В гостинице он узнал номер и серию его водительских прав, и место жительства. Он скопировал заполненную Хабблом анкету. Ну, а если права и анкета липовые? Если все это – полная лажа? Что тогда?
Он с досадой воткнул «бычок» в гору недокуренный сигарет.
– Хэлло, Рэй, – бросила ему приветствие Тина, высокая мулатка. – Ну как?
– Полный ступор, – он мрачно осклабился.
Тина ему нравилась. Ей шла полицейская форма. Ему нравилось ее ладное мускулистое тело. Ему нравилось спать с ней. Правда, это получалось редко и спонтанно, когда подворачивался случай и когда у Тины был настрой. Она спала со всеми в их полицейском управлении, и делала это вдохновенно и мастерски, в постели она выкладывалась точно так же, как и на тренировках, видимо по-другому не могла. Она почти не делала разницы между сексом и тренингом, ибо все это было просто формой существования Тины. Так уж она устроена, тут ничего не поделаешь – думал Рэй и принимал ее такой, какая она есть. Однажды он предложил ей выйти за него, но Тина отказалась. У нее были большие «коровьи» глаза, нос казался несколько широковатым, но это не портило ее а, наоборот, придавало шарма. А главное – губы, огромные, влажные, слишком чувственные для полицейской особы. Эти губы сводили его с ума.
Бэкстон с трудом заставил себя не сопровождать взглядом каждое ее движение. Он прикрыл глаза, и снова всплыла в памяти большая круглая кровать, он, и Тина на нем верхом, ее гибкое крепкое тело с шоколадным отливом, покрытое испариной. Она похожа на взмыленную лошадку во время скачек, ее влажная мягкая нежность туго сжимает его мужское естество и пульсирует вверх-вниз, и внутри него поднимается волна оргазма…
Тина достала «Дело» и села напротив него, листая папку.
– Ну что за фигня, в чем дело? – она оторвала от страниц глаза и строго посмотрела на него. – Подозреваемый исчез, и все? По базе данных-то, надеюсь, «пробили»?
– Ну не идиоты же. Конечно. Только это ничего не дало. Может, документы липовые, а лицо изменил, сделал грим.
Она глядела прямо ему в глаза, все больше хмурясь.
– В участке никого, все поразбежались, а кто работать будет? Рэй, ведь ты ведешь это дело, вот скажи тогда, что…
– Тина, не напрягайся, лопнешь, – прервал ее Бэкстон. – Что за рвение, ты что завелась с утра? Что за настрой? Подозреваемый пропал, ну ищем, скоро отыщем. Пока установили слежку за русской парочкой. Сдается мне, что они как-то связаны с Хабблом.
– А в федеральный розыск подали?
В это время за дверями послышался грохот, вопли, ругань. Тина встала, захлопнула папку, подошла и открыла дверь.
– Что происходит? – спросила низким грудным голосом.
– Двух наркоманов, уф-ф. Хреновы придурки… Ошивались возле отеля, – отозвались, тяжело дыша, парни в штатском.
Они заломили за спину руки двум тощим длинноволосым типам, и волокли их по коридору, а те матерились во всю глотку и упирались. Один из пойманных был метис с обрывком каната, замотанным вокруг кудлатой головы, другой по виду американец.
– Допросите их, может, видали Хаббла, покажите фотку, – сказал Рэй скучным голосом, встал и подошел к окну.
Он окинул взглядом двор, слева стояла три полицейские машины. Еще одна подъехала и припарковалась справа от крыльца. Дверца распахнулась. А, еще отловили. Толстый низенький Ли и коренастый бородач Спиви выволокли из авто кого-то, и потащили в участок. Через минуту все они были в комнате с деревянной перегородкой. Бэкстон пошел смотреть. Полицейские усадили на стул мужчину с квадратными плечами и почти квадратной головой. Бэкстон с любопытством оглядел его: короткие густые волосы, широкие ноздри, невысокая напористая фигура. Было в нем что-то бойцовское, и Рэй мысленно сравнил его с быком.
– Кого взяли? – спросил он.
– Преследовал русскую туристку, – ответил Ли. – Ту, за которой мы ведем наблюдение.
– Допросите, – бросил Рэй и усмехнулся.
«Похоже, это и есть кончик той ниточки», – подумал он, – «скоро клубочек начнет разматываться».
Его не оставляла мысль, что Хаббл и эти двое русских – одна шайка. А теперь сюда прибавился и «бык». Зачем он преследовал русскую? А может, тут что-то другое? Или у них какие-то свои разборки? Уж не из-за бриллианта ли?
«Пора брать русскую», – решил Рэй.
Хаббл прекрасно проводил время с далеко не молодой, но весьма активной русской художницей. Ее звали Ветта. Несмотря на возраст, фигура у нее была еще ничего. На нижней части ее полноватого тела красовалась татуировка, но Хаббл не разбирался в русских буквах. Он спросил ее, что означает надпись, а она объяснила как-то невразумительно. Он понял только, что речь идет о какой-то голой лошади.
Домик, который арендовала Ветта, был небольшой, но довольно уютный. Она не очень хорошо говорила по-английски, из ее болтовни он сумел лишь понять, что она из Москвы, там бывали ее выставки, и что к тому же она выступает там в каком-то шоу и неплохо зарабатывает. «Деловая», – подумал он. Ему нравились такие женщины.
В постели она творила чудеса. Она была настоящей художницей секса! Две недели они не выходили из дома, наслаждаясь близостью. В свободное от любви время плавали в бассейне, смотрели видео, играли в покер, потом он ей позировал, а она делала наброски. Еду она заказывала на дом из ближайшего ресторана.
– А я забирал все призы на соревнованиях стрелков, – похвалился он. – Из арбалета, из лука, из винчестера. Из любого вида оружия. Я вообще это люблю.
– О да, ты не только красив, ты еще и стреляешь! – воскликнула Ветта. – Настоящий мачо, мечта всех женщин! Мы за это выпьем, я из Москвы водку привезла.
Водочка с солеными рыжиками – русская еда – легли на душу, размягчили сердце и распалили.
В порыве чувств он рассказал ей невероятную детективную историю своего отдыха в этом курортном городке. У него была подружка, Леонида, хорошенькая, но с характером. Следом за ней он и приехал сюда, в Лас Косимас, хотя и не сразу. Правда, вскоре увлекся другой молодой женщиной, Вероникой. Леонида ничего не знала. И он стал встречаться с обеими, это ему понравилось. Но однажды Леонида позвонила ему, и попросила срочно зайти к ней. Когда он припарковался возле ее дома, то увидел, что она лежит возле крыльца. Он подбежал. Женщина была мертва. Он хотел вызвать полицию, но мобильник остался в машине, и он вбежал в дом, чтобы позвонить оттуда. Там было все вверх дном, он споткнулся обо что-то и упал. Под ногами валялся будильник. В полнейшем трансе он взял его в руки, повертел, ничего не понимая, и сунул в карман. Потом как шальной выскочил из дома, и уехал. Он понял, что его могут принять за убийцу. В тот день он сильно напился, и к Веронике не пошел. Он никого не хотел видеть, сидел в своем номере и пил. Мобильник отключил. На третий день Вероника сама пришла к нему в отель. Она поняла, что с ним что-то произошло, но расспрашивать не стала. Принялась успокаивать его ласками, и ей это удалось. Заказали в номер прекрасный ужин. Но вдруг она уставилась на что-то с ужасом, и взгляд ее словно остекленел.
– Откуда у тебя это? – спросила она, указав на будильник. Будильник этот был не совсем обычный, сделан кустарем каким-то, странная штуковина. Я только сейчас это заметил.
– А, это, а почему ты спрашиваешь? – насторожился я.
– Это ты ее убил? – прошептала она. – Ты убил Лео?
– Ты знала Леониду? – изумился я.
И тут Вероника завопила:
– Ты! Ты убийца! Ты убил мою сестру!
Она выбежала из номера, и помчалась по лестнице вниз, я – за ней. Сам не знаю, как это вышло, я выстрелил, и тут же вскочил в лифт, меня никто не успел засечь. Я убил ее. И поднялся к себе в номер. Выпил все спиртное, что было, и уснул.
– Нормально, – ответила Ветта. – Я сама однажды стреляла в бывшего бойфренда. Жаль, промахнулась.
Она откинула одеяло, и встала над ним на четвереньки. Ее огромные груди нависли над Хабблом, также как и складки ее отнюдь не маленького живота. Многоступенчатый живот был сюрреалистичен, и все ее тело, изрытое впадинами и выпуклостями целлюлита, тоже, хотя и довольно еще крепкое. Хаббл глядел не нее как на некую супермодернистскую скульптуру. Это зрелище его забавляло.
Ветта принялась медленно целовать его лицо, шею, плечи, опускаясь все ниже и ниже. Долго и жарко целовала его мускулистые бедра, сантиметр за сантиметром приближаясь к паху. Наконец она зажала губами его фаллос, и провела кончиком языка по коже вокруг головки. Хаббла словно током ударило, острое блаженство пронзило его насквозь…
Леня Солнышкин никак не мог успокоить подругу. Валю била нервная дрожь. После очередного вызова в полицию и допроса, после очной ставки с преследователем, который признался, что хотел ее ограбить, и после странных вопросов человека в полицейской форме и мулатки с недобрыми глазами, после всего этого у нее началась истерика. Она не понимала, что от нее хотят, и почему ей задают нелепые вопросы о заколке в ее прическе. Мало ли похожих заколок продается в разных уголках мира. А ей инкриминируется, что у нее именно та заколка, которая принадлежала убитой. Но Валентина с упорством партизанки стояла на своем: это русская заколка, вывезенная из поселка Лосевка – езжайте сами и проверяйте, сколько влезет! В нужный момент Валентина всегда врала убедительно, с чувством. Она это умела.
Тем не менее, она все больше убеждалась, что заколка убитой дамочки приносит ей проблемы. Но выкинуть было жалко, че ж добру-то пропадать. Подарить кому, что ль, и побыстрее.
В тот же день она презентовала злополучную вещицу молоденькой афро-американке, убиравшей ее номер.
Но проблемы никак не кончались. Ее снова и снова вызывали в участок, опять интересовались заколкой. Достали уже. И Валентина в истерике заорала, что выкинула эту дрянь к чертям собачьим, чего привязались! Орала она по-русски. Никто ничего не понял, но ясно было, что у нее нервный срыв, поэтому была вызвана скорая помощь, и женщину отвезли в психоневрологическую больницу.
Стены нежно салатного цвета, врачи в голубых брючках и халатиках, а потом ее вымыли под душем и переодели в больничное белье и пижаму. Дальше были примитивные вопросы, сколько ей лет, где проживает, какой сегодня год, число, месяц, время года, просьба посчитать до десяти и обратно, вытянуть перед собой руки и дотронуться до носа. Ее стукали молоточком по коленкам, заглядывали в глаза, и она снова заорала, чтобы оставили в покое, отвязались. Тогда ей вкололи что-то, отчего голова пошла кругом, перед глазами все поплыло, и стало трудно дышать. Казалось, что она умирает. Ее отвели в палату, положили на кровать с деревянными спинками, удобную, хотя и жестковатую. Она лежала ни жива ни мертва, смотрела на бежевые стены и потолок, на вялых нечесаных женщин. Одна из них тут же принялась шуровать в Валиной тумбочке и рассматривать ее вещи.
– Ты теперь моя подруга, – заявила она, – и подаришь мне что-то, что я выберу. Я обожаю подарки. Я просто не могу жить без подарков. Без них у меня депрессия. Меня зовут Минни, а твое имя мне не важно, я буду звать тебя Лиз, у меня все подруги Лиз, правда, есть еще Бет и Сара…
Валентине было все равно. Ей становилось все хуже, теперь уже болело тело, ломило кости. Она молча кивнула, и закрыла глаза. Слева от нее очнулась и дико завопила женщина, накрепко прикрученная к кровати толстыми веревками.
Леня каждый день навещал подругу и рассказывал новости. Он поведал Валентине, что темнокожую уборщицу нашли мертвой, с перерезанным горлом, в прачечной отеля. Заколки при ней не было. Эта штука бесследно исчезла. Полиция ищет эту странную заколку, как вещ.док. Леню уже замучили допросами. Почему-то его подозревают.
Через две недели Вале стало лучше. Солнышкин принес фрукты, йогурты, и сок. Прогуливаясь с ней по больничному саду, он принялся рассказывать последние новости. А новости были таковы: в отеле задержали проститутку Хоа Минь. Она обворовывала клиентов. В ее вещих была обнаружена и заколка. Правда, вскоре эта штука исчезла из полицейского управления с концами. Пропала из сейфа. Следователь и четверо полицейских утверждают, что были свидетелями, как в помещение вошла странная зеленоватая девица, голая, покрытая с ног до головы мелкими иголками. Она парализовала всех взглядом, подошла к сейфу с вещ.доками, и сквозь стенку вынула заколку. После чего скрылась. Что это было, наваждение, инопланетянка, гипноз? Не ясно. Тем не менее, был составлен фоторобот и объявлен розыск. Об этом написали в местной газете, но Леня не очень-то верит.
– А еще, – продолжал Солнышкин, – мы не единственные русские в отеле. Есть некая голубая парочка, причем один из них – шаман, вот такие слухи бродят, Валюшечка моя милая. Правда, я этих голубков не встречал. Весело, правда? Какой-то мифический шаман, да еще и гей, к тому же, смехота!
А шаман, тем временем, вдыхал острый дымок кальяна, наслаждаясь предстоящим моментом. Ему, наконец, удалось-таки перехватить Энад. Заколка у него! Правда, пришлось вызвать Леду. Она прошла через пространственный портал, устала, и теперь спала вместе с Сергеем на широкой тахте.
Возвращаться надо будет всем вместе, также через портал, это проще.
Шаман зажег большую свечу, задернул шторы, и поставил астральную защиту на комнату, чтобы никому не взбрело на ум войти. Теперь этот номер отеля на энное время станет невидим для всех, и вообще сотрется из памяти.
Потом он медленно выпил, одну за другой, три чашечки кофе по-турецки. И только после этого взял в руки заколку. Он осторожно разломил ее. Внутри блеснул большой камень.
– Ага, вот ты и попался, – прошептал шаман и вынул драгоценность. Дыхание перехватило, когда положил бриллиант на ладонь. И тут же почувствовал, что здесь что-то неладно.
«Это не Энад», – резанула отчаянная догадка. –«Это же бижутерия! Подделка! Ну и ну! Ну и хитро же запутаны следы! Ладно, все равно я тебя поймаю, камушек. Все равно ты будешь мой!»
Эндэнэ вскочил и быстро зашагал по комнате. Его распалял азарт.
Хабблу приелась русская художница в летах, надоели ее ласки, надоел этот город, надоело все. Он ушел «по-английски», не прощаясь. Перед этим он подарил Ветте свой «бьюик», и купил себе «рено». Он отъехал от Лас Косимаса километров 150, и решил перекусить. Вошел в небольшой ресторанчик с овальным залом и круглыми, словно иллюминаторы, окнами. Интерьер напоминал нутро «летающей тарелки».
Только что прошел дождь, и стекло было усыпано мелкими бусинами капель, переливчатыми, как мыльные пузырьки. Хаббл сидел у «иллюминатора», пил кофе, и рассматривал двор. Он не успел испугаться, когда увидел, как полицейские машины быстро пронеслись по дорожке, мощеной гравием, и завизжали тормозами, останавливаясь у двери. На крыше пульсировали включенные маячки. Капельки на стекле расцветились красными и синими огоньками. Двери авто распахнулись, и из них высыпали полицейские. По двое из каждой машины, с оружием наготове. Два револьвера и два ружья направились к крыльцу. Один револьвер и одно ружье побежали к черному входу. Два револьвера и два ружья ворвались в ресторан.
Полицейский с револьвером остановился в дверях. Припав на колено, он напряженно держал оружие обеими руками, направив его в голову Хаббла. Полицейский с ружьем осторожно приблизился.
– Ни с места! Полиция! – гаркнул он.
Хаббл поднял руки.
Сержант с револьвером направился к нему от двери. Пока его напарник держал Хаббла под прицелом, сержант убрал револьвер в кобуру и, отстегнув наручники, защелкнул их на запястьях Хаббла.
Через кухню в зал прошел отряд прикрытия. Обойдя стойку, они встали вокруг Хаббла. Принялись обыскивать.
«Ничего у меня нет, я же выкинул пистолет тогда, сразу же. Разве что они его нашли» – пронеслась мысль.
– Вы арестованы по подозрению в убийстве, – сказал сержант. – У вас есть право хранить молчание. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас. У вас есть право воспользоваться услугами адвоката. Вы понимаете свои права?
Хаббл кивнул. У него возникла идиотская детская мысль – броситься бежать со всех ног к своей машине. Его тут же пристрелят, и на этом все закончится. Все сразу, навсегда…
Иногда судьба меняется, все начинает идти не по плану, это Эндэнэ знал. Человек может выкинуть такой финт, что программа будущего даст сбой. И сбой порой случается самый радикальный. Не впади Варенников в запой в городке Дберь, так не торчал бы он сейчас здесь в обличье Сергея Азовцева, и тогда Эндэнэ быстрее, может, добрался бы до бриллианта. А теперь такая карусель закрутилась, такой лабиринт ситуаций, весь план зашел в тупик. Хаббла какая -то дурь закинула в пригородный ресторан, где его и повязали. Вытаскивай его теперь оттуда, снова Леду подключай, а это не есть хорошо. Леду можно задействовать только в экстренных случаях.
Эндэнэ добавил угольков в кальян, глубоко затянулся, и задумался. Да, у каждого в жизни бывают моменты, когда он непроизвольно делает выбор. Такое может случиться даже во время сна. Во сне человек перемещается в иные реалии, где корректируется программа судьбы.
И он задумался о себе, перебирая карты своей жизни.
Детство его прошло в Бейруте, ведь отец работал в Консульстве, а мама всегда была при нем. Эндэнэ помнит пески пустыни, верблюдов, и бедуинов в чалмах, из-под которых торчали длинные рыжие волосы, и точно такие же рыжие, почти красные, бороды. Он думал тогда, что они красятся в цвет солнца специально, чтобы понравиться светилу, и оно чтобы не сожгло их совсем. Бедуинам никогда не было жарко, они быстро ездили на верблюдах, он видел много раз, как верблюды мчатся по пескам, такую скорость дают, птиц обгоняют, им бы даже позавидовали супер-гонщики на маленьких гоночных машинках. Верблюды, высокие, с горбами, навьюченные каким-то бедуинским барахлом, они восхищали маленького Эндэнэ…
Потом они ехали в город, отец был за рулем, и что-то случилось, Эндэнэ очнулся в чужом месте, все было белое, такая белая стена, пододеяльник, и страшная белая боль. Чужие смуглые люди во всем белом приходили, втыкали в вену иглу с кишкой, которая тянулась к подвешенной банке, в банке была прозрачная боль, она втекала в проткнутую руку, в грудь, во все тело, которое и так напичкано было болью. Он лежал долго, казалось, тысячу лет, и с ним все время чего-то делали, он измучился от процедур. Папа с мамой не приходили, и он догадался, что никогда не придут, что их больше нет. Когда терял сознание от боли, видел их – папа обнимал маму, они были далеко за песками, он бежал к ним, но пески отодвигались, как мираж, и чем быстрее он бежал, тем больше отодвигались пески. Он кричал и махал руками, звал маму, папу, но они не слышали его…
И он просыпался от ужасной боли. И тогда он стал молиться, чтобы высшие силы избавили его от этого Ада. Он просил смерти.
Однажды, когда он в бессилии умолял о смерти, плача и стискивая зубы, боль отступила, и он заснул. И увидел бесконечные жаркие пески, а вдалеке цепочку верблюдов с рыжеволосыми бедуинами. Один из всадников вдруг повернулся, отделился от каравана, и быстро поскакал прямо поперек пустыни. Он приближался к Эндэнэ стремительно, вот остановился в нескольких метрах, и жестами стал звать его к себе. Он улыбался. И снова звал, молча. И Эндэнэ понял – это конец мучений. У него есть выбор. Если он подойдет к бедуину, даст ему руку, тот посадит его на верблюда и увезет в пески, к каравану призраков. И тогда больше не будет боли. Будет смерть.
Нет, хочу жить, пусть с болью, пусть в этой белой комнате. Но я хочу. Хочу. Жить…
Бедуин повернулся и ускакал. Эндэнэ видел, как уменьшается вдали его фигура, как он присоединяется к каравану, и все скрываются в песках…
Он проснулся. Ад продолжался. Но потом стало легче. Он выжил. И его отправили к родственникам на край России, в аул, где не было пустыни и бедуинов, а была бесконечная степь. И дед шаман, который лично занялся его дальнейшим воспитанием.
Ветта Павлин провела ладонью по своим длинным густым волосам, и сняла парик. Она одна, можно расслабиться. Пригладила жидкую поросль темных волос, сквозь которую проблескивала бледная кожа головы. Она привыкла постоянно носить парики, у нее их было много, но из-за Хаббла она не снимала эту нахлобучку круглосуточно. Устала. И даже была рада, что мужчина на некоторое время отлучился. Не попрощался, значит, не навсегда. Ну, на работу срочно вызвали, или еще что. Он жил у нее безвылазно целых две недели, и она изнемогла физически. И это, несмотря на свою хорошую закалку, выносливость и привычку к сексу. Да, она любила это. Как любила громкую жизнь, дорогие сигареты, хорошее вино, и поп-музыку. Она любила быть вдвоем и разнообразно.
Наверно, привычка к такой жизни шла с детства. Девочка из дипломатической семьи, заграничная судьба, потом – МГИМО, как у всех дипломатических детей, своя компания, свой мир, то особое пространство, в котором существовали избранные. Но она считала себя другой, ведь она рисовала. Ее посещала муза. Причем, муза особенная, потому что – ее личная.
Рослая брюнетка с большим бюстом, с длинными, чуть полноватыми, ногами, и широкими бедрами, она в то далекое время была недурна собой. Высокие брови, которые она подщипывала, широко расставленные водянистые глаза, четко очерченный рот с большой нижней губой, очень светлая, почти мраморная, кожа, и полунасмешливое выражение лица – это притягивало к ней мужчин. На многочисленных своих картинах она изображала в основном себя в разных ракурсах, обязательно на фоне зеркал, в которых бледно отражались ее мужчины, какие-то цветы, и натюрморты с фруктами и бокалами с красным и белым вином…
Сейчас ей было семьдесят, и темп ее жизни слегка снизился, это огорчало. Приходилось таскаться по врачам, мучиться с зубными протезами – ведь ей непременно хотелось, чтобы зубы выглядели в точности как натуральные, она долго изводила стоматолога, но своего добилась. Потом она доканывала массажиста, но жировые складки все равно портили форму живота, ничего не помогало. Лицо тоже «поплыло», веки обвисли, а пластическую хирургию она не признавала – слишком любила себя, чтобы ложиться под нож. Да и к чему, ведь она выступает на сцене, в свете софитов, нагишом; избранная публика приходит смотреть на нее, несмотря на дорогущие билеты; дирекция платит ей хорошие деньги, а это значит, что она все еще недурна собой. Она кому-то нравится, и даже очень. На нее «повелся» такой красавчик американец, как Хаббл!
И она с упоением принялась вспоминать свои выступления. Вспоминала, как тело ее подпрыгивало и крутилось вокруг столба, при этом взлетали высоко вверх ее массивные отвислые груди, складки живота, вздрагивали словно взволнованное желе бедра, мелко вибрировали щеки, она вскидывала поочередно ноги и руки, публика визжала от восторга.
«Конечно, я хороша! Не зря же Хаббл подарил мне свой «бьюик», не зря же. И он приедет на мой бенефис в сентябре, несомненно. Даже раньше приедет, наверняка. Мальчик на меня «запал», чувствую…» – думала Ветта, накладывая на лицо густую зеленоватую маску из глины и водорослей.
Она легла на пестрое покрывало, прикрыла глаза, и поплыла в страну грез. Вспомнила картины Ван Гога, которые он рисовал на скатертях и салфетках – это был период его лечения в психиатрической клинике, там у него не было холстов. «А неплохая мысль», – подумала Ветта. –«Я ничуть не хуже Ван Гога, и придет время, когда мои полотна будут стоить миллионы. Что, если начать рисовать на простынях и пододеяльниках? До такого еще никто в наше время не додумался…»
Потом мысли ее стали скакать и путаться. Всплыл эпизод, как папа мастерски фотографировал какие-то запретные объекты в Штатах, притворяясь рассеянным туристом. Тут же появлялись полицейские и охранники. Они начинали пояснять, что это запрещено, ни в коем случае нельзя это делать, и указывали на таблички с предупреждающими надписями. Папа на ломаном английском принимался путано извиняться. Вообще-то, английский он знал в совершенстве. И тут мама внезапно ломала каблук и с воплями падала, а пятилетняя Ветточка поднимала дикий рев и принималась бегать вокруг мамы, и пока полицейские вместе с охраной бросались на помощь, папа быстренько щелкал фотокамерой. Этот номер был у них давно отрепетирован, как и многое другое. У папы очень важная миссия – знала маленькая Ветточка, – приказ правительства, но это тайна, надо молчать. И она молчала. И чувствовала себя очень взрослой и особенной.
Потом ее мысли перекинулись на бывших мужей, любовников и подруг. С подругами у нее все обычно кончалось ссорой, так как она считала, что они, сучки такие, уводят у нее мужиков. Всех своих бывших партнеров она причислила к рангу «козлов». Самый большой «козлища» был Варенников, он ее не оценил, да еще после такой-то ночи, она ради него зажгла арома-лампу с эротическим стимулятором – маслом иланг-иланг, она показывала ему свои лучшие полотна, а потом демонстрировала любовный мастер-класс, она даже дала ему несколько уроков, так как в сексе он совсем не разбирался. Или был слишком пьян. Он вообще ничего не понял, стал избегать ее, она была раздосадована, разозлена, просто взбешена, она хотела его убить. Пыталась, по крайней мере. Но промазала. Да, в семьдесят лет меткость уже не та. Это все оттого, что живет она в этой убогой России, где такой низкий уровень жизни, что люди быстро стареют и умирают. Она еще долгожитель, и активность ее невероятно высока. Обычно в этом возрасте уже не женщины, а дряхлые бабульки, еле ползающие с палочкой в руках, или вообще прикованные к постели. А она часть жизни умудрилась прожить заграницей, потому и не очень износилась.
Потом она стала думать о своих последних любовных похождениях. Незадолго до поездки на отдых она закадрила симпатичного мужика восточного типа, с таким блеском больших карих, слегка удлиненных, глаз, с невероятно длинными ресницами, с густющими волосами черными и блестящими, в общем, самое оно. Он пригласил в гости, пили щербет, ели розовую дыню. Она с нетерпением поглядывала в сторону спальни. А он, не замечая, вещал о каких-то феноменах:
– Среди современных феноменов, которые совершенно не поддаются пока объяснению, есть такие, которые связаны со структурой пространства, более сложного, чем кажется. Хотя, оккультисты давно уже говорили и писали о тонких мирах, которые незримо пронизывают наш мир. Эти тонкие миры образуют брамфатуру любой планеты. Земная брамфатура называется Шаданакаром. Это многомерный гигантский цветок сложной формы, который, как ореол, окружает небесное тело, – своеобразный флер, полутень, заметить которую не всегда удается. Вы, наверно, слышали о людях или предметах, которые появляется как бы ниоткуда и исчезают в никуда? Слышали о пространственных порталах? Вот через эти самые порталы…
Ветта ничего не поняла, устала слушать эту внезапную лекцию, распрощалась и ушла, в мыслях проклиная дурацкую ситуацию и своего знакомого, такого сексуального с виду и настолько бестолкового на деле. Ну напрасно она строила ему глазки, и вздыхала, и быстро проводила кончиком языка по верхней губе, и складывала губы сердечком, – все зря, она ничем не смогла его пронять.
Эти воспоминания окончательно погрузили ее в сон. Засыпая, она подумала о Хаббле, ее единственным на сегодня кадре, и поняла, что в него стоит влюбиться, а то как же без любви, так и постареть можно. Ведь только любовный гормон продляет молодость.
Хаббл с трудом понимал, что происходит. От внезапного ареста, от полученного стресса на него нашел ступор. Он почти ничего не соображал, когда у него брали отпечатки пальцев, когда фотографировали в трех ракурсах, когда пытались допросить. Он никак не мог взять в толк, о чем его спрашивают и что вообще от него хотят. Наконец, его втолкнули в камеру, закрыли железную дверь и включили замок. Электрические щеколды выдвинулись в пазы. Хаббл застыл посередине камеры, тупо уставившись в пустоту. Потом медленно попятился назад, пока не натолкнулся спиной на холодную стену. Он скользнул по ней вниз, и бессильно опустился на пол. Уронил голову на колени, и замер.
Так он просидел всю ночь, словно в анабиозе. Утром ему принесли завтрак, но он к нему не притронулся. До него доходило словно сквозь толщу льда, что он – убийца, и это не сон, он действительно убил подругу, и его повязали… А может, ничего этого нет, просто приснился кошмар, и теперь надо проснуться. Хорошо бы, если б все так и было.
Потом продолжились допросы, он отвечал невразумительно, он был сломлен. Мысленно он клял себя, что покинул то уютное убежище у русской художницы, в котором совсем, начисто забыл об убийстве. А ведь она предлагала ехать вместе в Москву, и он даже пообещал, что непременно там с ней встретится, даже сказал, где – в Американском кафе…
Ничего путного не добившись, его снова возвращали в камеру, а утром был очередной допрос. Видимо, следователь ждал, когда он придет в себя. Потом его на несколько дней оставили в покое. И он понял, что сходит с ума.
Он понял это окончательно той ночью, когда увидел стройную женскую фигурку. Она прошла сквозь запертую железную дверь. Нагая, хорошенькая, коротко стриженная. Ее зеленоватое тело фосфоресцировало. Она подошла к нему вплотную, мило и виновато улыбнулась, сказала:
– Ну, идем.
И взяла за руку. Ее маленькая ладошка была колючая, теплая и крепкая.
– Глюки начались, – пробормотал Хаббл.
– Не, все нормально, – убедительно сказала она, и выдернула его из камеры.
Их закрутило словно в турбулентном пространстве. Он сразу потерял сознанье.
Очнулся в машине. Он сидел в кресле собственной машины, только сзади. Рядом с ним была та самая девушка, только уже в джинсах и майке.
– Леда, познакомимся наконец. Что вытаращился, Хаббл, я же не инопланетянка какая.
– А кто ты, – с трудом выдавил он.
– Просто Леда. Не такая. Другая. Девушки бывают разные, – усмехнулась она.
Постепенно придя в себя, Хаббл заметил, что в машине кроме них еще двое мужчин.
– А это Эндэнэ, он наш главный, и Сергей, – кивнула в их сторону Леда. – Мы твои друзья. А теперь держись, сейчас снова войдем в портал.
– В какой портал? – выдохнул Хаббл.
– В пространственный, чудак, в обычный пространственно-временной портал. Проскочим, и вынырнем в Москве. Очень удобно, знаешь. Только нельзя пользоваться часто. Это для экстренных случаев.
И она обворожительно улыбнулась.
У Хаббла голова шла кругом.
Ольга открыла глаза. Сквозь тонкие ярко-синие шторы с оранжево-красными полосатыми рыбами проникал свет. Уже давно за полдень, поняла она. Просыпаться не хотелось, во всем теле была разбитость. Весь этот год ей не хотелось вообще вставать с постели. Она слишком многое на себя навалила, и устала, очень устала. Нужен был хороший отдых, какая-нибудь поездка. Она не отдыхала уже много лет, она безвылазно торчала в Москве, все время решая проблемы, которые сыпались на нее как из рога изобилия. Она циклилась на этих проблемах, изматывая себя внутренне. От этого не хотелось жить… Вот и сейчас…