В боях и походах, в буран – непогоду,
Лишь вспомню твой голос родной,
Мне станет светлее, мне станет теплее,
Как будто ты рядом со мной.
Польша, город Олива, март 1945 года.
(Записано в марте 1945 года в Польше).
Ночью вступили мы на окраину города, бой шёл в центре. Город горел, искры поднимались высоко в небо. Танки грохотали своими гусеницами, артиллерия производила свою работу. Пленные немцы брели на нашу сторону города. Один немецкий шофёр вместе с машиной сдался в плен, приехал к нашим частям и привёз бочку спирта.
Деревушка
Спит деревушка, вяжет старушка
Ждет не дождется сынка.
В стареньких спицах отблески птицы
Тихо дрожали в руках.
Ветер уныло гудит в трубе,
Песню мурлыкает кот в избе.
Спи, успокойся, шалью укройся,
Сын твой вернется к тебе!
Утречком рано ветром нежданным
Сын твой вернется домой.
Крепко обнимет, валенки снимет,
Сядет за столик с тобой.
Будешь смотреть, не спуская глаз,
Будешь качать головой не раз,
Тихо и сладко плакать украдкой,
Слушая сына рассказ.
Ласково солнце глянет в оконце,
Радостно всё обоймёт.
Жизнь фронтовая, даль боевая,
Где совершал он поход.
Польша, город Гродно, март 1945 года.
(Записано в марте 1945 года в Польше).
Ночевали у одного сапожника с командиром роты. Ночевали плохо. Утром рано двинулись через русскую границу в город Кузница.
Ответ на песню «В землянке».
Зимний вечер, тишина и покой
Только дремлет деревья вокруг
В этот час я хочу быть с тобой,
Мой далёкий и искренний друг.
Я не знаю где ты, и какой,
Пусть там смерть, ты не думай о ней.
Ты сейчас от меня далеко,
Но тем ты ближе мне и родней.
Ты ответил на дружбу мою,
Обещал мне, что будешь писать.
И в суровом жестоком бою
Будешь ласки мои вспоминать.
И на тёплые строки твои
Мне хотелось ответить вдвойне.
Чтобы лучшие чувства мои
Помогали тебе на войне.
В тебя верю, родной и прошу,
Чтоб спокоен ты был, идя в бой.
Жду тебя, тебе часто пишу,
Мои мысли и сердце с тобой.
И пусть реки, поля и луга
Разделяют мой любимый нас.
Пусть до смерти четыре шага,
Верь же, близко уж радостный час.
Польша, город Любава, март 1945 года.
(Записано в марте 1945 года в Польше, в городе Любава).
Посылка
Принесли мне в землянку посылку
И повеяло теплом.
И забилось вдруг сердце так пылко,
И я вспомнил тихий дом…
Адрес краткий на пакете,
Там написано одно:
Кто вы? – Петя или Федя,
Или Митя, все равно.
Я ни тот, ни другой и не третий,
Но принять посылку рад.
С удовольствием вам я отвечу
Я тот самый адресат.
Вам спасибо за вниманье,
Я хочу сказать одно:
«Кто вы? Таня, или Маня, или Женя —
Все равно.
Чтоб отпраздновать нашу Победу,
Повстречаться нужно нам.
Обязательно к вам я приеду,
Но куда, не знаю сам.
Где же нашему знакомству
Продолжаться суждено?
Или в Омске, или в Томске, или в Туле
Все равно».
Польша, река Одер, март 1945 года.
(Записано в марте 1945 года в Польше).
Наши войска уже были у стен города Данциг. Шли горячие бои, немец на этом направлении скопил очень много сил. Все дороги были забиты войсками. Здесь был сбит русский аэростат немцами. Шли с боями к Данцигу.
Каховка.
Украинский ветер шумит над полками,
Кивают листвой тополя…
Каховка, Каховка! Ты вновь перед нами –
Родная, святая земля!
Мы шли через горы, леса и долины,
Прошли через гром батарей,
Сквозь смерть мы пробились встречай, Украина,
Своих дорогих сыновей!
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Прошли мы большие пути.
Греми, наша ярость! Вперед, бронепоезд,
На Запад, на Запад лети!
Пожары легли над Каховкой родимой,
Кровава осенняя мгла,
И песни не слышно, и в сердце любимой
Немецкая пуля вошла.
За юность, на землю упавшую рядом,
За Родины славу и честь.
Забудем, товарищи, слово «Пощада»,
Запомним, товарищи, «Месть!»
Под солнцем горячим, под ночью слепою
Прошли мы большие пути.
Греми, наша ярость! Вперед, бронепоезд,
На Запад, на Запад лети!
Польша, город Черск, март 1945года.
(Записано в марте 1945 года в Польше)
Военная сестра
Помню день последнего привала,
Сон бойцов у яркого костра.
Руку мне тогда перевязала
Славная военная сестра.
Теплой нежной лаской окружила,
Подняла ресницы ярких глаз,
Мне о доме что-то говорила,
Чтобы боль немного улеглась.
Не забыть мне тихий и короткий
После боя найденный привал.
Девушку в шинели и пилотке,
Ту, что я сестрою называл.
Сразу вдруг на сердце легче стало,
В эту ночь у яркого костра.
Показалась она мне сестрою,
А сестры ведь нету у меня.
Польша, город Пириц, март 1945 года.
(Записано марте 1945 года в Польше)
После долгих походов нам был дан отдых на несколько недель. Стояли в городе Пириц. Город был сильно разбит, населения было мало. Время наше проходило весело, с друзьями.
Лирическое танго.
Мы с тобой не первый год встречаем,
Много весен улыбалось нам,
Если грустно – вместе мы скучаем,
Радость тоже делим пополам.
Ничего, что ты пришел усталый,
Что на лбу морщинка залегла,
Я тебя, родной мой, ожидала,
Столько слов хороших сберегла…
Пусть дни проходят, спешит за годом год, -
Когда минутка грустная придет,
Я обниму тебя, в глаза тебе взгляну,
Спрошу: "Ты помнишь первую весну,
Наш первый вечер и обрыв к реке,
И чью-то песню где-то вдалеке?"
Мы нежность ночи той с годами не сожгли,
Мы эту песню в сердце сберегли.
И тебя по-прежнему люблю я,
Так люблю, что ты не знаешь сам.
Я тебя немножечко ревную
К совещаньям, книгам и друзьям.
Ты такой, как был, неутомимый,
Лишь виски оделись сединой,
И гордишься ты своей любимой,
И я горжусь сыном и тобой.
Польша, город Берент, март 1945 года.
(Записано в марте 1945 года в Польше)
В этом городе группировалась наша часть, откуда мы продолжали свои боевые действия в марте.
Всё равно война
Вечерело. Солнце закатилось,
Ветер подул слегка.
Прогуляться девка вышла.
Всё равно война.
Повстречала лейтенанта,
Быстро подошла.
Двадцать лет хранила честность,
А теперь – война!
С сильным трепетом и гневом,
Говорит она.
Подойди ко мне поближе,
Всё равно война.
Лейтенант не растерялся ,
Девка хороша.
Ничего я не теряю -
Всё равно война".
Посмотрел на грудь, подумал
Грудь её полна.
Не теряйся, ты военный,
Всё равно война.
И пошёл он с ней до дому,
Ночь темным темна.
На колени она села,
Всё равно война.
Всё сидели, целовались.
Он щупал без конца.
Ей понравилось, смеялась,
Всё равно война.
Жарко стало, распахнулась,
Платьице сняла,
Что стесняться, нас не видно –
Всё равно война".
И по просьбе лейтенанта
Всё с себя сняла.
И в кровать легли, обнялись,
Всё равно война.
Ну а что мужчине надо,
Раз легла сама.
Переспать одну, две ночки,
Всё равно война.
Но она сперва не смело,
А потом сполна
И всю ночь кровать скрипела –
Всё равно война".
На кровати лежали обнявшись,
Лейтенанту вспомнилась жена.
Не ругай меня, родная,
Всё равно война.
Эх! Военные ребята,
Не теряйте время зря.
Нажимай на все педали,
Всё равно война.
Не ругайтесь за измену,
Жизнь для всех одна.
За поступки все большие
Спишет нам война.
Польша, город Тухель, март 1945 года.
(Записано в марте 1945 года в Польше)
В этом городе ночевали, перед вступлением на город Черск. В одном переулке поставили машину и постучали в дверь дома. Дверь открылась, и вышел пузатый немец. Его, конечно, убрали и заняли комнату на третьем этаже, спали на перинах. Утром отъехали к Черску. Было ещё полно приключений.
Только на фронте.
Кто сказал, что надо бросить
Песни на войне?
После боя сердце просит
Музыки вдвойне!
Нынче – у нас передышка,
Завтра вернёмся к боям,
Что же твой голос не слышно,
Друг наш, походный баян?
Кто сказал, что сердце гасит
Свой огонь в бою?
Воин всех вернее любит
Милую свою!
Только на фронте узнаешь
Лучшие чувства свои,
Только на фронте измеришь
Силу и крепость любви!
Кто придумал, что грубеют
На войне сердца?
Только здесь хранить умеют
Дружбу до конца!
В битве за дружбу свою боевую
Смело колотим врага.
Ни расколоть, ни нарушить
Дружбы военной нельзя!
Кто сказал, что надо бросить
Песню на войне?
После боя сердце просит
Музыки вдвойне!
Пой, наш любимый братишка.
Наш неразлучный баян!
Нынче – у нас передышка,
Завтра – вернёмся к боям.
Польша, город Банн, март 1945 год.
(Записано в марте 1945 года)
Передышка перед форсированием реки Одер.
Ермак.
Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали,
И беспрерывно гром гремел,
И ветры в дебрях бушевали…
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.
Товарищи его трудов,
Побед и громозвучной славы
Среди раскинутых шатров
Беспечно спали близ дубравы.
"О спите, спите, – мнил герой, -
Друзья, под бурею ревущей!
С рассветом глас раздастся мой,
На славу иль на смерть зовущий.
Вам нужен отдых; сладкий сон
И в бурю храбрых успокоит;
В мечтах напомнит славу он
И силы ратников удвоит.
Кто жизни не щадил своей,
В разбоях злато добывая,
Тот думать будет ли о ней,
За Русь родную погибая?"
Страшась вступить с героем в бой,
Кучум к шатрам, как тать презренный,
Прокрался тайною тропой,
Татар толпами окруженный.
Мечи сверкнули в их руках,
И окровавилась долина,
И пала грозная в боях,
Не обнажив мечей, дружина.
Ермак воспрянул ото сна
И, гибель зря, стремится в волны,
Душа отвагою полна…
Но далеко от брега челны.
Иртыш волнуется сильней…
Ермак все силы напрягает
И мощною рукой своей
Валы седые рассекает…
Ревела буря… Вдруг луной
Иртыш шипящий осребрился,
И труп, извергнутый волной,
В броне медяной озарился.
Носились тучи, дождь шумел,
И молнии его сверкали,
И гром вдали еще гремел,
И ветры в дебрях бушевали…
Польша, река Одер, апрель 1945 года.
(Записано в апреле 1945 года)
Большой героизм проявили русские воины при форсировании реки Одер. Немцы сильно укрепили свой берег. Берег сильный, к тому же мокрый. Несмотря на усилия немцев, они были отброшены к Берлину и всё отступали с боями.
Жизнь русского народа в лагере военнопленных.
Мы живём не вдали от Берлина,
Островок, окружённый водой.
В нём лежит небольшая равнина
И концлагерь с эллектростеной.
Тридцать два деревянных барака,
Бункер, кухня, ревир и бестрит.
Наши девушки холодны, голы,
Хоть март месяц холодный стоит.
На дворе ночь, а нас поднимают,
Пьём пол литра горячей воды.
А потом на апель выгоняют,
На апелях мы долго стоим.
Тридцать раз на работу считают,
Тридцать раз по пятёркам стоим.
Слышим голос мы скальской чудесный
И гурьбой на работу бежим.
Мы работы такой не боимся,
Но и работать на вас не хотим.
На работе поём, веселимся,
А в душе, в сердце горе таим.
А теперь плачут братья и сёстры,
Плачет родная мать и отец.
Но на фронте бои очень остры,
Нашим мукам приходит конец.
Ничего, дорогие подруги,
Выше головы, пойте смелей!
Ещё две, три большие потуги,
Прилетит дорогой соловей.
Он откроет нам двери за браму,
Сымет платье в полоску с плечей.
Успокоит сердечные раны,
Вытрет слёзы с усталых очей.
Ничего, дорогие подруги,
Будьте русскими всюду, везде.
Скоро лагерь оставим мы, скоро.
Скоро будем на русской земле.
Польша, город Данциг, апреля 1945 года.
(Записано в апреле 1945 года в городе Данциг)
Эту песню спела нам одна освобождённая девушка из лагеря, который располагался в городе. На автозаводе мы освободили своих людей. Они нам много рассказали о зверстве сволочей немцев. Одна прекрасная исхудавшая девушка, среднего роста, лет 18-ти спела нам жалобно песню. От этого голоса у многих товарищей упали слёзы на раскалённую землю. Сжав крепко кулаки, мы двинулись дальше в город гнать немцев, попрощавшись и отблагодарив эту девушку.
Кочегар
Раскинулось море широко
И волны бушуют вдали
Товарищ мы едем далёко,
Подальше от нашей земли.
Не слышно на палубе песен,
Лишь славное море шумит,
А берег суров и так тесен –
Как вспомнишь, так сердце болит.
На палубе восемь пробило,
Товарища надо сменять.
Едва он по трапу спустился
Механик кричит: «Шевелись!»
«Товарищ, я вахты не в силах стоять, —
Сказал кочегар кочегару, —
Огни в моих топках давно не горят;
В котлах не сдержать мне уж пару».
Пойди, заяви то, что я заболел,
И вахту, не кончив, бросаю,
Весь потом истек, от жары изнемог,
Работать нет сил – умираю».
Товарищ ушел… Он лопату схватил,
Собравши последние силы,
Дверь топки привычным толчком отворил,
И пламя его озарило:
Лицо его, плечи, открытую грудь
И пот, с них струившийся градом –
О, если бы мог, кто туда заглянуть,
Назвал кочегарку бы адом!
Котлы паровые зловеще шумят,
От силы паров содрогаясь,
Как тысячи змей пары же шипят,
Из труб кое-где пробиваясь.
Напрасно старушка ждет сына домой;
Ей скажут, она зарыдает…
А волны бегут от винта за кормой,
И след их вдали пропадает.
Польша, город Данциг, апрель 1945 года.
(Записано в апреле 1945 года в городе Данциг)
Бухта города Данциг. Море.
На берегу был захвачен спиртзавод, и спирт тёк ручьями по улицам. Улицы были залиты спиртом. Ещё баки стояли не взорванные, и в них был спирт около 70-ти тонн. Я был поставлен для охраны с десятью бойцами. Много я провёл там трудных минут. Солдаты не давали покоя. 30 тонн раздал бойцам и офицерам, освобождавшим вместе город Данциг.
Морская артиллерия противника сильно обстреливала бухту. Спасались в подвале. Корабли противника с моря обстреливали из тяжёлых орудий.
Сдали спиртзавод приехавшей комендатуре, а сами взяли три литра спирта, закуски и пошли в город Данциг в свою часть. Друг еле держался на ногах, я ему помогал идти, и в таком виде мы дошли до своей роты. Бутылку по дороге разбили. Всё обошлось благополучно.
На жерновой скале.
На жерновой скале, против яркой луны
Мы там поздней порою сидели.
А в саду соловей, громко песни там пел,
Листья весело тихо шумели.
Прижимаясь ко мне, говорила она,
На плечо мне головку склонила.
И всё стихло, в саду только пел соловей,
Липы тихо ветвями шумели.
Постарайся забыть, поскорее меня
Так устами бессвязно шептала.
Не щадила болезнь красоты молодой
Умерла ведь моя дорогая.
Полюбил я её, боже мой, горячо
Но судьба беспощадная, злая.
Помертвели цветы, закатились глаза,
Навсегда она с миром простилась.
Так хотелось любить, целовать горячо,
Но она от меня удалилась.
Вот уж лето прошло, скоро будет зима,
На скале я сижу одиноко.
Не поёт соловей громко песню свою,
Улетел он отсюда далёко.
Польша, город Данциг, апрель 1945 года.
(Записано в апреле 1945 года)
Берег Балтийского моря. Скала, волны бегут, рассекаясь о скалу, омывая её своими водами.
Данциг. Быстро мы подъехали на полуторке к маслозаводу, чтобы набрать масла. Я слез с машины и отошёл к окну. Вдруг снаряд разорвался с воем возле машины, по ту сторону от меня. Я, прижавшись к земле, лежал, затем подхватился и как угорелый скрылся в блиндаж. Обстрел был сильный, минут 20-ть. Когда кончился обстрел немцев с моря, я вышел из блиндажа. Мотор машины вышвырнуло в сторону, шофёра тоже, но он остался жив. Друга Мошкина тяжело ранило, и легко ранило двух солдат. Мне только порвало комбинезон.
По Чуйскому тракту
Расскажу про тот край, где бушует
Где дороги заносят снега.
Там алтайские ветры бушуют
И шоферская жизнь нелегка.
Есть по Чуйскому тракту дорога,
Ездит много по ней шоферов.
Был там самый отчаянный шофер,
Звали Колька его Снегирёв.
Он машину трёхтонную АМО,
Как родную сестрёнку, любил.
Чуйский тракт до монгольской границы
Он на АМО своей изучил.
А на "форде" работала Зоя,
И так часто над Чуей-рекой
«Форд" зелёный и грузная АМО
Мимо Коли промчится стрелой.
И любил крепко Коля Зою,
Где бы, как, когда бы была,
По ухабам и пыльным дорогам
Форд зелёный глазами искал.
И однажды он Зое признался,
Ну а Зоя суровой была:
Посмотрела на Кольку с улыбкой
И по "форду" рукой провела.
И ответила Зоя сурово:
Вот, что думаю, Колечка, я:
Если АМО мой "форд" перегонит,
Значит, Зоечка будет твоя".
Как-то раз из далёкого Бийска
Возвращался наш Колька домой.
Форд зелёный, весёлая Зоя
Рядом с АМО промчался стрелой.
Вздрогнул Колька, и сердце заныло -
Вспомнил Колька её разговор.
И рванулась тут следом машина,
И запел свою песню мотор.
Шла дорога, обрыв под увалом,
А под камнем шуршала вода.
Шла машина могучим порывом
Под штурвалом пристала рука.
Тут машина, трёхтонная АМО,
Вбок рванулась, с обрыва сошла
И в волнах серебрящейся Чуи
Вместе с Колей конец свой нашла.
И теперь уже больше не мчится
"Форд" знакомый над Чуей-рекой.
А плетётся он как-то уныло,
И штурвал уж дрожит под рукой.
И на память лихому шоферу,
Что боязни и страха не знал,
На могилу положили фару
И от АМО разбитый штурвал.
Польша, город Штадгард, апрель 1945 год.
(Записано в апреле 1945 года в городе Штадгард)
Вcтаёт заря на небосклоне
Встает заря на небосклоне,
С зарей встает наш батальон.
Механик чем-то недоволен,
В ремонт машины погружен.
Башнер с стрелком таскал снаряды,
В укладку бережно их клал,
А командир смотрел приборы,
«Живей!» – механику сказал.
Сигнал был дан, ракета взвилась,
Дана команда: «Заводи!»
Моторы с ревом встрепенулись,
По полю танки понеслись.
Куда, куда, танкист, стремишься,
Куда ты держишь верный путь?
Или с термиткой повстречаться,
Или на минах отдохнуть!
А я термитки не боюся,
И мина тоже не страшна.
Нам дан приказ: «Вперёд, на запад,
Громить проклятого врага!»
Мотор заглох в моей машине,
Осколки сыплются на грудь.
Прощай подруга молодая
И обо мне ты позабудь.
Машина пламенем пылает
И башню лижут языки.
Судьбы я вызов принимаю
С ее пожатием руки.
Прощай подруга дорогая,
И ты, братишка, КВ мой,
Тебя я больше не увижу:
Лежу с разбитой головой.
Польша, город Штадгард, апрель 1945 года.
(Записано в апреле 1945 года, в городе Штатгард)
Я не вернусь.
Я не вернусь, душа дрожит от боли,
Я страсти призраком, поверь, не обманусь…
Достойным быть мне хватит силы воли,
О! Не зови меня, я не вернусь.
В чужом краю, ко всем страстям холодный,
Страдальцем дни скорей влачить решусь.
Оковы прочь, хочу я быть свободным.
Да, да поверь, к тебе я не вернусь.
Оковы прочь, я быть хочу свободным.
Ведь я ушел, тебя не проклиная,
А сделать зла тебе не соглашусь.
Покоя ждет душа моя больная.
О, пощади…, к тебе я не вернусь.
Германия, город Иоахимсталь, апрель 1945 года.
(Записано в апреле 1945 года в Германии).
Уже мы дошли до имения, где жил и выпускал приказы в свет, в войну Геринг. Он окапался крепко. Имение его располагалось в лесу вдали от городов. Вокруг только неподалёку располагались деревни. У него была охрана 300 солдат. Шоссейная дорога подходила к крыльцу его палаты. Очень много было у него шампанского вина, которое мы, конечно, не оставили. Рядом было озеро.
Письмо русской девушки, попавшей в Германию в лагерь заключённых, родным.
Из германского местного края
Шлю тебе, моя мама привет.
Как живёшь, моя дорогая,
Напиши мне скорее ответ.
Здесь живу я бесправно на каторге
В четырёх закопченных стенах.
Здесь пройдут мои дни, лето жаркое,
И пройдёт здесь холодна зима.
На работу нас водят с конвоем
И работаем мы за двоих.
А свободное время проводим
За рассказами грустных девиц.
Мы как птицы стремимся на волю,
Но решетки здесь слишком крепки.
Вокруг нас все железны заборы
На проходах железны замки.
Германия, город Ангермюнде, май 1945 года.
(Записано в мае 1945 года в городе Ангермюнде).
Разлука.
В жаркую летнюю пору
Мы повстречались с тобой.
Ты говорила мне, что вечно любишь,
И для меня стала родной.
Для тебя я таить не мог.
Сказал: «Люблю я тебя».
Вдруг торопливо ты обнимаешь,
Крепко целуешь меня.
Ссорились мы очень редко,
Ссоры были у нас любя.
С гордым сердцем я говорил,
Чтобы забыла ты меня.
Чтобы забыла, говорил
Гордость давила мне грудь.
Сердце болело, ждало ответа,
А что если скажешь: – Забудь!
Но ты мне сказал, что не забудешь,
Ты продолжал убеждать,
Что вечно любить будешь,
И не забудешь милый, желанный родной.
Счастье было не долго,
Расстаться нам пришла пора.
Ты – за решёткой, а я за другою.
Встретить друг друга нельзя.
Так наша жизнь протекала,
Но мы продолжили любить.
Зная, что время настанет,
Счастливо мы будем жить.
Германия, город Темплин, май 1945 года.
(Записано в мае 1945 года, в городе Темплин)
Утречком рано 9-го мая 1945 года послышался салют из всех родов оружия. Я не понял в чём дело, но вскоре мне донесли, что кончилась война, немцы капитулировали. Эх! Какая была радость у всех у нас! Не знали куда деваться от радости. Я запряг бричку и вместе с кучером и двумя солдатами поехали в лес в имение Геринга за шампанским. Мы удачно наложили полную бричку шампанского, которое было зарыто у озера. С радостью и песнями прискакали в своё общежитие. И там дали такого гопака, что аж всем чертям стало тошно. Были друзья постарше меня. День и не увидели, как прошёл быстро.
У меня было подсобное хозяйство: около 900 голов коров и около 100 человек ребят и девчат рабочих. Жили хорошо, было 20 лошадей, пара выездных, я раскатывался, как фраер. Озеро было рядом, где на лодке ловили рыбу.
В этом озере было много утопленных немецких солдат и офицеров, а так же мирных жителей, которые боясь приближения русских, шли топиться семьями.
Май.
От душистого запаха мая
Пробудились весна и цветы.
И на память тебе, дорогая,
Я хочу написать о любви.
Это ландыши всё виноваты.
Белых ландышей целый букет.
Хорошо погулять нам с тобою,
На рассвете 17-ти лет.
Как и всех в этот ласковый месяц
Манит тёплый и солнечный край.
Ведь для нас же с тобой этот месяц
Май любимый, фиалковый май.
Ведь для нас же с тобой зазвенела
Соловьиная песенка вновь.
Ну, бросай говорить всё о деле,
Не пора ли сказать про любовь.
Нам с тобою вообще по 17,
Наша жизнь, как жемчужная нить.
Коль не нам, так кому же смеяться,
Коль не нам, так кому же любить.
Германия, город Фридрихсфальде, 9-го мая 1945 года.
(Записано 9-го мая в городе Фридрихсфальде).
Празднование Победы над Германией
Не забыли мы Суворовский наказ
Нет нигде непроходимых никаких дорог,
По которым русский наш солдат пройти не мог.
Вспомним, братцы, как Суворов – генерал
Наших как дедов он вёл на чёртов перевал.
Не забыли мы суворовский наказ,
Сам Суворов не краснел бы из-за нас.
Фронтовой, боевой наш генерал.
Слово бравое он нам бы всем сказал.
И сказали б генералу мы в ответ –
В нашем сердце для пощады места нет.
Пробивая путь железом и огнём,
До Берлина мы до самого дойдём.
Германия, город Берлин, май 1945 года.
(Записано в мае 1945 года в Берлине).
Был у Рейхстага и в центре Берлина. Рейхстаг внутри весь сгорел, был как тёмный подвал. Тысячи имён было написано на его стенах. Каждый старался написать своё имя, и я в том числе.
В плену.
В широких немецких песчаных горах
Бараки большие стояли.
В них тысячи русских, нам ценных солдат
От голода и тифа страдали.
Лежали в бараках в соломе гнилой.
Дышали извёсткой вонючей.
Вокруг тех бараков два ряда стеной
Обмотаны дротом колючим.
А ветер бушует, и вихрем крутя.
Бараки насквозь продувает.
И кто-то в тифозном тяжёлом бреду
Под снежным ковром умирает.
Товарищ мой верный, ко мне подойди,
Покрой мои плечи соломой.
Нет силы, я чувствую, скоро умру
Томительной смертью голодной.
Я вижу, как смерть вот стоит предо мной
Косит страшным глазом и воет.
И сердце сжимает костлявой рукой,
Товарищ, прощайся со мною.
Поверь мне, товарищ, никак не могу,
Без пищи стоять нету мочи.
И тот не дослышал последний приказ,
Как тускнут уж мёртвые очи.
И слышались стоны из тёмных углов
Тифозно больных и голодных.
Лишь только спокойно глядят в потолок
Глаза уже мёртвых, холодных.
Вот щёлкнул замок, и открылася дверь,
И немец пришёл с автоматом
Больных пристрелил он в упор, словно зверь.
Голодных кормил он прикладом.
«Тяни из барака!» – кричит офицер,
Пусть ночь на снегу заночуют.
Шакалы их ночью придут навестить,
Наутро вороны учуют.
Вот утро настало, и солнце взошло,
Дымились фабричные трубы.
Вокруг тех бараков в пушистом снегу
Растерзанные были трупы.
Над трупами вьются вороны,
Щипая кровавыми клювами.
А солнце дрожит, и тускнеют лучи
Над этой фашисткой расправой.
Крупнейшая в мире могила могил
В Германии русских могила.
Не сотни, а тысячи русских солдат
На веки она схоронила.
И пусть же запомнит весь русский народ
Трагичную эту картину .
В душе пусть возложит огромный помин
Всем тем, кто достоин помина.
И тем, кто к немцам в плен попадал
В неравном бою кто был ранен.
На Родину путь им фашист закрывал
Жестокой фашисткой расправой.
Германия, город Фюстенбург, май 1945 года.
(Записано в мае 1945 года в городе Фюстенбург).
В городе Фюстенберге располагался лагерь военнопленных. Там были крематорские печи, в которых сжигали солдат. Ещё остатки костей лежали в раскрытых печах.
Жили в имении Геринга. Первая жена у Геринга была Карин. Когда она умерла, то он это имение назвал Карихсвальде. Много около озера в земле раскопали шампанского. Справили Победу очень крепко. Вспомнили прошлые боевые дни, как проходили от Волги до самого немецкого логова, выгнав их из их имений.
Письмо фронтовика
Здравствуй, молодая незнакомка! Сообщаю, что письмо твоё с презреньем получил, на которое отвечаю тем же, только с переводом на военный язык. Ваш образ, как объект атаки передо мной. Ваше лицо мне кажется, опорным пунктом противника, как после третьей дневной артподготовки. Ваши чёрные волосы напоминают проволочные заграждения в три кола. Ваши рыжие брови кажутся траекторией трассирующего снаряда, который привлекает меня, как знатного стрелка. Глаза ваши, как два станковых пулемёта, способны в одну минуту обстрелять миллионы мужских глаз, ни на минуту не встревоживши моё сердце. Ваши веснушки напоминают мне минное поле, по которому невозможно пройти. Ваш нежный носик, как 120-ти миллиметровый немецкий миномёт, изуродованный противотанковой гранатой, торчит на вашем миловидном лице, как сломанная оглобля походной кухни. Ваша лебединая походка напоминает дохлую нестроевую лошадь. Голос звучит, как несмазанная пулемётная тачанка. И вся ваша фигура кажется мне санитарной повозкой со сломанным передком.
До свидания!
Остаюсь, любящий тебя до гробовой доски. Только с условием, чтобы она тебе вперёд досталась.
Германия, город Карихсфальде, май 1945 года.
(Записано в мае 1945 года в Германии, в городе Карихсфальде)
Письмо фронтовика
Здравствуй, дорогая Аня!
С тех пор, как штыковым ударом вашей красоты и длинным уколом поразило моё сердце в пути моего профиля, я долго не спал, всё время думал о вас. Вы не можете представить, как хочется мне плавно спустить крючок поцелуя в вас, в алые губки. Ваши глаза светят так ясно, как очки моего противогаза на ночных занятиях, освещённые ракетами. Жажда моей любви так велика, как жажда моего желудка к французской булке, во время сухого пайка. Ваш голос можно сравнить с голосом дневального, произносящего звуковую команду: «Приготовиться к обеду», или к отбою. Дорогая Аня, надейтесь, что моя любовь к вам прилетит по азимуту со скоростью пули образца 1930 года. Клянусь вам винтовкой отличного боя и чистой сапёрной лопаткой, что моя любовь верна, как стрельба из винтовки на 25 метров, а тяжела как ранец в походе.
Дорогая Аня, извини, что я ползаю по-пластунски. Дайте возможность окапаться в вашей душе, и занять круговую оборону на долгие годы. Я буду уверен в своей силе и дождусь того момента, что мы с вами по команде «смирно», строевым шагом отправимся в бюро ЗАГСа, чтобы принять присягу на верность друг другу. Тогда я буду иметь возможность несколько раз за ночь броситься а атаку на вашу огневую точку, с целью прорвать прежний край вашей обороны.
Германия, город Цеденик, июнь 1945 года.
(Записано в июне 1945 года в Германии, городе Цеденик.)
Мечты пехотинца
Не дай Бог, я вернусь на гражданку,
Не дай Бог, я в горячке женюсь.
Соберу небывалую пьянку,
И во имя Победы напьюсь.
Буду пить, наливать, наливая,
Чтоб чертям стало тошно в аду.
Пока дети не будут смеяться,
Тыча пальцем, в мою бороду.
Возле дома расчищу площадку,
Понастрою там дзотов, траншей.
Буду утром гонять на зарядку
Всю семью, от жены до детей.
Непременно женюсь на гражданской,
Буду крепко жену я любить.
И во имя всей мощи военной
Заставлять её в дзоте родить.
Непременно привыкнет сын к дзоту,
Непременно он будет боец.
Попадёт непременно в пехоту,
Воевал как в пехоте отец.
А чтоб дети из милого дзота
По соседям не вышли гулять,
Всем на койки наделаю бирки,
Вечерами пойду проверять.
Научу всех носить я обмотки,
По тревоге все будут вставать.
Просто для своего наслажденья
Поднимать ночью разков пять.
Германия, город Витшток, июнь 1945 года.
(Записано в июне 1945 года в городе Витшток).
21 июня.
Время летело незаметно, дни бежали, как горная река. Уже настал июнь 1945 года. Наши войска уже давно прекратили военные действия. Мы приступили к новой войне, экономической, разоружением Германии. Теперь часто думаю о мирной жизни. Я отвык от спокойной жизни, и долго мечтал о мирной жизни с семейством. В Винштоке я встретился со своими земляками, которые принесли мне привет от моей родной земли, от Брянщины, от города Клинцов. Они рассказали мне о зверствах немцев, что они уничтожили много мирного населения, и много брали заложников, при каком либо случае. Мехедов Кузьма Тимофеевич был в числе заложников. Враг уничтожил все культурные предприятия, фабрики и заводы. В городе Клинцах уничтожил четыре ткацких комбината.
Рядовой солдат
Что ты смотришь в глаза мне с презреньем,
И брезгливо ты вертишь лицо.
Разве я совершил преступленье,
Или ты презираешь бойцов.
Почему ты при встрече с солдатом
Так застенчиво держишь себя.
Будто он пред тобою виновен,
Или он недостоин тебя.
Не любви от тебя ему надо,
А простой и горячий привет.
Для него будет лучшая радость,
Если ты улыбнёшься в ответ.
Не смотри, что он ходит в обмотках,
И от солнечных летних лучей
Побелела и смялась пилотка
От тревожных ночей.
В зимний холод , под солнечным зноем,
Всюду тяжесть несёт рядовой.
Это он, а не ты строил доты,
Это он, а не ты ходил в бой.
Брось ты думать, что нет тебя краше,
Сбрось с себя эту вредную мысль.
Там, в тылу сердца девушек наших
Лучше в несколько раз тебя есть.
Всё равно с ними ты не сравнишься,
И напрасно нос к верху дерёшь.
Пред солдатом ты глупо гордишься,
Всё – равно ты своё не возьмёшь.
За великое дело Отчизны
Он дерётся с оружьем в руках.
Он решает судьбу твоей жизни,
Твоё счастье в солдатских руках.
Так не можешь же ты с ним сравниться,
Здесь на фронте гордишься собой.
А вернёшься домой и случится
Поворот в жизни резкий с тобой.
И тот прежний солдат тебе вспомнит,
Как вела с ним ты, курва, себя.
И с ещё большим презреньем ответит
На презренье ему от тебя.
Германия, город Витшток, июнь 1945 года.
(Записано в июне 1945 года в Германии, в городе Витшток)
Стояли со своей ротой в городе Витшток на текстильной фабрике. Демонтировали её. Жили со своим другом в одной комнате. У нас был связной старичок. Жили весело, ходили на речку, на поля, в сады за яблоками и вишнями. Были земляки из города Клинцы, рассказали мне о жизни в Брянщине и об оккупации нашей земли немцами.