Звёздная раса. Сборник рассказов

– Мы не рабы сторков, а их союзники. Мы воины. Народ воинов. Нам доставляет удовольствие война – как процесс, победа – как результат.

– Тогда почему вы вспомнили о Нарайне и почему сделали это именно в разговоре с землянином?

– Потому что ваш опыт, которым вы гордитесь и из которого делаете выводы на будущее, причём не только своё – он крохотен. Опыт Нарайна – был намного больше. И они шли тем же путём. Совершенно тем же путём, что и вы, земляне.

– Послушайте, Храу-Гар-Эрр, – в голосе человека прозвучал смешок, и скиутт его уловил. – Вы действительно народ воинов. Поэтому ваши попытки играть в слова выглядят так же нелепо, как если бы принялся говорить с вами о торговых контрактах. Говорите прямо.

– Сторки ценят нас, – скиутт чуть повернулся – снова всем корпусом, тяжело. – Это не самоутешение, это – правда. Когда Стая проиграла войну Сторкаду, мы были готовы к гибели. И были очень удивлены, когда их нежданные посланцы заговорили о мире и союзе. Так вот, они – ценят нас. Если мы скажем, что готовы вступить в союз с Землёй – союз, который ничем не свяжет вас кроме клятвы никак не затрагивать интересы Сторкада – они согласятся на это. И сделают вид, что они тут ни при чём. Альянс, который вас так обеспокоил – не отрицайте это, обеспокоил, это правильно! – станет мертворождённым детищем, выкидышем страха перед непонятной Землёй. В космосе множество отвратных существ и бессмысленных в разрушении рас. У вас будет обширное поле деятельности. Причём в рамках вашего понимания справедливости. И Сторкад поддержит вас. Как поддерживает нас.

– Чтобы придти на расчищенные, вспаханные, засеянные и политые нами поля и снять урожай? – жёстко спросил землянин. – Как это бывает с вами?

– Лучше так, чем иначе, – не менее жёстко парировал Храу-Гар-Эрр. – Лучше Сторкад, чем другие. Вы никогда не задумывались, почему у Сторкада столько союзников? Почему их почти нет у Джаггана и совсем нет у Нэйкели и Дайрона – только рабы? Вы задавали себе вопрос не о целях Альянса, а о целях каждой из четырёх входящих в него рас в отдельности? Вы удивитесь и, конечно, не согласитесь со мной – но подумайте: сторки в сущности защищают десятки слабых рас от намного большего зла, чем они сами…

– Давайте остановим машину, – неожиданно предложил землянин, нажимая кнопку на подлокотнике своего кресла. – Я хочу поговорить вон с теми детьми. А потом мы продолжим наш разговор, хорошо?

– К двенадцати ночи мне надо быть в… – начал скиутт, не без труда выбираясь из машины и с явным удовольствием распрямлясь во весь свой гигантский рост и даже чуточку разведя в сторону руки. Но Веденеев весело его перебил:

– Я помню – вам обещали показать настоящий русский Новый Год! Мы успеем. Не волнуйтесь. Лучше посмотрите туда.

На большой площадке, освещённой длинными направленными лампами по углам – видимо, летом это было футбольное поле или что-то вроде этого – с левой стороны которого шла сплошная стена кустов, а с правой начинался обрыв к Волхову, высилась снежная крепость. На самом деле высилась – не меньше чем на рост скиутта, а с башнями – ещё выше. Над центральной башней развевалось под ветерком с реки зелёное с белым воющим волком знамя. Скиутт с интересом отметил, что на стенах крепости видны и защитники… вот только от кого они…

– На штурм! – звонко и воинственно прокричал кто-то. Из-за кустов стали выпрыгивать мальчишки – по двое, один швырял снежки, второй прикрывал его и себя большим фанерным щитом и держал запас боеприпасов. Над атакующими гордо развевалось другое знамя – чёрное с золотым мечом. В снежной крепости пронзительно-металлически, тревожащим живым голосом, завизжал рожок.

– Уррраааа! – весело гремел единый – со стен и от атакующих – вопль, от которого скиутт вдруг ощутил – всего на миг и очень легко! – какое-то… ну… скажем так – странное чувство. Он бы сказал, что это была напряжённая робость, если бы это не было совершенно и предельно смешно. В воздухе повисла бешеная белёсая завеса летящих с обеих сторон снежков. Храу-Гар-Эрр с интересом наблюдал, как на ходу атакующие (кое-кого снежки доставали, скиутт не мог понять, какие у игры правила – и не очень стремился к этому) превращали щиты в лестницы, и по ним стремительно карабкались – уже размахивая деревянными мечами – на стены штурмующие. Их снова и снова сбрасывали вниз; около флага на башне закипела яростная схватка, но в конце концов атакующие отхлынули обратно к кустам и принялись перегруппироваться, ведя беспокоящий обстрел неприступных стен. Рожок внутри снова взвизгнул – явный сигнал, потому что из крепости тоже гуще полетели снежки. Наверное, защитники готовили вылазку. Но как раз в этот момент мальчишки начали замечать идущих к ним незнакомцев, один из которых был – нечеловеком. И – а их было много, не меньше шести-семи десятков, от 8—10 до 12—14 лет – прекратили игру, поспрыгивали со стен, отошли от кустов и с выжидательным интересом стянулись разом все к подходящим скиутту и человеку, тихо шушукаясь между собой, на ходу отряхивая снег и бросая на Храу-Гар-Эрра полные восторженного любопытства взгляды. В глядящих на них десятках разноцветных глаз не было и следа страха или хотя бы настороженности, опаски – дети просто-напросто не умели бояться чужих; уже, наверное, и дедам большинства из них был совершенно неведом этот тягучий страх, отравлявший жизнь, отравлявший каждый шаг целых поколений не столь ещё давних веков. Мальчишки были легко, тепло одеты, однако верхние курточки, бекеши, короткие полушубки почти у всех оказались распахнуты – от игры всем было жарко. Почти ни на ком не было головных уборов и перчаток или рукавиц – многие грели руки, дыша на них, видимо, машинально; кто-то всё-таки доставал из карманов перчатки, но при этом не сводил любопытных глаз с подошедших к ним. Свет парковых фонарей выхватывал на груди у многих ребят алые, как живое пламя, галстуки… Впрочем, у одного галстук был зелёным, как весенняя юная трава – англосакс, конечно; на груди у него Храу-Гар-Эрр увидел небольшой костяной с медным раструбом рожок на тонком кожаном ремне…

(…пройдёт десять лет, и Храу-Гар-Эрр долго-долго будет слушать, как в окружённом укреплении землян на далёкой планете непримиримо взвизгивает и потрескивает рожок. И потом, после окончания штурма, тоже очень долго будет стоять над искромсанным телом офицера-англосакса, с подступающим ледяным ужасом понимая, что он помнит этот рожок – стиснутый в раздробленной алой руке – и изо всех сил пытаясь себя убедить, что это просто похожий инструмент, что такой есть у каждого младшего офицера землян…)

– Здравствуйте, – первым сказал рослый русоволосый паренёк с непокрытой головой, в густых длинноватых волосах которой тут и там искрились снежинки. Следом за ним быстро и шумно начали здороваться остальные, тесней и ближе смыкая любопытное живое кольцо вокруг взрослых землянина и инопланетянина.

– С наступающим! – не очень понятно громко крикнул ещё кто-то, этот возглас подхватили, Веденеев с улыбкой громко ответил:

– С наступающим! – а Храу-Гар-Эрр поинтересовался с искренним интересом:

– А кто их вас за Зло, а кто за Добро? – он не настолько хорошо знал историю Земли, чтобы обозначить стороны, и употребил эти категории.

Мальчишки дружно засмеялись – весело и снисходительно.

– А никто не за Зло, – пояснил тот же самый мальчишка. – Вон у нас флаг Волчьего Отряда, – он показывал без смущения, видимо, даже не думая, что взрослые могут посмеяться над игрой, – вон – Ордена Золотого Меча… а больше мы никак не делимся. Мы часто так играем зимой, уже много лет; я ещё не родился, когда отец уже так играл. Ну, в смысле, с наших улиц почти все мальчишки играют. При чём тут Зло? Мы не за зло, просто смотрим, кто храбрей, ловчей, мечте.

– Честные соперники, – понимающе кивнул скиутт.

– Ну да… А сегодня финальная битва – за весь год! До одиннадцати они нашу крепость точно не возьмут – и…

– Да конечно!

– Не поскользнись, разбежался!

– Через полчаса возьмём!

– Это у нас была разведка! Боем! – сразу завопили со всех сторон. Ответом были такие же возмущённые воинственные вопли – похоже, обе стороны всерьёз настроились оставить интересных, но непонятных гостей – и быстренько довоевать. Воздух стал почти потрескивать от накала воинственности. Но Веденеев громко сказал:

– Ребята! Тихо, пожалуйста! Наш гость хочет кое-что узнать!

Храу-Гар-Эрр удивлённо покосился на землянина. А на него, тут же перестав галдеть, уставились шесть десятков пар глаз – с полной готовностью помочь. Но спросил опять же Веденеев:

– Храу-Гар-Эрр спросил вас, кто из вас за Добро, а кто за Зло. А что такое по-вашему зло и несправедливость?

На несколько секунд стало тихо – тишина буквально звенела недоумённостью. Потом послышались робкие ответы – с разных стороны:

– Ну… это когда слабых обижают…

– Когда делятся нечестно…

– Когда говорят неправду и заставляют говорить неправду…

– Когда чужое берут…

– Когда детей отбирают у родителей…

– Когда нападают и воюют без причины…

– Когда в драке в спину… или лежачего…

Голоса детей были удивлёнными и неуверенными. Они хорошо знали в меру своего понимания, что такое зло, но никак не примеряли его к себе, своему миру и своему существованию – сами они никогда не сталкивались с такими вещами и не верили, что они могут быть в мире людей. Но чётко помнили, что есть что и теперь высказывали это. Явно удивляясь вопросу – зачем это нужно инопланетянину?!

– А можно дружить со злым и несправедливым? – задал новый вопрос Веденеев. На этот раз ответы были тоже удивлёнными – но уже совершенно определёнными:

– Нет, конечно.

– Нет, нельзя.

– Его надо вздуть, и всё. Чтобы исправился.

– А если он очень сильный? – предположил Веденеев, весело поглядывая то вокруг – на мальчишек – то на удивлённого Храу-Гар-Эрр.

– А злые не бывают по-настоящему сильными.

– Ага, по-настоящему сильный – у кого Правда.

– Простите, – вдруг сказал тот рослый парнишка, странно-требовательно глядя на скиутта, – но разве вы этого не знаете сами?

Храу-Гар-Эрр почувствовал, что сердится на Веденеева. А тот по-прежнему выглядел странно-весёлым и не торопился помогать разобраться с вопросом.

– Космос очень велик, – ответил наконец Храу-Гар-Эрр. – Во многих местах живут иначе.

Мальчишки утихли, обмениваясь удивлёнными взглядами. Стоявший в переднем ряду мальчишка лет восьми заморгал и протянул:

– Жааалко их…

И, прежде чем скиутт, опешивший от этих слов – почти возмущённый – несмышлёный детёныш захолустного народца с окраинной планетки жалел Галактику! – сообразил, что ему ответить, старший мальчишка, чуть прищурившись, сказал внятно и раздельно:

– Значит, неправильно живут.

– А как правильно – вы знаете? – скиутт уткнул большие пальцы в плечи.

– Знаем, – коротко и спокойно ответил мальчишка.

И Храу-Гар-Эрр понял, что ему нечего сказать…

…Они долго махали руками машине – шли вдоль кустов всей толпой и махали, потом кто-то кинул в задний бампер снежком – так, на всякий случай – и Храу-Гар-Эрр увидел, как мальчишки побежали обратно к крепости, весело перекликаясь и делясь на два отряда… После этого он сел удобней и вперил в землянина пристальный взгляд:

– К чему этот этюд? – голос скиутта был раздражённым.

– А к тому, что даже дети у нас понимают то, чего не хотите понять вы, – пояснил Веденеев. – Нельзя обижать слабых. Нельзя делиться нечестно. Нельзя лгать и заставлять лгать остальных, брать чужое – нельзя. И молча одобрять всё это – тоже нельзя. И оправдывать всё это нельзя. Ничем нельзя. И никогда. Что от этого бывает – спросите тех немногих, о ком я упоминал. Кто помнит годы до Безвременья. Тут они вам всё хорошо объяснят. Всё на самом деле очень просто, Храу-Гар-Эрр. Кто усложняет эту тему – дурак или подонок.

– Вас – с женщинами, стариками и детьми – полтора миллиарда… – Храу-Гар-Эрр задумался и сказал – как ударил клинком, честно и прямо: – Вы задумывались когда-нибудь, сколько тех, кто, охотой или неволей, но будет воевать против вас?!

– А это всё равно! – весело, неуместно-весело, ответил Веденеев – Храу-Гар-Эрру показалось, что он опять говорит с мальчишкой. – Злые по-настоящему сильными не бывают. Вы же слышали.

– Вас раздавят!!! – прорычал, теряя терпение, Храу-Гар-Эрр. В рыке был не гнев – в нём было странное отчаянье.

– Вас это так огорчает? – теперь голос Веденеева был холоден.

Храу-Гар-Эрр промолчал. На его… лице отчётливо читалось раздражение. Пожалуй, даже злость. Но не на землянина. Уж не на себя ли? Сделав резкое, но необычайно точное движение, он, словно бы ставя точку в разговоре, включил аудиоприёмник, встроенный в панель рядом с окном машины. В салон ворвался перебор двух гитар, как бы прошитый голосом флейты – и песня:

– Пой… вой… через ночь бежит опять домой

электричка…

и не хватает всегда родным прощальных слов…

Дом мой… у дороги двери мне распахнёт привычно —

Бог

мой поднесёт мне чарку из забытых снов!

Пусть

путь был кровав и бессмыслен, но…

не зря проделан!

Пусть

вдох сбережёт для нас последняя струна!

Дай

Бог,

чтобы каждый Брат сумел заняться делом —

пусть

нам светит Волчье Солнце – круглая Луна…⁶

– Кто это поёт? – всё ещё сердито, резко, но по-настоящему заинтересованно спросил Храу-Гар-Эрр.

– Не знаю, – пожал плечами Веденеев. – Это бард-рок. Какая-то молодёжная группа. Они часто возникают, часто распадаются, а спеть песню в эфире может каждый, он открыт для всех. Некоторые песни очень старые, другие – новые и скоро забудутся, третьи – новые и никогда не постареют, даже когда станут старыми, как первые… У нас есть ещё полчаса. Хотите что-то посмотреть ещё – или поедем на встречу? Вас будут рады видеть и задолго до срока.

– На встречу, если можно, – Храу-Гар-Эрр устроил голову удобней на глубоком подголовнике спинки кресла. – Я видел достаточно на сегодня.

– Теперь это надо обдумать, – понимающе сказал Веденеев и произнёс, щёлкнув тангентой связи. – В Консерваторию, пожалуйста.

«Волга» бесшумно набрала скорость и, взвихривая летящий снег по сторонам, помчалась к центру города – через праздник Нового Года, навстречу новому году.

* * *

(…пройдёт почти тридцать земных лет, и как-то Храу-Гар-Эрру зададут вопрос – в какой момент он принял решение перейти на сторону Земли?

– Я симпатизировал людям с того момента, как узнал их более-менее хорошо. Но симпатии – это не жизненные принципы. И враги могут быть симпатичны. А что до твёрдого решения – оно пришло ко мне за полтора года до начала войны, когда я разговаривал в зимнем парке с вашими детьми. Они поразили меня ясностью и прямотой души. Мне неожиданно стала непереносима даже мысль о том, что через какое-то время эти замечательные маленькие люди могут потерять веру и свободу, могут погибнуть, могут стать живыми игрушками в лапах отвратительных созданий, объектом диких экспериментов холодного и извращёного разума. В тот момент я предал всё, чему был верен до него. И ни разу не усомнился в правомерности своего предательства, поверьте…)

2. СЫН МОЕГО ВРАГА

…Убивали мы, убивали нас,

И нужда росла из нужды…

…Мы помним вчерашние страшные дни,

Но каждый как бы забыл, Ч

то он – убийца моей родни,

Что я – его близких убил.

Невспаханный край со всех концов

Кричит, призывает к любви:

«Пусть мёртвый хоронит своих мертвецов,

А ты – для детей живи!»

Дж. Р. Киплинг. «Поселенец»

Ночью прошёл дождь.

Это значило, что сезон дождей – первый его сезон дождей на этой планете – наступит со дня на день. Над единственным континентом, рассечённым горными хребтами на глубокие сырые долины, понесутся, сталкиваясь, вереницы туч, и будут поливать землю день за днём. Ущелья превратятся в реки, с рёвом и гулом выбросят в океан белые бивни потоков. Вся живность уже забралась повыше по склонам, и аборигены повсюду распахнули двери маленьких мрачных храмов – чтобы ритуально облегчить сход воды, после которого озёра на склонах наполнятся рыбой, а на пологих холмах у горных подножий вырастет толстый слой жёлтого ила…

Фантор⁷ Заант кен ло Хеерорд, ещё недавно – офицер сторкадского Флота, а сейчас – контролёр по снабжению – видел всё это только в записях. Скр’грр’иийл – такое название можно было выговорить только после тяжелейшей контузии, но иного у планеты не было, потому что не было настоящего Хозяина – ему определённо не нравился. Он вообще мог нравиться только местным стчк – о Пустота! – хм, жителям, которые вот уже пять миллионов лет тупо и счастливо пребывали в здешнем позднем каменном веке и совершенно не собирались из него выкарабкиваться. Вот уже лет тридцать (сторкадских лет, разумеется – каждый здешний вялый год равен двум годам Сторкада) валявшаяся – иначе не скажешь – на стыке Империй сторков и джаго, планетка рано или поздно была бы опустошена или теми или другими в ходе очередного пограничного конфликта, если бы не начавшаяся буквально на днях война с землянами.

Война в определённом смысле облагодетельствовала планетку (мнение аборигенов не интересовало совершенно никого) – она внезапно и мгновенно стала важным узловым и перевалочным пунктом. И та же самая война мгновенно и до столбняка обидно поставила крест на военной карьере кен ло Хеерорда: неудачное нападение его эскадры на земной караван… и спокойное заключение врачей: к использованию в боевых условиях впредь не допускать.

Что ж. Такими, как он, не разбрасываются. Особняк в национальном стиле на склоне горы, над убожеством туземного посёлка, подчёркивал важность его должности.

Стоя возле распахнутого окна, кен ло Хеерорд смотрел на склон хребта напротив, на тучи у вершин, на серебро океана вдали. В посёлке, на окраине, ещё дымило – земную торговую факторию, открытую тут около года назад, как ему сообщили, джаго с какого-то военного корабля взяли штурмом и уничтожили в тот самый день, когда он прибыл сюда и занял должность. Без свирепого кровопролитного боя, конечно, не обошлось; персонал фактории составляли аж целых двое землян – мужчина и женщина… Джаго, небось, и танки свои любимые прикатывали. Как без танков справиться с такой грозной силой?! Командир охраны кен ло Хеерорда, сохраняя серьёзность, сказал по этому поводу: «У землян ведь, наверное, даже пистолеты были. Небось, целых два! А то и автомат!» – и охранники уважительно покачали головами, отдавая должное беззаветному мужеству джаго, не побоявшихся выйти против такой техники всего лишь сотней бойцов…

Сторки всегда любили такие шутки – когда вышучиваемый не сразу понимает, что над ним смеются…

…Кен ло Хеерорд вздохнул. Дождь пойдёт завтра или послезавтра и будет идти много-много дней. Скорее всего, война с Землёй закончится раньше, чем дождь – и он, остаётся надеяться, улетит отсюда.

Он отвернулся от окна. Трое туземных слуг из большого контингента, предоставленного в его полное распоряжение, закончили накрывать стол и сейчас замерли возле него – худые, словно из палочек составленные, в серо-зелёно-синем хитиновом покрове; их выпуклые глаза и длинные усики нервно подёргивались. Они были на полголовы выше рослого сторка, но попятились, приседая на смешно расставленных в стороны и согнутых коленками назад ногах, когда кен ло Хеерорд пошёл к столу, на ходу махнув рукой:

– Прочь.

Слуги исчезли.

Кен ло Хеерорд уселся за стол и поморщился. Нет уж. Если выяснится, что вся его служба тут хоть сколь-либо затянется – он выпишет с родины слугу из поместья. Кого-нибудь, знакомого с детства, из девушек с Нижнего Двора⁸. Хотя бы чтобы еду нормально готовили. Даже желающие прилететь наверняка найдутся – кен ло Хеерорда любили, и он это знал.

Он злился и, если уж быть совсем честным, просто-напросто привередничал – еда была консервированная, саморазогрев, одинаковая в любых… гм… конечностях и в любом конце Галактики. При мысли об этом злость стала ещё сильней – консервы, словно он в космосе или на войне! Нет уж. Точно выпишу… Не приказывать же готовить кому-нибудь из охраны!

На столе лежали распечатки писем – видеоканал в здешних условиях срывался то и дело, связь наладить не удавалось никак, и кен ло Хеерорд уже поклялся себе, что в первой же докладной напишет о крайней необходимости постройки в горах мощного ретранслятора. Под основу можно использовать тот же космодром, там удобное место и есть вообще всё необходимое. Хотя… если война будет такой, как ожидается – едва ли на это станут тратить средства. Он отсюда улетит, и планетка снова погрузится в своё тёплое сонное болото; будут раз в полгода прилетать на космодром корабли, занесёт какого-нибудь бродягу, охотника, учёного – и всё…

Он налил себе вина в бокал. Весь сервиз привезли из дома – к хорошей посуде у кен ло Хеерорда была слабость с детства, он обожал рассматривать такие вещи, ещё будучи совсем маленьким, а, когда подрос, то удивил всех, заявив, что хочет учиться работать с камнем. Это было и правда странно, но отец разрешил, и он учился у одного из лучших мастеров с их острова. Мастер был из низкого Рода; кен ло Хеерорд усмехнулся, вспомнив, как он, семи вёсен от роду⁹, вошёл в мастерскую – мастер был предупреждён – и с порога сказал, задрав нос: «Эй, старик, я хочу научиться делать такое! – и показал пальцем через плечо и вбок на горку с бокалами, рогами и чашами из хрусталя, лазурита, яшмы, малахита… – Да поскорее!»

Мастер – уже немолодой, но крепкий, как все сторки, смерил мальчика взглядом и спокойно сказал: «Торопыги ломают всё. Хорошо, если только свои глупые пальцы, хуже – если хороший камень. Торопыгу и грубияна я учить не стану.»

Ох, как взвился Заант кен ло Хеерорд! В первые секунды он и слов-то не находил, а потом крикнул: «Я скажу отцу, что ты не хочешь учить меня, старик!»

«Говори,» – усмехнулся мастер. И повернулся спиной, махнув рукой скалящим зубы из соседней комнаты ученикам: кыш!..

…Он сказал. А отец холодно засмеялся и спросил, в упор разглядывая среднего сына, на самом ли деле Заант верит, что при словах «Высокий Род» враги опустят оружие, волны океана расступятся и инструменты сами бросятся выполнять задумки Мальчика Из Высокого Рода? Если это так – то надо непременно доложить Императору о таком чуде. И отправить его, Заанта кен ло Хеерорда, на границу с мьюри – пусть покажет черноголовым, чего стоят его грозные повелительные слова. Ведь за свои слова мужчине надо отвечать?

Он тогда смог только повесить голову. И сразу побрёл обратно – к дому мастера. И тот начал с того, что ударил Заанта по спине ремнём и дождался ответа: «Я благодарю тебя за твою науку, почтенный мастер.»

Это был первый и последний удар. Собственно, мастеру не было нужды и голос повышать на своего странного ученика. А как он улыбался, как улыбался, когда через короткое – и правда короткое! – время мальчишка, захлёбываясь от восторга, плясал по мастерской, в безмолвном восторге поднимая в руках первый сделанный им сами бокал… Но вслух сказал только, кивнув подскочившему – с горящими глазами – ученику: «Сделал.»

О Предки, какая же это была дорогая похвала…

…Не этот бокал. Этот он сделал позже, незадолго до того, как отправиться на стажировку на свой первый корабль…

Бокал – тонкостенное чудо ручной работы, трудно было поверить, что такое можно сделать из камня – имел форму пятилопастного цветка вин’ранда, отцветающего, с надломленными вниз лепестками. Камень – зелёный, излюбленного сторками – в цвет их глаз – цвета, с еле заметными чёрными прожилками – был холодным и плотным. Кен ло Хеерорд с задумчивой улыбкой рассматривал бокал, предвкушая вкус вина – вина с родины.

Да, этот бокал он сделал позже. И часто привозил старому мастеру камни с других планет и изделия иных рас. Год назад привёз купленный на Церре земной рог – странно похожий на сторкадские, из тяжёлого горного хрусталя, с резьбой в виде диковинно и странно прорастающих звериными телами и мордами трав и цветов.

Ему запомнилось, как мастер долго изучал рог. Долго-долго. А потом, устремив куда-то сквозь стены жилища взгляд бледно-зелёных от старости, но всё ещё очень зорких глаз, сказал негромко: «Сильная кровь у этого народа. Боюсь, что их добрый щит не взять нашим славным мечам…» «Что это ты взялся вещать, старик?» – с насмешливой лаской спросил его кен ло Хеерорд. Старый мастер не ответил тогда.

А перед самой войной, за месяц, прилетев снова домой, кен ло Хеерорд, что старик умер. Он был уже и правда очень старый, он видел уже больше двухсот вёсен, вёсен на пятьдесят больше, чем обычно живут сторки, если исключить, конечно, Императора и его наследников, его Тени…

Покачав головой и отхлебнув вино, кен ло Хеерорд взял распечатку первого письма. И улыбнулся. Оно было от матери.

Мать писала – чётким, ясным почерком, не набирая текст на клавиатуре, а стилом на панели, как достойно и принято – что Род благополучен, потому что отец по-прежнему правит островом от имени Императора и по его воле, женщины и дети все живы, а из мужчин погибли… шли два имени дальней родни… и пленён врагами…

Кен ло Хеерорд положил распечатку на стол и сильно, мёртво припечатал рукой с распяленными пальцами.

Его младший брат. В плену?!

Пальцы сжались в кулак, комкая плотный лист.

Какое-то время кен ло Хеерорд сидел с каменным лицом, переводя дыхание. Потом —аккуратно расправил бумагу и ещё раз перечёл строки.

Шээйн в плену. Взят русскими. Взят раненым (короткое облегчение). Да, только раненым, без сознания, беспомощным, Шээйн и мог попасть в плен. Никак иначе. Однажды он, когда ему почудилось, что кто-то что-то не так сказал о девушке, которую он любил, вызвал на поединок всех, кто участвовал в разговоре – семерых парней, все – старше его, тогда всего-то мальчишки одиннадцати вёсен родом. Всех – разом. И только искренние уверения вызванных, что не было сказано ничего недостойного, уверения, в которых не было ни страха, ни насмешки – лишь уважение сильных и храбрых к не такому сильному, но ещё более храброму – успокоили его и склонили отменить вызовы…

Сказали или нет? Сказали или нет о том, что случилось, Риннальд – той, чью честь он защищал даже от намёков на намёки? Той, которая в конце концов стала женой брата, и весь Данни гулял на их свадьбе? А их сыну – сказали или нет; поймёт ли малыш, что такое – плен, что отец – в плену? Дочки не точно поймут, они обе ещё и говорить-то не умеют… а Риннальд беременна ещё одним мальчиком, и он родится без отца…

Кен ло Хеерорд сидел за столом, слепо глядя в листок письма.

* * *

Дождь перестал, и мальчик, сидевший неподвижно в норке из широких листов под торговым навесом, пошевелился. Он не спал, он смотрел на то, как падающая с неба вода взбивает в лёгкую серую пену воду в лужах на площади. Когда пляска струй прекратилась, он шевельнулся и вздохнул.

Мальчику было около семи лет по счёту Земли. Русые, довольно длинные волосы перепутались и были склеены грязью, ею же перемазано лицо – с большими серыми глазами, полными каким-то странным ледяным выражением, словно их хозяин смотрит на что-то, невидимое остальным – и всё тело; синие когда-то шорты и лёгкие кеды, составлявшие всю одежду мальчика, тоже покрывала грязь.

Три дня назад у него были отец, мать, старший двенадцатилетний брат и младшая двухлетняя сестра. Их семья работала на земное представительство – отец занимался обменной торговлей с туземцами, был торгпредом в здешней фактории. Год назад они прилетели сюда с Земли. На другую планету, как в мультике про приключения. Не так уж много на Земле семилетних мальчишек, которым так повезло – лететь на планету, где никто ещё и не был из землян!

Это был хороший год. Интересный и весёлый.

А три дня назад… Три дня назад…

Он сидел и на своём ноуте набирал письмо ребятам из посёлка.

Три дня назад…

…Мальчик не был голоден, как могло показаться. Местные жители смертельно боялись чужаков, наводнивших их мир в последние три года, не делали между ними никаких различий и старались никак не встревать в их дела. Тоже ни в какие. Поэтому когда мальчик подходил и брал съестное – они не замечали. Просто не замечали. А он знал, что надо брать, им всем нравились местные продукты, особенно всякая всячина из здешнего океана, и мама (нетнетнетнееееееет, не думать!!! Не было! Не хочу! Боюсь! Спрятаться!!!)…

Нет, он не был голоден. Но он был одинок и напуган – напуган до холодного оцепенелого равнодушия. Именно этот страх помог ему остаться в живых, когда отец – хромающий, с окровавленным плечом и лицом – сильным толчком впихнул его в нишу за холодильником и рывком придвинул шкаф к стене. И, уже невидимый, приказал: «Молчи!»

Оттуда он видел всё. И молчал…

…Иногда ему – он был не совсем уж малышом – приходило в голову, что можно просто прийти и поселиться в одном из домов стчк (он произносил этот лихой щелчок легко и неподражаемо – брат всегда… нет, нет, нет, не надо!!! Не думать! Не думать про них! Нельзя! Плохо! Страшно! Придут!) Но понимания хватало и на то, что слухи всё равно пойдут – и следом за слухами придут джаго. Или не они, а кто-то ещё. Всё равно друзей тут нет.

У его родных, у отца, мамы, даже старшего брата, были знакомые и даже друзья среди туземцев. По крайней мере, люди думали, что это друзья… Но он-то никого не запомнил, ему это было просто неинтересно. А они – если и узнавали мальчика на улице, то боялись подойти. А верней всего и не узнавали. Не хотели узнавать. Они не помогли. Их тут сотни, и они не помогли землянам, которые всегда хорошо к ним относились. По-человечески. Мальчик был ещё мал, но хорошо знал, что, если соседу плохо, надо помочь, если на соседа напали – надо хватать оружие или, если ты маленький, бежать за помощью к большим. А не делать вид, будто это не твои проблемы. Если бы стчк навалились все разом, то его…

(Да нет же, нет, не вспоминать!!!)

Трусы.

Отец как-то сказал, что местные жители умеют и любят замыкаться, заслоняться от проблем, решения которых у них нет. Потому и почти ничего не достигли – не ищут решений. Отец… (нет, нет, нет!!! Убежать! Смотреть, слушать – нельзя, страшно!)

Но и у мальчика сейчас решения не было. На этой планете он знал лишь кусочек мира – этот посёлок. Уйти было некуда. Идти – не к кому. И он кружил по его улицам днём и сидел где-нибудь ночью, стараясь не заснуть. Маленький организм измучился, он выключал своего хозяина против его желания – и во сне снова и снова повторялось всё, что было три дня назад, и он просыпался от собственных воплей, жутких и протяжных…

Во сне он кричал. Наяву – кричать было нельзя, и он не кричал тогда…

В тот – четвёртый – день он решил пробраться на маленький космодром в горах, видный отсюда, единственный космодром на планете, построенный ещё какими-то первооткрывателями, но использовавшийся всеми просто по мере надобности. Мальчик слишком мало прожил на свете и не был дворянским ребёнком, и жуткое недавнее прошлое – и постылая реальность – активно стирали из памяти прошлое отдалённое. Но что он прилетел сюда на космическом корабле, что он часто смотрел стерео и много читал книг и журналов про корабли – он всё ещё помнил. И то, что корабли там чужие – не очень понимал; космодром стал казаться какой-то сказочной надеждой вернуться на Землю. Домой. Земной дом тоже ещё держался в памяти, но уже не как домик на берегу Ангары, а просто как слово – доброе и ласковое.