Теневая защита

Наполнение жизненного функционала было главной сверхзадачей любого до того, как достижение пенсионного возраста фиксировало конечный достигнутый показатель, отвечавший теперь за набор пенсионных благ, получаемых обратно от государства. Табличные показатели СИВ хранились в личных кабинетах глобальной сети и занимали верхние строчки сетевых запросов. Изучением показателей СИВ и методов их повышения занимались в школах, выделив под это направление отдельный предмет. А как же! Социальное благоустройство требовало высокой степени активности, следования общественным трендам, беспрестанной работы над собой и над своими показателями. Остановка в своем самовозвышении отнюдь не означала стагнации, скорее, началом падения, утраты завоёванных позиций под солнцем, снижения востребованности, и, как результата, отсутствия полноценности. В социальном, да и личном плане. В силу общедоступности показателей СИВ снижение числовых значений напротив имени приводило к немедленным последствиям – вам начинали натурально хамить, вас игнорировали, вами не интересовались и всячески пытались еще сильнее столкнуть с социальной ступеньки. И, как часто уже бывало, на острие такой социальной атаки находились сослуживцы, соседи, даже родственники. Ближний круг. Именно те, кому вследствие многих и многих причин следовало поддерживать, помогать или хотя бы сочувствовать.

Мир гордо, в едином порыве, парадными колоннами шел к какому-то еще неясному, маячившему в туманном будущем, но неумолимому паническому финалу. Осознание этого витало в воздухе. Угрозу социального взрыва уже можно было пощупать руками, коснуться и ощутить подступающий жар людского негодования и стальной холод будущих потрясений.

Глава 3

–  3  -

Сминая слабый стон в спираль галактик

И устремляя взор во тьму веков

Приходит ощущение покоя

Но лишь на время, после – время снов…

Одним из явных и самых доступных способов как-то выделиться в толпе всегда был тряпочный. То есть если стояла задача отличиться от окружающих, заявить о своём наивысоком социальном статусе, деловой успешности,  то путь лежал прямиком в бутик одежды. Час убитого времени, и вуаля – яркий образ, мятые с отливом дорогие ткани, немыслимый натекаемый покрой вкупе с невообразимыми прическами и вызывающими глазной абсцесс аксессуарами. Сцена шоу и кабаре как-то незаметно, но скоренько и основательно переместилась в обыденную жизнь и прочно утвердилась в сознании толпы. И сразу всем стало намного проще. Пара штрихов – и весь мир у твоих ног. Ты на вершине, ты царь горы, ты оседлал Олимп. Осталось дело за малым – поверив в себя, убедить в этом остальных. Дать волю фантазии, кинуть в пространство воинственный клич, расправить плечи – и рвануться в достаток, в признание, в успех! Слыть, а не быть! Многого не требуется.

Толпа быстро сообразила, что яркость и бурлеск – антиподы серости и забитости. Поэтому плавненько, но скоренько тёмные невыразительные тона в одежде остались лишь за безработными нищебродами, проматывающими жизнь в погоне за сытым сегодня и неизбитыми надеждами на завтра. Разведя знаковые потребности и числовой символизм по разным углам ринга, толпа несколько схлынула с помоста свежевыкрашенных социальных лифтов, занявшись, как провозгласила одна из еще выходящих бумажных газет,  «атрибутивным вооружением и лоскутной драпировкой».

Потом толпа пришла в движение и принялась подобострастно реализовывать собственные чаяния и стремления, увязав воедино безвкусицу, бесталанность и апломб. И дело пошло! Да ещё как! Разноголосица антиподов и оппортунистов, нигилистов и делинквентов вдруг зазвучала в унисон. Любой голос против объявлялся пораженчеством, любое мнение иного толка предавалось анафеме. Как же иначе – тот, кто против возможности самореализации – наш идейный враг! Кто против самовыражения – антагонист цивилизации. Ну а те, кто ратует за торжество приемлемой нормы и возврату к сдержанности, удаление эпатажа в зоны неделового, внесемейного уклада, однозначно сторонники неоапартеида. Взаимоуважение и культура сдержанности сменились мейнстримом толерантного сосуществования в режиме максимального выброса суперэгоидеализма.

Признать себя вне общепринятых тенденций значило сдаться, отступить, отдать место другому. Воскреснуть в оставленной среде уже было маловероятной призрачной возможностью. Бурлящий могучий поток человеческих амбиций, притязаний и честолюбивых устремлений уносил с собой массы гребущих в унисон и радостно вопящих сомнамбул, выбрасывая на тёмные замшелые берега и выдавливая в прибрежные мутные старицы измождённых адекватов-староверов, отказавшихся от гренадерских кличей радугопоклонников и тихо и незаметно доживающих свой век на обочинах истории.

Андрей, хотя и был в настоящий момент в поисках постоянной стабильной работы, чёрного в своём гардеробе не имел. Несмотря на непритязательность в одежде, вызванную скорее ленью и общесоциальной индифферентностью, каноны бытия старался соблюдать, чтобы не пасть лицом перед ликами друзей и собутыльников, кои такого рода упущения не простили бы.

К Гулю он заявился в тёмно-синем свитшоте под бирюзовой лёгкой курткой и джинсах классической стронговой расцветки. Уходя от приличествующей аляповатости образа, он таким макаром подспудно старался утвердить окружающих в своей брутальности. Довольно распространённый шаг, спрос на мужскую диковатость и непредсказуемость не исчез. Справедливости ради, даже стараясь подчас выглядеть самоуверенно и угрюмо, глядя на собеседника несколько исподлобья, своим довольно округлым мясистым лицом и пухлым носом Андрей мог устрашить разве что юного ординатора в отделении сочетанной травмы.

Однако сегодня ему повезло – лишь присмотревшись, можно было понять, что накануне лицу немного досталось. Покраснение левой щеки и височной области, припухлость глаз и общий вид побитой собаки не обманули бы только опытного бойца. То ли били профессионалы, то ли Андрей сумел предпринять поспешные и своевременные шаги по нейтрализации бандитской любезности. Картина маслом, с таким табло вполне можно было сбегать и на свиданку.

Гуль, несомненно, тоже заметил следы схватки на лице гостя, однако вида не подал, отводя взгляд и фокусируясь больше в области носа. Он и сам не любил, когда в беседе разглядывали его фейс.

Гуль, понятное дело, являлось прозвищем. Его фамилия была Гуладзе. Сева Гуладзе, Для остальных и официально – Всеволод.

Помимо этого прилипшего со школы погоняла сыграло свою роль несколько обезображенное былыми язвами лицо после перенесенной в детстве оспы с осложнениями. Следствием чего и явлен был миру Гуль, но лишь в четко обозначенном кругу знакомых.

Долговязый, сутулый, с вытянутым резкоочерченным лицом, словно попавшим под вспышку пороха и присыпанного на века вечные пеплом, снулыми, как у наркомана глазами, и подпаленной верхней губой от бесконечных сигарет, выцеживаемых до тоненького. Видок, честно сказать, так себе. Увидишь в подъезде – спиной вряд ли повернёшься, не внушающий, прямо скажем, доверия внешняк.

Была ещё одна отличающая от других особенность. Гуль не умел суетиться. От слова совсем. Меланхоличность его перемещения в пространстве компенсировалась прецизионной точностью и лаконичностью движений. Результативность, как следствие с особым упорством выработанных рефлексов, подчас была поразительной, и даже устрашающей. Так, Сева «Гуль» практически в полной темноте был способен на ощупь определить цвет любой вещи, после прикосновения указать её параметрические данные, а иногда и химический состав. В процессе проведения дружеских попоек его неоднократно пытались уличить в мошенничестве, до тех пор, пока Сева разом не завершил любые попытки лабораторных экспериментов. Все остались при своём, за тем лишь исключением, что убеждённость в его жульничестве никоим образом не вредили зафиксированным собственными глазами многочисленным фактам.

Висящий на стене над холодильником небольшой телевизор что-то невнятно бубнил. Размеренно перемещаясь по кухне, завершив слабую спартанскую сервировку предстоящей попойки, Гуль наконец опустился на стул и выдохнул.

– Осень. Надо согреться.– И, после паузы, зачем-то сообщил – устал я.

Андрей несколько обескуражено протянул руку к бутылке и принялся разливать по рюмкам. Вроде пришел за поддержкой, помощью какой-то, советом, а по всему выходило, что сейчас, возможно,  придётся самому участвовать в процессе психологической разгрузки Гуля. Не в том состоянии он сейчас, чтобы жилеткой быть, самому бы вытряхнуть из грудины колючий и обжигающий холодом тяжеловесный ком.

Вторая рюмка была закинута следом за первой без остановок и предисловий, в тишине. Последовавшая пауза с созерцанием переулка за окном спустя минуту заполировалась третьей. Маринованные огурчики из магазинной банки оставались нетронутыми. Лишь корочка ржаного хлеба, поделенная надвое, своим ароматным вкусом позволила наконец стряхнуть возникшее оцепенение.

Стоявшее на столе порезанное стылыми брусочками сало с прожилками привораживало и манило.

Андрей в который раз незаметно, но навязчиво взглянул на наручные часы и сердце заныло с новой силой. Он поднял глаза на обстоятельно жующего сало Гуля.

– Марту отправил на моря – не к месту проронил он, собираясь сообщить совсем не это.

Гуль кивнул. Тоже прекрасно понимая всю ненужность сообщенной информации. По нему никогда нельзя было понять, как он воспринимает поступающую информацию. Разговор не был для него тем действом, что вызывало необходимость ответных реакций. Мол, да, я понимаю, я рад, я удивлён, я негодую, ты не представляешь как! Нет же. Лишь изредка скупые мимические потуги, сообщавшие, что сведения приняты, Гуль Жив!

Мир за окном Гулевской кухни продолжал расцветать своим, пусть несколько по-осеннему серым, но всё же питающим надежды днём. Вот только у Андрея эти надежды таяли с каждой минутой. И мысли раз за разом возвращались к установленному сроку, к жабе, к стертым в памяти событиям минувшего дня. И к леденящему взгляду «Глока», в самую что ни на есть душу.

При этом воспоминании ладони слегка вспотели, а мрачная тяжесть расползлась по всему телу, начав пожирать жизненные силы. Желание сдохнуть, вот здесь и сейчас, попеременно затмевалось внезапной жаждой жить, жалостью к себе, призывами вернуть вчерашний день и переиграть наново.

Даже имея в активе значительные теневые способности было прекрасно понятно, в случае нарушения высказанного лысым приказа, жить долго и счастливо ему не позволят. Найдут способ как, где и приведут угрозу в исполнение. Судьба деда-жабы здесь уже не будет играть никакой существенной роли. Мафия жива лишь тогда, когда способна держать слово. А за выбором способа и исполнителя дело не станет.

Был и ещё один пунктик, который не давал покоя. Это теневик столичных. Тот, что с удивляющей лёгкостью в одно мгновение превратил осиное гнездо местного бандитского мира в подобие филиала дурки. Распылив в момент все амбиции бандюганов, смяв их внутреннюю охрану, обведя вокруг пальца выставленную наружку и, главное, оприходовав главаря наивозмутительнейшим образом. Захочешь унизить – лучше не придумаешь. Жаба… Не труп, не инвалид на каталке, даже не баба в одном переднике. Склизское, вонючее земноводное, отталкивающее и беззащитное.

Это надо же было до такого додуматься.

Гуль перехватил инициативу и, предваряя смену ритма, щелкнув пальцами,  наполнил рюмки. Но свою сразу отставил в центр стола.

– Андрюха, чё там у тебя приключилось? Не тяни кота…

И подпер щёку указательным пальцем, сосредоточившись слушать.

Андрей не знал, как начать, что сказать, а главное – понятия не имел, зачем он вообще сюда заявился. Вот то есть совсем никаких доводов в пользу траты драгоценного времени на пьянку с Гулем. Хоть ты тресни. Такого и не случалось ранее никогда, чтобы Гуль каким-то образом, словом или делом, брался помочь в разного рода возникавших щекотливых ситуациях. Это вообще было не его – помогать. Это как фрак на пляже, как штатный киллер в храме, как… презерватив при зачатии. Не известно как, но всё его поведение, весь жизненный уклад были выстроены таким образом, что ни у кого из ближнего круга друзей, знакомых, родственников и мысли не возникало обратиться к нему за помощью. Нет, это не было личной его катастрофой, не делало из него негодяя, не превращало в волка-одиночку. В иных случаях Гуль сам приходил на помощь, редко, но такое случалось. Тут дело было в другом.

Никто не ждёт от паровоза, что в критической ситуации, когда на скорости обнаружатся разобранные впереди рельсы и приблизится неминуемая гибель всего состава, он наберёт ещё жару, поднимет давление и воспарит над путями, унося прочь от раскуроченных рельс и шпал счастливые судьбы спасённых пассажиров. Есть некие условия, базис, который, как физическая константа, неизменчив.

Но, паровоз может, поднатужившись, резко затормозить, проскочить аварийный участок, завалиться на бок так, чтобы травмированных было как можно меньше. Вот Гуль иногда самолично прибегал к подобным мерам, устраняя возможную катастрофичность последствий. Бессистемно и непредугадываемо. Рандомно. Избирательно. Деликатно.

Как загнанных коней никого не пристреливал, и на том спасибо.

Андрей поднял глаза и поймал на себе долгий изучающий взгляд Гуля.

– Ты истончаешься – сообщил Сева Гуль буднично и утвердительно себе кивнул.

Андрею было не до наблюдательности Гуля. Тоже мне – сенсотерапевт. Тут не то что истончишься, истлеешь где-нибудь в лесополосе.

Гуль истрактовал поникший вид товарища по-своему.

– У тебя что, очередной приход? Смена парадигмы? Или жизнь требует новых ощущений?

Андрей криво ухмыльнулся, неосознанно потянувшись к саднившей левой щеке.

– Не важно, кто там тебя отоварил– Гуль красноречиво обежал взглядом лицо Андрея. – Не смог сегодня, сможешь завтра.

Сумничал, философ хренов. Вот ведь зануда.

Это он имел ввиду, что Андрей не справился с ситуацией с помощью своих задатков, понадеявшись или положившись лишь на теневые способности.

Андрей протестующе растянул в гримасе плотно сжатые губы и ухватил двумя пальцами брусок сала.

Гуль достал из початой пачки сигарету и, покопавшись в карманах домашних штанов, выудил на свет блестящую, в поразительном орнаменте, металлическую зажигалку. Аккуратным щелчком откинув её крышку, запалил и деловито прикурил от приятного ярко-оранжевого пламени.

Андрей внутренне всколыхнулся. Почувствовал нестерпимую тягу притронуться к этой великолепной вещице – зажигалке, зажать её в кулаке, ощупать пальцами этот необычный, угловато-ломаный орнамент, достаточно выпуклый, чтобы своими гранями играть на свету. Подчиняясь внутреннему позыву, его зрение сфокусировалось целиком на этом предмете, превратившись в узкий контрастный тоннель. Мысли о случившейся жизненной катастрофе скомкались и, подобно мелкому дождю за окном, стекли и развеялись лёгкой дымкой. Гуль тоже исчез. Испарился в мареве. Остались лишь Андрей, зажигалка и ниспадающий слабый жёлтый свет из-под абажура где-то там маячившей вверху кухонной люстры. Морок длился не долго, буквально через мгновение Гуль заметил состояние Андрея, зажигалка канула обратно в карман штанов, а пространство над столом заволокло густым табачным дымом. Андрей вынырнул на поверхность, соображая, что это было с ним. Его подобно мотыльку примагнитило к этой блестяшке. Уверенно можно было сказать, что не простая это вещица, ох не простая.

Гуль как ни в чем не бывало пускал дым кольцами в потолок, по обыкновению флегматично что-то там внутри себя обдумывая.

Невзирая на водку, разговор не клеился. Андрей укорял себя за то, что тратит время, медленно напиваясь вместо поиска выхода из тупика. Да и чем таким мог помочь ему Гуль в данный момент, он не представлял. Приехал инстинктивно, не задумываясь. Плана как не было, так и не появилось. Андрей также не был уверен, что Гулю стоит рассказать о случившемся. С одной стороны, вроде они и друзья, с другой – дружба их была странноватая. Словно бы запечатанная в контейнер, с плоскостями и гранями, за которыми дышал и теплился иной мир, не доступный им обоим. За эти плоскости выхода не было. Внутри – пожалуйста. Прыгай-бегай, пей, интересуйся. Работай рядом, скалься над Валероном. Но это – всё! Дальше – минное поле и пустынные пространства позади. Не знаешь, где и при каких обстоятельствах рванёт. Что явится причиной детонации – встреча в верхах, праздник святого апостола Августина или неснятые в прихожей кроссовки – предугадать было невозможно. Таков был Сева Гуль. Да, наверное, и сам Андрей отчасти тоже. Любой самодостаточный персонаж после тридцати начинал замыкаться, ограничивать точки вхождения в свою судьбу, выставлять фильтры и кордоны. А как иначе. Существование во взрослой жизни несло с собой массу исходных данных, условностей, пределов и границ, соблюдение которых позволяло сохранять свой мир нетронутым злой чужой волей или тупой небрежностью, охраняя и стабилизируя совокупность возможностей под названием Жизнь.

Словом, набор тем и интересов, доступных обоюдному вниманию внутри кокона дружеского общения, был крайне ограничен. Такая вот, мать его, «великолепная» дружба.

Нарушив принужденную паузу, Гуль, потушив окурок, откинулся на спинку стула и сообщил.

– Думаю, с работы меня попрут. Наверное, закроет хозяин шиномонтажку. Прогорает он.

Андрей сидел, потупясь, пытаясь вникнуть в разговор.

– А устроиться сейчас на работу пойди попробуй. Всё вокруг разваливается. – Сева Гуль кивнул в сторону бухтящего телевизора.

– Вон, послушай.

Андрей понял, что сейчас Гуль начнёт по обыкновению нудить за политику. Рассуждать на глобальные темы сам он сейчас был не настроен.

Обреченно и с отчаянием он пробормотал:

– Слушай, Сева. Мне помощь нужна. Встрял я.

Сева Гуль нехотя вынырнул из своих уже мысленно разложенных на столе стратегических карт размышлений и позиций.

Всё также, без всякой уверенности в том, что он пришёл за помощью по адресу, Андрей кратко, опуская подробности схватки, описал утренний экшен, живописуя лишь невообразимые габариты и хамство быков, смертельность угроз лысого и последствия их пребывания в квартире. Сопроводив очередной рюмкой и удостоверив кивком правдивость ситуации, он закончил рассказ на минорной ноте.

– Мне и бежать-то некуда. И в квартиру назад нельзя. Марта через две недели возвращается, её тоже надо как-то …

Невысказанный вопрос о помощи повис в воздухе.

Вопрос двух недель при этом даже не стоял.

Сева Гуль скрёб подбородок, навалившись на стол и что-то медленно соображая. Андрей с тусклой надеждой взирал на него поверх маринованных огурцов и надтреснутой деревянной самодельной пепельницы.

Хотя и неспешно, порой катастрофически и невыносимо медленно, но Сева думать и анализировать умел. В силу природной флегмы это удавалось ему куда лучше, чем активные действия. Медленно разложив в суставах своё удавоподобное нескладное тело, Гуль поднялся и облокотился об оконную раму. Шла вторая минута, Гуль молчал, Андрей медленно сходил с ума, словно вот сейчас, сию минуту, здесь, на кухне, происходит коренной перелом, Сталинградская битва, и от следующих слов Гуля зависит не только судьба его, Андрея, но и будущее всего человечества. А может и всей Вселенной. Водка в ополовиненной бутылке замерла посередине этикетки, сигаретный дым нехотя расползался по кухне, телевизор монотонно распинался, изредка переходя на рекламу.

– Беда – только и вымолвил Сева Гуль. Продолжая всё также внимательно наблюдать за полётами птиц по ту сторону окна.

Андрей никак не мог протолкнуть засевший в горле ком. Ни сглотнуть, ни выдохуть его. Как же так всё по-дурацки вышло? Как же можно было так всё бездарно просрать?! И продолжать это делать прямо вот сейчас, сию минуту. Ёрзать жопой по табурету в этом Храме идиотизма Гуля, жрать эту вонючую дешёвую бодягу, мусолить эти грёбаные огурцы, нюхать весь этот смрад Настоящего Инглиш Бленда. И тупеть. И вытекать в тапки. И растворяться потом в параше выплеснутым из таза. Полное и размазанное чмо.

Далеко не сразу до него дошёл смысл слов, тихо произнесённых Гулем.

– Помнишь, как ты в восьмом классе засандалил Матвею из параллельного? Вырубил бугая одним ударом. Полгода он к тебе докапывался, и в один момент спёкся.

Андрей непонимающе и с плохо скрытым осуждением уставился на Гуля. К чему он вёл? Нахрена сейчас эти мемуары про давно забытого Матвея?!

– А потом панков каких-то во дворе разогнал, вечером, по-тёмному. Так что они потом в дурке отлёживались.

Вечер воспоминаний был откровенно некстати.

– А через год, на рождество, ты заставил всю школу два часа искать выход. Который был на своём месте. Но все будто ослепли. Стояли, таращились, как зомби. – Сева еле слышно хохотнул.

– А на восьмое марта все девки в столовой вместо чая получили полные кружки червей. Директор тогда…

Улыбка на его губах была какая-то невесёлая.

– А летом…

– Нихрена не понятно, но очень интересно! – Андрей от непонимания и напряжения резко распрощался с хмелем. Правда, на недолго и безуспешно.

Гуль вздохнул. Налил. Неловко выпили.

Помолчали.

– А как физрук с брусьев слезть никак не мог, боялся там чего-то, помнишь?

Андрей опустил голову и прикрыл глаза.

«Твоюжмать. Мне всё это снится. Это продолжается вчерашний треклятый сон. Я всё еще в дрова, валяюсь где-то там, в районе своего дивана, с пружиной в заду, дышу через раз и пытаюсь переварить литр дорогущего алкоголя. Который неизвестно когда и как прикупил, а главное, с чего вдруг?! Красуюсь там в своём любимом скотском виде, пока Марта не видит. И снится мне вся эта тупая белиберда, вперемежку с воспоминаниями детства, убогими шутками, заунывными причитаниями матери, нудятиной учителей, угрозами директора. И всё это валится в уши шипящим полушепотом Гуля. Наверное, лежит там рядом где-то телефон и заливается вызовом от него, хочет сообщить очередную охрененно важную новость, вселенского масштаба. Что-то типа – Нейтринный коллайдер дал течь!  Программный код второй подгрузки дополненной реальности утёк в сеть! Байкал – древний спа-бассейн!!

Господи, чушь-то какая лезет в голову. Вместе с той чушью, что несёт сейчас Гуль, беззастенчиво пожирая своими благочинными мемуарами мою издыхающую, корчащуюся в обжигающей кислоте событий жизнь.

И я ничего не могу сделать. Я как сраный куль говна. Растекаюсь по табуретке, лакаю свой жидкий гашишь из гранёной рюмки и наслаждаюсь своей никчёмностью. Своим соплежуйским прошлым, парализованным настоящим и близким бурно-кровавым будущим. Достойная картина для фраера. Червяков он может! Панков! Ууу…»

Подобие стона вырвалось из его груди и глухо перекрыло бубнящий телевизор. Сева Гуль, конечно же, видел, что состояние Андрея хуже некуда, что он придавлен какими-то, внезапно свалившимися, жестокими жизненными обстоятельствами, раздавлен и обескровлен, но почему-то не спешил задать тот самый, единственно верный, всеми фибрами ожидаемый вопрос. То ли хотел дожать, дождаться паники, истерики, то ли сам не знал, что с этим своим знанием делать. Осознавая глубину разверзившейся пропасти. Вот только его попытки воскресить воспоминания школьных лет никак не увязывались в атмосферу заупокойного или психотерапевтического застолья.

Снова рюмка. Снова одним глотком. И огурец.

Андрея начинало тихонько отпускать, погружая в пелену подступающего пьяного расслабляющего кейфа. Нервозность и невыносимо тяжелый камень в груди, прямо напротив солнечного сплетения, повисли на каком-то длинном, нереально распростёртом и колыхающемся балансире. Но уже с оттяжечкой, нежнее. Эти мерные раскачивания, вторя глупым и несогласованным кивкам головой, баюкали, облегчая страдания души, умиротворяя разлившийся по телу страх и обнадёживая сознание. Становилось чуточку легче, самую малость, но сейчас и этого хватало за глаза.

– Не помнишь… – утвердительно закончил Гуль и сложил руки на груди.

– Не помнишь, как меня исключали из школы. Как бабуля рыдала, в кабинете директора, вымаливая для меня прощение.

Находясь в каком-то блаженном, долгожданном ступоре, Андрей тупил и никак не мог уяснить, куда клонит приятель. Зачем это сейчас?!

– Когда ты почувствовал в себе силу? – глухо, но резко, без перехода,  наконец спросил Гуль.

Словно обухом по голове, фраза повисла в воздухе, намертво зафиксировав над головами и клубы сигаретного дыма, и неясный застывший гул из телевизора, и даже занесённую с куском сала руку.

Андрей самопроизвольно, отшелушивая себя от утренней безысходности, зверел.

– Сева, мля, ты с дуба рухнул?! – сало полетело обратно в тарелку. – Ты башкой грохнулся?! Нахера мне твои сейчас размусоливания?! Матвей, мля! Директор! Телевизор этот твой!! – бешеными глазами он показал в сторону окрасившегося красным новостного экрана, вещавшего что-то про случившийся где-то пожар.

Громкость возмущения Андрея угрожающе росла, гневные взмахи рук принялись трамбовать пространство и обличающе тыкать в сторону Гуля. Лишь язык уже начинал лагать и давать сбои.

– У меня, сука, два дня на то, чтобы вытрясти этого бандюгана из лягушачьей шкуры, найти тварину, который устроил весь этот балаган, и остаться жить, после встречи с Мартой. Два, сука, дня! Какого хрена ты мне сейчас несёшь?!! Какого вообще перманганата я сюда припёрся?! – почти срываясь на визг, закончил своим главным вопросом Андрей.

Упираясь обеими руками в столешницу,  вращая бешеными глазами, Андрей ждал прояснения ситуации.

Гуль под испепеляющим взглядом собутыльника вернулся на своё место, разлил по рюмкам, и, не дождавшись ответа на предложение чокнуться, шумно выпил. Глубоко вдыхая, проглотил обжигающую жидкость, не поморщившись, также медленно выдохнул.

Андрей, в немом протесте, опрокинул в себя содержимое своей рюмки, также не отводя взгляда и без единой гримасы на лице.

Гуль, маниакально не замечая распалившегося состояния Андрея, опять прожевывая сало, кивнул в сторону телевизора.

– Второй день талдычат про революционную ситуацию. Про нашествия саранчи на юге, пятибальные шторма на севере, про перебои с электричеством, про тухлую картошку на овощебазах. Про очереди к банкоматам…

Андрей хамовито осклабился.

– Ты что? Ты думаешь, это всё я?!

Но Гуль покачал головой.

– Я вот думаю, тебе известно, сколько таких как ты?

Андрей снова опешил, уже немного раскачиваясь от начавшего настигать подпития.

Откуда он мог знать. Он вообще никогда подобной информацией не интересовался. Слышал о трёх-пяти субъектах, пару из них видел лично. Что там происходит на просторах страны и какие политические события могут быть следствием вмешательства теневиков ему было до лампочки. Со своей бы жизнью толком разобраться, какие там акции в масштабах государства. Да и нереально это. Никому не под силу.

Сева Гуль взглядом указал на бутылку. Андрей принялся разливать.

Словно перескочив через огромный кусок рассуждений, Гуль резюмировал.

– Ты думаешь, только у тебя серьёзные проблемы? Только тебе неуютно? Бандюки докопались… Да они сейчас до каждого докапываются! Ты ж не видишь ничего вокруг. Тебя ничего не интересует. Тебе, вон, до новостей по телевизору никакого дела! А ты их послушать не пытался? Вместо твоих вечных ржачных «Даёшь Джаз»?! – он придвинулся ближе, нависнув над столом и почти касаясь расстёгнутым воротом рубашки брусков сала, и тяжёлым шёпотом спросил – Тебя ещё вчера волновало, что нас всех ждёт завтра?!

Андрей затупил окончательно, его пьяный агрессивный запал куда-то слился, исчез. Осталась лишь немая апатия, вызванная неразрешимой ситуацией, непредсказуемостью Гуля и невоссоединением всего этого воедино. Водка стала добираться до головы, стреноживать, стремительно принялась нагружать веки и вязать язык. Настолько стремительно, что пальцы лишь с третьего раза ухватили из банки огурец.

Рассинхронно жуя челюстями, в отупении тыча пальцем в свободную часть тарелки с хлебом, Андрей пытался осмыслить потоки измышлений, испражняемых также стремительно пьяневшим сознанием Гуля.

– …потому что так было. И есть. И будет. И нихрена ты не сделаешь. Понял?! Это природа, брат! При –ро-да. И ты её часть. Херовая, надо признать. Но часть. А что ты?! – он сальным пальцем, ровно как «Глок» несколькими часами ранее, упёрся в его переносицу.

– Т ы  ч т о?! Что ты делаешь, в жизни, вообще? Чем ты помог? Кому?! Вот ты у нас пауэр. – с деланым пафосом, плюясь и облизываясь, Гуль развёл руками в стороны и вверх – Теневик! Ёмаё! Супер..ммен. Ссуперпупермен. И что?! – Медленно выговаривая всё это, Гуль также неспешно и пренебрежительно зачем-то сортировал куски сала на тарелке.

Андрей в ответ также подался вперед, вперив уже мутнеющий и блуждающий взгляд в ускользающий правый глаз Гуля. Всем своим видом демонстрируя бравое, но укачиваемое, сопротивление позиции Севы и вопрошая – а какие такие претензии ко мне?!

– А нихера! – продолжал Гуль утверждать свою внезапно оформившуюся политическую программу. – Ты ж бог! Где мы и где бог!?

Его рука откуда-то снизу была резко вздёрнута и утверждена вертикально, с растопыренными пальцами.

Произносить свою программную речь Гулю становилось всё труднее. Слова требовалось подбирать всё тщательнее, а их обвинительный уклон становилось поддерживать всё сложнее. Сало не сразу давалось в руку, а наполненная рюмка всё реже доносилась ко рту непролитой.

– И ты знаешь – нам тоже до жопы. Нам похер, кто ты и где ты. Справляемся же как-то?!

Телевизор в паузе изрёк что-то про очередные взрывы на Ближнем Востоке.

Гуль печально кивнул несколько раз, в том числе и в сторону телевизора.

– Дерьмово, правда, справляемся. Тупицы потому что. Клоуны…