Пушкину
А той ночью пурга
Все следы замела.
Кони вязли, храпели в дороге.
И Россия от горя
И мук обмерла.
Траур встал
У нее на пороге.
Как теперь не рыдай,
Сердце горем не рви,
Не вернуть дорогого Поэта.
Но остались его голубые стихи,
Как Души вдохновенной – Планета.
1971
Дельвиг и Пушкин
Был Дельвиг чуточку дороден,
В движеньях мягок и свободен.
Огромный лоб не мог сокрыть
Раздумий золотую нить.
Его веселая улыбка
Была наивна, словно рыбка.
Округлый голос чуть хрипел,
Когда спокойно что-то пел.
От пышных спален до кают
Везде он создавал уют,
Но все же в пушкинской берлоге
И он как будто был в дороге.
«Ах, Александр, ты так живешь,
Что, мнится, тотчас отплывешь».
«Да, верно, Дельвиг, я в пути.
Не успеваю в дом врасти.
Я здесь как в Ноевом ковчеге.
Цари страшней, чем печенеги.
В любой момент ворвутся в дом
И жизнь превратят в содом».
19 августа 1991 года. Москва
А здесь, на островке земли,
У танковой брони,
Не люди – души залегли.
Ты Русь не хорони!
В такое логово не раз
Ложился наш народ,
Когда, казалось, свет погас,
Людской погибнет род.
Но чья-то тонкая душа
Бросалась в гром и бой,
Чтобы за ней, едва дыша,
Мог ринуться любой.
Так издавна спасали Русь
Бедовые не раз.
И кто-то крикнул: «Я вернусь!..
Не плачь!.. Не порти глаз!..»
А там, на островке Земли
У танковой брони,
Звучит, где души залегли:
«Эй, Русь не хорони!»
4 октября 1991
***
Девчонка пела на «Сенной»,
А нищета вокруг гудела…
Толпе голодной мало дела,
Кто будет смыт ее волной…
1999
Ванда Вейнер
Кого, красавица, влечешь?
Кому ты даришь взор печальный?
И с кем роман любви прочтешь
Под звуки песни величальной?
Кто пальцы нежные твои
Укроет в теплые ладони?
Отвагу даруют бои,
А ты – предчувствие погони.
Кто поцелуем обожжет
Твою пленительную шею?
Кто страсть твою подстережет
И, как прибой, сольется с нею?
Кому подаришь ты испуг?
Кого сожжешь своим желаньем?
Кого ты назовешь «супруг»?
Таким прекрасно-скучным званьем.
1988
***
Одиночества легкие крылья…
В сердце нет ни тоски, ни забот.
Нет болотистой зыби бессилья.
Только мысли орлиной полет.
Все границы – условно-безлики,
Ни пространства, ни времени нет,
Интуиции дивные клики
Завлекают в мерцающий свет.
Все забыто: желанья и страсти,
Но прозрачный колышется звук.
Неба роздымь и звездные снасти
В ярко-синий сжимаются круг.
И душа, выплывая из тела,
Вновь блаженством себя освежит.
Чтобы жизнь процветала и пела,
Одиночество миг сторожит.
1988
***
Херувимов над Родиной нет,
Чаще все – воронье да грачи,
Но к любви одинокий кларнет
Призывает гитару в ночи.
И голубка не помнит обид,
Весела воробьиная рать.
Но вокруг кто-то злобой кадит,
Предает легкомыслием мать.
Брат на брата… На сына – отец…
Даже кровью не смыть эту боль,
Но среди безразличных сердец,
Кто-то верную ищет Ассоль.
Кто-то дарит прохожему смех.
Кто-то нежностью вдруг озарит.
Но над ворохом пошлых утех
Редко глупое счастье парит…
Херувимов над Родиной нет,
Чаще все – воронье да грачи,
Но к любви одинокий кларнет
Призывает гитару в ночи.
1988
***
Не время насыщает нас
И раздирает не пространство,
Но случая зовущий глас
Раскалывает постоянство.
Он бросит нас в пучину дел,
Над бездною стоять заставит,
Над жизнью трепетной предел
Крестом бессмысленным поставит.
И мы прозреем в этот миг,
Переосмыслим все, что было.
И сердце разорвется в крик,
Чтоб нас от горя не знобило.
1973
А. А. Ахматовой
И голые лодыжки, как хрусталь.
Точеные изнеженные руки.
И грация, как нежная печаль.
Бровей натянутые луки.
Бездонность глаз не выдает тоску.
Губ лепестки скрывают поцелуи.
Вся жизнь ее перетечет в строку
Под грохот войн и возглас «Аллилуйя».
1988
***
На вечерней зоре над дорогою пыль,
Горизонта малиновый свет.
Вдоль дороги моей лебеда да ковыль.
В сердце – память промчавшихся лет.
Я иду одинокий. И грусти крыло
То поднимет меня, то качнет.
Все, что было давно, не быльем поросло,
Просто новую песню начнет.
Пусть сгущается мгла, над дорогою пыль.
Горизонт ускользает туда,
Где отступят во тьму лебеда и ковыль,
И взойдет над Судьбою звезда.
1988
Тоска
И лязгнули запоры за спиной.
Неволя наглухо накрыла.
И обожгла тоска, как зной,
И сердце от нее заныло.
Что впереди: где друг, где враг?
Решетки. Склеп. Вокруг охрана.
У них – на сердце гнев и страх.
У нас – войны живая рана.
Мы – беспризорники. Мы дрожь,
Мы дикая, лихая свора.
Нас ночью брали не с рогож —
С земли простуженной, с забора.
И мир свободы рухнул вмиг.
Не радовала каши плошка.
Зарешеченное окошко
Отчаянья рождало крик.
Туманился слезою взор.
Тоска. Охрана. Лязг затвора.
Судьбою выколот узор
Обид и вечного укора.
1988
***
Люблю душой поэзии уроки,
Они всегда возвышенно-просты.
На белый лист с пера слетают строки,
А чудится мне – птицы с высоты.
***
Не считай меня пропащим.
Не считай: любовь отпета.
Ты представь меня парящим
В небе Холода и Света.
***
Лишь сердцу не дано ограниченье,
Вселенная в него погружена.
В нем музыка. В нем мудрости свеченье.
В нем Истина всех сфер отражена.
***
Каким галопом мчится Время!
Срывает жизнь – не шапку рвет.
И ветры давят не на темя —
Душа испытывает гнет.
Там, там, за жизни колесницей,
В крови, в пыли – от детства след.
Там, там журавушку с синицей
Спасали мы от разных бед.
Летать без устали и страха
Учили нас, учили мы.
От пота хрусткая рубаха
Трещала на ветрах зимы.
И не было у нас отравы,
Погони лет, оскомин дел.
Под солнцем ласковые травы
Всему вдруг ставили предел.
И мы с размаху, навзничь, хлестко
Валились с хохотом… Тогда
Нам в Вечность верилось не четко,
Любить хотелось – навсегда.
1988
***
Я смутно помню скрежеты войны:
Лишь вой сирен да окон затемненье.
И мамы – нет! Да призрачные сны
Порой мое баюкают смятенье.
Но навсегда обугленные дни,
Разорванные голодом и болью,
Вошли в меня могилами родни
И улицами, пахнущими кровью.
О чем ни вспомни – рушится беда,
Недаром сердце рано поседело.
Я жизни счет веду не на года,
А лишь на то, что на душе осело.
1987
***
Все в памяти: и выстрелы, и стоны.
Еще пугает черный воронок.
Еще хранят убогие вагоны
Боль Родины, как траурный венок.
То тут, то там свирепая охрана
Еще хрипящий голос подает,
И прошлое зияет, словно рана,
И жить, и спать спокойно не дает,
Еще народ боится, словно рока,
Возврата той, безжалостной поры.
И равнодушье многих – стыд оброка
Тех пошлых лет, где правили воры.
В удушье клеветы, в плену разврата,
Когда палач поглаживал усы,
«Свои» стреляли в верного солдата,
«Предателя»-наркома рвали псы.
1987
Мясной Бор*
В его болотах, в слякоти дорог
Бесилась смерть и все живое рвала.
И кровью наполняющийся рог
В безумстве диком жадно выпивала.
Но Русь не устрашилася беды,
Хоть и познала горькую утрату…
Здесь жизни растворялись, как следы,
Не оставляя траурную дату.
И все-таки, пройдя кордоны лет,
Они к нам возвращаются порою,
То облаком веселым, льющим свет,
То рощицей, грустящей под горою.
1987
* Мясной Бор – деревня в Новгородской области, рядом с которой в 1942 г. при попытке 2-й ударной армии вырваться из немецкого окружения погибли тысячи солдат.
***
Был черным мир… Но вот над головой
Вдруг закачались жаворонка трели.
Над похоронной горестной толпой
Прорвалась песнь. И люди ввысь глядели.
А там пичуга, малая душа,
Надеждою и радостью звенела
И, к солнцу поднимаясь не спеша,
Учила жить возвышенно и смело.
1970-е гг.
Иван-чай
В буреломах, на выжженных скатах,
Вдоль заборов, в полынной пыли,
Иван-чай в розовеющих латах,
Будто воин суровой Земли.
Его стебель и тонок, и гибок,
И упруг, словно выгнутый лук.
Он под солнцем и ярок, и зыбок.
На ветру – словно песня разлук.
Он маячит на выжженных скатах
Или вспыхнет в расщелине пня.
И стоит в розовеющих латах,
Будто ждет боевого коня.
1970-е гг.
Лермонтов
Среди блеска ливрей, мишуры эполет
Кареокий – в пехотном мундире.
И жеманятся губки, виляет корсет:
«Видно, мало досталось задире!»
У великих княгинь щеки – маковый цвет.
Щелки масок прищуры таят.
На рождественских праздниках вертится «свет».
Ах, как женские ножки гудят.
И как хочется им каблуком топнуть в пол:
«Пехотинец, извольте уйти!»
Но поэта спасает священный Глагол
На тернистом опасном пути!
И надменный вельможа теряется вдруг,
И присвистнул из гвардии франт…
А России поэт бросил вызов на круг:
Пусть отыщется новый де Брант!
Заливается желчью спесивая масть.
Подлецы заплетают интриги.
Покороблена дерзостью царская власть!
И готовы поэту вериги…
Среди блеска ливрей, мишуры эполет
Кареокий – в пехотном мундире.
И ему в двадцать семь необузданных лет
Жить века в поэтическом мире.
1984
***
Прозрачная музыка Баха
Сквозь сердце, сквозь нервы течет.
Топор безразличья и страха
В тот миг головы не сечет.
Стихают враз посвисты, плети,
И боль растворяется вдруг.
Ах, жить бы так, жить бы на свете:
Лишь музыка рядом и друг…
1984
Лебяжья канавка
Лебяжьей канавки зеленые косы
И томная темень воды.
И Летнего сада прохладные росы,
И тайна далекой звезды…
И Пушкина, Пушкина голос задорный
Под липами слышится мне…
Беседует с ним баснописец дородный
Иль Вакх, утопая в вине?
А мы, спотыкаясь на торной дороге,
Не ведаем мудрости глас.
Притихли богини и грозные боги,
Притихли и слушают нас.
Но вдруг окунемся мы в чистые росы,
И в свете далекой звезды
Увидим канавки зеленые косы
И томную темень воды…
1985
***
Крыло судьбы качнулось на лету.
Я в штопоре. И кружится Земля.
Я, словно птицу, выпустил мечту,
И нет в руке послушного руля.
И нарастает тяжесть. Давит грудь.
Дыханье сбито. В сердце – перебой.
Держись, Душа! Жизнь выправляет путь.
Пике… Земля… И Вечности настой!
(1985/6)
Лезгинка
Осетин изящный, как лоза,
Блеск зубов, горящие глаза,
И движенья легкие быстры,
Словно воды, мчащие с горы.
Взмахи рук, как мощных крыльев взлет.
Каблуками ритм он отбивает.
На таких людей унынья гнет
Тяжело, наверно, налетает.
Осетин нас пляской ворожит.
Крик гортанный, как клекот орла.
Каждый мускул на лице дрожит.
Каждый взгляд – разящая стрела.
Ну еще, еще поддай!
Музыкант, не подведи! Играй!
(1985/86)
***
В чем Истина? В жестокой каре?
В спокойной совести? В стреноженной любви?
На дне трущоб иль в продымленном баре?
В цветах Земли? Иль в пролитой крови?
Смотрю вокруг: какой-то дикий улей.
Добра и зла отдельно в мире нет.
Добро и зло друг другу платят пулей,
Но разве в этом Истины ответ?
(1985/86)
22 июня 1941 года
Дышало лето травами и зноем,
Сочился день духмяный, словно мед…
Ночь тишину баюкала… но боем
Взорвалось утро. Навалился гнет.
Русь на границе билась в рукопашной,
Бомбили Юг, Прибалтику и Дон.
А кто-то, не предвидя жизни страшной,
С горячих губ срывал любовный стон…
И за Уралом, над сибирской далью
День расцветал улыбкой и мечтой,
А там, под Брестом, землю рвали сталью,
И в семьи смерть вставала на постой.
И день померк, лишь весть коснулась слуха,
Из края в край Россия встала в строй,
Чтоб свастика, как символ злого духа,
Расплавилась под красною звездой.
1986
***
Удивительно тают года!
Так из сита сочится вода,
Так любовь – мотылек на огне,
Вмиг сгорает надеждой во мне.
Где там, что там вдали, за кормой?
Снова счастье трепещет со мной,
Снова юность мне в сердце стучит,
Только жизнь, как рябина, горчит.
Я плоды этой жизни берег,
Как огонь, как надежду дорог.
Нынче свадьба, жизнь радует вновь,
И в стихах прорастает любовь.
Я любовь молодым подарю,
Как весной золотую зарю.
Пусть в них счастье сочится, как сок,
Пусть не выйдет их радости срок.
***
Дрожит листочками осина.
Вновь ветер веет вдоль дорог…
Так мать волнуется за сына,
Когда уйдет он за порог.
Любовь впервые познавая,
Так, видно, девушка дрожит.
Иль, все на свете забывая,
Художник время сторожит.
1987