Что случилось в тот день, я позднее узнала от Гриши. Остаток ночи он просидел на лестнице. Утром они встретились, и он уговорил ее пойти к нему. Лера осталась у него до следующего дня. Они рассказали друг другу ужасно много. Лера также сообщила, что вчера вернулась рано, поскольку директор отменил из боязни ее концерт; афишу тоже сняли. Когда она уже уходила, подошел какой-то человек и вручил ей записку следующего содержания: «Лера, узнал о тебе из афиши. Будь обязательно послезавтра там-то и тогда-то. Умоляю. Твой Боря».
– Ты пойдешь? – спросил Гриша.
– Нет, это все в прошлом, – ответила Лера.
Но утром послезавтрашнего дня вдруг сказала, что ей нужно выйти по делам. Он не хотел ее отпускать, но Лера его убедила, что это совсем ненадолго. Поцеловав его, она вышла. Где-то минут через пять Гриша начал сходить с ума – он точно знал: она не вернется. Прошел час. Потом день…
Я узнала через неделю, что Гриша в клинике: у него тяжелый нервный срыв. Перед этим он получил записку: «Люблю. Прощай. Будущего нет».
Через месяц Гришу выписали. Я ходила к нему в больницу, но потом мы перестали встречаться. Лера, разбив три судьбы, не пустила меня на свой путь, не увлекла обманным благополучием обольстительного создания, которое легко всего добивается.
Я осталась на гордом пути одинокого труженика. В дальнейшем я интересовалась судьбой цыганской певицы Валерии Корецкой. Встретившись с Борей, она разделила его судьбу. Он сидел, потом жил на поселении. Там они поженились. Но Валерия вскоре умерла – от какого-то легочного заболевания, как и ее отец.
Дочь Гриши зовут Лера. Его жена находилась целиком под его влиянием и безропотно согласилась на это имя.
Моя жизнь дальше проходила так. Я замкнулась в своем одиночестве и в одиночестве же зализывала свои раны. После университета сначала работала в Музее искусства народов Востока. Это стало для меня откровением. Я гораздо раньше, чем это вошло в моду, увлеклась восточной философией, в частности индийской и китайской, историей и философией восточного искусства. Защитила диссертации. Сначала кандидатскую, потом, в 35 лет, и докторскую. Тоже по философским проблемам китайского и индийского искусства. У меня много монографий, я преподаю в Университете, время от времени меня даже отпускают на международные конференции. Замуж я вышла в 28 лет за своего коллегу искусствоведа. Я к нему всерьез не относилась: в свои тридцать он был совершенным ребенком, не знающим жизни, хотя и чрезвычайно одаренным и эрудированным ученым. Теперь он тоже доктор наук, член-корреспондент Академии наук и прочая, и прочая, и прочая. Мы с ним, что называется, дружили. Он вел со мной бесконечные умные разговоры и меня полюбил за «ум». Я про себя потешалась над ним, хотя и относилась к нему хорошо. Он совершенно не умел обращаться с девушками и вел бы свои умные разговоры до Мафусаиловой бороды, если бы я его не подтолкнула. Как-то я «случайно» поскользнулась, оказалась у него в объятиях, «случайно» его поцеловала, и он тогда что-то пробормотал насчет любви и свадьбы. Я не любила его, но мне было 28 лет, и я хотела замуж. Любить кого-либо я тогда совсем не хотела.
У нас родился сын. Мы назвали его Гришей. Жизнь текла спокойно в нашей совместной «духовной жизни» и в моей хозяйственной. Я не роптала. Я была к этому готова.
А муж мой постепенно взрослел. Прошло 12 лет со времени нашей свадьбы, и он достаточно повзрослел, чтобы влюбиться в некую ловкую барышню, лет двадцати семи, его аспирантку. Нельзя сказать, что я не была уязвлена, но особых страданий не испытывала. Мы разошлись довольно мирно. Сын остался со мной. Лет через пять мой муж снова развелся. Новой жене он был нужен только как ступенька в ее дальнейшей карьере. Теперь она жена модного кинорежиссера с кучей денег. Зато мой бывший муж сейчас уже вполне себе взрослый, разбирающийся в жизни, хотя и несколько замкнутый человек. Ко мне он питает добрые, а в последнее время даже слишком добрые, чувства.
Я же после развода вдруг вспомнила, что я женщина. Боль моя к тому времени почти прошла, я уже не топила ее с такой яростью в занятиях наукой. Я вдруг стала легкомысленной. Внешне я хорошо сохранилась, и общественное положение «докториссы» наук тоже кое-кого привлекает. У меня образовалось много поклонников, частично я их находила сама. В общем, я весело провела свои последние семь лет, что восполнило недостаток мужского внимания в молодости. И вот теперь, после вчерашней встречи, этот угар последних лет вдруг схлынул. Я вспомнила свою любовь к Грише, свою любовь к Лере, их любовь.
Лера, Лера! Разве ты была права? Ты погубила себя, чтобы я была счастливее, чем ты. Разве для такой судьбы ты меня спасала? Что важнее: наши довольно призрачные труды или столь же быстролетное очарование и счастье влюбленности?
Лера, Лера! Никого я так не любила, как тебя, даже Гришу, даже сына я так не люблю. Лера, ответь: «Что там, что там, впереди?»
Глава 2. История вторая (семидесятые – восьмидесятые годы). Соня
Если разобраться, то таких девушек, как Соня, могло быть довольно много в среде университетской молодежи Москвы 70-х годов. Тогда, если кто-то хотел, чтобы его уважали люди, которых уважал он, совершенно необходимо было быть весьма критично настроенным по отношению к советской власти, иметь широкие культурные интересы и, в обязательном порядке, ходить в походы и петь бардовские песни под гитару. Более редким представлялось, что Соня после окончания известной московской математической школы училась на механико-математическом факультете МГУ в лучшие годы его существования. Правда, училась она там не потому, что действительно была математически одаренной девушкой, а потому, что тогда именно лучшие математические школы собирали интеллектуальную элиту московских школьников и являлись отдушиной для свободомыслящих учителей, уже сильно придавленных после хрущевской оттепели. Языковые специализированные школы тоже давали неплохое образование, но были слишком «блатными», то есть значительную часть школьников в них составляли дети всевозможных начальников, и атмосфера в них была совершенно другая. В математические же поступали, пройдя серьезный и справедливый конкурс.
В школе, где училась Соня, гуманитарные предметы преподавали не менее серьезно, чем математику и физику, и быть широко образованным человеком считалось делом чести. Дети попадали туда в возрасте 13–14 лет, то есть в самый ответственный для формирования личности момент, и для многих обучение в этой школе стало одним из основных и определяющих событий жизни. То, что открывалось там бывшим мало осведомленным школьникам, ошеломляло их. Далеко не во всех семьях, даже очень культурных, обсуждали события недавней советской истории, связанные со сталинскими репрессиями. В школе же об этом с ними прямо говорили учителя. Лишь совсем недавно в курс литературы был возвращен Достоевский, а там уже вовсю обсуждали поэтов серебряного века русской литературы, и на каком уровне!
Для Сони все это оказалось ошеломляющим. В школу она попала практически случайно, а можно сказать, и по велению свыше. Только за год до ее поступления их семья переехала в Москву. Соня и не догадывалась тогда, сколь драматические обстоятельства жизни ее родителей стали тому причиной. Родители в течение почти 15 лет добивались возвращения московской прописки ее отцу: тот лишился ее после войны. Отец на фронте в возрасте 23 лет попал в одно из печально знаменитых окружений. Там, испытав все ужасы голода и бомбежек, оказался в плену у немцев, отработал в немецком трудовом лагере до окончания войны, а затем, как и большинство бывших советских военнопленных, был репрессирован и отправлен в один из северных советских лагерей. В нем и на поселении он провел около десяти лет, а позже, лишенный возможности жить в Москве, где у него оставались родители, остался работать в том регионе. К родителям в Москву он приезжал в отпуск, там познакомился с Сониной матерью, которая, как настоящая жена декабриста, не испугалась поехать с ним жить на Север. Им помогло то, что и отец Сони, и мать имели образование, связанное с геологоразведкой и геофизикой. В те времена и геологоразведка, и добыча полезных ископаемых, особенно нефти и газа, переживали бум, а тех местах, где они жили, являлись основными сферами деятельности населения.
После XX съезда отец Сони много лет добивался возврата московской прописки и реабилитации, но так и не добился. Свидетелей и материалов, которые могли бы ему помочь, не осталось. А обвинение было серьезным, основанным на доносе о сотрудничестве с немцами. Отец хорошо знал немецкий язык, в лагере ему часто приходилось выступать посредником между лагерным начальством и заключенными. Московскую прописку ему все-таки вернули в самом начале семидесятых, во время смертельной болезни деда, на условиях постройки кооперативной квартиры. Сонины родители много лет проработали на Севере и имели северные надбавки, поэтому смогли это осуществить. И вот они в Москве! А через некоторое время поступили на работу в известную московскую геофизическую организацию. И надо же, один из ее сотрудников рассказал отцу о той самой, замечательной, московской школе: там учились его дети. Сонин отец загорелся идеей отправить туда Соню. А надо заметить, он всю свою жизнь жалел, что не стал математиком. Когда-то, школьником, делал серьезные математические успехи, собирался поступать на мехмат, но в последний момент его отговорили. И вот, может быть, Соня осуществит его мечту.
Соня всегда была отличницей, учеба давалась ей довольно легко, и тогда ей в принципе было все равно, чему учиться. Она не сопротивлялась – пошла в подготовительный математический кружок при школе и при довольно большой помощи со стороны отца в решении задач поступила туда через год.
В первый год обучения в новой школе Соне было невероятно трудно. И не столько потому, что постоянно требовалось решать очень много сложных задач, сколько потому, что все ее детские взгляды на жизнь потерпели сокрушительное поражение. До того момента ей казалось, что она живет в самой замечательной и свободной стране в мире: так ей внушали сначала в начальной школе, когда была октябренком, потом в средней, когда стала пионеркой. А на самом деле, как рассказывали ее гораздо более умные и развитые подруги и учителя (на уроках истории и литературы), она живет в стране, где совсем недавно в массовом порядке уничтожали людей, не издавали замечательных поэтов и писателей и проводили политику государственного антисемитизма (кто такие евреи, она узнала незадолго до этого). Жизнь перевернулась. Из жизнерадостной и веселой девчонки она превратилась в хмурого и замкнутого подростка. Когда Соня пыталась родителям излагать свои новые взгляды на жизнь, это вызывало у них страшное возмущение. Несмотря на свою драматическую историю, они, особенно отец, считали, что СССР – замечательная страна, а критическое отношение к ней – результат западной пропаганды. Взросление Сони было мучительным, но, поскольку она была наделена настоящим самостоятельным умом, все в ее голове постепенно встало на свои места. И аргументы родителей оказались менее убедительными, чем те новые знания, которые она приобрела. Единственно, что она по-прежнему производила впечатление и действительно была очень замкнутым человеком – свободно общаться могла только в очень узком кругу своих подруг. Очень сложным было и ее отношение к любви. Она и ее подруги довольно долго считали, что это чувство непочтенное, что оно удел глупых и неинтеллектуальных девиц. А они, конечно, ну никогда не выйдут замуж.
К моменту поступления на мехмат Соня была абсолютно убеждена, что действительно очень хочет заниматься математикой. Ее, в общем, средние математические способности, оказались очень хорошо развиты и натренированы решением множества трудных задач, она успешно закончила школу, и в тот момент можно было действительно подумать, что математика – дело ее жизни. Впрочем, тогда эту ошибку совершало огромное количество выпускников. Математическое образование было очень престижным. И почти все самые умные школьники поступали либо в математические, либо в физические вузы. Внимательный сторонний наблюдатель мог бы, конечно, подсказать, что ей надо было бы поступать или на исторический факультет, или на философский (правда, какая тогда была философия – только марксистско-ленинская) либо обучаться чему-то на стыке математики и гуманитарных наук. Но такового наблюдателя не обнаружилось.
В Сониной группе училось шесть девушек и 18 (!) ребят. Ого-го-го – подумали бы некоторые продвинутые барышни: есть где разгуляться. Но никаких подобных мыслей в Сониной голове не возникало. Конечно, она оценила на подсознательном уровне всех мужских персонажей своей группы. Но практически ни один из них не прошел тест. Большинство не обладало той степенью глубины и интеллектуальности, которая бы вызвала у нее интерес. Была некоторая специфическая подгруппа очень одаренных математически (и не только) юношей, тоже из хороших московских математических школ, но, видимо, не подходящих ей по каким-то другим параметрам, была подгруппа одаренных провинциалов из Колмогоровского интерната, но чего-то в них ей тогда не хватало (рафинированности что ли). В общем, никто не удостоился ее подсознательного одобрения, а значит, и последующего особого внимания – за одним исключением. Это был юноша из одной, тоже известной, математической школы, он не входил в вышеупомянутую специфическую подгруппу, но учился хорошо. Отличался повышенной замкнутостью, молчаливостью и незаурядной внешней красотой. Это обстоятельство Соня, правда, тогда совершенно не осознавала. Ее, видимо, заинтересовал особенный, направленный куда-то в себя, взгляд этого мальчика. Что самое удивительное, она его тоже, кажется, заинтересовала. По крайней мере, они довольно часто встречались взглядами, и взгляды эти были не случайны. Но так как оба тогда были исключительно «людьми в себе», кроме случайных слов, произнесенных по поводу расписания или чего-то подобного, связанного с обучением, они и не подумали сказать друг другу хотя бы слово, а тем более как-то попытаться поближе познакомиться.
Можно подумать, судя по требовательности моей героини, что была она записной красоткой, пользующейся большим успехом у мальчиков; ничего подобного. Внешность Сони нельзя было назвать красивой, но эта внешность была оригинальной. Соня вызывала интерес к себе не за счет правильности черт лица, а потому, что в ней чувствовалась незаурядная личность. Успехом у молодых людей она тоже не пользовалась: была замкнута, недоступна и слишком серьезна. Но внимание к себе привлекала.