Павла Салтыкова выпустили из острога утром, днем его мыли в бане, а вечером давали обед на сто персон. Собственно, обед давали не в честь Салтыкова, а в честь Ипполита Калинкина. Только благодаря Калинкину Павел оказался на свободе, все обвинения с него были сняты.

С самого утра по дому как оглашенные носились лакеи и горничные. Звенела посуда, сверкало серебро, мелькали корзины с цветами. Княгиня Салтыкова приказала, чтобы «все было как надо». Поэтому каждая пылинка в доме имела свое дело.

В большой столовой уже красовались нарядные столы. Выдраенные до ослепительного блеска серебряные вилки и ножи лежали на салфетках клюквенного цвета. Все было готово для того, чтобы чествовать героев дня – Ипполита и Осипа.

Ипполит всегда был рад покрасоваться, Осип же с самого утра ходил зеленый. Сто человек! Сто человек будут смотреть на него! Осип даже пытался сказаться больным, однако княгиню Салтыкову не проведешь.

– Надо, значит надо, – сказала она строго Осипу. – Думаешь, мне хочется? А надо все-таки. Тем более, если б не ты, Осип Иванович, то зачах бы мой балбес в камере. Нет, уж! Ты найди в себе силы и явись на праздник, сиди и слушай, как тебе хвалить станут.

Действительно, хвалили Ипполита и Осипа долго. А после даже потребовали рассказать всю историю.

– Да, ты уж, Ипполит Андреевич, порадуй нас, объясни, как вы с Осипом Ивановичем дело раскрыли, – попросила Салтыкова.

Пришлось рассказывать.

– Итак, я опросил всех свидетелей, – начал Ипполит. – Первое, что я выяснил: табакерка с ядом стояла на столе между Сушкиным и Павлом. Никто к ним не подходил и табакерку не трогал. По всему получалось, достать ее могли только сам Сушкин и Павел. Но вот, что было интересно! Сушкин достал табакерку из левого кармана, а он никогда ее туда не клал. Я подумал, а что если это ни та табакерка?

– Значит, была другая табакерка? – спросила Салтыкова.

– Именно так я подумал. Что если было две табакерки, одна из них с хорошим табаком, который нюхал весь вечер Сушкин, а другая – с плохим табаком. Первая табакерка лежала в правом кармане, а вторая – в левом. Так как Сушкин никогда не клал табакерку в левый карман, то весь вечер он доставал табак из правого кармана.

– Что же его заставило достать табакерку из левого кармана? – спросил Павел Салтыков.

– А! Это-то и есть самый важный момент! – Ипполит вошел в роль, говорил горячо и хорошо владел своей аудиторией. – Что заставило Сушкина вытащить табакерку из левого кармана?

Он оглядел гостей за столом.

– А то, что табакерка из правого кармана пропала, – ответила Алиса, которая сидела напротив брата.

– Верно! Табакерка с хорошим табаком пропала. Как? Куда?

– Только один человек приближался к Сушкину за то время, что он сидел за карточным столом. Это был лакей… как бишь его зовут? – сказал Павел Салтыков.

– Иона, – тихо подсказал Осип.

– Да-да. Иона, – подхватил Павел. – Он поднимал карту и находился возле Сушкина всего несколько секунд. За это время он не успел бы подсыпать яд, но успел бы вытащить табакерку из кармана!

– Верно! – согласился Ипполит. – Он вытащил табакерку. Сушкин после принялся искать ее, не нашел в правом кармане, но обнаружил в левом.

– Теперь остается понять, откуда взялась табакерка в левом кармане, – сказала княжна Салтыкова.

– Тут все просто, – ответил Ипполит. – Как вы, Ольга Александровна, помните: в тот день лил проливной дождь. Вот, что удалось разузнать Осипу в ажидации: когда Сушкин в своей крытой карете подъехал к клубу, то приказал швейцару перенести его до дверей на руках, дабы он не намочил сапожек. Швейцар бросился за помощью и в швейцарской увидел лакея, попросил его о помощи. Это был Иона. Пока они вдвоем несли Сушкина, Иона в этот самый момент засунул вторую табакерку в карман купца. Он изготовил ее заранее. Еще месяц назад лакей украл табакерку у Сушкина и изготовил на заказ точно такую же.

– Но зачем? Зачем он убил Сушкина? Какое дело было лакею до старика? – удивилась княгиня Салтыкова.

В столовой стояла необычайная тишина. Ни при каких других обстоятельствах нельзя было бы добиться подобной тишины от сотни человек. Сейчас же они сидели так тихо, будто не было никого.