– Короче! – продолжил он односторонние переговоры. – Вы подходите, забираете своего бедолагу и сваливаете метров на двести за Шестерочку! А мы уходим и никогда больше сюда не возвращаемся! Вы же, блядь, столько народу своих положили, вам что мало?!
Молчат. Леха посмотрел на меня. Я пожал плечами. Хрен поймешь, что означает это молчание.
– Ну что, согласны?! – крикнул он.
Секунда, две, три… Стена задрожала от автоматной очереди. Длинной, чуть ли не на весь магазин, прошедшей наискосок по всему фасаду.
Вот и ответ. Идите на хуй! Все поляжем, но не отстанем. В натуре, больные…
– Прорываться надо. – сказал Леший. – Здесь сидеть, все, не вариант. Пустые почти. С твоей стороны сколько их?
Я снова выглянул наружу. Никого. Спрятались. Выглянул еще раз, специально подольше задержавшись в проеме. Нет, не повелись. А может уже внизу, в здании.
– Двое было. – ответил я. – Причем, опытные, стреляют хорошо. Но сейчас пропали куда-то.
– Ну, нас тоже двое. И тоже стреляем неплохо. Давай вон, к дальней лестнице, осторожно спускаемся до второго, там добежим до торца – спрыгнем. Дальше – видно будет.
Со стороны Шестерочки вдруг застучали автоматы. Сразу много, длинными очередями. Мы машинально вжали головы в плечи, ожидая свиста пуль над головой и града бетонных осколков, но вскоре поняли, что стреляют явно не по нам. Леший первым подскочил к проему, выглянул и заржал:
– Ой, как хорошо! Ай да Косяки!
Я высунулся рядом с ним. На наших противников напали горбатые плоды баобабов. Видимо, прискакали, разбуженные устроенной нами канонадой, с проспекта Юных Комсомольцев. В принципе, ничего удивительного. Перестрелку, наверное, весь Город слышал.
Косяки быстрыми, рваными росчерками неслись на людей в зеленом камуфляже, а те, явно хорошо знакомые с этими созданиями, отработанно брали упреждение, и довольно неплохо отстреливались. Вот с ними бы и воевали, вон как здорово получается! Нет, к нам присосались.
– Рванули, – скомандовал Леший, и мы побежали к лестничной клетке. Он слева, почти вдоль наружной стены, я чуть позади по центру.
Дальнейшее произошло молниеносно. Наверное, мы слишком обрадовались появлению Косяков, слишком поверили в удачу, прислушиваясь больше к тому, что происходило снаружи, а не к внутренним ощущениям. Даже Леший, опытный, битый-перебитый вояка, не успел вовремя учуять нехорошее.
Как бы то ни было, когда до проема на лестницу оставалось метров шесть, из этого проема выдвинулись две фигуры в военной форме и в черных вязанных масках с прорезями для глаз на лицах. В руках эти фигуры держали автоматы, направленные прямо на нас. Скорее всего, это были те самые мои кореша из гаражей. Подкрались незаметно и явно ждали нас. Как мы их пропустили? Все-таки, мой косяк! Я за то направление отвечал…
Леший среагировал первым, метнулся влево к стене, поднимая ствол. Не успел. Очередь срезала Леху в прыжке, выбив кровавые брызги из-под бронежилета, развернула и отбросила прямо к оконному проему. Его тело ударилось поясницей о подоконник и, перевалившись через него, полетело вниз.
Все это я видел краем глаза, перекатом уходя вправо.
Картина гибели моего товарища словно невидимым безжалостным гвоздем пробила мой мозг, парализовав все мысли, кроме одной.
Они убили Леху!
Только эти слова били похоронным звоном внутри черепа, только они руководили телом.
Их было двое. Тот, что убил Лешего стоял в проеме слева, второй, стреляющий по мне, ростом пониже, – справа. Он начал стрелять позднее первого и не успел среагировать на мой резкий уход в сторону. Ствол автомата двигался вслед за мной, подергивался, извергая раскаленные кусочки свинца, но на какую-то долю секунды запаздывал. Пули пролетали в считанных сантиметрах.
Я закатился за железобетонную колонну, поднялся на одно колено, высунулся и длинной очередью вмял в дверной косяк первого пидора, который успел развернуться в мою сторону и, загородив напарника, целился в меня. Они, как и мы с Лехой, были в брониках. Но бронежилет закрывает только грудь и живот. Шею и голову он не защищает. Да и толку от него на такой дистанции в принципе никакого… Я вел ствол снизу-вверх, видя, как мои пули разрывая внешний слой бронежилета вгрызаются в грудь, а потом пробивают шею и лицо под маской. Из шеи брызнуло фонтаном, голову несколько раз припечатало к бетону, оставив на нем розово-красные ошметки, а я все стрелял и стрелял, не давая давно мертвому телу упасть, до тех пор, пока магазин автомата не опустел.
Они убили Леху!
Рыча, я отбросил в сторону автомат, выдернул из кобуры "Че Зет", передернул затвор, поднялся на ноги. Видимо, я временно съехал с катушек. Превратился в какого-то берсеркера. Глаза реально залило красным, как будто в мои очки вставили алый фильтр. Ненависть, подобной которой я не испытывал ни разу в жизни, просто разрывала изнутри. Я хотел только одного – разорвать этих людей. Голыми руками на много-много кусков. Чтобы им было очень-очень больно. Так, наверное, и начинается превращение в Урода…
Добить второго! Я шагнул из-за колонны и тут же нарвался на автоматную очередь. Точнее, почти нарвался. Наверное, страшная смерть товарища настолько поразила второго военного, что он умудрился промахнуться в меня с пяти метров. Только две пули вскользь прошли слева по ребрам, отскочив от пластин бронежилета. Меня развернуло на сто восемьдесят градусов и отбросило метра на два назад. Бок взорвался тупой болью, но я все также рыча вскочил и выпустил всю обойму в темноту проема. Только когда затвор застыл в открытом положении, показав пустой патронник, до меня дошло, что я стреляю в пустоту. С лестницы доносился громкий топот. Мой противник обратился в позорное бегство.
Хрена! Не уйдешь, падла!
Я бросился следом, даже не подумав подобрать автомат мертвого военного. Ладно хоть машинально вставил новую обойму в пистолет. Выбежал на лестничную клетку. Двумя этажами ниже мелькнул зеленый камуфляж. Я рванул с места, споткнулся обо что-то и кубарем скатился по ступенькам, ударившись о стену межэтажной площадки. Наверное, мне было больно, но я не чувствовал. Побежал вниз. Торцевая стена у лестницы отсутствовала. Скорее всего, здесь должны были быть витражи на всю высоту, от перекрытия до перекрытия. Вместо них зияла огромная дыра, через которую, я увидел, что зеленый камуфляж выпрыгнул с уровня второго этажа и бежит по крышам гаражей. Я выстрелил несколько раз в бегущую фигуру. Не попал. Пули выбили искры у него под ногами. С пистолетами я так толком и не подружился, однако мой противник, подпрыгнув от неожиданности, потерял равновесие и провалился в полутораметровую щель между двумя рядами гаражей.
Я добежал до второго, сиганул вниз на ржавую крышу. Под ногами гулко загрохотала толстая жесть. В три прыжка преодолев расстояние до места, куда упал говнюк, я выставил пистолет и заглянул вниз. Пусто. Узкий проход тянется метров тридцать от стройки. В конце прохода застыл военный. Увидел меня, выстрелил, пули просвистели высоко над головой, и рванул направо.
Я двинулся по крышам наискосок, стараясь сократить расстояние. Металл пружинил под ногами, я бежал, высоко подпрыгивая, как космонавт на луне. Приблизился к краю, внизу параллельно мне бежал военный. Бежал, опустив голову и тяжело дыша. Я бросил взгляд вперед. Тупик. Проезд между двумя рядами гаражей, плотно прижатых друг к другу, упирался в высокий кирпичный забор какого-то предприятия или базы.
А еще местный! Сам себя загнал.
Тот наконец поднял голову, увидел забор, резко остановился, развернулся, обнаружил меня. Все, гражданин, набегались. Я спрыгнул с гаража и медленно двинулся к нему, поднимая пистолет. Ярость постепенно выветривало из головы. На смену ей приходила какая-то тупая отрешенность. Военный трясущимися руками вскинул автомат, начал шагать назад. Мне стало интересно – попадет или нет он в меня в таком состоянии.
Потом решил все-таки не играть с судьбой в жмурки, рванулся вперед и, как учил Леший, четким пинком ударил под магазин, в то место, где находится защелка. Магазин отлетел, ствол дернуло вверх и последняя пуля, находящаяся в патроннике, громыхнув, ушла в небо. Он выронил бесполезное оружие из рук и, все так же шагая назад, выдернул из-за пояса десантный нож. Ростом – на голову ниже меня, плечи узкие, руки ходят ходуном – в рукопашную хочет, клоун! Я поставил пистолет на предохранитель, засунул в кобуру и развел руки в сторону. Ну давай, типа, нападай…
Военный бросился вперед, на удивление профессионально замахиваясь ножом. Я, еле-еле успев в последний момент перехватить запястье, вывернул его и резким движением перебросил противника через себя. Легкий-то какой! Тут же, не давая очухаться, пинком поддых отбросил его на ворота гаража.
Он сполз по ним спиной и замер, опустив голову. То ли вырубился, то ли в шоке. Я подошел, взялся за край черной маски, резко дернул вверх…
Пипец!
Девчонка… Лет двадцать пять. Красивая. Даже как-то чересчур красивая…Тонкий нос, высокие скулы, густые темные волосы собраны в хвост…
Она застонала, открыла глаза. Огромные, глубокого, перламутрового-серого цвета. Господи! Что делает в этом сраном, кровавом мире такая красота?
Посмотрела на меня, лицо ее перекосило от отвращения, в блестящих глазах появился невыразимый ужас и дикая ненависть. Интересное сочетание…
Ну и что теперь с тобой делать? Я наклонился к ней, вглядываясь в ее черты. Что-то далеко на самом краю сознания отозвалось чуть слышным колокольчиком узнавания…
Судя по лицу девушки, внутри нее шла жестокая борьба. Наконец ненависть победила, и она смачно харкнула мне в лицо.
– Подавись, тварь! – прозвучал звонкий голос.
Ну вот! Я снял очки, стянул маску и начал протирать ею заплеванные стекла. Случайно бросив взгляд на злобную мадам, невольно поразился изменениям, произошедшим с выражением ее лица. Вместо страха и ненависти, там явно читалось безмерное удивление с ноткой радостного облегчения. Как будто, человеку с петлей на шее, зачитывая приговор, неожиданно объявили о помиловании.
Хрен поймешь этих баб! Убивать я ее точно не буду. Не могу…
Я сел рядом с ней, устало привалился спиной к гаражу. Она замерла, опять напряглась. Я помолчал, подумал. Потом повернул голову, посмотрел в ее глаза, как будто окунулся в прохладную, прозрачную воду Реки в том, придуманном мною мире, и сказал:
– Забирай, подруга, свою пукалку и вали к своим. Магазин только оставь, а то, кто тебя знает, еще мстить начнешь…
Несколько секунд она молча смотрела на меня. Мне показалось, что-то тоже мелькнуло в ее глазах, будто она меня вдруг вспомнила. Мелькнуло и прошло. Сменилось настороженной маской.
Девушка медленно поднялась, не сводя с меня глаз, попятилась до своего автомата, подобрала его, а потом развернулась и быстро побежала вдоль гаражей. Хвост густых волос бил ее по плечам. Секунд через пятнадцать скрылась за поворотом.
И тут меня на миг посетило странное ощущение поворотного момента в жизни. Как будто эта встреча была точкой, до которой я должен был дойти или не дойти… Показалось, что кто-то огромный и сильный навис надо мною или даже оказался внутри меня. Этот кто-то словно распахнул настежь некую дверь в подсознании, до этого совсем чуть-чуть приоткрытую. И через эту дверь начал бить поток силы, который раньше еле сочился через щель. Ощущение было совершенно новым, хотя и недолгим. Я ошалело помотал головой. Непривычное быстро растворялось, уступая место все тому же чувству отрешенности.
Закрыл глаза.
Они убили Леху…
Да. Убили. Непонятно за что, непонятно зачем… Придется сюда вернуться. Не мстить, просто узнать. Мне этот вопрос теперь спать спокойно не даст.
У меня не было старшего брата, но я всегда представлял его себе таким. Сильным, все знающим, верным… А теперь его нет. Совсем. Навсегда.
Я сидел так еще минут десять, опустив голову и тупо смотря в одну точку. Погруженный в себя, в свои мрачные мысли. Наконец, инстинкт самосохранения докричался до моего сознания. Я огляделся вокруг, прислушался. Стрельба давно стихла. Я находился хрен знает где, далеко-далеко от Сарая. С одним пистолетом и топором. Путь предстоял неблизкий и трудный. Практически самоубийственный. Но деваться некуда, надо идти. Надо жить. Надо бороться.
Я поднялся, все тело ныло. Снял пистолет с предохранителя, проверил топор на спине и побежал вдоль гаражей. Сначала тяжело, потом все легче и легче. Ничего! Поживем еще. Постреляем. Вопросов много, надо найти ответы. Пусть это теперь будет целью.
Добежал до перекрестка гаражных проездов, свернул в сторону Симферопольской. Через пятьдесят метров увидел саму улицу. Деревья, машины, светофор. Оглянулся. Над гаражами возвышалось недостроенное здание, ставшее могилой для Лешего. Даже отсюда видно изрешеченные пулями блоки стен пятого и четвертого этажей. Хорошо повоевали, ничего не скажешь. Может надо вернуться, хоть похоронить? Я остановился в нерешительности. Да нет, не дадут. Местные вояки, наверняка уже обшмонали и куда-нибудь утащили, уроды… Мир Уродов, бля.
Добежав до последнего гаража, я снова вдруг резко почуял опасность. Увидел справа, на самом краю зрения выходящего из-за угла человека в зеленом, ускорился, всем телом разворачиваясь к нему и поднимая "ЧеЗет"… И получил сзади чем-то очень тяжелым в область затылка, прямо под шлем. Успел в последний момент чуть наклониться, поэтому сознания не потерял, но все равно поплыл, упал на асфальт, потерявшись в окружающем пространстве.
Помотал головой, развернулся, сплевывая землю, приподнялся на локте. В глазах двоилось. Кое-как сфокусировав зрение, увидел четыре фигуры в зеленом камуфляже, стоящие надо мной. Маски с лиц сняли. Стоят, смотрят, как на червяка. Три мужика и… моя новая подруга. Вот сучка!
Один из них наклонился и воткнул что-то мне в шею. Перед глазами опять задвоилось, тело начало коченеть, пистолет выпал из руки. Я ударился затылком о землю и снова подумал: "Уроды! Кругом одни уроды…"
6.
– Вот уроды! – презрительно сказал герой Виктора Сухорукова, только что пройдя таможенный контроль в американском аэропорту.
По телевизору шел фильм Брат 2. Егор случайно наткнулся на него, бесцельно листая каналы. Наткнулся и оставил. Хоть что-то знакомое. Сто двадцать каналов, а смотреть нечего. Раньше вон была первая программа и вторая программа. Смотрели все передачи подряд, не отрываясь. А сейчас…
Мысли лениво ворочались в голове, которую словно накачали гелием, и она стала очень легкой, практически невесомой, покачивалась на шее, как воздушный шарик на ниточке. Егор то впадал в какую-то тягучую дремоту, то выпадал из нее, отстраненно наблюдая за происходящим на экране.
Он сидел дома, на своем любимом диване, посреди грязной, полупустой квартиры. В драных трениках, небритый, немытый и совершенно опустошенный. Сегодня он первый раз за целую неделю включил телевизор. Обычно он тупо лежал на кровати, уставившись на выцветшие персиковые обои, на которых выделялись яркие прямоугольники, оставшиеся от снятых фотографий. Курил, смотрел на обои, снова курил. Иногда ходил на кухню попить воды или съесть какой-нибудь засохший кусок еды, который еще можно было найти в холодильнике или хлебнице. Ночью происходило тоже самое, только обои видно не было, приходилось пялиться в темноту, периодически проваливаясь в неровный, тревожный сон.
Но сегодня был особенный день, поэтому он дошел до дивана и включил телевизор, чтобы хоть как-то это обозначить. Обозначил. Сел.
Фильм прервали рекламой. Егор отключил звук, осмотрелся по сторонам. Через занавески пробивался тусклый свет. Будильник, когда-то подаренный им на новоселье, показывал 12:12 дня. Он был единственной вещью, оставленной на длинной полке над экраном плазмы. Все остальное: семь слонов различного размера, декоративные хрустальные шары, денежное дерево, еще куча каких-то непонятных, бессмысленных предметов, которые в свое время приобретались в жарких увлеченных спорах, исчезли. Исчезли также с подоконников разнообразные фикусы и орхидеи вместе со своими горшками, чайные сервизы из стеклянного шкафа, салфеточки, полотенчики и прочее, прочее, прочее…
Остались только кучи бычков, пустых облаток от таблеток и сам Егор. И у него сегодня был особенный день.
Вот только, к сожалению, он забыл, в чем его особенность заключалась. Он закурил, мысленно притянул за ниточку воздушный шарик, чтобы совсем не оторвался, обхватил его руками и попытался вспомнить. Не получалось. Последняя неделя смешалась в один и тот же повторяющийся день, выделить из которого что-то, отличное от остального, было практически невозможно. Однако, Егор четко помнил, что все эти дни должны были стать подготовкой для какого-то крайне важного, если что-то в жизни еще таковым оставалось, шага. Каждые сутки, лежа на кровати, он подсознательно отсчитывал время, оставшееся до часа "Х", но вот, когда этот час наконец наступил, Егор забыл в чем его суть. Он знал, что эта мысль зрела в нем очень давно. Сначала на уровне подсознания, в виде смутных образов, затем, постепенно обрастая плотью отдельных слов, сложившихся в итоге в конкретную идею, поначалу пугающую, но со временем, ставшую казаться единственно верной. Наконец, события последних месяцев подстегнули этот вяло текущий процесс, и навязчивая идея трансформировалась в четкое решение.
Оставалось только чуть-чуть освободить крепко спеленатый смирительной рубашкой транквилизаторов мозг и вспомнить.
"Блин, да что же я хотел-то? – напрягая все извилины, думал Егор. – Полететь в космос? Спасти мир? Убраться в квартире? Опять начать пить?.."
Почему-то именно последнее предположение стало ключом к разгадке.
"А-а, точно! Делов то, епта! Я же сегодня хотел умереть."
***
За окном было не по сезону холодно и мокро. Шел конец сентября, но температура воздуха не поднималась выше пяти градусов, и все время лил дождь. Бабье лето в этом году так и не пришло. Осень наступила резко и окончательно. Город превратился в огромную лужу, в которой копошились мокрые до нитки пешеходы, прячущиеся под бесполезными зонтами, и машины, которые не ехали, а плыли по рекам дорог, погрузившись в грязную жижу по самые пороги дверей. Забитая ливневая канализация не справлялась с тоннами обрушившейся с неба воды, и по улицам, спускающимся к Реке, неслись ревущие потоки, пересекать которые решались далеко не все.
Небо нависло серой тяжелой плитой туч, не пропускающей даже намека на солнечный свет, и дни превратились в мрачные длинные сумерки, сменяющиеся такими же мрачными беззвездными ночами. Город казался огромной губкой, пропитанной холодной, всепроникающей влагой. Парки и скверы стремительно теряли листву, не успевшую толком пожелтеть, и многие деревья уже не шуршали, а жалобно скрипели голыми ветвями на пронизывающем ледяном ветру.
Однако всего этого Егор не видел. Он вторую неделю не выходил из дома, с головой погруженный в точно такую же осень у себя внутри.
Обещание, данное самому себе, тогда, в августе, на даче у Макса, что "лоб расшибу, но семью верну", так и осталось невыполненным. Семью Егор не вернул. Он ее потерял. И, видимо, насовсем.
Хотя, приехав в Город после того запоя, он об этом еще не знал. Да, отворив ключом дверь своей квартиры и войдя домой, он увидел опустевшие шкафы, снятые со стен фотографии, непривычно осиротевшие подоконники, с которых исчезли все домашние растения. Да, в дочкиной комнате он обнаружил только мебель и пустые полки уютного детского уголка с письменным столом, который когда-то они с женой долго и тщательно подбирали в мебельном интернет-магазине. Да, ни одной игрушки, ни одной дочкиной книжки, ни одной ее картины на стене. Только старая покосившаяся икеевская доска, на которой мелом было нацарапано: "Папа, я тебя люблю!" Все это, конечно, неприятно поразило Егора, но вся серьезность и глобальность произошедшей перемены до него тогда не дошла. Он почему-то был уверен, что это лишь временно, ненадолго. Перебесится и вернется. А он, в свою очередь, сделает все для того, чтобы это случилось как можно скорее. Жизнь без семьи он себе не представлял. Такое просто не укладывалось в голове, казалось чем-то далеким и абсурдным, происходящим с кем угодно, но только не с ним.
Жена с дочкой жили у тещи. Егор не пил, чуть ли не ежедневно приезжал погулять с дочерью, а когда начался учебный год, старался почаще отвозить или забирать ее из школы. В этом плане все было нормально. Он любил своего ребенка и видел, что она любит его. Любит, принимая его таким, какой он есть, и, в силу возраста, ни в чем не винит и не осуждает. Это придавало уверенности и оптимизма.
С женой все было намного сложнее. Общалась она с ним с явной неохотой, а когда Егор пытался перевести разговор на тему изъятия искового заявления из суда, возвращения домой и начала всего с чистого листа, уходила от ответа под любым предлогом или начинала вспоминать и перечислять все былые его грехи. Последнее происходило намного чаще, так как грехов у Егора, по ее мнению, хватило бы на роту эсэсовцев.
Он скрипел зубами, сжимал кулаки, но терпел. Вода камень точит. В конце концов, он ее любил. Пусть, по-своему, но искренне. Тем более, вместе было прожито немало, и хорошего, и плохого…
Поэтому, первое время Егор жил один, но с надеждой на будущее. С робкой, но все-таки надеждой. Его вечные спутники, тревога и депрессия, конечно, никуда не делись, но мотивация пока пересиливала, поэтому он старался держаться изо всех сил. Практически перестал пить, купил абонемент в бассейн, доводя себя там до полуобморочного состояния, на работе пытался увлечь себя процессами проектирования, даже начал удивлять начальство неожиданной активностью. Короче, делал все, чтобы меньше прислушиваться к своему состоянию и ковыряться в своей голове…
Неожиданным подспорьем стало для Егора изучение культуры шумеров, начатое для того, чтобы попытаться разобраться с необъяснимыми событиями и явлениями, свалившимися на него этим летом.
Эти прорывы абсурда в сознание, кстати, не исчезли, а редко, но метко, долбили его по голове, словно какой-то обезумевший дятел. Лики безобразных тварей из преисподней, странно измененные фрагменты окружающего мира, образы людей, как-то связанных с ним, и сопровождающие все это приступы дикого страха и тоски терзали Егора с завидным постоянством. Однако, со временем, он заметил, что как ни странно, но эти псевдоглюки, как он их теперь называл, привязаны к определенным точкам городского пространства. То есть эфемерные бесплотные процессы, неожиданно возникающие в мозгах, как-то коррелировали с реально существующими в физическом мире объектами.
Помимо Речвокзала и того памятного желтого дома, в список вошли первая и вторая очереди набережной, пивзавод, городская ГРЭС, бассейн ВВС, памятник Склифосовскому, площадь Доблести и спортивный лицей. То есть, на схеме города, которую Егор мысленно рисовал у себя в голове, возникала длинная непрерывная территория, тянущаяся вдоль Реки от улицы Сладкова до самого конца Речного проспекта. Эта территория являлась неизменной частью его ежедневного пути на работу и обратно. Но в список входили также и вышерасположенные участки, такие как его родной Строительный институт, часть улицы Старогвардейской и площадь Фрунзе с прилегающими к ней кварталами. Все это можно было обвести на карте в одну сплошную территорию с неровными границами, но без разрывов. Таким образом, Егор выделил для себя четко локализованный участок Города, во время появления внутри которого его посещали псевдоглюки. Причем у этого участка был своеобразный центр силы, находящийся где-то между пивзаводом и институтом. Егор чувствовал это каждый раз, проезжая мимо. Что-то очень важное для него как раз в плоскости необъяснимого было сосредоточенно именно здесь.
Единственным исключением, не вписывающимся в общую схему, были магазины сети Шестерочка. Это казалось еще большим безумием, чем все остальное, но, когда, независимо от месторасположения магазина, Егор видел его красно-зеленую вывеску, подсознание начинало просто биться в истерике.
Поэтому, сопоставив факты и подумав, он решил попробовать добираться до офиса другим маршрутом, делая большой крюк через верхние кварталы, а продукты покупать в любых других магазинах, обходя Шестерочки за полверсты.
И действительно, помогло. Жить стало намного легче. Псевдоглюки надолго покинули Егора.
Надолго, но не навсегда.
Как-то, в самом начале сентября, в процессе все той же искусственной жизненной активности, которую старался поддерживать Егор, он неожиданно для самого себя согласился сходить на футбол. Позвали его старые друганы скорее просто по привычке, а он взял и пошел. Приезжал Спартак, событие для настоящего болельщика знаковое, вся компания была возбуждена и полна веселого азарта. Сидя, в переполненном крузаке, который вез их на стадион, Егор с удивлением почувствовал вроде бы давно позабытые положительные эмоции, сопровождающие любое сборище старых друзей, которым есть, что вспомнить и о чем пошутить. Это было настолько здорово и приятно, что он впервые за последние несколько лет смеялся и орал наравне со всеми, как будто снова стал тем человеком, которым помнили его друзья.
Однако, вылезая из машины на проспекте Сталелитейщиков, Егор будто окунулся в холодную воду. Резко накатил беспричинный страх и предчувствие чего-то плохого. Вот, блин, сходил – развеялся!
По традиции приехали пораньше, зашли в первый попавшийся двор между старых пятиэтажных хрущевок, сели, начали пить водку. Егор от крепкого отказался, взял себе только две бутылки пива, и пока остальные дружно чокались пластиковыми стаканчиками, повышая градус веселья, тихо потягивал из горлышка, настороженно оглядываясь и пытаясь понять, что не так.
Наконец, допив спиртное, двинулись в сторону стадиона. Егора не отпускало. Давить стало даже еще сильнее. По пути остановились у ряда предприимчивых пенсионеров купить семечек. Тоже традиция. Пока мужики придирчиво выбирали, пробуя товар на вкус у каждого, Егор остановился у киоска Роспечати. Скользнул взглядом по витрине, газетам, журналам, а потом совершенно неосознанно посмотрел вглубь ларька. Там сидела обыкновенная бабка в цветастой шерстяной шали и очках, которая лениво смотрела в пространство, подперев подбородок рукой и наклонив голову. И тут снова рябь в глазах, двадцать пятый кадр, и вместо опрятной пожилой женщины на Егора пялится высохший череп, улыбающийся вставными зубами. Он отпрянул от киоска, споткнулся об кого-то из болельщиков, шедших мимо сплошным потоком, получил чувствительный тычок в бок и протер глаза… Бабка также пялилась в никуда, живая и здоровая.
– Бля! Опять началось!!!
Ну а уж когда подошли к кассам Сталелитейщика и заняли очередь за билетами, Егор поднял взгляд на громаду стадиона и четко осознал, что надо бежать. Бежать прямо сейчас, без оглядки и как можно дальше отсюда. От стадиона волнами исходили потоки Зла, обволакивали Егора, ломая его волю, и затягивали в какой-то темный колодец, из глубины которого доносились нечеловеческие крики боли и отчаяния.
Такого прихода Егор не испытывал даже тогда, летом, извиваясь в кольце, кружащего вокруг мерзкого змеиного тела. Сейчас было сильнее. И страшнее…
Пробормотав какую-то совершенно левую отмазку, он, стараясь не сорваться на бег, быстрым шагом дошел до проспекта, сел в первую попавшуюся маршрутку, которая увезла его в совершенно ненужном направлении. Минут через десять опомнился, вылез, пересел в другую, и уехал домой…
Спартак в тот день выиграл 2:0, а Егор окончательно понял, что найти какую-то систему в поведении его псевдоглюк совершенно бессмысленно. Оставалось надеяться только на помощь шумеров и их загадочной цивилизации…
Сначала Егор искал информацию о шумерах исключительно для того, чтобы попытаться найти хоть какую-то связь между словами, слышанными им тогда, под водой, и всем тем бредом, который с ним происходил.
Сидя в свободные время на работе или проводя одинокие вечера дома с планшетом в руках, Егор впитывал размещенную в интернете самую разнообразную информацию, посвященную этой теме. Начиная с традиционной Википедии и научных трудов историков, заканчивая самыми бредовыми статьями в стиле канала НТВ. Но постепенно он заметил, что, во-первых, данное времяпрепровождение позволяет конкретно подстегнуть мозговую деятельность, отмести ненужные мысли, полностью погрузившись в изучаемый материал, а во-вторых, его на самом деле заинтересовала древняя цивилизация, о которой до сих пор не было единого мнения среди ученой братии.
Сначала он читал только подтвержденные факты, потом, понимая, что их явно мало для решения его проблемы, углубился в паутину недоказанных теорий, догадок и предположений.
Выходило как-то так.
Согласно официальной версии шумеры, появившись из ниоткуда, заселили Нижнюю Месопотамию за четыре тысячи лет до Новой эры. Согласно неофициальным источникам первое упоминание появилось около четырехсот пятидесяти тысяч лет назад. Это был необычайно продвинутый народ, особенно для всех тех дегенератов, типа австралопитеков и прочих неандертальцев, которые тогда бродили по пустыням. Они пользовались шестидесятеричной системой исчисления, деля небесную сферу на двенадцать частей, знали, что такое золотое сечение и последовательность Фибоначчи, что, вообще, относится к высшей математике, а также вполне представляли себе устройство солнечной системы в частности и основы астрономии в целом. Никакой земли на четырех слонах или черепахах, никакого небесного древа, все четко, правильно и по полочкам… Своей прародиной они называли потерянный остров Дильмун. Некоторые историки считают, что имеется в виду современный Бахрейн, но это опять же лишь предположение. Вот и все очень сжатые научные факты. Далее шли факты совсем ненаучные, но подозрительно похожие друг на друга, хотя и почерпнутые из совершенно разных источников.
Все свои знания и навыки, а также язык шумеры получили от неких Ануннаков, которых они называли "сошедшими с небес", описывали как четырехметровых человекоподобных гигантов и считали своими главными божествами. Они были настолько могущественны, что, по словам шумеров, им подчинялось само время. Остальное немалое скопище божков и демонов, существовавшее в их небесном пантеоне, по мнению авторов было не чем иным, как рядом механизмов или слуг этих самых Ануннаков. Ануннаки прибыли на Землю с двенадцатой по шумерскому счету планеты Солнечной системы, которая вращалась вокруг Солнца между орбитами Марса и Юпитера. Планета эта называлась – Нибиру. Читая это, Егор усмехался. Чего только он не слышал про эту самую Нибиру. Теперь вот и у шумеров засветилась… Орбита ее представляла собой сильно вытянутый эллипс, и в непосредственной близости от Земли планета появлялась всего лишь раз в 3600 лет. Поэтому ее называли "пересекающейся планетой".