Пятницкий

Глава 16

Митрофан стоял на перроне рядом с шипящим паровозом и крутил головой по сторонам.

В день отъезда в Москву всё валилось из рук. Спешно собирая вещи в свой чемоданчик, никак не мог сообразить, что ему потребуется, а что совершенно не нужно в поездке. Мысли путались от волнения.

Получилось так, что Путилин откомандировал его по делам завода в Бобровский уезд, и Валю он не видел уже неделю. Не хотелось прощаться с ней на глазах у родственников, дабы избежать пока лишних вопросов. Он попросил Катерину отнести записку с просьбой прийти на вокзал. Поезд отправлялся в три часа пополудни. Время было без десяти три, а её всё не было.

Митрофан занёс вещи в салон, занял место и вновь вышел на перрон. Разноцветные вагоны растянулись вдоль вокзала. У синих, первого класса, провожающих было не много. Часто они ходили полупустыми из-за дороговизны билетов, которые могли позволить себе лишь купцы первой гильдии и состоятельные дворяне. У зелёных, третьего класса, было не протолкнуться. Теснота и жёсткие скамейки не пугали мастеровых и крестьян, едущих в первопрестольную на заработки. Митрофан стоял у жёлтого вагона. Вторым классом ездили чиновники, и помещики дорожившие рублём. Считая, что по чести место его в третьем классе, Митрофан, после раздумий решил не скупиться и взял жёлтую картонку. Без малого девять рублей – деньги немалые, но выхода не было. В консерваторию следовало явиться парадно, а не в прокуренном и мятом сюртуке. Второй класс с широкими мягкими креслами был достаточно комфортен для этой задачи.

Прошёлся вдоль вагона туда и обратно и, наконец, увидел, как на выходе из вокзала появилась её белокурая головка. Он махнул рукой. Валя увидела, пошла на встречу.

− Успела, не могла раньше…, – голос дрогнул, неестественная улыбка казалось вот-вот сорвётся с лица как неловкий канатоходец из под купола цирка. −Милая, да ты что? Я вернусь очень скоро. Ты прощаешься как навек! – Митрофан взял её ладонь и поцеловал холодные пальчики.

Она с усилием взяла себя в руки и только хотела что-то ответить, как вместо слов расплакалась, уткнувшись ему в плечо. Он никак не ожидал таких чувств, и не знал, как успокоить её. Паровоз дал короткий гудок, до отправления оставалось две минуты.

− Послушай, помнишь, когда я первый раз пришёл к вам год назад, – неожиданно вспомнил Митрофан, надеясь отвлечь её. – Твоя бабушка посчитала, что мы пришли свататься, а Артемий Иванович, чтобы она не фантазировала, припугнул её каким-то Алкидом. Так и сказал: «Мне придётся позвать Алкида» Про кого он говорил?

Валя перестала всхлипывать и улыбнулась.

− Алкид это соседский кот. Однажды он забрался ночью через форточку в комнату бабушки и залез ей на грудь. Она, проснувшись, испугалась, думала её черт душит. Закричала, всех перебудила. Потом прояснилось, конечно, но она так и не сомневается, что это не просто чёрный кот, а сам чёрт в его обличии.

Гудок паровоза резко ударил в уши, заглушив её последние слова. Митрофан рассмеялся, стараясь приободрить любимую.

− Всё, поезд отходит. Вернусь через несколько дней, и мы больше никогда не расстанемся! Ты даже не заметишь моего отсутствия. Так что не вздумай больше плакать, – сказал он и поцеловал её в щеку.

Пока шел по вагону к своему месту поезд тронулся. Он посмотрел в окно. Среди толпы провожающих, идущих за поездом, Валя мелькнула лишь на секунду. Она неподвижно стояла на перроне и плакала, закрыв лицо руками.

Глава 17

Как только Митрофан вышел из дверей Казанского вокзала на площадь, его окружили галдящие извозчики. Несколько минут назад, сразу при выходе из вагона, его так же одолели носильщики, предлагавшие донести всё что угодно. Дорогой костюм, купленный по наставлению отца Владимира, видимо производил такое впечатление, что никакие уверения, в отсутствии солидного багажа не принимались ими в расчёт.

Толпы людей, огромный вокзал и широкая площадь немного ошарашили его. Он представлял, что Москва такой же город как Воронеж, только больше. Оказалось, главное не размер, а напор, с которым этот город наваливается на тебя, оглушая суетой, шумом повозок, гамом торговок и нищих.

Не обращая внимания на выкрики извозчиков расхваливавших свои цены и экипажи, он отошел в сторону. Встал на углу длинного здания вокзала. Осмотрелся.

Через несколько минут толпа, образовавшаяся после прибытия поезда, схлынула. Самые удачливые извозчики разъехались в разные стороны по улицам, веером, расходящимся от вокзала.

Оглядываясь по сторонам к Пятницкому, бочком подкрался низенький старичок. Картуз с треснувшим козырьком, рубаха подпоясана куском старой, бредущей на нитки вожжи. В сапоге кнут.

− Первый раз, поди, в Москве, сынок? – не давая опомниться, спросил он.

− Да дедушка, первый.

− Коли надо куда, скажи. Звать меня дед Яков. Цену назначу без обмана. Лишнего не возьму ни копейки. Я и сам не этих краёв. С Рязани приехал на лето, поработать со своим Сивкой. Повозка стоит за углом, – сообщил он, и как бы оправдываясь добавил. − Московские дерутся, коли кто на площадь не ихний заезжает. Цены я им, дескать, сбиваю. А мне чужого не надо…

− На Никитскую мне, в консерваторию. Сколько возьмёшь?

− Гривенник мне, да грошик лошади на попой. Только я тебя туда не повезу.

− Отчего же, дедушка? – удивился Митрофан.

− Ежели тебе в ту концырторию где песни играют, то она сразу посля пасхи переселилась в другую сторону. Типеря квартируют на Волхонке. Там дом графский, супротив Храма Христа нашего Спасителя, – дедушка перекрестился. – А на Никитской закладывают новую, поболе старой. Со мною ездили штуденты, потому верно знаю. Так что повезло тебе, мил господин, а то уехал бы, да потом заново плати.

О переезде консерватории на Волхонку Митрофан не знал. Оставалось довериться деду Якову.

− Сколько же будет до Волхонки?

− Пятиалтынный, ровным счётом, за всё, про всё.

Митрофан согласился. В любом случае не зная, хорошая это цена или нет, узнает потом, у людей.

Они пошли за угол, где действительно стояла повозка, запряжённая ледащей лошадкой в самодельной сбруе плетёной из верёвок и мешковины. Дед Яков резво запрыгнул на лавку возницы и, дождавшись пока пассажир расположится со своим чемоданчиком, тронул экипаж.

Подкатили к главному входу в дом князя Голицина. У двери Митрофан увидел медную табличку с отчеканенными буквами «Консерватория» Дед Яков не соврал. Расплатился. Поблагодарив старика, соскочил с повозки.

Толкнул дверь. Закрыто.

«Странно, − подумал Митрофан. − Сейчас здесь должно быть хоть кто-то, ведь первый день приёма сегодня». Но, не считая воробья, прыгавшего по мостовой невдалеке от закрытых дверей, вокруг не наблюдалось никакого оживления.

Митрофан постучал. Тишина. Попытался заглянуть в окно рядом с дверью. За шторой полумрак. Постучал в окно. Увидел, как проплыла какая-то тень, и вернулся к двери. Заскрежетал засов. В дверном проёме появился заспанный мужичок.

− Здравствуйте! − поприветствовал его Митрофан.

− И вас спаси господь, − сипло ответил он, приглаживая бороду. − По какому делу изволите? Канцелярия откроется в обеде, а боле никого нету.

− Я хотел бы узнать, когда работает комиссия по зачислению на обучение в консерваторию.

− Нет, мил человек, опоздал ты. Закрылась она, поди, месяц тому назад. Зачислили уже всех кого положено.

− Это невозможно! − Митрофану стало жарко, лицо загорелось. Он снял шляпу, почувствовав, как она вмиг стала ему тесна, и сжал её в кулаке. − В «Московских ведомостях» я читал сроки работы комиссии! Она должна работать сейчас.

− Ведомостя я не читаю, мил человек, а этот год вышло, что начальство поране решило обтяпать это дельце. Ить надо было сперва провести приём, а потом ишо делов с переездом было! Еле сдюжили!

− Да, я знаю это. Но как же…, − Митрофан уже не слышал его. Прислонился плечом к косяку двери. Мечта, находившаяся так близко, ускользала, не дав даже шанса хотя бы поучаствовать в экзамене.

Мужичок, в начале злившийся из-за недосмотренного сна, понял переживания раннего визитёра и ступив на шаг назад взмахом руки пригласил войти.

− Не стой в дверях, присядь, − уже сочувствующим тоном сказал он. − Сундук свой ставь, под лавку. Будет в целости. Видать издаля приехал?

Митрофан, помедлив, двинулся за мужичком. Говорить ни о чем не хотелось. Но ещё не понимая куда теперь идти и что делать, рассеянно ответил:

− Из Воронежской губернии.

− Да неужто!? А ведь и я оттудова! Из Анны родом.

− Да, знаю эти места. Я там, в Бродовом, столярничал… Были времена, – вздохнул Митрофан.

− Ишь ты! Москва велика, а всё одно, оглянись, кругом свои! − хохотнул мужичок, − подтягивая штаны на ходу, заспешил через зал под лестницу.

− А я тут сторожем работаю, и вообче по другим делам хозяйственным. Лексей Саныч меня звать! Ты садись тут, а я сейчас чайку устрою.

− Митрофан Ефимович, − представился Пятницкий и прошёл за ним послушно присев на лавку в каморке под лестницей. Саныч, тем временем, прихватив медный чайник, куда-то исчез.

Спешить теперь было некуда. Горячее чувство несправедливости судьбы, так легко испепелившее его надежды, рассеивалось, оставляя пустоту. Мысли, как костяшки на счётах, механически щёлкали в голове. Что будет на следующий год? Только Бог знает. Но скорее всего он никогда уже не сможет вернуться сюда. Прощай мечта. А может так всё и нужно. У него есть Валя. Какой он к чёрту студент, в конце концов!» Митрофан положил мятую шляпу на стол и осмотрелся.

Лексей Саныч расположился уютно. Лежанка, стол и старый резной стул. Над столом висит цветная картинка с дамой, держащей в руках собачку. В углу ящик с инструментами, полка с посудой. Митрофан встал и вышел в зал.

Без всяких мыслей подошёл к картине какого-то генерала. Посчитал сколько орденов вист у него на груди. Хотел уже уйти, не дождавшись Саныча, но в этот момент в дверь постучали.

Он не знал как лучше поступить. Подумав решил дождаться сторожа. Стук в дверь стал сильнее. По счастью в этот момент появился Саныч с чайником и сразу бросился к двери.

− Лев Иваныч пришли, − бросил он, пробегая мимо Митрофана. − Я по стуку чую. Сейчас ругаться будет не по-нашему.

И действительно, как только открылась дверь, Митрофан сначала услышал: «Merda! Dove cazzo sei!» а затем уже увидел усатого сухонького старика.

Лицо показалось ему очень знакомым. Сердце Пятницкого забилось чаще.

Между тем, некий Лев Иваныч, не останавливаясь, прокатился по залу и достаточно живо, учитывая почтенный возраст, начал подниматься по лестнице, продолжая что-то бубнить под нос на итальянском.

Митрофан, оставаясь в тени лестницы, замахал рукой Санычу. Когда тот подошёл, то удивился перемене случившейся с его гостем. Митрофан Ефимович вцепился в сторожа, и разве что не тряс его за плечи.

− Как фамилия этого человека?

− Льва Иваныча? Я его так только и кличу. Фамилия дюже трудная. Всё время забываю.

− Джиральдони? − глаза Митрофана вновь горели надеждой.

− Верно! Точно такая фамилия! − Лексей Саныч с удивлением хлопнул себя по ляжке. − Откель знаешь?

Митрофан, не отвечая бросился к своему чемоданчики и достал оттуда книгу.

− Скажи мне скорее, куда он пошёл? С ним можно сейчас поговорить?

− Да как сказать…, − Саныч почесал затылок. − Всякое может быть. Он тут штудии кажную неделю по два раза свершает. Приходят к нему учиться голосу. Первейший на всю Москву учитель по этому делу.

− А может и в мире! − добавил Митрофан, не веря своему счастью, и бросился вверх по лестнице, за усатым стариком. Саныч только развёл руками.

Догнал ворчащего что-то под нос старичка, когда тот входил в кабинет.

− Лев Иванович, − с дрожью в голосе произнёс он. − Разрешите минуту, только одну минуту вашего времени.

Старик повернулся и удивлённо уставился на взволнованного незнакомца.

− Я не знаю кто вы. Представьтесь, − сказал он совершенно не соответствующим внешности, молодым, красивым баритоном с сильным итальянским акцентом.

− Митрофан Ефимович Пятницкий. Я приехал из Воронежа держать экзамен в консерваторию и узнал, что опоздал. Лев Иванович, скажите, есть ли возможность что-либо изменить!? Я готов сию минуту доказать что достоин принадлежать искусству!

Джиральдони закатил глаза и выдохнул, сложив губы трубочкой.

− Молодой человек, места на факультете заняты. Набор закончен. Я не имею силы решать сей вопрос.

− Кто же имеет? Только скажите, и я сделаю всё, что в моих силах.

− Только один человек, − он поднял палец вверх. − Директор консерватории Сафонов. Но это пустое. Он даже не станет слушать. И к тому же, его нет сейчас в Москве. Приезжайте на следующий год и позвольте откланяться, − развернувшись спиной к Митрофану, он прошёл в кабинет.

Пятницкий склонил голову, но через секунду бросился вслед.

− Лев Иванович! Молю лишь об одном! Разрешите спеть для вас? Вы величайший оперный певец в мире. Я буду вспоминать эти минуты всю оставшуюся жизнь!

Джиральдони оглянулся.

− Вы ехали из Воронежа? Где это? Там живут страстные певцы? Не слышал.

Митрофан сделал несколько шагов в середину класса и не говоря более ничего запел:

La donna è mobile

Qual piuma al vento…

С арией герцога из Риголетто он попал в яблочко. Кислое лицо Джиральдони, смирившегося с необходимостью слушать навязчивого мужчину из неведомого Воронежа, с каждой строфой менялось. Молодые, живые глаза засветились интересом и удовольствием.

Митрофан не видел этого. Как когда-то в детстве, на Сенном рынке, он закрыл глаза и пел, забыв обо всём.

Так же как и много лет назад, он пришёл в себя от аплодисментов. Всего три хлопка гулко прозвучали в пустом классе. Три хлопка, которые стоили оваций огромного зала. Митрофан открыл глаза и увидел улыбающегося Джиральдони. Мелькнула мальчишеская мысль: «Ну вот, жизнь прожита не зря».

Джиральдони приглаживая усы произнёс:

− Теперь знаю, Воронеж хорошее место. Прекрасный голос. Кто ваш учитель?

− Вы, Лев Иванович, − и Митрофан поднял руку в которой была книга. − Я приобрёл её несколько лет назад. «Аналитический метод воспитания голоса» это лучший труд, что я встречал. Всё очень доходчиво и понятно описано.

Глаза Джиральдони расширились, и он взмахнул руками подобно дирижёру удивлённому неожиданным пассажем.

− Поразительно! Вы говорите всё понятно? Некоторым не понятно даже после моих личных уроков! Можете пояснить, что же вы усвоили?

− Если кратко, я понимаю ваш метод так: нужно научиться смешанному типу дыхания. При исполнении следует сохранять силу вдоха в груди, а выдох должен происходить лишь за счёт диафрагмы и мышц живота. Это даёт сильную интонацию и возможность перестраиваться во время исполнения.

Усы старичка зашевелились от удовольствия, и он вновь пригладил их:

− Верно! И вы это прекрасно показали. Белиссимо!

− Я счастлив, что вам понравилось, − Митрофан почувствовал, как глаза его увлажнились.

− Так, так…, − Джиральдони задумался. – Учитывая способности, отпускать вас теперь не намерен. Я буду пробовать говорить с Сафоновым. Но он вернётся в Москву лишь через несколько дней. Вы имеете возможность прийти на прослушивание в пятницу?

− Я могу приходить каждую пятницу до конца моей жизни, если потребуется.

− Я слышу огонь в вашем голосе, − улыбнулся Джиральдони. − Воронеж это как Сицилия?

− Не решусь проводить такое сравнение, но обязательно расскажу о ваших словах на родине, − ответил Митрофан, чувствуя, как в коленях появилась щемящая слабость.

Он всё ещё не мог поверить, что с ним, так запросто разговаривает один из величайших исполнителей. Лео Джиральдони − любимый баритон самого Джузеппе Верди, представивший десяток блестящих сезонов в «Ла Скала», первый и неповторимый герцог Альба в истории оперы. И рядом с ним он, Митрофан Пятницкий из села Александровка, Бобровского уезда. Не послышалось ли, как этот человек, спустившийся с небес, только что аплодировал ему?

− Ну что же, господин Пятницкий, жду вас. Невозможно знать, когда появится Сафонов, потому подходите с утра. Его характер − камень. Он любит порядок и не станет прослушивать кого-то после окончания приёма. Набор закончен и баста! Но мы будем делать хитрость. Я попробую устроить так, что он услышит вас. А далее, говорят у вас в России: как Бог даст.

Митрофан, услышав это, готов был обнять и расцеловать старика, но в класс зашли его ученики. Разговор прервался. Поблагодарив и попрощавшись, он удалился, не смея более мешать маэстро.

Глава 18

Москва просыпалась. Тысячи колёс грохотали по булыжной мостовой. Всё двигалось от окраин к центру. Неказисто сбитые крестьянские повозки, гружёные мешками и бочками, медленно стекались к рынкам. Лохматые Владимирские тяжеловозы степенно бухали копытами по выщербленному временем булыжнику московской мостовой. Живо трещали пролётки, доставляющие опаздывающих на службу бледных и заспанных титулярных советников, да коллежских секретарей в чёрных мундирах. Поджарые дончаки, отдохнувшие за ночь, неслись раздувая ноздри резво выстукивая характерную дробь. Изредка проплывали закрытые экипажи, мягко покачиваясь на английских рессорах. В них сидели невидимые за шторками пассажиры, едущие то ли с ночной пирушки, то ли прямиком в Кремль, на утренний приём к губернатору. Орловские рысаки с достоинством цокали начищенными копытами, и удивлённо косились чёрными, блестящими глазами на кучера, что для форса щёлкал над ними кнутом.

Митрофан, за несколько дней в Москве, стал привыкать к бесконечному, оживлённому движению. Поначалу казалось, что даже бездомные собаки тут важно спешат на какую-то неотложную службу, в отличие от лениво валяющихся в пыли Воронежских псов.

Убивая время в ожидании пятницы, он с раннего утра и до заката гулял по городу.

Ночевал в Газетном переулке, у бабки Антонины. Туда его привёл Саныч, вечером первого дня. Сторговались за 4 рубля до вечера пятницы. Митрофан остался в крошечном чуланчике, половину которого занимала кровать и ещё четверть тумбочка со стулом.

Под кроватью обнаружились пустые бутылки. В углу по паутине бегал паук, радуясь очередному жильцу, что возможно привлечёт для него мух огрызками яблок или коркой недоеденного хлеба. Но, не смотря на это, тёмная коморка, с маленьким окошком под потолком, показалась ему уютной. Не замечая пыльной духоты, он в мыслях парил уже совсем в других местах.

Представлял, как солнечным московским утром пьёт кофе с Валей из фарфоровых белых чашек, и собирается на занятия в консерваторию, где его ждут уроки у великого Джиральдони. Всё это виделось возможным, и одновременно настолько невероятным, что Митрофан иногда вздрагивал как во сне. Ощущения близости счастья приятно теплилось в груди и там же, где-то в области сердца, обитал маленький холодный камушек сомнения.

«Неужели так может быть? Неужели, правда можно стать настолько счастливым человеком, когда исполняются все твои мечты, − думал он и осаживал сам себя. − Рано, ещё рано. Только в пятницу решится всё».

И вот, наконец, лавируя между телегами сворачивающими с Никитской, он перешёл дорогу к дому князя Голицина. За спиной Храм Христа Спасителя. Солнце, показавшееся за башнями Кремля, зажигает ослепительным блеском все пять его куполов. Они золотыми блёстками переливаются в окнах консерватории.

Саныч, заспанный, как и в прошлый раз, открыл дверь.

− Доброго утречка, Митрофан Ефимович! Раненько вы.

− Доброго. Не даю тебе выспаться, − улыбнулся Митрофан.

− Нихай, невелика беда. Проходи, покараулим твоего Сафонова.

Расположились за самоваром. Митрофан достал пирожки, заранее купленные на такой случай.

− Вот это дело! − обрадовался Саныч. Ляпинские? Земляки делают. Вишь как, наши, Воронежские, приехали в Москву, да прославились пирогами. Говорят уже миллионщиками стали.

− Расскажи мне лучше про Сафонова, − попросил Митрофан. − Что он за человек? Какой к нему подход нужен?

− А никакого к нему нету подхода. Злой как чёрт. Сурьёзный такой, что я как слышу он идёт, хоронюсь под лестницу, от греха подале. Отец его был генералом казачьим. От него он и взял уклад. Помню, был директором Сергей Иванович Танеев − душа человек. Плохого слова не услышишь. Пройдет мимо, тихонько, как гулюшка, улыбается так, кивает: Как, дескать, жизня, Лексей Саныч? С ним и горя не знали. А теперь, истинный Христос, не концерватория, а юнкерское училище у нас сделалось.

− А отчего же Танеева заменили на него? − полюбопытствовал Митрофан.

− У начальства свой расклад. Сергей Иваныч не шибко приспособлен к хозяйству. Все науки в музыке он от и до превзошёл, тут спору нет. Сафонов тоже в науках толк ведает, но окромя того, смог выбить денег на новую концерваторию. Владеет, чёрт усатый, подходом к купцам, да к губернатору. За это уж я ничего не скажу − молодец. Дюже ухватистый, да насчёт нужных людей союзный. Словцо видать знает.

− Значит Сафонов из казаков. Интересно…

Митрофан задумался, рисуя пальцем на деревянном столе нотные знаки.

− Мало интиресу, когда ежель не по его, глаза выкатит как налим на сковороде, лицом возгорит, ажно боишься его кондрашка хватанёт. Да и сам стоишь, ни жив не мёртв! Боже упаси от такого интересу.

Митрофан услышал, как хлопнула входная дверь. Вскочил, забыв про чай и пирожки и бросился в зал. Увидел поднимающегося по лестнице Джироальдони. Тот оглянулся и махнул рукой, призывая идти за ним. Вошли в класс. Старые парты и затёртая меловой тряпкой доска, с остатками нот, смотрелись чужеродно в интерьере княжеского дома с позолоченной лепниной над дверью и тяжёлыми бархатными гардинами.

Ни капли не запыхавшийся, не смотря на возраст, Лев Иванович бросил свой портфельчик на лавку и повернулся к Пятницкому.

− Итак, молодой человек, наш план прост. Сафонов скоро будет здесь. И проходя в кабинет, не минует наш класс. Дверь мы оставим открытой. Когда он будет подниматься по лестнице, вы начнёте исполнение. Он, желая того или нет, услышит вас. Далее я буду иметь с ним беседу, а вы молиться Деве Марии.

− Как бы всё не вышло, позвольте поблагодарить вас от души, Лев Иванович, − начал Пятницкий, но великий тенор перебил его движением руки.

Внизу хлопнула входная дверь. Джиральдони, подобно дирижёру начинающему концерт взмахнул руками ещё раз, давая понять, что час пробил.

Митрофан услышал шаги на лестнице. Они как камертон начали отбивать ритм в его голове. Воздух наполнил лёгкие, и консерватория услышала то, что ещё никогда не исполнялось в её стенах:

Как на грозный Терек

Да на высокий берег,

Выгнали казаки сорок тысяч лошадей…

Митрофан на этот раз не закрывал глаза и следил за реакцией Джиральдони. Полагая вновь услышать так понравившеюся ему арию, тот от неожиданности приоткрыл рот. Густые брови поднялись вверх. Рука, которой он намеревался дирижировать, сначала замерла в воздухе, а потом опустилась. Джиральдони зачем-то взял тряпку с доски её и сжал в ладони. Митрофан стоял спиной к двери, и не мог видеть, что крупная фигура Сафонова закрыла собой проём именно в тот момент, когда он грянул припев:

Любо, братцы любо,

Любо братцы жить!

С нашим атаманом

Не приходится тужить!

Не останавливаясь, пропел следующий куплет про «волюшку да широко полюшко». Судя по тому, что Лев Иванович смотрел мимо него, Митрофан понимал − за его спиной стоит грозный директор училища. После второго припева Джиральдони махнул рукой и он понял, что прослушивание закончено. Оглянулся. За спиной никого.

− Что, черт побери, вы исполнили? Это из какого произведения? − комкая в руках меловую тряпку, воскликнул Джиральдони.

− Это известная казачья песня. Я рискнул предположить, что Василию Ильичу может понравиться, − Митрофан опустил голову, понимая, что следовало предупредить маэстро, а не заниматься самодеятельностью.

− Я не знаю… не знаю, что и думать теперь. Известную арию оценить было бы легче, чем то, что предоставили вы, − Лев Иванович раскраснелся, его широкий лоб заблестел в лучах утреннего солнца пробившихся между гардин. − Ждите. Я спрошу о вас. Он быстро выносит решения.

Митрофан остался в классе один. Волнения улетучилось. Он знал, что поступил правильно. Если эта песня не тронет Сафонова, то всё другое и подавно.