Она безвольно повалилась на бок.
– Держите ей голову. Да бросьте уже свои сигареты.
Николай Алексеевич развязал ей шарф и ослабил ворот куртки. Снова похлопал ее по щекам. Наконец, она открыла глаза и с какой-то блаженной улыбкой посмотрела на них. Потом ее глаза вдруг стали испуганными, и Марина судорожно вздохнула.
– Что с ней? – взволнованно спросил Глеб.
– Голодный обморок, – спокойно ответил Николай.
Он уже встал и поднял оброненную актером сигарету.
– Идите, погрейтесь. Скоро разожгут костер. Теперь его жгут по часам, чтобы дольше продержаться.
Глеб помог ей подняться, и они, держась друг за друга, побрели к выходу. Около него Марина обернулась.
– Спасибо.
Врач вздрогнул и повернулся к ним.
– А. Да, – рассеяно кивнул он.
В «гостиной» уже горел костер.
– Как же странно смотрится костер в помещении, – поморщилась Марина.
– Пора бы уже привыкнуть, – отозвался костровой. – Никто сигнал не поймал?
– Пора бы уже выучить ответ, – огрызнулась она и печально добавила. – Нет.
– Вы, я смотрю, уже пришли в себя, – усмехнулся врач.
Все вздрогнули и посмотрели на неожиданно появившегося доктора.
В этом месте каждый появлялся бесшумно, как призрак: фигуры скрывал полумрак, а шаги заглушал слой земли на полу. Кажется, мы и на самом деле стали призраками самих себя.
«Первая любовь» (Николай Алексеевич).
В то время она зачитывалась литературой 19 века и болела романтизмом. В то время он мечтал стать врачом и уехать отсюда. Они сидели в саду на скамейке. Ей это нравилось и казалось жутко романтичным. Ему было тошно видеть один и тот же пейзаж 16 лет подряд.
– Мне абсолютно наплевать на окружающих людей, – начал он. – На их мнение, на их чувства. А с тобой почему-то так не получается. – Слова давались ему с трудом и здесь он замолчал. – Наверное… Я люблю тебя.
Она заулыбалась. Но в тот момент он почувствовал себя оскорбленным. Ему показалось, что кроме слов «я люблю тебя», она ничего не поняла. Для него это все было ново и странно. Он не понимал, что изменилось, почему ему стало не наплевать. Он был удивлен. Он ждал объяснений. Или хотя бы, чтобы она разделила его удивление. Но она просто, наконец, услышала то, что хотела. То, что ждала услышать.
Он резко встал и пошел прочь.
– Кока…– растеряно пробормотала она.
– Хватит меня так звать! – крикнул он, не оборачиваясь.
Глава 4
Шел уже третий день после того, как у нас кончилась всякая еда. Даже костер казался каким-то нелепым и совершенно бесполезным. Но, тем не менее, мы все сидели вокруг него. Никто не разговаривал, молчала даже Элен. Все казалось окутанным какой-то смутной дымкой. Действительность становилась все менее и менее реальной. Не было сил заставлять себя воспринимать реальность, тем более что она совершенно не менялась вот уже 5 дней. Даже не знаю, надеялся ли еще кто-то. Финансист ковырял палкой в огне, невидящим взглядом смотря на пламя. Доктор снова курил. Лариса беспокойными глазами оглядывала комнату. Посмотрев на нее, я приготовилась к новому приступу раздражительности.
Недавний обморок придал мне сил. После него мне стало как-то спокойнее, будто кто-то рассказал, чем закончится эта история. Но я решительно не помнила, что же будет дальше.
– Невозможно! – взорвалась наконец Лариса Федоровна. – Опять сидите! Как олухи.
– Что вы хотите? – устало спросил доктор. – Оставьте всех, наконец, в покое.
– В покое здесь можно сидеть вечно!
– Но что вы хотите делать? – не выдержала я.
Казалось, исходящая от нее злоба затопит все помещение. Элен поспешно поднялась в колодец. Все уже давно запомнили, как происходят эти бури: сначала Лариса обвиняет нас в бездействии, потом кто-нибудь не выдерживает и отвечает ей, потом начинается среднестатистический скандал, после чего все еще более истощенные расходятся по углам.
– Вам не надоело? Зачем вы все это делаете? – с отчаянием спросила я. – Мы все устали. Никто не знает, выберемся ли мы вообще! – руки лихорадочно тряслись, не хватало воздуха.
– Пойдем, – вдруг ожил финансист и взял Ларису под руку. – Хватит уже нервы трепать. Без тебя тошно.
– Куда ты меня тащишь?! – возмущенно прокричала она. – Скажешь, я опять не то говорю? А я права, права!
Ее раздраженный голос постепенно удалялся. Я открыла глаза. Игорю все-таки удалось отвести ее в другую комнату, и оттуда теперь долетала приглушенная ругань. Я почти без сил опустилась на пол.
– Зря ты с ней спорила, – пробормотал вернувшаяся Элен. – Толку…
Я промолчала.
– Ее стоило, наконец, поставить на место, – ответил Глеб.
– Думаешь, для нее это что-то изменило? Я даже ничего не сказала, – пробормотала я. – Я даже мысли свои с трудом формулирую. Даже… Впрочем, все совсем неважно. Уже ничего не важно, не находите? Все бессмысленно, бесполезно, – бормотала я. – у нас нет выхода, ничего нет.
Вряд ли кто слышал то, что я шептала себе под нос. И я очень была этому рада: то, что мы уже вряд ли отсюда выберемся, понимали все, и не имело смысла напоминать об этом лишний раз. Ощущение неизбежности словно с корнем вырывало надежду, и я почти чувствовала это физически. Эти стены медленно забирали наши… мою душу.
– Слышите, затихли? – проговорил Глеб совсем рядом. – Можно передохнуть.
Он опустился на пол рядом со мной.
– Вообще, знаете, я думаю, все еще будет нормально. – Он заглянул мне в глаза. В них светилась странная уверенность. – Обязательно будет. Вы… мы выберемся, – он грустно улыбнулся.
Я не нашлась, что ответить. Всем хотелось в это поверить, но каждый из нас и сам уже не раз повторял про себя и для других такие же фразы, хотя причин для уверенности не было ни у кого. Глеб завершил этот странный круговорот. Может быть из-за того, что он произнес это только сейчас, может по тому, что он все-таки был актером и у него это получилось убедительнее, но я ему поверила. Не захотела поверить, а просто поверила, не задавая вопросов, откуда могла взяться такая уверенность. Может, я просто устала задавать вопросы.
Иногда я думала, что без него переживать все это было бы труднее. Вполне возможно, что тут примитивно сказывался возраст. На вид мы были приблизительно ровесниками и одно это как-то сближало с самого начало. С Элен мы вообще оказались одногодками. Остальные оказались лет на 10-15 старше. Таким образом, с самого начала повелось, что мы старались держаться втроем. Казалось, что чем меньше людей, тем заметнее проявлялась разница в возрасте. Вполне возможно, что в какой-нибудь компании хотя бы в два раза больше, никто бы и не обратил внимание на возраст. Но когда мы только попали сюда, различие бросалось в глаза. Лариса с Игорем сразу смотрели на нас немного свысока, хотя, кажется, не имели на это особых причин. Потом я узнала, что Игорь был старше меня на какие-то 15 лет. 24, 29, 39, 41, 43.
За этими подсчетами я даже не заметила, как в комнату вернулся финансист. Он неподвижно стоял в проходе.
– Закончился приступ? – доктор смерил его равнодушным взглядом.
– Там, -вместо ответа пробормотал он и махнул рукой назад.
Не дожидаясь каких-то вразумительных объяснений, врач решительно направился в другую комнату, задев плечом все еще стоявшего в проходе Игоря. Глеб вышел следом.
– Что у вас там произошло? – раздраженно спросила я.
Глядя на него, я испытала какую-то странную брезгливость, как будто пыталась отогнать назойливую муху.
– Лариса… упала, – наконец выдохнул он и рухнул на пол. – Кажется, она неживая.
Я вскочила и практически вбежала в ту злополучную комнату. Сначала я почти ничего не могла разглядеть из-за темноты. Но потом глаза привыкли к полумраку, и я увидела склонившегося над чем-то Глеба.
– Помогите же мне, – откуда-то из-под земли послышался голос доктора.
Это была та самая комната, в которой я в первый день нашего здесь пребывания чуть не свалилась в яму.
Вдвоем они осторожно вытащили что-то на поверхность. Кажется, я зажала рот рукой. Но это было совершенно напрасно, я ничего не почувствовала. Не захотелось ни кричать, ни плакать, ничего. С таким же успехом они могли вытаскивать мешок с картошкой. Хотя, в том случае я, начерно, испытала бы облегчение: голодовка уже начинала порядком утомлять. Молча я вернулась в «гостиную». Игорь сидел у костра и грел руки.
– Что там? – с опаской спросил он.
– Достают ее.
Он кивнул и снова уставился на огонь. Я села по другую сторону костра, лицом к проходу. Тени от неровных языков пламени причудливо играли на стенах. Переплетаясь и пожирая друг друга, они принимали рисунок стен. «Человек – самое отвратительное животное, – отстраненно подумала я. – он способен приспособиться к чему угодно».
Тени скользили и по лицу Игоря. Наблюдая за ними, я случайно увидела его глаза. Усталые и пустые они смотрели на огонь, не видя его.
Неужели мы стали таким бесчувственными? Так равнодушно относятся друг к другу мертвецы. И не получая питания, внутри каждого из нас что-то умирало. Умирало то, что делало нас людьми. Я возненавидела человека, который это сделал с нами. Но потом поняла, что нас не нужно было таким делать. Просто нам задали условия, и мы к ним приспособились. Просто никто не утруждал себя делать вид, что мы на самом деле другие. Здесь мы стали теми, кто есть на самом деле. Если человек не убийца, его нельзя заставить сделать это даже под гипнозом, даже бумажным ножом. Мы все оказались загипнотизированными этим местом. Осудить нас здесь было некому. А потом все можно будет списать на голод, жажду, недостаток сна. Это привело меня в странное недоумение. Неужели все так на самом деле?