– Посмотри, ключ! – она победно улыбалась. – Я проснулась и увидела его. Раньше этого точно не было. Может, это выход?..
Видя, что я не обращаю внимания на то, что она говорит, Элен принялась пересказывать это же финансисту. Я присела на пол, сжимая в руках находку. Не помню, сколько прошло времени, когда Элен спросила:
– А где Глеб?
– Он повесился.
Потом все будто исчезли. Перед глазами плыли какие-то причудливые фигуры. Казалось, мозг был так ими увлечен, что сознание полностью испарилось.
Рисунок актера я никак не могла закончить. На определенном этапе работы человек становился для меня не более, чем сочетание линий, света и теней. Но сколь угодно долго я бы его ни рисовала, его лицо не было только единством формы и тенеи. В нем было еще что-то, что я никак не могла ухватить. Он все равно оставался живым человеком, а рисунок только мертвым отголоском. Уже в третий раз я начинала рисовать сначала.
Кто-то взял меня за плечо и помог встать.
– Пойдемте, – проговорил доктор.
– Куда?
– Отсюда.
Опираясь друг на друга, мы побрели к люку. Он почему-то оказался открыт. В странном оцепенении я выбралась на поверхность. В лицо, словно удар током, брызнул непривычно яркий солнечный свет. Я наконец поняла, что произошло. Мы свободны. Снова. Меня это привело в отчаяние, я вцепилась в руку доктора.
– Почему так? Это же невообразимо глупо. Так не бывает. – Слезы потоком лились из глаз. – Дурак, дурак.
– Нам нужно вызвать милицию, – твердо проговорил доктор. – И сами мы далеко не уйдем.
Именно в тот момент мы единогласно решили, что мучитель был среди нас. Решили, что последняя смерть его доконала, и он подложил ключ.
Мы прошли несколько сот метров, пока дорога не начала подниматься в гору. Впереди, держа телефон на подобии компаса, шел финансист. Следом брела Элен, которую приходилось поддерживать доктору. Я шла последней, тщетно борясь с желанием обернуться. Пройдя еще пару шагов, я все-таки посмотрела назад.
Наша темница все также безмолвно стояла в низине. Черные окна безразлично глядели нам вслед. Ветер качал чахлые деревца на бескрышей башне.
Дом знал, что теперь мы никогда его не забудем. Он получил в залог наш души и был сыт и спокоен.
– Есть сигнал, – бессильно выдохнул где-то впереди финансист.
Эпилог
Я села за стол и снова достала записную книжку Глеба. И снова перечитала записи. В третий раз.
«Зачем я все это затеял? Я помню. Я хотел поверить в человечность людей. Снова сделать их людьми. Но все, что произошло – отвратительно. Я не хотел столько знать о людях. О людях вообще и об этих в частности. Все стало совершенно невыносимо. Я не хотел, чтобы кто-то умирал, но это случилось. Я решил, что все будет продолжаться до первого обморока. Тогда все должно было закончиться, но по какой-то странной случайности я не успел. Марина чуть было не спасла нас всех.
Сама судьба будто подводила к тому, чтобы мы узнали самое страшное о себе. Уже не я, но кто-то свыше управлял обстоятельствами. Я только собрал всех вместе. Кроме Марины. Какой жуткий случай привел ее сюда? Ее не должно было здесь быть. Собрал здесь. Я назначил только место. Обстоятельства определила сама судьба».
Надпись дальше, похоже, сделана позже.
«Невыносимо. Отвратительно. Хочется ненавидеть их, но вместо этого ненавижу себя. Уже не задаюсь вопросом зачем. Кажется, действовал, словно в тумане. Снова судьба? На время лишила меня разума?
Ключ оставил в «гостиной». Найдут. Хорошо бы нашли. А если нет, то придут сюда и найдут это. Выберутся. Я уже выбираться не хочу».
Я отложила блокнот и снова взяла карандаш. Линии ложились легко и правильно. Кажется, я поняла что-то. Рисунки наконец были закончены.
Я чувствовала, что проснулась от сна, и сном была вся моя прежняя жизнь. Случившееся же стало только ужасным концом кошмара, который, наконец, позволяет человеку проснуться. Каждый момент жизни теперь принадлежал только мне, я чувствовала, что проживаю его, а не просто пробегаю мимо. Вчера и завтра не существует. Существует только сейчас. Все остальное придумали люди, чтобы было куда убежать, если «сейчас» слишком ужасное. Я больше не хочу бежать и засыпать. Только иногда безумно страшно. Страшно быть живой. Чем более живой, настоящей чувствуешь себя, тем страшнее умирать. Тем сильнее страх смерти, загоняющий обратно в дремотное существование. Но жизнь – это только «сейчас».