Она зарыдала уже в голос, не прячась. Прислонилась к стене, закрыла лицо руками и судорожно затряслась всем телом.
Мда… Успокоил, бля, доктор Курпатов… Вообще, до истерики довел.
Я решил пока помолчать, пусть выплачется. Уселся, как мог, на пол, опустил голову. Шли минуты. Мы так и сидели в темной холодной комнате, похожей на морг. Я – в одних штанах, привязанный, как собака, к трубе и сконфуженно молчащий, и она – напротив, сжавшись на больничной каталке и горько-горько плача. Долго сидели. Наверху я чувствовал ночь. Чувствовал мертвую тишину и пустоту, то тут, то там заполняющуюся стаями зверья, рыскавшего по улицам.
Наконец всхлипывания стали тише, потом прекратились совсем. Она выпрямилась, достала откуда-то платок, начала вытирать лицо.
– Да уж. – протянула она. – Это верно.
– Что верно? – уточнил я.
– Хреновый из тебя Курпатов!
Не понял! Я про Курпатова вслух что ли сказал?
– Значит жить назло? – спросила она с усмешкой и встала, явно намереваясь уходить.
– Подожди, пожалуйста… Настя! – быстро заговорил я. – Послушай меня еще немного.
– Да нет, спасибо, Егор! Мне уже сказанного надолго теперь хватит. Я уж лучше пойду…
– Завтра меня будут пытаться казнить. – перебил я ее. – Я не прошу тебя мне помочь. Не имею права, наверное. Я вчера твоих друзей убивал… Спасибо, что вообще со мной разговариваешь. Так что тут уж я сам что-нибудь придумаю.
– Что придумаешь? Остальных моих друзей добьешь? Вы же с твоим дружбаном отмороженным я смотрю – вообще терминаторы. – съязвила она.
– Его Алексей звали! – рыкнул я, заводясь. – И вы его вчера пристрелили.
– Уверен? Трупа никакого внизу не обнаружилось.
Как так? Я же своими глазами видел… В душе встрепенулась радостная надежда.
– Хотя может Парикмахеры раньше нас добрались, так что зря ты улыбаешься.
– Какие парикмахеры? – спросил я. – А с чего ты взяла, что я улыбаюсь? Ты, что меня видишь?
– Нет, не вижу. Просто чувствую как-то, сама не пойму… – с недоумением ответила Настя, но тут же снова включила стерву и с наигранным злорадством продолжила. – Парикмахеры – это те, которые на деревьях живут, с косами вместо рук. У вас там на пивзаводе их нету что ли? Так вот, они товарищи шустрые, сам видел, человечинку любят, могли его найти и утащить, пока мы за тобой бегали. Так что, ты, Егор, не надейся зря. Живи назло!
Вот зараза! Ладно, про Лешего завтра уточним…
– Короче, на остальных твоих друзей мне, в принципе, наплевать. – продолжил я. – Сами полезли. А Кирюшу вот, например, я бы вообще с удовольствием ножичком поковырял. Я тебе помочь хочу…
– Ого! И за что же честь такая?
– За красивые глаза! Ты слушать будешь или нет?
– Ну давай излагай, спаситель ты мой.
Невозможно! Отвык я с бабами общаться…
– Уходить тебе надо отсюда срочно. Одна не сможешь, поэтому с командиром своим поговори, не знаю кто он там тебе – муж, любовник, друг сердечный. С остальными тоже. Уходите южнее или западнее, ближе к Реке. Там реально лучше! Тоже, конечно, не фонтан в последнее время, но лучше. Здесь у вас вообще – жопа! А на стадионе просто рассадник какой-то. Обитель зла, бля! Можешь мне не верить, но у меня что-то с головой за ночь произошло, чуйка обострилась до предела. Так вот, оттуда таким веет, что аж волосы дыбом! И тем, кто там обитает, явно нужны вы. Причем, почему-то особенно ты и та сивая девчонка, которая меня кастрировать хочет. Причем, счет уже на часы идет, они явно в курсе, что у вас личный состав сократился…
Я замолчал, своим новым шестым чувством ощутив перемену в ее состоянии и боясь снова переборщить. Настя медленно села обратно на каталку, подтянула колени к груди, обхватив их руками. Ей было страшно. Настолько страшно, что даже мне стало не по себе. Это был не страх смерти или боли, это был невыразимый словами ужас перед чем-то другим. Я видел, как он заполняет ее сознание, полностью лишая воли и сил бороться.
– Сивую девчонку зовут Юля. – тихим обреченным голосом сказала она. – Ее парня ты вчера, точнее уже позавчера, расстрелял на лестнице, когда он убил твоего друга. А у них с Юлькой была любовь. Настоящая. Только ею и жили…
– А у вас с Ренатом тоже любовь? – задал я глупый и совершенно неуместный сейчас вопрос. Как школьник, блин…
Она подняла голову и посмотрела мне прямо в глаза. Тут я совершенно отчетливо понял, что она тоже прекрасно видит меня тем же странным новым зрением, для которого не нужен свет.
– Нет. – ответила Настя. – Он меня просто трахает… Доволен?
Я молчал, с удивлением ловя в душе совершенно забытые чувства. Пипец, Егор! Ты что ревнуешь? Приехали…
И тут, совершенно неожиданно для меня, она начала рассказывать. Тихо, с грустью, словно на исповеди.
– Я, когда здесь оказалась чуть больше года назад, он меня от Урода спас. Я по улицам металась, не понимала где я. Мало того, что я в этом районе раньше почти не бывала, я же у площади Фрунзе жила, а работала около железнодорожного вокзала, так еще все пусто, людей нет, все странное, будто из картона. Думала – то ли с ума сошла, то ли в какую-то Припять увезли… А тут Урод меня унюхал, вылез откуда-то и бежит. Представляешь, что со мной было, первый раз его увидела тогда?
Я представлял. Очень даже хорошо представлял…
– Потом выстрелы, Урод прямо передо мной валится, и появляются люди в форме. Впереди – Ренат. Подошел, зверюгу добил, пошли, говорит, новенькая, с нами будешь теперь жить. Я думала, эвакуация какая, война или еще что-нибудь, а они меня сюда привели и рассказали, что почем…
– А мы, кстати, где? – спросил я, воспользовавшись паузой.
– В заднице мы в полной, не знаешь разве? – невесело усмехнулась Настя. – Мы – между Симферопольской и Юных Комсомольцев. Тут во дворе частная клиника трехэтажная. Не помню название, но дорогая, судя по интерьерам. Пластмассовых людей здесь делали. Грудь силиконовая, губы, попы, прочая пластика. Вот в ее подвале мы с тобой и сидим сейчас…
– Вобщем, сначала я им не верила, кричала что-то, требовала меня домой вернуть, в истерике билась. Как все новые… Потом меня пару раз вечерком на улицу вывели, показали еще раз местные пейзажи и их обитателей, тут я и сникла. Лежала дней пять. Потом Ренат подошел, выбрал время, когда вокруг никого, и давай подкатывать. Да так борзо, в наглую. Меня итак трясет, тут еще этот татарин лезет. Соскучился я по женскому полу, говорит, а ты к тому же далеко не уродина. А в группе тогда одни мужики были. Посылала его – бесполезно. Лезет и лезет. Ну, я ему по самому чувствительному коленом вмазала, он попрыгал, а потом бить меня начал. А меня в жизни никто пальцем не трогал, ни один мужик! А этот лупит со всех сил и лыбится. Никуда не денешься, сучка, а будешь выкобениваться, на улицу пойдешь ночевать…
Тоже знакомая история. Борода и Светик. Везде одно и тоже. Она помолчала с полминуты, потом продолжила:
– Больше недели держалась, потом сдалась. Он тут главный, захочет на самом деле выгонит, никто слова не скажет. Жить хотелось. Все надеялась на что-то… Так и бракосочетались… Это потом сразу две девчонки появились. Юля и… еще одна, Наташа. А сначала – шестнадцать мужиков и я одна. Я тогда еще подумала, сейчас доиграюсь, вообще, по кругу пустят…
Слушать все это было неприятно и почему-то стыдно. Ну да, звериная жизнь у нас. Вождь племени. Лучшая самка, естественно, лучшему самцу. Я представил себя на месте Рената, стало противно. Нет. Однозначно, ни бить, ни гнать на улицу я бы ее не стал. Девушка, конечно, красивая. Настолько, что в сердце что-то сводит. Даже для нормального мира Настя была более чем, а уж для этого, ненормального…
– Ты что там кулаки-то сжимаешь, Егор? – зло спросила она. – Хочешь жить, умей вертеться…
Замолчала. Потом опять начала рассказывать. Видимо, долго держала все это в себе и вот дорвалась, нашла слушателя. Благодарного. Все равно завтра казнят…
– Я сначала дергалась, боялась залететь, – в ее голосе снова появилась грусть. – Думала, что с ребенком-то буду делать? Как его здесь растить среди Уродов? А потом узнала, что у девочек месячных тут не бывает… Стерильные мы все, понимаешь, Егор? Пустые, как все вокруг… – Всхлипнула, вытерла глаза. – А потом, вообще, не до этого стало. Такое началось… Не то что рассказывать, думать страшно…
– Что началось? – спросил я. – Эти, со стадиона пришли?
– Подожди, не торопись. – ответила она. – Давай по порядку, заодно поймешь, почему мы вас на стройке так убить хотели. Чтобы там остальные ни говорили, я думаю, ты имеешь право хотя бы знать причину… Я здесь появилась незадолго до того фокуса, когда периоды сломались. Ну ты, наверное, в курсе.
– Да. – ответил я. – Великая пауза.
– Вон как вы ее назвали! Великая… Вобщем, сначала жили нормально, насколько это здесь вообще возможно. Наша группа тут, в подвале, и на стадионе еще соседи, около двадцати человек. Они там восточную трибуну как-то укрепили изнутри, закопались, обложились и очень даже неплохо существовали. Две Шестерочки, одну ты видел, мы вас около нее накрыли, а вторая – на проспекте Сталелитейщиков. Есть еще несколько команд, но они намного дальше. Я там никого не знаю, с ними только мужики на Рынке пересекались.
– А где Рынок?
– На Старо-Вокзальной, около психбольницы. Я туда ни разу не добиралась. Женщины раньше на поверхность практически не выходили…
– А сейчас, вон, с автоматами бегаете. – вставил я.
– Ну так слушай, что перебиваешь? Жили, можно сказать, душа в душу, даже когда периоды сократились, смогли договориться, поделить магазины. Другие, вон рассказывали, тут же воевать начали, мы – нет. Даже в гости друг к другу ходили, представляешь? Особенно, когда девчонки еще появились и у них, и у нас. Первые месяцы после этой Великой паузы, как ты говоришь, вообще, урожайными были. Новых людей почти каждую неделю находили. Причем, еды хватало, оружием и снаряжением давно, еще до меня, очень плотно запаслись в какой-то воинской части, поделили поровну.
Настя замолчала. Легко соскочила со своей каталки, подошла ко мне и забрала бутылку с остатками воды. Нет, ее точно так же, как и меня тюнинговали, вон как двигается. Интересно, остальных прибамбасов нет, или она не успела их осознать?
Она села обратно, допила воду, начала рассказывать дальше:
– Потом начались эти непонятные вещи с тварями, которые вдруг начали резко умнеть. Уроды в стаи стали собираться, Волосатые чуть ли не в каждом доме гнезда свили, Парикмахеров на каждой осине – по десять штук висит, а раньше, наоборот, на десять деревьев – один Парикмахер… Люди стали чаще гибнуть или пропадать, но все равно, как-то приспособились, жили, отбивались, учились на ошибках… А месяца полтора назад… – Настю снова затрясло, она задохнулась, не в силах справиться с собой.
И тут я совершенно неосознанно попробовал дотянуться до нее, обнять и успокоить. Я сам не понял, как я это сделал, просто представил теплое мягкое одеяло, которым я бережно накрываю испуганную девушку. Она тут же расслабилась, задышала ровно, а потом чуть ли не подпрыгнула на своей каталке, ошарашенно глядя на меня.
– Это ты сейчас сделал? – голос напряжен, но страха нет, только удивление. – Как?
– Не знаю. – честно ответил я. – Я же тебе говорил, со мной что-то произошло за последние сутки, я теперь, как гребанный экстрасенс. Да и ты, я смотрю, тоже. Только у тебя времени, видимо, не было к себе прислушаться. А я тут полдня тренировался. Так что там полтора месяца назад случилось?
– В следующий раз предупреждай, если опять соберешься так сделать, – сказала Настя. – Хотя… Это было, конечно, неожиданно, но как-то…
Приятно, прочитал я ее невысказанную вслух мысль, как она ранее прочитала мою про доктора Курпатова. Да что же это такое с нами творится? Дурдом…
– Что-то у них там случилось на стадионе, – наконец заговорила она. – Вечером, прям перед темнотой, к нам оттуда прибежали человек десять. Мужики их чуть не постреляли от неожиданности. Глаза у всех круглые, трясутся, некоторые в крови. Полночи пытались от них хоть что-то узнать – бесполезно! Бормочут что-то, мечутся… Только утром начали более-менее связно объясняться. Вобщем, говоря кратко, у них там сразу восемь человек превратились в Уродов. В Уродов, Егор! – ее снова начало потряхивать. – Раньше, конечно, ходили слухи, что некоторые Уроды раньше людьми были, но я лично никогда всерьез их не воспринимала. Не может человек превратиться в Это! А оказывается – может. Причем не в тупое, облезлое животное, а в хитрую, разумную тварь, которая хоть тоже облезлая и страшная, но может разговаривать, думать и до последнего притворяться человеком.
– Что, вот так прям за один вечер все и превратились? – спросил я, решив пока оставить свои познания в этой области при себе.
– Нет, не сразу. Где-то три дня все это длилось. То есть длилось может и дольше, остальные, нормальные, стали замечать неладное дня за три до… Этого… Как рассказывали, вести себя они стали как-то странно, обособленно от остальных, взгляды голодные какие-то, с лицами что-то не то. Сначала ничего не понимали, а когда заметили, наконец, когтищи на руках и носы загнившие, поздно было. Двое пропало. Парень и девушка. У них там склад где-то в самом низу был, эти Уроды в нем закрылись… Пока остальные с оружием дверь выбивали, где-то час прошел. Так они за этот час парня сожрали до костей, только кишки по стенам развесили, как гирлянды, а девушку… Девушку… Егор, сделай так еще раз, пожалуйста!
Второй раз получилось проще и быстрее. Настя взяла себя в руки, глубоко вздохнула и сказала:
– Когда дверь наконец выбили, два Урода ее насиловали… Мертвую… А остальные вшестером, как обезьяны, кинулись на тех, кто вошел. Двоих сразу порвали, остальные успели дверь захлопнуть и к нам убежать… Вот так…
Такое представить было трудно даже мне. Хотя я воочию наблюдал метаморфозы дяди Миши, знал про медленное превращение в чудовище нашего командира, но чтобы эти твари могли разговаривать, да девок насиловать… Это явно перебор. Я думал, у них там отваливается все за ненадобностью… Это что получается, они вышли на какой-то другой этап эволюции? Как там Леший пошутил, – Уродо сапиенс?
– А что сейчас твориться, просто туши свет. Словно дьяволы какие-то стали, прости Господи. – Вновь заговорила Настя, подтверждая мои мысли. – Остановились на какой-то промежуточной стадии. Разумные, как люди, только хитрее, но быстрые и сильные, как Уроды. Морды – страшные; челюсти, зубы, носы – дырявые, как у сифилитиков, но дальше не гниют. По ночам ходить могут, твари их не трогают, за своих принимают. Раздобыли где-то крутое снаряжение с оружием, точь-в-точь как ваше, и на нас теперь охотятся. Причем, не столько, чтобы сожрать, а сколько, чтобы помучить и… Страшно говорить… Жестокие они не по-человечески, и нас за что-то люто ненавидят и презирают… Сначала один у нас пропал. Через пару дней эти сволочи его прямо около нашей Шестерочки вывесили. Частями… Даже мужиков некоторых рвало, когда увидели… Потом парня с девушкой утащили. Вано и Наташку. Неделю их у себя держали, Вано потом отпустили. Оскопили, прижгли чем-то, чтобы кровью не истек, и отпустили… Специально, чтобы он нам рассказал, чем они там занимались. И он рассказал… А потом ночью застрелился… Вобщем, их больше всего бабы интересуют. Мужики, конечно, тоже, но только поиздеваться и сожрать. А среди нас, девушек, они ищут каких-то особенных, подходящих, как Вано расслышал. Наташка вот не подошла. Они ее долго… – Настя опять начала всхлипывать. – Не могу я про это рассказывать… Мучили они ее долго, вобщем, по очереди. Потом главный их… Иван Петрович его звали, когда он человеком был. Хороший, добрый мужик…
Она перевела дух. Я сидел и просто охреневал от услышанного.
– Иван Петрович этот бывший вердикт вынес – не подходит! И начал… Начал… – тут Настя опять зарыдала, потом сквозь слезы почти закричала. – Он ее трахает, а от ноги пальцы откусывает, жует и смеется! А она живая еще, Егор! Живая!.. А он ее трахает и ест! Трахает и ест…
Все. Не выдержала. Уткнулась в ладони, ревет. Да, это полный пипец. Это даже не Уроды уже. Вообще, не знаю, как их назвать…
Я снова потянулся к ней, обнял своей новой неосязаемой рукой, прямо физически почувствовал ее отчаяние и ужас и попробовал забрать часть себе. Получилось. Настя начала успокаиваться. Перестала плакать и неожиданно так же потянулась ко мне. Было чувство, что она положила сверху моей руки свою и с благодарностью сжала ее. Неумело, но искренне и ласково.
– Спасибо… – прошептала она и тут же отдернулась.
Повисла долгая неловкая пауза. Чуть больше суток назад мы хотели друг друга убить, а теперь вот сидим, обнимаемся. Виртуально правда как-то, но все-таки…
– А вы пытались как-то, я не знаю, противостоять, воевать. – спросил я через пару минут. – Их же там восемь всего, ты говорила, а вас больше двадцати… Было.
– Да конечно пытались! После того, что Ванька рассказал, тут все просто озверели. Даже Ренат вон, какой бы он козел ни был, кулаки сжимал и чуть не плакал. То, что эти твари творят, это же, вообще, я не знаю, как даже назвать. Это уже где-то за гранью добра и зла… Снарядились в поход, оружия набрали, патронов. Пошли все, даже я, Юлька и еще девка, которая оттуда к нам прибежала. Ну как, девка? Лет сорок. Марина… Пришли к стадиону по плану, несколькими группами со всех сторон… А они уже ждали… Не знаю, то ли мысли читают, то ли вообще все вокруг чуют, но как дали по нам из всех стволов, мы еле ноги унесли. У них реакции, меткости и всего остального этого вашего военного, откуда-то так прибавилось, что мама не горюй! Двое наших там остались лежать. А Маринку Уроды забрали… Специально в ногу пальнули, она перед кассами упала, корчится, стонет. Мужики пытались подползти несколько раз, а твари эти издеваются, пальцы, представляешь, отстреливают издалека и ржут во все горло! Веселятся… Пока руки раненным перевязывали, Марина пропала… Утащить успели. Не знаю, подошла она им или нет… Больше ее не видели и вспоминать пореже стараемся… Стыдно. И страшно… Только вот недавно, чудом каким-то, одного их них убить смогли. Подробностей не знаю, но он почему-то один тут недалеко лазил, может разведчик какой, ну его и накрыли… Ренат хотел живьем взять, допросить, но Доктор перестарался, в голову ему полмагазина выпустил…
– Доктор? – вскинулся я. – А он, вообще, ваш или оттуда, со стадиона?
– Оттуда. Со всеми тогда прибежал… – ответила Настя. – Он, если честно, странный какой-то последнее время, боюсь я его… Косится иногда как-то непонятно. Хотя, может просто уже шиза у меня, от всего шарахаюсь…
Ага, шиза! Посмотришь завтра на него новыми глазами-то, увидишь…
– Вот так и живем. Как в западне, гадаем кого следующего утащат. Все на нервах, тени своей боимся. И позавчера, когда дозорные стрельбу у стадиона услышали, а потом доложили Ренату, что в нашу сторону двое бегут в их снаряжении и масках… Что мы могли подумать? За кого вас приняли, ясно теперь?
Я не ответил. Давно уже сам допер, так что новостью для меня это не стало.
– Поэтому и бились с вами насмерть там, на стройке, и крики ваши не слушали. Уроды тоже говорить умеют… Ты мне скажи лучше – зачем вы маски-то с очками напялили? Так бы, может, наши увидели, что лица человеческие, по-другому все обернулось…
– Грибы там росли, около парка. – пробурчал я. – На всякий случай, перестраховались. А снимать потом некогда было, вы нам голову поднять не давали. Да и откуда мы, вообще, знали, что здесь такое творится? Чуяли, что место плохое, очень плохое, я даже одного из этих ваших извращенцев в бинокль разглядел… Но чтоб так все было запущено… Это даже для этого сраного мира уже чересчур…
Настя покачала головой, опять спрятала лицо в ладонях:
– Господи, как же все так нелепо получилось! Столько ребят погибло из-за какой-то глупой случайности! У нас же каждый человек на счету был. И с вами, если бы нормально встретились, я думаю, договорились бы по-человечески. Мы бы вам помогли, а вы нам, вон как воевать умеете… А у нас половина мужиков – зеленые, нестрелянные почти. Были… Теперь зато только стрелянные остались. Только мало совсем…
Да уж. И так бывает. Все, одновременно, и виноваты, и не виноваты. У нас с Лешим своя правда, у них – своя. Просто – нелепейшее стечение обстоятельств. Премию Дарвина в студию!
Настя грустно усмехнулась. Видимо, уловила про премию Дарвина.
– И самое обидное, – с горечью проговорила она. –Что только-только привыкла вроде к жизни этой поганой, смирилась, успокоилась. Даже стрелять научилась и драться. Только дух перевела… И тут нате! Уроды поумнели! Меня последние полтора месяца просто трясет все сильнее и сильнее с каждым днем. А твари эти тоже на месте не стоят, эволюционируют, сволочи. Ты можешь поверить, зовут они меня к себе. Манят. Телепаты хреновы! Давит и давит оттуда, со стадиона, беспрерывно! То в панике бьюсь, то хочу все бросить и туда к ним бежать… У Юльки тоже самое. А последнее время вообще глюки какие-то вижу периодически. Этот, Иван Петрович бывший, передо мной возникает, морда бледно синяя, клыки кривые торчат, а глаза… Я не знаю, кто они, Егор, но догадываюсь откуда. Я в глазах его это место вижу… Огонь там и муки вечные… А еще я там вижу, что он со мной делать будет, когда за мной придет. Он мне во всех подробностях показывает…
Снова не выдержала, заплакала…
– Я последние недели просто с ума сходила, – продолжила Настя сквозь слезы. – У Юльки вон хоть парень был, он ее в руках держал, а этот, мой… Слушать ничего не хочет, ему только одно надо… И вспомнила я эту историю про дом родной. Раньше тоже бредом считала, а сейчас решила – пойду. Пусть сожрут по дороге, но хоть просто сожрут, я им еще спасибо скажу… А вчера ты… С пивзавода. Я как услышала, подумала – судьба мне последний шанс дает… А оказалось – просто издевается…
Я молчал. Что тут скажешь…
– И вообще, ты кто такой а, Егор? – неожиданно со злостью спросила она. – Я тебя два дня назад знать не знала, а теперь сижу тут всю ночь душу изливаю! Ты моих друзей убивал, а я сердцем тебя чувствую, как родного, мысли твои читаю… Что происходит то со мной, Господи? Откуда ты такой взялся?..
– С пивзавода, – тупо ответил я, офигев от слов про сердце и родного.
Мне в голову ударила пустая баклажка.
– Издеваешься, зараза? – она подбежала ко мне и начала колотить по лицу, голове, спине. Я терпел. Было почти не больно, а даже как-то приятно. Наконец угомонилась, снова зашлась в слезах. Я прижал ее свободной рукой к себе, уже по-настоящему, она пыталась отстраниться, потом как-то вся обмякла, крепко обняла меня обеими руками, сложила голову на груди и застыла. От нее пахло Счастьем…
Никогда бы не поверил, что час сидения в темноте на ледяном полу, прикованным к трубе, раздетым и избитым, станет для меня лучшим часом за все четырнадцать месяцев моей местной жизни. Настя прижималась ко мне, а я обнимал ее, чувствуя исходящие потоки тепла и чего-то еще, давным-давно мною забытого, но очень хорошего и настоящего. Мы о чем-то разговаривали, она спрашивала обо мне, я отвечал. Рассказывал вкратце свою историю после появления здесь. Это была очень необычная беседа. Мы говорили вслух тихим полушепотом, иногда, сами того не замечая, переходили на какой-то другой мысленный способ общения, где почти не было слов, но были образы. Яркие, многогранные, с легкостью объясняющие все, что так сложно выразить словами. Потом замолчали. Наслаждались тишиной и близостью друг друга.
Откуда я взялся?!.. Откуда ты взялась, подарок судьбы по имени Настя? И что творишь с суровым, злым мужиком, которому правда всего год от роду, превращая его в разомлевшего от нежности идиота? Кто нас с тобой свел и зачем? И не эта ли встреча стала толчком для всех тех изменений, которые произошли буквально за ночь со мной и с тобой?
Я думал, она уснула. Но нет, на шестьдесят второй минуте счастья, она вдруг очень романтично пробурчала:
– Эх и воняет от тебя, Егор!
Я прокрутил в голове события трех прошедших дней. Битва с Дятлом, смерть Вовы, ночь в сыром подвале и разговоры "за жизнь" с Лешим, драка с Косяками или Парикмахерами, если по-местному, огневой бой на стройке, плен и допрос. Ни душа, ни ванной в ретроспективе не оказалось.
– А ты нюх отключи, – посоветовал я ей. – Хочешь научу?
Она помотала головой, снова прижалась, прошептала:
– Мне итак хорошо…
Потом вздрогнула, глубоко вздохнула и спросила:
– Что теперь делать-то, Егор?
– Кому? – спросил я.
– Нет, я тебя точно буду евреем называть! – потом продолжила уже совсем по-другому, серьезно и тревожно. – Мне… Нам с тобой… Утром, когда тебя пытать будут, потом, когда Уроды придут… – ее сердце снова заколотилось. – Ключи от наручников я у Кирилла украсть точно не смогу, он, наверное, и спит с ними в зубах. Пилу какую-нибудь найти…
– Подожди, не пори горячку. – прервал я ее. – Тут надо как-то поделикатней, а то, на самом деле, без крови не обойдется. Даже если ты меня освободишь, как я через ваших пройду? Через Кирюшу того же? Что утром делать, я сам как-нибудь придумаю. Для тебя самое важное – как можно скорее отсюда уходить. Так что, говори с Ренатом, с остальными. Убеждай, умоляй, все равно. Главное, чтобы они поняли, что оставаться нельзя, что ввосьмером вы против Уродов часа не продержитесь, что, чем большей группой пойдете, тем больше шансов выжить. Прямо сейчас, пока не рассвело, иди буди народ и пугай. Наведи панику что ли… Истерику закати, я не знаю, вы же, девушки, умеете…
– А ты? – спросила она, отстраняясь и резко вставая.
– Обо мне не беспокойся, я не из такого говна вылезал, так что справлюсь.
– Как ты справишься-то, привязанный, в одних штанах?
– И еще, – я проигнорировал ее вопрос, так как сам пока не знал ответа. – Доктор ваш тоже Уродом становится. Не зря ты его боишься. Не знаю, заодно он с теми или нет, но то что скоро он кусаться начнет – это однозначно.
– Когда? – ошеломленно спросила Настя. Информация о Докторе ее явно шокировала.
– Не знаю. Может прямо сейчас, может через месяц, это – непредсказуемый процесс. Ренату обязательно скажи, и сама подальше от него держись.
– А как ты догадался?
– Да ты сама сейчас на него глянешь по-новому, все вопросы отпадут. Только смотри, чтобы он не заметил. Я вчера не смог скрыть, так что он в курсе, что я знаю, будет палки в колеса вставлять. Давай – беги, поднимай народ! Вдруг эти пидоры прямо с утра припрутся. Все поняла?
– Поняла. – хмуро протянула она. – Ну ты, барин, задачи ставишь… Я с Ренатом говорить боюсь. Он сейчас раненый, злой, может, вообще, слушать не станет.
– Тогда плюнь на Рената, других обрабатывай по максимуму. Блин, ты разве сама не чувствуешь, как на стадионе все шевелится? Я прям кожей ощущаю, готовятся там вовсю. Расслабься, попробуй мысленно окрестности представить.
– Расслабишься тут… Ой, мамочки, – видимо получилось, ее снова затрясло. – Это как так?
– Привыкай, подруга! Ты теперь – супергерл!
Она замерла, постояла предо мной несколько секунд. Резко присела, взяла меня ладонями за щеки, прижалась лбом, прошептала:
– Егор. Если это все какая-то непонятная подстава и ты не тот, кем я тебя вижу, чувствую, то, пожалуйста, убей меня сейчас… Убей… Задуши… Просто… Если я еще раз потеряю надежду, я не знаю, что со мной будет…
Я погладил ее по волосам, тоже прошептал:
– Все будет хорошо, Настя. Я тот… Тот самый Мюнхгаузен…
Она прижалась своими мягкими теплыми губами к моим, грубым, покрытым засохшей кровью, оторвалась и сказала:
– Если тебя завтра убьют, козлина, то домой можешь не приходить!
Поцеловала еще раз, в щеку, решительно выпрямилась и ушла, тихо закрыв дверь и задвинув засов.
Я чувствовал, как она удаляется по коридору. На моей трехмерной карте быстро двигался яркий, теплый огонек. Потом, постепенно затухая, исчез.
Я откинулся назад и перевел дух. Охренеть! Не может быть! Ну не заслужил я такой подарок! Никак не заслужил! Это место создано для чего угодно, но только не для этого…
А потом на голову обрушилось страшное предчувствие, что я ее больше никогда не увижу. Зачем отпустил? Как она там одна сейчас будет такие вопросы решать? И в душе вдруг зашевелилось, расправляя плечи, загнанное и давно забытое чувство страха. Страха не за себя, а за другого. Это было даже хуже. Страх лишал воли, лишал силы, делал меня слабее… Блин, только этого не хватало! Жили не тужили и вот, на тебе. Пара часов разговоров в темноте и…
Все, господа! Можете расходиться по домам. Кина не будет! Храбрый пожарный Егор влюбился…
***
Блин, как же болит левая рука… Какие крепкие наручники… Какая толстая труба, мать ее… Я так замерз и обессилел, что с трудом двигаюсь…
В небольшой комнате с кафельным полом помимо меня, находилось еще двое. Ярко горели лампы под потолком. Дверь была распахнута настежь, из-за нее – ни звука. Только запахи. Резкие запахи пота, крови и пороховых газов.
Первый – Доктор. Стоит около двери, прислонившись к косяку, смотрит на меня, презрительно ухмыляясь. Перчатки снял, руки опять сложил на груди. Да это, в принципе, уже и не руки. Неестественно длинные пальцы с разбухшими розоватыми суставами, на концах – аккуратно подрубленные треугольниками желтовато-серые блестящие когти. Чем он их интересно подрубал, циркуляркой? Точно не ножницами… Свет падает на него сверху, и теперь особенно заметно сильно заостренные скулы, выпирающие вперед челюсти, и, нависшие над глазами хищника, изогнутые дуги бровей. Быстро он эволюционирует…
Как же онемела прикованная рука… До чего страшно… Они же меня сейчас убьют…
Второй стоит прямо передо мной, метрах в двух. Грамотно стоит. Даже если бы я хотел дотянуться до него свободной рукой, чуть-чуть бы, но не хватило.
Высоченная, широкоплечая, чуть горбатая фигура в бронежилете и городском камуфляже спецназа. Ноги в берцах, размера этак пятидесятого, широко расставлены, в руках матово поблескивает автомат "Гроза" или ОЦ-14, если по-научному, на ствол накручен глушитель. Опустил, чуть наклонив голову, с интересом смотрит на меня. Точнее, внутрь меня.
Я со страхом смотрю на него. Вытянутое книзу лицо туго обтянуто бледно синей, словно у мертвеца, кожей, сквозь которую мутно проглядывает черная паутина сосудов. Кожа натянулась настолько сильно, что даже порвалась в некоторых местах, например, в районе мощных нижних челюстей и надбровных дуг, обнажив лоснящееся грязно-серое мясо. Наверное, трансформация лицевых костей происходила настолько быстро, что кожный покров просто не поспевал и местами треснул. Губ нет, просто длинная щель поперек лица, из которой чуть торчат острые кривые зубы. Нос и уши тоже отсутствуют. Вместо них мерзкие гниющие отверстия, затянутые белесой пленкой изнутри и бордово-синие, будто запекшиеся, по краям. Голова – лысая, шишковатая и облезлая, словно полили кислотой. Глубоко запавшие красные глаза без ресниц миндалевидной вытянутой формы проникают прямо в душу… И в глазах этих я реально вижу ад. Или кто-то из ада смотрит на меня через них. Права была Настя…