Вернувшийся к ответу

Глава одиннадцатая

Когда Аркадий рассказал дома о своем намерении уехать в другой город, мама расплакалась, а отец три дня ни с кем не разговаривал. Такая манера была у Маркова-старшего: если он на кого-то или на что-то обижался, то не сердился, не кричал и вообще не проявлял никаких внешних эмоций. Он просто на пару-тройку дней замолкал. Порой домочадцы терялись в догадках, что могло вызвать недовольство главы семьи.

Через три дня мама зашла в комнату сына: «Иди, Аркаша, папа тебя зовет». Александр Семенович лежал в кровати, дымил папиросой – с этой дурной привычкой он с юных лет так и не расставался.

– Чего тебе не хватает? – напрямик спросил он сына строго.

– Папа, мне хватает всего. Но я хочу стать журналистом. В Ташкенте меня на работу не берут, здесь солидные столичные газеты, им нужны сотрудники с опытом. Вот я и решил поехать в областной город, опыта набраться.

– На кой ляд тебе эта специальность далась? – хмуро возразил отец. – Журналисты, все как один, пьяницы и развратники. Ты там, в этом городе, не опыта наберешься, а водку пить научишься. Ну ладно, не получилось у тебя с музыкой, не твоя эта вина. И кстати, это все из-за твоей журналистики получилось, чуть не угробили тебя. Так после этого нет, чтобы проклясть и забыть, так ты сам опять из огня да в полымя лезешь. Поступил бы куда-нибудь учиться, жил, как все твои товарищи. Нет, из дому надо уехать. А люди скажут, что Саша Марков своего сына прокормить не может, вот пацан на чужбину и подался – на всяк роток не накинешь платок.

– Так тебя, папа, моя судьба беспокоит или то, что о тебе скажут? – тоже напрямик спросил Аркадий.

– Ты! – аж задохнулся отец от возмущения и гнева. Расплющил с ожесточением в пепельнице папиросу, тут же закурил другую и, успокоившись, произнес: – Ты уже парень взрослый, запереть в доме я тебя не могу и на цепь не посажу. Но разрешения своего на твой отъезд я тебе не даю. Если уедешь, так и знай – против моей воли.

Он отвернулся к стенке, давая понять, что разговор с сыном закончен.

На следующий день, приехав с работы, мама, даже не переодеваясь в домашнее, зашла в комнату сына.

– Сыночек, ты же знаешь, мы с папой тебе только добра желаем. Я тебя понимаю. И я верю, что ты станешь хорошим журналистом. Я все твои статьи, с самой первой газетки, откладываю, у меня они до единой хранятся. Но сердце болит, как ты там один, в чужом городе, будешь. В общем, сынок, я хочу поговорить с твоим начальником.

– С каким начальником, мама? – удивился Аркадий.

– Ну там, куда ты едешь, там же будет у тебя начальник. Не знаю, как он называется.

– С редактором, что ли?

– Ну пусть будет с редактором.

– Ма, ну что ты придумала? Я взрослый парень. И что я ему скажу: с вами хочет моя мама поговорить?

– Да, вот именно так и скажи.

Мама, его всегда тихая мама, которая, казалось, громко и говорить не умеет, ни разу в жизни, даже когда он капризничал, не повысившая на него голос, на сей раз была непреклонна – Аркадий это понял и перечить не стал. Они отправились на почту, заказали междугородный разговор, и через полчаса их соединили с Андижаном.

– Рубен Акопович, здравствуйте, это вас Аркадий Марков беспокоит из Ташкента, – поздоровался он, услышав в трубке характерный голос редактора. – Вы меня помните? Я через пару дней могу к вам приехать.

– Ну так приезжай, а звонишь зачем? Хочешь, чтобы мы тебе торжественную встречу подготовили – красную ковровую дорожку, пионеров с цветами, горны, барабаны, карнаи, сурнаи (карнай и сурнай – узбекские национальные инструменты, звучащие на праздниках. – прим. автора), – веселился редактор.

– Да нет, что вы, – растерялся Аркадий. – Тут понимаете какое дело… С вами моя мама хочет поговорить. Я ее отговаривал, но она настаивает…

– Ну и дурак, что отговаривал. Нормальная мама, дай Бог всем такую. Говори, как ее имя-отчество, и передай ей трубку.

Мама чуть не в толчки выпихала Аркашку из переговорной кабинки, плотно прикрыла за ним дверь. Через несколько минут вышла, раскрасневшаяся то ли от жары, то ли от волнения, утерла пот, сказала: «Он хороший человек. Можешь ехать. Отца я как-нибудь успокою».

О чем мама говорила в тот вечер с редактором, Аркадий так никогда и не узнал: она на этот вопрос отвечать отказалась, а у Рубена Акоповича спрашивать ему казалось неудобным.

У подъезда дома мама остановилась, стала открывать почтовый ящик:

– Давно тебя хотела спросить, Аркаша. Я вот смотрю, в газетах разные статьи бывают, большие и маленькие. У тебя почему-то все больше маленькие, большие всего пару раз.

– Потому что я еще только учусь этому делу. Но я тебе обещаю – у меня будут большие статьи, очень большие, – проговорил он почти торжественно и повторил: – Обещаю тебе, мама.

Ох, как часто вспоминал он потом этот, казалось бы, ничего не значащий, разговор у подъезда родительского дома. Пожалуй, всякий раз, когда в авторитетной газете или солидном журнале появлялись его важные репортажи или когда выходила в свет новая книга, вспоминал он маму – уже начавшую седеть, небольшого росточка, ему едва до плеча, в скромном застиранном платьице, с пачкой газет у раскрытого почтового ящика. И он, серьезно сказавший: «Обещаю тебе, мама».

***

Проводить друга в «ссылку», как схохмил все и всех готовый осмеять Витька Энкер, приперлась в аэропорт целая компания его консерваторских друзей. Мишка Салашный извлекал из своего портфеля одну за другой бутылки белого сухого вина, и казалось, портфель у него бездонный. Они пили терпкое вино, на радость всем устроили целый концерт: Энкер приволок гитару, Людочка Арсеньева достала из футляра скрипку, а Витя Воронин – кларнет.

Кто-то предложил Салашному снять с головы его модняцкую кожаную шляпу-тирольку и собирать для музыкантов подаяние, но идея так и осталась без поддержки.

Примчалась на минутку Данка Рудина, скороговоркой рассказала, что в «Юности» выходит в следующем номере ее новая повесть, пожелала Аркашке удачи, чмокнула в щеку.

– Вот так всегда и будет, – притворно вздохнул Витька Энкер. – Данка будет писать романы и повести, а Аркашка – брать интервью у знаменитой писательницы и рассказывать в своих рецензиях нам, неразумным, какая Рудина гениальная и как глубоко умеет раскрыть все тайны нашей души.

Они безудержно веселились, когда, смешно семеня в несоразмерно огромном рабочем комбинезоне, появилась неожиданно мама. Работала она тогда на авиаремонтном заводе, территория которого примыкала непосредственно к аэропорту. Отпросившись у мастера на десять минуточек, Рива Юрьевна спешила, запыхавшись, хоть на минуточку увидеть сына, попрощаться с ним. Она обхватила своего любимца за шею, притянула к своему лицу его голову, поцеловала и, понимая, что сейчас не сможет удержаться от слез, так ничего и не сказала. Не хотелось ей при этих молодых ребятах, так красиво и модно одетых, таких блестящих и весело беззаботных, показывать свою слабость. И смущение сына она не то чтобы увидела, а безошибочно своим материнским сердцем поняла. Потому и исчезла так же внезапно, как и появилась.

– Это кто был? – поинтересовался Воронин.

– Мать моя, – буркнул Аркадий.

Воронин, который уже в армии отслужил и был пацанов этих постарше и посерьезней, нешуточно отвесил Маркову подзатыльник и передразнил сердито:

– «Мать». Мама к тебе приходила, главный человек твоей жизни, а ты от нее рожу воротил, думаешь, я не заметил. Эх ты, олух царя небесного.

Аркашка и впрямь испытал смущение при появлении мамы на этой людной аэропортовской площади. Ему было неловко за ее несуразный комбинезон, заляпанный краской, за грубые, даже на вид, тяжелые ботинки, за едкий запах авиационного керосина и ацетона, исходящий от ее рабочей одежды. Весь ее облик как-то не вязался, так ему, дураку, тогда показалось, с этой нарядной и беззаботной группой молодых людей в шуршащих плащах-болоньях, ярко накрашенных девиц в вызывающих мини-юбках и сверхдефицитных ажурных чулочках…

С чувством стыда за гадкое свое поведение, за то, что не нашел для матери даже пары добрых слов на прощанье, садился он в самолет. С этим чувством суждено ему было жить все последующие годы, коря себя, да что там коря – ругая самыми последними словами.

Он бы, конечно, извинился перед мамой, встал бы перед ней на колени, молил о прощении. Но упущенный миг судьбы вернуть не в нашей власти. Никогда больше не пришлось Аркадию увидеть свою маму живой. И это страшное слово «никогда» стало его проклятьем, тем проклятьем, с которым надо дышать, жить, работать, просыпаться и засыпать, есть и пить, петь песни и смотреть кино…

***

Редактор «Андижанской газеты» Рубен Акопович Сафаров определил новичка под начало заведующего отделом культуры Марка Кошеватого. Высокий, огненно-рыжий, Кошеватый считался в «Андижанке» одним из самых опытных журналистов. По крайней мере, Марк «строку гнал» с такой бешеной энергией, что коллеги от зависти только вздыхали. Четвертая полоса газеты практически безраздельно была отдана отделу культуры, и Марк являлся ее узаконенным монополистом. Делиться он ни с кем не собирался, и потому появление новичка воспринял без всякой радости. Впрочем, увидев этого юнца, тут же и успокоился – ну что он может…

Кошеватый в первый же день, прохаживаясь по своему достаточно просторному отдельному кабинету, охотно рассказывал новичку о нравах редакции, о тех, с кем ему придется работать. Рассказал без утайки и свою, полную романтики и опасных приключений, историю.

***

…Марк работал в многотиражной газете судоремонтного завода в Одессе. К 7 ноября, очередному юбилею Октябрьской революции, нужно было написать доклад для торжественного собрания парторгу завода. Поручили, понятное дело, редактору многотиражки. Спорить было бесполезно, писать доклад муторно, и Кошеватый отправился в городскую библиотеку, где добросовестно переписал передовицу из союзного журнала «Партийная жизнь». Сдавая журнал, он обратил внимание на статную молодую библиотекаршу, чьи светлые волнистые волосы и небесно-голубые глаза лишили его покоя. Привыкший действовать энергично и решительно, Марк на углу Дерибасовской и Советской Армии купил букетик цветов и тотчас вернулся в библиотеку. Надежда, так звали блондинку, строго заявила, что она замужем, и тут же согласилась пойти на морвокзал в кафе-мороженое. Позже она признавалась, что чем-то этот рыжий ее покорил мгновенно и она не в силах была устоять против его чар.

Надежда не обманула – она действительно была замужем. Но это еще оказалось полбеды. Бедой, да еще какой(!), был ее муж – начальник Одесского высшего мореходного училища, контр-адмирал. Узнав, что у его жены роман, адмирал возбудился невероятно, орал, что пойдет под трибунал, но «проклятого рыжего кота пристрелит, как собаку», и похоже, угрозу свою собирался осуществить. Во всяком случае, поздней ночью кто-то ломился к Марку в дверь, и он едва унес ноги через черный ход. Утром, не без опаски и с известной долей риска, подкараулил Надежду на подходах к библиотеке и рассказал ей о ночном приключении. Надя, в свою очередь, поведала, что и у нее выдалась не самая спокойная ночь, о чем красноречиво свидетельствовал синяк на ее шее. Возлюбленные решили судьбу не искушать. Маршрут бегства был извилистым и долгим, привел их в итоге в узбекский город Андижан, о котором коренные одесситы Марк и Надежда раньше и слыхом не слыхивали.

Вот так эта романтическая история выглядела в изложении Кошеватого.

В Андижане им понравились восточный базар и большие заработки Марка. Надежда устроилась в местную библиотеку, и вскоре они получили двухкомнатную квартиру в новом микрорайоне.

– Классный город. Мы с Надюхой посчитали, здесь на три рубля в день можно жить, прекрасно питаясь. А заработков таких, как здесь, фиг где найдешь. В газете главные темы отраслевые – партийная, промышленная и основная – сельское хозяйство. Поскольку культура здесь как таковая отсутствует, то на нее никто и не претендует. Так что четвертая полоса – моя, печатаюсь, сколько хочу, – цинично рассуждал Марк. – Покуда поживем здесь, деньжонок поднакопим, а там видно будет.

***

Кошеватый охотно рассказал Аркадию обо всех обитателях редакции, заметив при этом, что близко ни с кем сходиться не собирается и новичку не советует – уж больно много пьют. И не то чтобы он, Кошеватый, был таким уж поборником трезвого образа жизни, просто с редакционными свяжись – никаких денег накопить не удастся. Так и норовят стрельнуть трешку или пятерку до зарплаты.

Завотделом культуры говорил много и охотно обо всем. Кроме работы. Марков ждал, что вот сейчас он получит здание, отправится его выполнять, но ничего подобного не произошло. В конце рабочего дня Марк только поинтересовался, где приезжий думает остановиться, и, узнав, что жить ему решительно негде, собственноручно позвонил директору гостиницы и попросил расселить нового сотрудника областной газеты. «Желательно подешевле», – добавил он, прощаясь с директором.

***

Номер и впрямь оказался дешевым – 37 копеек за сутки, но жили в нем пятнадцать человек. Преимущественно геологи и несколько воронежцев, командированных налаживать новую установку на местном гидролизном заводе. Шестнадцатого жильца, то бишь Маркова, встретили «радушно» – заявили, что не грех бы проставиться по случаю новоселья, и объявили, что ближайший гастроном находится в соседнем здании, далеко бегать не приходится. «А какой здесь портвейн – закачаешься, восхищался один из геологов. – Не портвейн, а чистый нектар. Чесслово, кушать не надо, пей себе портяшку, и сыт будешь, и пьян».

Опыт работы в геологической газете даром не прошел, как общаться с этой публикой, Марков знал и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Когда мне нужно будет выпить, я сам решу, с кем пить. Ко мне не лезьте.

Эти люди умели ценить твердое слово. К молодому соседу больше никто не приставал. Чего он, собственно, и добивался.

Глава двенадцатая

Редакция андижанской областной газеты, «Андижанки», как называли ее в городе, была почти точной копией всех иных «областнух». Это «почти» заключалось в ее редакторе. Рубен Сафаров к своим сорока годам успел закончить два факультета МГУ – исторический и юридический, защитил диссертацию. Но будучи горячим патриотом родного города, вернулся в Андижан, где вскоре возглавил областную газету. Избавившись от откровенных алкашей и явных бездарей и лодырей, ему удалось сформировать в итоге неплохую команду газетчиков, по большей части приезжих, но и местные работали. Конечно, у любого в мире газетчика с этой сволочной работой всегда найдется повод протянуть руку к рюмке, но в «Андижанке» пили умеренно, и уж во всяком случае не на рабочем месте и не в рабочее время. «Сто пятьдесят граммулек» в обед, понятное дело, никто пьянством не считал. Ну, а после работы посидеть в ближайшей от редакции чайхане, распить бутылочку-другую и потравить байки на любимую тему – как создаются газетные сенсации, – так то не пьянство, а клуб по интересам, можно даже сказать – повышение квалификации, курсы профессионального мастерства.

Молодого новичка две недели не трогали, проверить «на вшивость» решили в день первой зарплаты. «Надо проставиться», – заявили категорично и объяснили, где спиртное закупить и что в чайхане заказать требуется. Толково помог новый коллега – пришедший с Марковым в редакцию в один день фотокорреспондент Боря Юсупов. Боря, родившийся в Андижане, со школьных лет таскал в «Андижанку» свои снимки и был давно здесь своим человеком. Поскольку Боре тоже надо было проставляться, два новичка объединили свои усилия. Будучи местным, Юсупов взял на себя все организационные хлопоты, Маркову осталось ему только нужную сумму денег отдать. После работы собрались в чайхане. Когда Аркадий увидел входящих сюда обоих заместителей редактора и ответственного секретаря, он оробел не на шутку. Остальных это, судя по всему, совершенно не смущало. Впрочем, начальство долго не засиделось – махнули по стакану, закусили шашлычком и покинули общество. Борю на прощание добродушно похлопали по плечу, на Аркадия внимания не обратили, будто его за столом и не было. Едва замы удались, за новичка всерьез взялся коренастый, кряжистый и вместе с тем подвижный, как ртуть, завсельхозотделом Евгений Николаевич Сорокин. Пересев к новичку поближе, он наполнил стакан водкой и придвинул Аркадию.

– Ты непьющих журналистов часто встречал? – спросил он, напустив на себя строгость.

– Каждый день, – ответил Аркадий.

– Где?! – изумился Сорокин.

– В зеркале.

Все дружно заржали, оценив смелую шутку новичка. Сорокин придвинул стакан с водкой еще ближе. Аркашка понял, что на этот раз ему не отвертеться. Водку он до сих пор не пил, так, в училище с ребятами винишком, по большей части сухим, баловались. Но теперь испытания было не избежать. Никто никогда его этому не учил, по какому-то наитию он просто широко разинул рот и одним глотком влил в себя содержимое стакана. После чего отломил кусочек лепешки и понюхал душистый хлеб, шумно втянув в себя воздух. Ну точь-в-точь, как делал солдат Соколов перед фашистами в фильме «Судьба человека». За столом воцарилось молчание. Потом Сорокин протянул руку и торжественно произнес: «Женя, просто Женя, и на «ты».

Видимо, так называемый еврейский ген ADH2*2, отвечающий в человеческом организме за расщепление алкоголя, в конкретном организме Маркова присутствовал в полном объеме. Он не опьянел, ну уж, во всяком случае, мог себя держать так, чтобы не было стыдно за свое поведение, и говорил достаточно связно и внятно. А вот новый фотокор Боря, гордо заявивший, что водку терпеть не может и пьет исключительно вино «Саперави», так насосался этого нектара из черного грузинского винограда, что домой его волокли волоком. Аркадий брел следом и тащил на плече увесистый кофр, удивляясь, что фотопринадлежности весят, как кирпичи. Только перед самым домом незадачливого пьянчужки он решил выяснить, что там все время позвякивает. Открыв кофр, среди фотоаппарата и парочки объективов Аркадий увидел две бутылки все того же любимого фотокором «Саперави».

***

Дни тянулись однообразно. Задания от своего начальника он получал крайне редко, да и то какие-то незначительные. Все они укладывались в тридцать газетных строк, к тому же чаще всего набранных самым мелким обидным шрифтом нонпарель, в просторечии «нонка». Дошло до того, что кое-кто из коллег стал обращаться к новичку с просьбой напечатать под диктовку ту или иную статью. В редакции, конечно, было свое машбюро, но две машинистки зашивались, и иногда очереди напечатать материал приходилось ждать часами. Вот и обращались к Аркаше.

Машина времени

(Заглядывая в прошлое)

Уезжая из дома, вещей он взял немного, основное место в спортивной сумке занимала портативная машинка «Москва». Это антикварное чудо появилось у него в первый же день работы в «Геологе». Аркадий уже собирался домой, когда к нему обратился Валера Журавлев. Говорили, что Журавлев когда-то работал в центральной партийной газете, где слыл чуть ли не лучшим очеркистом, но «заболел», докатился до ЛТП – были тогда такие лечебно-трудовые профилактории, где пытались алкоголиков избавить от пагубной зависимости. В итоге бывший лучший очеркист оказался в «Геологе».

– У тебя пишущая машинка есть? – спросил он новичка.

– Нет, откуда…

– Ну, и как же ты собираешься стать журналистом, если не умеешь печатать на машинке? Ладно, считай, что тебе повезло. У меня как раз есть портативная «Москва», могу тебе уступить за полтинник. Её только почистить надо…

Купив эту рухлядь за пятьдесят рублей и отдав за «почистить» еще шестьдесят, Аркадий стал обладателем прекрасной пишущей машинки – мастер постарался на славу и реанимировал старушку. За две бутылки портвейна Марков взял у машинистки Вальки несколько уроков машинописи. Валька, хоть и пила беспробудно, но дело свое знала – скорость у нее была космическая, печатала она всеми десятью пальцами, виртуозно владея так называемым слепым методом, то есть не глядя на клавиатуру.

***

Увидев, чем занимается подчиненный, Кошеватый, мягко говоря, в восторг не пришел.

– Ты что, частное машбюро тут открыл? – недовольно спросил Марк.

– Ну почему частное? Просто помогаю товарищам.

– Ты бы лучше себе помог. У тебя гонорар за прошлый месяц составил семнадцать рублей. Вот я, для примера, заработал четыреста.

– Но у меня не было почти никаких заданий, вы же знаете…

– Что я знаю?! – взвился Марк. – Каких заданий ты ждешь? Или ты думаешь, мне кто-то дает задания? Надо искать, информацию тебе на блюдечке никто не принесет, – и уже более мягко добавил: – Ты подумай над моими словами.

На следующий день Кошеватый вызвал Аркадия в свой кабинет.

– Жаловался, что заданий нет, ну так вот, отправляйся на механический завод, они в обком передали рапорт о досрочном перевыполнении плана или что-то в этом роде. Я толком не понял, а в промышленном отделе никого нет, все в разъезде. Короче, поезжай, найди там директора, он тебе все растолкует. Только давай оперативнее, информацию надо в номер ставить.

В приемной директора завода Марков просидел никак не меньше двух часов. Сначала шло какое-то заседание, потом директор долго разговаривал по телефону с обкомом, после чего к нему заходили главный инженер, главный механик… Потеряв терпение, Аркадий воспользовался тем, что секретарь из приемной куда-то вышла, и прямиком направился в кабинет директора. На ходу доставая из кармана красное редакционное удостоверение, он приблизился к столу, представляясь: «Я корреспондент «Андижанской газеты» Аркадий Марков…»

– Какой ты корреспондент? – грубо перебил его директор. – Ты хоть школу закончил? Кто тебя сюда прислал?

– Что значит, кто прислал, я выполняю редакционное задание. И вообще, по какому праву вы на меня голос повышаете?

– Что? – вовсе разъярился директор. – Пошел вон отсюда.

Кипя от негодования, Марков влетел в кабинет к завотделом, но тот не дал ему и слова сказать.

– Наслышан про твое геройство. Уже звонил секретарь парткома завода, рассказывал, как ты ворвался в кабинет к директору, прервал важное совещание, да еще и нахамил ему. Вот уж не ожидал от тебя, – корил его Марк.

– Это все неправда, никакого совещания я не прерывал, – запротестовал Аркадий. – Все было совсем иначе.

– Мне неважно, как там все у тебя было. Слова секретаря парткома крупного завода никто под сомнение ставить не будет. К тому же задание ты так и не выполнил. Ведь не выполнил?

– Не выполнил, он со мной и разговаривать не стал, – понуро согласился Марков.

– А что ты сделал для того, чтобы с тобой стали разговаривать? Главный принцип репортера знаешь?

– Знаю, «жив ты или помер», – стал он цитировать Симонова.

– Ну и это тоже. Хотя это лирика. А главное – тебя гонят в дверь, а ты лезь в окно, гонят в окно, лезь в печную трубу. Но только лезь, а не стой. И не ной, что с тобой разговаривать не захотели.

Машина времени

(Оглядываясь на будущее)

Премьер-министр Израиля Ицхак Рабин летел в Москву. Это была первая официальная встреча глав двух государств – России и Израиля. Поздней ночью, накануне отлета, кто-то подумал, что в группу израильского лидера неплохо было бы включить хотя бы одного журналиста, знающего русский язык. Позвонили в службу, ведающую выдачей загранпаспортов, и выяснили, что несколько дней назад паспорт получил журналист газеты «Наша страна» Аркадий Марков, новый репатриант, недавно приехавший в Израиль. Ни в какой правительственный пул он не входил, имя его еще мало кому было известно. Но загранпаспорт распахнул перед ним дверь в правительственную делегацию.

Когда группа израильтян отправилась на экскурсию по Москве, Аркадий решил себе придумать занятие поинтереснее. Утром в радионовостях он услышал, что лидеру ЛДПР Жириновскому сегодня исполняется сорок восемь лет. О Жириновском на Западе слухи ходили самые противоречивые. То ли либерал, то ли фашист, никто не разберет. Узнав адрес штаб-квартиры партии и выяснив, что от отеля «Метрополь», куда поселили израильскую прессу, ехать всего минут десять, он вызвал такси. На лестничных пролетах здания было шумно и накурено, кое-где под гитару пели песни. На одной из площадок стояла группа молодых людей со стриженными затылками. Все как один в черной униформе, высоких на шнуровке ботинках, на рукавах – фашистская свастика. Они подозрительно измерили посетителя взглядами, но ничего не сказали.

Пресс-секретарь ЛДПР зарубежному гостю был несказанно рад, предложил на выбор чай, кофе, что-нибудь покрепче, дождался, когда Марков включит диктофон, и явно приготовился произнести программную речь. В этот самый момент дверь распахнулась так резко, что чуть с петель не слетела, и в комнату ворвались несколько человек.

– Почему здесь посторонние? – зычно заорал один из них.

– Это не посторонний, это журналист из Израиля, – попытался возразить пресс-секретарь.

– Что?! Какой на хер журналист из Израиля? Да ты, старый идиот, вообще охренел. Через пятнадцать минут папа приедет, а тут какой-то израильский лазутчик. Убирайся отсюда, – рявкнул он, теперь уже обращаясь явно к Аркадию.

Марков не спеша поднялся, извлек из внутреннего кармана пиджака пресс-карту ООН и спокойно, несколько даже строго заявил:

– Мне представляется, что вы сейчас своими действиями нарушаете те принципы, которые декларирует эта уважаемая организация, – и он пальцем многозначительно постучал по твердому пластику.

Грозный крикун тут же дал заднюю:

– Извините, в запале погорячился. Но и вы меня поймите. Сегодня день рождения лидера нашей партии. Сейчас он должен подъехать, мы хотим поздравить его исключительно в тесном партийном кругу. Полагаю, причина вполне уважительная, даже для ООН, чтобы в штаб-квартире не было посторонних.

– Иными словами, вы меня выгоняете? – уточнил Марков.

– Ни в коем случае, – выдержал удар его оппонент. – Просто просим вас удалиться.

Не солоно хлебавши вернулся он в отель. Открыл блокнот. Написать о том, как израильского репортера изгнали из штаб-квартиры русской партии ЛДПР, – как-то мелковато для скандального репортажа. В голову закралась озорная мысль. Еще раз все обдумав, он снова взялся за телефонную трубку и набрал уже знакомый номер партийной канцелярии. Услышав традиционное «дежурный слушает», заговорил нарочито грубым голосом:

– Это член ЛДПР Никифоров из Челябинска. Хочу папу поздравить с днем рождения! – фамилию только что придумал, а слово «папа» позаимствовал во время визита в штаб-квартиру.

– Ладно, Никифоров, молодец, что позвонил, мы передадим твое поздравление.

– Хрена вам лысого – передадим! – завизжал что было мочи в трубку мнимый челябинский фанат Жириновского. – Ишь чего придумали. Я, может, сегодня первый раз за год в баню сходил ради такого дня, а он мне «передадим». Живо давай трубку папе, а не то я сейчас пойду на городскую площадь и сожгу себя там к едрене фене, – нагнетал Аркадий, сам не понимая, откуда только слова эти у него берутся.

– Да погоди ты, бешеный, – раздалось в трубке, и тут же он услышал, как дежурный говорит кому-то: – Какой-то псих звонит из Челябинска, хочет папу поздравить, а не то, говорит, пойду на площадь и сожгу себя. Ты там спроси Вольфовича, может, ему и правда приятно будет, что из Челябинска звонят.

Наступило молчание, в трубке раздавались лишь какие-то шорохи, а потом прозвучал четкий голос: «Жириновский слушает».

– Добрый день, Владимир Вольфович. Я израильский журналист Аркадий Марков, приехавший в Москву в сопровождении нашего премьер-министра. Звоню вам с единственной целью – поздравить с днем рождения.

Жириновский ничем не выказал ни своего возмущения, ни удивления по поводу того, что челябинский работяга Никифоров оказался израильским журналистом Марковым.

– Спасибо за поздравление. Очень жаль, что не удалось увидеться. Тут меня некоторые западные издания клеймят антисемитом. Я мог бы вам рассказать подробно, что все это – их вымысел и даже клевета.

– А вы пригласите меня, и я приеду, – совсем уже осмелел Аркадий.

Жириновский явно замялся, потом произнес:

– Понимаете, сейчас меня поздравляют соратники по партии, это практически семейное мероприятие… А впрочем, мы можем поступить иначе. Как, вы сказали, ваша фамилия? Так вот, господин Марков. Вечером я отмечаю свой день рождения в ресторане. Поскольку все пригласительные билеты уже разосланы, я включу вас в список своих личных гостей. Приезжайте к девятнадцати часам, только, пожалуйста, не забудьте паспорт. Найдете удобный момент, и мы с вами поговорим.

Ровно в семь вечера Марков, предъявив паспорт, входил в ресторан, где гремела музыка. Столы были уставлены всевозможными яствами. Из напитков преобладала только водка под названием «Жириновский» с портретом лидера ЛДПР на этикетке. Владимир Вольфович был в ударе. В украинской вышиванке отплясывал на сцене гопака, целовал хорошеньких танцовщиц, затем, переодевшись, произнес пламенную речь. Вот когда он отходил от микрофона, его и подловил Марков, представившись и напомнив про обещанное интервью. Жириновский, надо отдать ему должное, принял этот пас мгновенно и отыграл на все сто.

– Господа! – воскликнул он громким голосом, перекрывая шум зала. – Минуточку внимания. Прошу поприветствовать одного из наших гостей. Это израильский журналист, который специально прибыл в Москву в день моего рождения, чтобы поздравить меня и побеседовать со мной.

Раздались аплодисменты, пьяные выкрики, среди которых кто-то, не разобравшись, в чем дело, требовал «вышвырнуть вон эту жидовскую морду».

Интервью было недолгим, Жириновский, стряхнув с себя маску гуляки, отвечал на вопросы четко и односложно. Попросив у метрдотеля бутылку водки, лучшего сувенира из Москвы и не привезешь, Аркадий поспешил в «Метрополь», где, дозвонившись до редакции, продиктовал свое интервью со скандальным лидером ЛДПР.

Утром следующего дня вся израильская делегация, во главе с премьер-министром Ицхаком Рабиным, посетила посольство своей страны. Аркадий позорно проспал и, чтобы не опоздать, добирался на такси. Вся группа толпилась во дворе посольства. Едва он ступил за узорчатую ограду, услышал аплодисменты. Марков подумал, что премьер уже начал выступление, и торопливо полез в наплечную сумку за диктофоном. Но тут выяснилось, что аплодисменты предназначены не кому иному, как… Аркадию Маркову. Да-да, именно ему. Кто-то из коллег протянул ему пачку утренних израильских газет. В каждой из них на первой полосе крупным шрифтом была набрана фраза: «Израильский журналист на дне рождения Владимира Жириновского». Под этим броским заголовком красовалась его, Аркашкина, фотография, и где ее только удалось добыть, и продиктованное им вчера интервью. «Они бы еще написали: «Израильский журналист в клетке со львом», – мелькнула у него мысль.