища. Судя по выражению его лица, неизвестно, как там с фруктами, а вот огуречно-недобрососедский опыт явно имелся.

Как давно это было? До Ланы, вместе, после?

Лучше не спрашивать.

– Скажи, а ты бы хотел отомстить Найтиру за Лану?

Любого другого он бы послал по занимательному маршруту за такие вопросы. А в исполнении Аори это лишь затравка очередного непонимания. Да и он сам сдуру разрешил поднимать любые темы.

Что ж, ответим.

– Нет. Видишь ли, мне довелось один раз увидеть пример незавершенной мести. Даже не так… Мести, которой не суждено завершаться.

Покосившись на девушку, приготовившуюся внимательно слушать очередную историю из его богатого опыта, Тройн не стал ее разочаровывать

– В восточной части нашего континента располагается одна довольно-таки интересная область. В ней случаются так называемые проколы, когда Грань и реальность обмениваются потоками сил, вызывая друг в друге непредсказуемые изменения. И, конечно, случаются неожиданности довольно-таки приятные. Изредка. Их хватило для того, чтобы в тех землях сформировались кланы, умеющие извлекать свою выгоду из подходящих последствий и бороться с результатами всех остальных.

– Давно?

– Да, весьма. Я бы не стал выводить шакхов в отдельную расу, как грешат некоторые ученые, но постоянное воздействие Грани и впрямь накладывает свой отпечаток.

– Там что, нет Арканиума?

– Есть, конечно, но ведь не направишь своего мага в каждую мелкую деревеньку? Вот и живут там потомственные воины. У которых, чтобы ты понимала, сложились весьма специфические традиции, которые кланы ухитряются сохранять и во вполне современном обществе.

Тройн перевел дух и растопыренной пятерней зачем-то расчесал плотные кудрявые волосы.

– Так вот. Одной из таких традиций является кровная клановая месть. Я провел в тех краях год с небольшим, и один из моих тамошних приятелей как раз был из того клана, что в нее встрял. Как он сам говорил, ненависти нет, как таковой. Есть холодная обязанность. В семьях поголовно грамотные, умные люди, спокойно выжидающие появления неадекватного потомка, способного отомстить по праву очереди.

Покачав головой, Лексаз принялся рассматривать на свет содержимое своего стакана.

– Меня сложно как-то удивить или обескуражить. Но после его рассказа я буквально почувствовал вымораживающую безнадёжность и ненужность того, что на эти семьи свалилось. Самым жутким в этой истории оказывалась месть без малейшей ненависти. Обе семьи насчитывают сотни, если не тысячи родственников, вовлечённых в эту беду. Все всё понимают. Все всё знают.

Отхлебнув, мужчина поднял глубокие черные глаза на замершую в своем кресле девушку и, аккуратно долив свой бокал и наполнив еще один, протянул его Аори.

– Ты не то пьешь, что нужно для подобных разговоров. Рассуждать об этом можно долго. Для меня самым ярким оказалось ощущение безысходности. Это даже не страшно. Это… Я тогда выжрал полбутылки джина из горла.

– Это ведь не твой путь… – хрипло отозвалась Аори, по глупости сделавшая сразу большой глоток и едва удержавшаяся от кашля. – Или это было понимание? Не только безысходности, но и реальности происходящего?

– Бородатый шакх усмехнулся и спросил – проняло? На что я ответил, повертев головой, – придавило, скорее…

– И как часто, – решила уточнить девушка, – в их семьях реализуется «очередь»?

– Должен родиться человек, который особо не может ничем иным стать полезным для семьи или клана, так скажем.

– И он безропотно принимает свою судьбу? Это же унизительно! Тебя признают скотом, который должен пойти и умереть, как на бойне?

– А чем это хуже любого другого варианта? Например, выжить, вылечиться, и снова отправиться на поле боя? Где напротив – точно такой же вылеченный?

Поперхнувшись, Аори не нашла, что ответить. Вообще-то, это был ее собственный вопрос.

– Да и майды… Мы с ними на одно лицо. Они тоже могут оставить свою жертву избитой или смертельно раненой, только ради забавы, без каких-либо намерений ею поживиться.

– Как и люди… – девушка потерянно подперла лоб ладонью. – Да, мы похожи.

– Только не в том этически виноватом смысле, который ты этому придаешь. Психика, понимаешь? Психика у людей и майдов не настолько различна, как примитивнаая физиология. В разных телах происходят одни и те же химические процессы, и, например, в нашем обществе тоже немало таких вот найтиров и их дочерей, которых день за днем насилуют.

– Он действительно её насиловал? – смутилась девушка. – Я это просто так сказала… Я думала, Дани и сама была не против.

– Насилие бывает не только примитивно физическое. Сломать психику ребенка так, чтобы он считал, что происходящее с ним – единственно возможное, что отец всегда прав, что сопротивляться нельзя… На фоне этого меркнет даже сам факт соития.