Я тоже опустил затуманившиеся глаза, сказать было нечего. Из памяти на меня смотрели люди. Настоящие. С большой буквы… Хмурый Серега, быдловатый Дядя Миша, простодушный Вова, невозмутимый Леший, деловой Чапай, весело смеющаяся Света, большой, добрый Валуев… Откуда-то снизу который раз начала подниматься, затапливая разум, волна нечеловеческой обреченности и отчаяния.
Настя осторожно и ласково прикоснулась к сознанию, словно легонько пожав руку теплыми пальцами. Стало полегче. На смену меланхолии шли ярость и жажда мщения.
– Валуев-то хоть не долго мучился? – спросил я.
– Нет. – хрипло ответил Бабушка. – Я, когда дверь захлопнул, он уже откинулся. Я, вообще, не знаю, как он смог через весь Сарай этого Урода протащить. Тот же его рвал всю дорогу, живого места не осталось…
– А ты? Борода в тебя из Вала в упор почти шмальнул. Как, вообще, выжил-то?
– Да он вскользь попал, – отмахнулся Бабушка, задирая грязный бушлат и майку. На боку краснел здоровенный, совсем свежий шрам. – Кожу с мясом чуть-чуть содрал, ни печенку, ни ребра не задел. Я остатками бальзама мазал, вон, видишь прошло почти. Ладно, херня! Меня по жизни еще и не так рвали.
Я покачал головой, сжал кулаки. Борода…
– Он когда последний раз приходил?
– Дня два назад где-то. Ночью тоже вроде, если по часам… Да я тут, Егор, сижу, наверх-то почти не вылезаю. День, там ночь, хрен его знает.
– Нету там больше ночей, Бабушка. – вставил я. – Один бесконечный серый день…
– Сначала почти каждую ночь в дверь ломился. – продолжил тот, видимо, не поняв, о чем я. – Я пару раз даже чуть не открыл, он словно прямо в голову залазает и руками управляет. Опомнился в последний момент. Потом поутих маленько. Раз в три дня начал являться. Присосался, собака, как банный лист к жопе… Вобщем, неделю где-то я здесь сидел среди мертвецов, потом решился все-таки. Утром вышел, похоронил, как надо. До темноты горбатился. Бок, сука, горит, а я копаю. Ладно хоть не припрыгал никто, повезло. Закопал глубоко, камней натаскал, сверху насыпал, чтоб этот не разрыл, кресты сколотил…
– Мы видели. – сказала Настя. – Это правильно. Людей надо хоронить по-человечески. Даже здесь…
Бабушка посмотрел на Настю. Во взгляде были очень необычные для его лица теплота и нежность. Словно старый дед, к которому наконец-то приехала любимая внучка.
– Настя. – мечтательно протянул он. – Молодец, Егорка! Такие подарки даже там, где мы жили, редко дарят, а уж здесь… Ты уж береги ее, сынок…
– Стараюсь. – ответил я. Сынок! Да, постарел дед, постарел…
Тот допил остатки кипятка и продолжил.
– А второй раз я вчера наверх вылез. Период же был на днях… Вылез и охренел. Вообще ничего не понял. Магазин, кстати, пустым оказался.
– Да. – сказал я. – Мы тоже охренели сегодня. Выключили наш мирок, Бабушка. Все, не нужен он больше никому. Причем, есть мнение, что это наш с Настей косяк.
– Не грузи, Егор. Не надо… – тихо произнес он.
Я посмотрел в прищуренные, столько всего в жизни повидавшие, глаза, позволил себе заглянуть чуть дальше, за них, и понял, что Бабушка давно для себя все определил. Он остается в Сарае до конца. Точка. Без вариантов. Смысла дергаться дальше он не видел. Что там – наверху, ему совершенно фиолетово. Он остается умирать… А сейчас Бабушка просто очень благодарен нам с Настей и рад нас видеть, просто, как что-то хорошее и человеческое на последней ступеньке жизни.
Он грустно улыбнулся. Кивнул. Прочел в моих глазах понимание, урка мой проницательный! На глаза снова навернулись слезы…
– Ну что, робяты! – с наигранной бодростью сказал он. – Еда-то у меня еще осталась с того периода. Что я тут один много съем? Так что давайте-ка помойтесь, вода еще течет, порубайте, да отдохните. Я так секу, вы сюда не по ровной дороге добирались. Вон, аж с ног валитесь. А там, потом и поговорим…
Тут он был прав. Сил почти не было. Шли долго.
– Бабушка. – улыбнулся я. –Ты мне пока топор наточишь? А то, столько говна срубил, затупился, бедный.
Лицо старика просияло счастливой улыбкой.
– Сделаем! В лучшем виде!
В холодном душе, я понял, что силы все-таки оставались. И у меня, и у Насти. Мы долго и страстно любили друг друга под потоками ледяной воды, и нам было жарко. Дикое напряжение последних часов подстегнуло чувства, так что спать мы улеглись только через час. Зато уснули сразу и крепко.
А разбудил нас Борода…
Громкие, глухие и ритмичные удары в металлическую дверь разносились по всему бункеру, невольно вызывая воспоминания о Дятле. Мы втроем молча подошли к стене, стальное полотно гулко вибрировало и ходило ходуном, но дверная коробка и засов держались крепко. Стояли, слушали смотрели на громыхающую дверь.
Мы с Настей закрыли сознание, чтобы раньше времени себя не обнаружить, но Бабушку Борода почуял почти сразу.
– Привет, старый! – раздался одновременно и за дверью, и в голове шепелявый, хриплый рык, знакомый только интонациями и оборотами речи. – Может сегодня хоть выйдешь, прогуляемся с тобой. Там снаружи так интересно – просто жуть. А я жрать хочу, как раз. Торжественно обещаю начать с правой ноги. Потом отпущу до следующей прогулки. Ну как, старый? Соглашайся! Я ведь один хрен до тебя рано или поздно доберусь.
– Пошел на хуй! – рявкнул Бабушка и завел свою не очень разборчивую, зато очень яростную пластинку по фене.
Я мысленно потянулся за дверь. Сильный. Может быть, даже сильнее Петровича, которого я считал пределом эволюции Уродов. Почему-то, кстати, с самого начала был уверен, что Борода в результате своей долгой трансформации превратится именно в такого вот, Уродо-сапиенса, а не в злобную и безмозглую тварь. Хотя он сейчас тоже, конечно, – тварь, но намного-намного опасней.
Молча развернулся, пошел натягивать снарягу.
– Ты что, Егор, ошалел совсем? – с громким шепотом бросился за мной Бабушка. – Да мы его даже втроем не завалим!
– Я с тобой! – вслед за ним сказала у меня в голове Настя.
– Нет! – решительно отрезал я.
– Не имеешь права теперь так рисковать, понял? – начала возмущаться она. – А если он тебя убьет? Мне… Нам, что делать?
Женщины… Сразу давят на главное.
– Настенька. – ответил я ей. – Я имею полное право завалить эту падлу, потому что она жестоко убила почти всех моих друзей. А тебе торжественно клянусь, что скоро вернусь живым и здоровым. Ну, что он мне сделает? Мы с тобой Анунахеров на раз-два замочили… Ну, почти на раз-два, а уж это недоразумение шепелявое… Личное это, пойми….
– Я понимаю, Егор, я же тебя насквозь вижу, блин! Но все равно – я с тобой!
– Нет. Не надо тебе ни смотреть на это, ни тем более, участвовать. Все, разговор окончен.
Настя обиженно надулась. В режиме мысленного обмена это выглядело довольно забавно.
– Что ты ржешь, засранец?! – еще больше раздухарилась моя любимая, но я чувствовал, что она уже сдалась. – Только попробуй там, хоть поцарапайся!
– И не таких валил, дед. – ответил я вслух Бабушке. – Не переживай. Месть – благородное дело.
– Это да! – протянул Бабушка. – Ответить петушок должен по любому! Но ты точно уверен?..
– Да.
***
За толстой сталью дверного полотна – тишина. Но он там. Притаился, ждет. Багровая аура извращенного и уже очень далекого от человеческого сознания светится в темноте коридора. Меня не чувствует, я закрылся наглухо, а вот подошедшего со мной к двери Бабушку определил сразу. Орать на этот раз не стал. Бесшумно переместился ближе, весь подобрался, исходя волнами нетерпения и голода, похож на сжатую до предела пружину.
– Приготовься захлопнуть, – очень-очень тихо, наклонившись прямо к уху деда, прошептал я.
Снял тяжелую цепь с крюка, особо не таясь, бесшумно все равно не получится. Взялся за выступающую планку засова, чуть сдвинул. Багровая пружина за дверью сжалась еще сильнее. Я посмотрел на Бабушку, тот кивнул, и я резко выдернул засов из паза.
Тысячная доля секунды, и дверь распахнулась в темноту, подчиняясь мощному рывку из коридора, в проеме мелькнула огромная угловатая фигура, а воздух сверху вниз со свистом прорезал полукруг страшного удара когтистой пятерни. Радиус этого полукруга был метра полтора, скорость – просто убойная. Не увернулся бы даже самый натренированный японский ниндзя, развалился бы на две половины со всеми своими нунчаками и сюрикенами. А я увернулся. Я не ниндзя, я – Егор. Очень быстрый Егор. Плавно уклонился вправо и в развороте ударил ногой прямо в центр туловища, облаченного в бронежилет. Хорошо ударил. Борода ухнул вырвавшимся из легких, или что там у них внутри, воздухом и отлетел метров на пять вдоль правой стены коридора, с треском ломая ржавые костыли, на которых покоились толстые черные кабели.
Я шагнул за порог, поднимая автомат, дверь за спиной тут же захлопнулась, послышался сильный удар, вставшего на место засова. Молодец, старый!
В коридоре было темно. Но ни мне, ни моему врагу свет был совершенно не нужен. Борода уже успел вскочить на ноги и застыл, пригнувшись и касаясь когтями бетонного пола. Смотрит на меня раскосыми бельмами, в которых на смену удивлению и ярости приходит узнавание и радостное предвкушение крови.
– Егор… – хрипло и как-то даже ласково протянуло то, что когда-то было нашим Командиром.
– Вот это подарочек! Прямо Новый год какой-то, епта! Вернулся, сучонок! Да смотри, какой прокачанный! Ну, тем интересней тебя убивать будет. На хер мне теперь Бабушка… Ты мне, роднее намного, принцесса. Всегда тебя, падла, ненавидел…
Выпрямился, молниеносным плавным движением выдернул из-за спины автомат, направив на меня. Стоит лыбится. Урод.
Изменился, конечно, сильно. Рожа страшная, но прежние черты все-таки проступают. Странное ощущение. Смотришь на него – тварь из самой последней преисподней, а все равно ведь Борода. Только другой. Вырос на голову, не меньше, плечи еще шире стали. Он и будучи человеком, был очень хорошим бойцом, а теперь – просто киборг-убийца. Буквально физически ощущаю потоки мощи, от него исходящие. Закрываться, как я, то ли не умеет, то ли не считает нужным… Если бы тогда, под трибуной Сталелитейщика, вместо Иван Петровича был он, неизвестно, чем бы там все закончилось.
Но с тех пор прошло больше месяца. Я тоже повзрослел. И главное – остался человеком, не стал вот этой мерзостью…
Мерзость устала ждать и начала стрелять мне по ногам. Сухо затрещал Вал, девятимиллиметровые пули выбивали яркие искры из многострадальной двери, а я уворачивался, и, как Миксеры из метро, длинными прыжками от стены к стене, наискосок коридора, двигался к нему. Пули проносились на расстоянии волоса от тела, вспарывая одежду, но кожи под ней так ни одна и не коснулась. Бой на сверхзвуковых скоростях. Последний длинный прыжок, удар обеими ногами, и Борода снова летит по коридору.
Поднялся, развернулся. В глазах – что-то похожее на растерянность. Что, козлина, не ожидал от Егорки такого? Пора приступать к казни. Пинать его, как футбольный мяч по коридору можно до бесконечности, толку не будет. Я вскинул автомат и дал очередь. Он попытался отпрыгнуть, но я бил с упреждением. Руками управлял не мозг, а инстинкты, просчитывающие действия противника на шаг вперед. Мои пули раздробили ему левое колено. Борода приземлился на пол, нога подломилась, его повело в сторону, но тут же последовал разворот на здоровой ноге, новый прыжок назад и очередь в мою сторону. Теперь уже не по ногам, а в голову. Понял, что поиграть не получиться, надо бить наверняка. Нужно отдать должное Уроду, увернулся на этот раз я еле-еле. Но, увернулся. Двинулся за ним, несколькими выстрелами разнес второе колено. Борода завыл и очень быстро пополз на руках прочь во тьму коридора, волоча за собой обездвиженные ноги. Тюлень, бля. Я медленно двинулся за ним вдоль черного мокрого следа на пыльном бетоне. Метров через двадцать след свернул направо под прямым углом, исчезая в одном из проемов.
Та самая комната с рисунками. Случайно или нет? Впрочем, какая разница…
Перекатом оказался внутри, пропустив рой гудящей свинцовой смерти над собой, одновременно определяя позицию Бороды. Перекатился еще раз, снова разминувшись с автоматными пулями, поднялся на колени и дострелял магазин в огромную серую фигуру, скрючившуюся в углу. Туловище, плечи, локти. В голову стрелять не стал. Она мне еще пригодится.
Вал выпал из рук Урода, а он сам, подергиваясь, сполз по стене. Я подошел, глянул. Полная потеря несущей способности. Конечности обездвижены, бронежилет похож на решето, но Командир жив. Наверное, если сейчас уйти, оставив его таким, дня через три будет снова скакать, как ни в чем не бывало. Взял за ногу, перетащил тяжеленое тело на середину комнаты. Достал топор. Традиция – есть традиция. Борода, приподняв голову, молча смотрел на меня. Больно ему не было. Ему было страшно. Страшно не от осознания приближающейся смерти, а от того, что я наконец раскрылся, и тот смог взглянуть на меня по-настоящему, в силу своих возможностей, конечно.
– Как? – прохрипела тварь.
Я молчал. Стоял, смотрел на бывшего хирурга. Жил мужик, сильный, умный, с харизмой, людей от смерти спасал, а теперь вот это… Хотя, если честно, всегда был с гнильцой, презирал всех нас непонятно почему. Так что не жалко мне его. Ни капельки.
– Чапай, Валуев, Света. – произнес я. – Особенно, Света… Зачем? За что?
Широкий, зубастый рот растянулся в улыбке:
– Тебе не понять. Я…
Топор разрубил шею, вонзившись в пол. Хорошо наточил Бабушка. Таким острым лезвие еще никогда не было. Из шеи толчками брызнула черная кровь, голова откатилась в сторону.
Я подошел к ней, взял этот отвратительный тяжелый предмет, который две секунды назад что-то пытался мне сказать. Поднял, как баскетбольный мяч, за холодный облезлый затылок и со всей силы запустил его в изрисованную стену перед собой, попав прямо в миндалевидный глаз, заключенный в треугольник.
– Получайте! – сказал я нарисованным Аннунакам. – Дар… Отмытый, бля, праведной болью.
Голова Бороды отскочила и с костяным стуком упрыгала в угол. На стене осталось мокрое пятно, начавшее тут же стекать вниз. Как будто всевидящий глаз вдруг заплакал черными слезами.
Все.
Я повернулся и пошел в Сарай.
К Бабушке. К Насте…
***
Снова стоим у двери. На этот раз втроем. Мы с Настей, экипированные в новую спецназовскую снарягу, в новых шлемах и очках, увешанные гранатами и патронами, и Бабушка. Старый, грустный Бабушка. Пошел нас проводить. Так за нас переживает, что даже подарил Насте свой топор. Думаю, самый лучший топор в этом мире.
Посмотрел на него и все-таки спросил в последний раз.
– Может передумаешь?
– Нет, Егорка. Не передумаю.
– Дед. Повторяю тебе еще раз – мы знаем, где находимся, вроде знаем, как отсюда выбраться, даже теоретически догадываемся, как вернуться домой. Пошли с нами!
Он покачал головой.
– Все. Хватит. Ничего не говори и не рассказывай. Мой дом теперь здесь. Я уж тут как-нибудь потихонечку… Куда мне, старому, идти? На хрена? Нет. Я остаюсь. Завтра вон, может, погулять отправлюсь.
Я видел это в его глазах. Он все решил. Бабушка остается умирать. Здесь. Жаль…
Я крепко обнял его, он похлопал меня по спине, проворчал, скрывая слезы:
– Давай, Егор! Покажи там всем этим педерастам, что русские не сдаются!
– Покажу, старый, покажу!
Он обнял Настю, и снова обратился ко мне:
– И сокровище, вот это береги! Ты смотри – она аж светится вся изнутри! Алмаз, а не девка!
– Спасибо, Бабушка. – тихо сказала Настя. – Прощай.
– Прощай, дед. – проговорил я.
– Бывайте, ребят. – ответил он, пряча глаза, и закрыл дверь. Через секунду из-за нее глухо донеслось. – И про растяжки мои не забудьте!
Не забудем… На душе скребли кошки. Больше мы его не увидим. Никогда. Я это знал точно.
В комнату с комиксами на стенах заходить не стали. Не хотел, чтобы Настя видела казненного Урода, да и картинки с текстами я запомнил и мог просто мысленно ей показать во всех подробностях. Так что – незачем. Только время тратить.
Быстро миновали коридор и выбрались на поверхность.
Шока, на этот раз, не было. Мы уже были готовы к тому, что увидим. Зато вчера, выйдя из подземелий метро на станции Абалинской и оглядевшись вокруг, мы сначала вообще ничего не поняли. Ждали всего, чего угодно, но только не такого.
Последние три перегона метрополитена миновали практически без проблем. Шли спокойно и не спеша. Миксеры маячили невдалеке, цокали когтями в параллельном тоннеле, но напасть так и не решились. Наверное, между двумя их группами, разделенными станцией каннибалов, существовала ментальная связь, и сильно уменьшившееся в числе стадо, живущее в перегонах до Космической, настойчиво рекомендовало соседям держаться от нас подальше. Соседи решили прислушаться к советам и нас так и не побеспокоили.
Когда впереди забрезжил неяркий свет Абалинской, я посмотрел на часы. Путь от порога клиники эстетической медицины, целый месяц бывшей для нас уютным домом, до конца линии метро занял чуть больше двенадцати часов. Могло быть и хуже. На поверхности сейчас должна уже быть ночь.
Мы устроились перекусить прямо на шпалах, гадая – вылезать сейчас или ждать утра. Сошлись во мнении, что очень высок процент того, что на выходе нас ожидает целая делегация встречающих. Рассерженный предводитель Аннунаков, который ускакал от наших пуль на станции Безымянного Солдата, наверняка привел шоблу своих горбатых товарищей и стянул со всех близлежащих районов сотни зверей. У меня в голове даже сама собой нарисовалась картинка: мы поднимаемся по ступеням, выходим на улицу через тяжелые стеклянные двери, а перед нами полукругом стоит десяток-другой высоких серых фигур, перед каждой из которых переливается волшебный полупрозрачный пульт; далее – зубастая и когтистая стена, состоящая из бесчисленных Уродов, Косяков и прочих Волосатых, а завершают композицию огромные булыжники летательных аппаратов, зависших в небе, как вертолетное звено перед атакой. Транспаранты, воздушные шары и букеты цветов в видении не присутствовали. Встреча обещала быть торжественной, но далеко не праздничной.
Поэтому, посовещавшись, мы с Настей решили, что время суток в данный момент фактор не особо важный. Решено было не ждать утра, а выходить прямо сейчас. От подземелий уже конкретно тошнило, а драться придется в любом случае, не сейчас, так через несколько часов. Не оставаться же здесь жить? Мандраж, конечно, был сильный. Спрятались в метро… Только оттянули свой конец, так сказать… Но прорываться надо. В любом случае.
Продышались, размялись, проверили оружие и экипировку, двинули наверх. Осторожно, но уверенно.
Первым сюрпризом стал тот факт, что на поверхности было светло. Поднявшись со станции в широкий коридор, в плане представляющий собой квадрат, в углах которого были лестницы выходов на четыре стороны широкого перекрестка Старо-садовой и Овсеенко, мы увидели дневной свет, льющийся из ближайшего к нам выхода. Я с удивлением посмотрел на часы. Вроде идут… Что за фокусы?
Вторым сюрпризом оказалось отсутствие радостной толпы встречающих. Перекресток был пуст. Ни кадавров, ни Аннунахеров, ни их огромных летающих камней. Мы с Настей ошарашенно застыли в дверях и, оглядевшись вокруг, обнаружили третий сюрприз. Город изменился. Его бросили. Или выключили…
Вместо низкой серой хмари и облаков высоко-высоко над нами переливалась дымчатым узором твердая плоская светящаяся поверхность, уходящая на Север, Восток и Юг, насколько хватало глаз. На Западе, метрах в восьмистах от нас лениво текла Река. Станция метрополитена располагалось на склоне берега, намного выше уреза воды, поэтому речная панорама была достаточно обширной. Туман, вечно скрывавший противоположный берег, исчез, явив нам отсутствие этого самого берега. Река оказалась намного шире, чем я помнил, а примерно там, где должны были возвышаться пологие горы, обозначавшие границу заповедника, вертикально стояла огромная стена. Тоже дымчатая, образующая идеально прямой угол с небесной плитой. Грандиозное и совершенно сюрреалистичное зрелище.
Но самое главное – энергия Хозяев. Потоки неведомого излучения, наполнявшие все пространство Города, текущие в стволах деревьев, вихрящиеся в воздухе, необратимо изменяющие людей, а потом подпитывающие, получившихся из них существ, излучения, являющегося сутью и смыслом всего, творящегося здесь, исчезли. Полностью и, видимо, навсегда.
– Да-а, – протянула Настя, разглядывая далекие, но отчетливые границы мира. – Значит, не ошиблись мы насчет коробки.
– А ты сомневалась? – спросил я.
– Да нет. Но, как говорится, пока сам не увидишь…
– Меня больше интересует, что все это значит. На нас обиделись и бросили на хрен вместе со всем Аквариумом?
– Нет. Мы им нужны. Точнее – я. – сказала Настя. – Но здесь нас ловить слишком опасно. Мы стрелять умеем, можем поранить или вообще убить.
Она помолчала задумчиво, потом продолжила:
– Периодов больше не будет, еды не будет, останутся только мутанты и люди, обреченные на голодную смерть, или что похуже, например, как в метро у Карбюратора. Не будет больше дня и ночи, исчезнет эта искусственная иллюзия времени, останутся только мертвые декорации. Испытательный полигон исполнил свое предназначение и больше не понадобится. Его можно отключить от питания, чтобы удачный результат эксперимента сам вылез наружу, прямо в шестипалые руки лаборантов. А то, что будет с остальными несчастными живыми душами, которые не пригодились, никого не волнует. Совсем.
– Значит надо вылезать. – сказал я. – Прямо в шестипалые руки.
– А куда деваться? – пожала она плечами. – Здесь мы теперь долго не продержимся.
– Ладно, тогда – сначала до Сарая, а потом к Реке. – подытожил я.
Путь до пивзавода занял минут тридцать. Город был пуст и безмолвен. Лишь один раз, когда мы проходили красивое здание Загса, прямо из его дверей выскочили двое орущих Волосатых. Молодожены… Увидели нас, начали быстро приближаться. Мы подняли оружие, но звери исполнили совершенно непонятный номер. Один из низ резко свернул под прямым углом и, громко рыча, исчез во дворах на той стороне улицы Луговой, а второй, не добежав до нас метров сорока со всей дури врезался в фонарный столб. Столб, гудя, покачнулся, а Волосатый отлетел метра на два, поднялся на четвереньки, ошарашенно мотая головой, а затем снова атаковал несчастный фонарь. И так раза три. Потом, видимо, совсем обессилел, замер на месте, смотря на асфальт и грозно порыкивая, развернулся и медленно заковылял обратно к Загсу, пошатываясь словно пьяный.
– Совсем очумели кадавры. – проговорил я. – Их же тоже, получается, кинули.
– В смысле?
– В смысле, что они не столько человечинку жрали, сколько этой местной энергией питались. Вот и тяжко им теперь, бедным…
Вобщем, стоя сейчас на пороге Сарая, мы ощущали себя практически в полной безопасности. Остатки рассудка сохранили, наверное, только продвинутые Уроды, типа Бороды, но их было мало, так что шансы встретить их по пути были невелики. Да и идти нам совсем недалеко.
Лодочная станция за пивзавдом. Именно туда мы хотели добраться и найти какое-нибудь плавсредство, чтобы плыть на нем по Реке. Есть ли там еще лодки, смогут ли они плыть в этой странной жидкости, а если смогут, то как драться со змеей, живущей в глубине? Мы не знали. Как не знали и то, что мы будем делать, доплыв до стены. Прорубать топором окно в Европу? Или нас течением вынесет? Вопросов много. Ответов нет. Их можно получить только непосредственно в процессе.
Дошли до пивзавода, свернули направо, шагая вдоль потока, бьющего из нашего склона и впадающего в Реку прямо перед нами. Не дошли до берега метров десять. Остановились. Из-за клубов зловонного пара, поднимающегося в месте слияния двух жидкостей, лодочную станцию почти не было видно. Пришлось смотреть не глазами. Кирпичная стена завода, неширокая полоса асфальта и песка между ней и урезом странной воды, а дальше – деревянные сходни, пешеходные мостки, причальные палы с пауками и катера. Разные. И большие, и маленькие. Но только пластиковые, ни одной железяки. Скорее всего, металл растворяется в едкой субстанции, которая здесь вместо воды.
Ширина потока, отделяющего нас от причала – десять метров. Разбежались, прыгнули. Можно было и пятнадцать пролететь, а может и двадцать. Мы теперь – олимпийцы. Вернемся домой – все мировые рекорды побьем, по всем видам спорта. Кроме шахмат, конечно. И керлинга…
Дошли до мостков, остановились.
– Выбирай. – сказала Настя. – Я про лодки совсем ничего не знаю…
Я внимательно осмотрелся. Катера вроде целые, потемнели ниже ватерлинии, там, где пластиковый корпус соприкасался с похожей на сопли жидкостью, но ни коррозии, ни, тем более, пробоин не видно. Только навесные моторы растворились, остались лишь крышки с названиями и количеством лошадиных сил и остальные неметаллические потроха. Осторожно прошелся по мосткам. Вгляделся в воду. Глубина здесь должна быть – метра полтора-два, но дна не видно. Может и дна нет теперь? Подумал, отодрал самую длинную деревянную доску настила, сунул в жижу полностью, почти задев поверхность рукой. Ничего не нащупал. Доска пропадала из виду сантиметрах в тридцати от поверхности. Субстанция практически непрозрачна. Отпустил свой импровизированный щуп, и он довольно быстро поплыл вдоль берега, подчиняясь течению. Я подумал еще, снял перчатку и, на долю секунды опередив предостерегающий крик Насти, сунул в жидкость ладонь. Теплая, плотная и жжется. Терпимо, но неприятно. Вытащил руку. Кожа покраснела и горела, как после крапивы. Нет, плавать в этой водичке нельзя. Максимум – пару минут. Потом облезешь до костей…
Катеров много. Люди здесь парковались богатые, зажиточные. Нам нужно что-нибудь покрупнее, так как, хоть мерзкой белесой змеи пока не наблюдается, встретим мы ее обязательно. Жопой чую.
Остановился у здоровой красивой лодки "Корвет 750". Люксовый, круизный катер восьмиметровой длины с высокими бортами. Корпус – из стеклопластика, блестящие рейлинги, вытянутый нос с широкой площадкой. Мечта!
Забрались внутрь. Все в пылищи, но вроде целое, только двигателя нет, вместо него треснувший черный колпак с надписью, утверждающий, что когда-то тут стоял трехсотсильный "Меркури". Хорошо, наверное, перла лодочка! Оторвал колпак, шланги, выбросил все "воду", чтоб не мешались. Начал искать весла, а их не было. Посмотрел даже в богато отделанной каюте, где около штурвала была прикреплена выцветшая фотография, с которой белозубо улыбался толстый бородатый мужик далеко за пятьдесят в белой капитанской кепке, симпатичная блондинка лет двадцати и две совсем маленькие девчонки с косичками. Папа и три дочки. Хотя нет. Папа, мама и две дочки, уж больно неестественно для отца волосатая пухлая рука сжала бок девушки намного ниже талии. Я смотрел на счастливые лица людей, которым предстоит родиться через тысячи лет совсем на другой планете, и в который раз ловил себя на ощущении дикой абсурдности происходящего. Стоят, позируя перед невидимым фотографом, и даже представить себе не могут, что эту еще даже не сделанную фотографию, кто-то уже видел. Давным-давно. В невообразимой глубине веков, в жестоком чужом мире… Вспомнил свою родную доченьку, неожиданно накатило подзабытое чувство полнейшей безысходности. Сзади тихо подошла Настя. Обняла, обволокла теплом и нежностью, прошептала ласковые слова… Отпустило.
Что ж ты, бородатый обладатель молодой жены, веслами-то не запасся? Оставив Настю в катере, пробежался по соседним лодкам и минут через пятнадцать вернулся с парой двухметровых весел с пластиковыми лопастями и алюминиевыми веретенами, на другой стороне которых крепились двусторонние багры. Это было лучшее, что я смог найти. Грести будет сложно. Такими веслами можно только подправлять курс этой махины, а задавать движение практически бесполезно, тем более, надо будет следить, за тем, чтобы едкой жидкости касались только лопасти. Алюминий долго не продержится. Так что, оставалось полностью отдаться воле течения Реки.
– Ну что, готова? – спросил я у Насти.
– Да. – кивнула она. – Поплыли. Бронежилеты, наверное, снять надо, а то вдруг кто-нибудь свалится?
Я подумал. Стремно как-то без брони, она уже, как вторая кожа, но Настя права – упадем в жижу, сразу ко дну пойдем. Снимаем…
Отталкиваясь от бортов паука, вывел лодку с пристани, забрался на носовую площадку и неглубокими, но сильными гребками стал поворачивать ее наискосок от берега. Течение подхватило катер, и мы начали не очень быстро, но уверенно двигаться на Север. Отойдя метров на пятьсот от береговой линии, я выровнял судно вдоль течения и посмотрел на Город.
Сколько раз я вот так плыл мимо, любуясь Им, большим, красивым, родным, спускающимся к Реке зелеными террасами кварталов. Проносясь на чьем-нибудь катере, стоя у борта пассажирской Москвы или среди машин огромного грузового парома, переправляясь в Рождественский. Светило солнце, о борт билась прозрачная прохладная вода, лицо обдувал свежий ветер, пронзительно кричали чайки. Сколько раз перед моими глазами проплывали улицы Старого города, зеленые, с островерхими крышами, из-за которых торчали золотые купола церквей и редкие новостройки, красивый ансамбль зданий пивзавода, трубы ГРЭС, бассейн ВВС, покрытый сочной травой склон под площадью Доблести, на вершине которого гордо воздел руки с крыльями в небо Склифосовский, панельные кварталы советской эпохи застройки, совсем новые районы – разноцветные и многоэтажные. А под всем этим ярко желтой полосой на фоне синей воды тянулся городской пляж. Самый протяженный на нашей Реке…
А сейчас я смотрел на труп. Как когда-то с балкона многоэтажки, передо мной раскинулась пустая высохшая оболочка, качественный, подробный, но совершенно безликий муляж, скопированный из другого времени и пространства и заключенный в огромную коробку. Это был не наш Город.
Это была обесточенная, наглухо запертая и брошенная надзирателями тюрьма, в которой доживали последние свои дни немногочисленные заключенные. Без смысла, без надежды, без времени и движения.
И мы ее покидали…
Из кабины выбралась Настя. Встала рядом, тоже смотря на открывшуюся панораму. Не читая мысли, просто так, по-человечески, угадала мои эмоции, тихо спросила:
– Как ты думаешь, мы когда-нибудь увидим его опять? Не эту дешевую порнографию, а настоящий, наш, родной Город?
– Не знаю, Настен. – честно ответил я. – Не знаю…
Мы проплывали мимо третьей очереди набережной. Здесь я ещё не был и с интересом искал отличия раскинувшейся передо мной копии от оригинала, сохранившегося в памяти. Почти все такое же. Монумент Парусника белеет над каскадом лестниц, спускающихся к пляжу, выше – одноименный дорогущий жилой комплекс из бетона и стекла, завод КинОп, давным-давно переделанный в развлекательный центр, пестреет названиями баров, фитнес и стриптиз клубов. Только недостроенный храм перед резким поворотом Речного проспекта наверх опутан чёрной паутиной и лишён крестов. Странно. Что за дело Ануннакам до нашей веры, почему так упорно они обгаживают объекты культа?