Танкист
Петру Ивановичу Зайцеву (1913–1984)
Горел металл, корежилась земля,
На Курской битве люди ад творили.
В испуге черти, ада не взлюбя,
Молитвами вдруг там заговорили.
Всесильный Бог ушел за облака,
Он проклинал людское наважденье.
И лишь танкиста твердая рука
Бросала танк в безумное сраженье.
И тыл, и фронт смешались в том аду,
В петлю тугую фланги перевиты.
Там маршалы, познавшие беду,
Вдруг оставались в пламени без свиты.
Мир погибал. Повсюду пепел зла.
Казалось, все живое перебито…
Победа над сраженьем расцвела,
Но жизнь танкиста трауром увита.
1975
Мужество
Неумолим, жесток радикулит.
Я вновь на дыбе дикого мученья.
Лишь муки мне грядущее сулит
И требует от жизни отреченья.
Опять я брошен в бесконечный стон,
Беспомощность меня стреножит снова.
Постель и кухня – вот мой перегон
И черных дней поддержка и основа.
Куда сорвалась силушка моя,
Куда исчезли удаль и веселье?
Спасибо, воля: ты моя броня,
И ты меня поднимешь из ущелья.
Бестрепетно начну я новый бой.
Штыком мне будет преданная йога.
Я не поникну буйной головой,
Какой бы жуткой ни была дорога.
***
Циклон хрипел. Он выбился из сил.
Взнуздать Неву пытался он ветрами.
Но та гремела льдинами удил,
Вздымала волны черными орлами.
Не успевая крыльями взмахнуть,
Орлы в ветра вонзались, словно стрелы,
Чтоб, погибая, с ними утонуть
И в будущем баюкать каравеллы.
Оплакивая гибнущих орлов,
Метались чайки в этой круговерти.
И, крылья распластав меж берегов,
Неву спасти пыталися от смерти.
Река не раз вставала на дыбы,
Чтобы набраться силы, разливалась.
Изведав пыл и ужасы борьбы,
Она верна свободе оставалась.
Циклон же надрывался и хрипел,
И с каждым часом тише становился.
А умирая, думал: «Не успел…
Я слишком поздно в гордую влюбился».
1976
***
Когда я детство в час печальный
Качаю в собственной горсти,
Вопрос всплывает изначальный:
Как удалось его спасти?
Какие ласковые ветры
Вдруг надували парус мой,
Когда пройти осталось метры
По этой жизни кочевой?
Когда казалось: мир потерян,
На поиск не осталось сил,
Меня опять к хлебам со стерни
Счастливый случай выносил.
И снова я бродил по свету,
Любил, и маялся, и пел.
И над обрывом мчал карету,
Да, слава Богу, уцелел.
Судьба бросала под удары
Камней, кастетов и ножа,
Но я сквозь бред, как сквозь пожары,
Вновь к жизни выходил, дрожа.
И пил ее хмельную влагу,
И голодал не раз, и мерз,
Но оставался верен флагу.
Судьбы и юношеских грез.
После первой встречи с поэтом Дудиным
Мое с поэзией венчанье
Не отмечает гром литавр.
Хранит глубокое молчанье
Поэзии советской мавр.
Но я спокоен, слава Богу.
Не страшен мне тщеславный зуд.
Я выбрал для себя дорогу,
Как воин, а не словоблуд.
Мне не нужны нравоученья:
Перешагнул я через страх.
И за свое к стихам влеченье
Готов терпеть на рифах крах.
И не придумать для поэта
Иезуитам всех времен
Таких мучений, чтоб Планета
Не знала цвета их знамен.
И я не пасынком родился,
А сыном в этот мир вошел,
И ужас, что Землей копился,
Во мне с младенчества прошел.
Так стоит ли пугать напрасно:
Я не герой, но и не трус.
Недаром ласково и властно
Меня воспитывала Русь.
1979
Огольцы
Режутся в орлянку огольцы,
В настоящем прошлого гонцы,
И звенят монетами и смехом —
Детство отозвалось светлым эхом.
Нас бранили взрослые от скуки,
Что мы не о то мозолим руки,
Что игра такая – стыд и грех…
Но какое детство без потех?
И мы снова и весной, и летом
Забывали следовать советам.
И в орлянку бились, и в пристенок,
Не жалея пальцев и коленок.
Завтраков не видели порою
За азартной, звонкою игрою.
Только жадность нас не обуяла,
И игра нам душ не растеряла.
И теперь порою по весне
Пацаны в орлянке, как во сне,
Детство босоногое вернут,
Сердце в чистый омут окунут.
1973
***
А я родился в сенокос.
Мне колыбелью были травы.
Я ожерельем чистых роз
Играл под пологом дубравы.
И, видно, с тех далеких дней
Во мне колышется то поле,
То ржанье мчащихся коней, —
То все Россия, поневоле.
1973
40 лет
Сорок лет – белый свет.
Все цвета в нем сли́лись.
В сорок лет есть ответ,
Как мы в жизни бились.
В сорок лет – пик побед
Или старт к удачам.
В сорок лет скрежет бед
Не встречают плачем.
В сорок лет – смех и грех
Жизнью перевиты.
В сорок лет без прорех,
Как король без свиты.
В сорок лет мысли след
В каждый жест впечатан.
В сорок лет юный бред
Мудростью залатан.
В сорок лет – наш расцвет,
Дух богат плодами.
В сорок лет есть ответ,
Как мы жили с вами.
1977
***
Ветер вьется спозаранку,
Рвет с мохнатой крыши дранку,
В ставни лупит кулаком,
Растворяет дверь пинком.
А чуть ступит чрез порог,
Забывает даль дорог,
Просится в светлицу
Приласкать девицу.
Девица хохочет,
Ветра ласк не хочет.
Говорит – боится,
Когда ветер злится.
Что ж, найдутся женихи,
Скроют вовремя грехи
И руки добьются.
До смерти напьются,
Растворят, как краски,
В крепком спирте ласки,
Сами ветер позовут,
Ветром счастье разнесут.
1973
Зима
Зима приходит с северо-востока.
Сперва морозы шпорами звенят.
Потом застынет узкая протока,
И на деревьях листья облетят.
Свирепо ветер загрохочет в ставни,
Метелица запорошит поля.
Наденут латы заводи и плавни,
И вскоре реки бросят якоря.
Земле, окостеневшей от мороза,
Подарит снег наряд из соболей,
И будет полыхать, как будто роза,
В ее петлицах стая снегирей.
Под Рождество морозы будут с треском
Колоть деревья, срубы и столбы,
Сугробы по полям и перелескам
От вьюг нахмурят матовые лбы.
Зима поку́тит весело и лихо,
На масленице пьяно отпоет,
И, незаметно от весны и тихо,
Опять уйдет на северо-восток.
1971
***
У судьбы спирали вьются круто,
Но мы с вами связаны не зря.
Весело на сердце или смута,
Не срывайте дружбы якоря.
Не жалейте для друзей улыбок,
Теплых слов не берегите впрок.
Этот мир непрочен так и зыбок…
И Бог весть, когда наступит срок.
Лучше не жалейте откровенья,
Для друзей выплескивайте смех.
Жить нелепо в страхе и сомненье,
Мы же все – в одном, один – во всех!
1988
В музее Макаренко*
Тишина, как будто слуха нет,
А в душе гудит воспоминанье.
Колонистам питерский привет!
Вот и состоялося свиданье.
Я скитался тоже по земле,
На вокзалах ночевал и в поле,
И, бывало, на сырой золе
Засыпал с мечтой о лучшей доле.
А сегодня занемела грудь —
Я вернулся памятью в былое.
Снова вижу я мой трудный путь,
Где спаялось доброе и злое…
Тишина, как будто слуха нет,
А в душе гудят воспоминанья.
Беспризорники познали этот свет,
Проходя к нему сквозь испытанья.
1985
* «Читал на встрече одноклассников по случаю тридцатилетия окончания школы 30 марта 1985 г.» (прим. автора).
Дезертир
Гуляй, братва, все спишется войной.
Погибших кровь не поведет по следу.
Не различат за черной пеленой,
Кто предавал, кто веровал в Победу.
А детушки и жены – все пустяк!
Бог милостив, отмучаются рано.
Поднимем, дезертиры, черный стяг,
В воспоминаньях близких станем раной.
Пусть погорюют, с наше пусть хлебнут.
Мы ж будем пить и переменим лица.
Пускай юнцы хребты под пулей гнут,
Пусть мертвецам дает салют столица.
Гуляй, братва! Мы вышли из боев,
Без райских кущ победе будем рады…
Но вечный страх под сердцем, словно рев,
Заменит нам и славу, и награды.
1976
***
Прошло пять лет. Коротко-длинных лет.*
Мы многих не докличемся при встрече.
И каждый раз угрюмей наше вече,
Лишь память – как цветущий горноцвет.
Она ярка. Но сок ее не сладок.
Недаром водкой глушим мы ее.
Все тяжелей среди морщин и складок
Отыскивать нам детское лицо.
И все же сердце просит утешенья,
Или тоска саднит о тех годах,
Когда нас разрывало чье-то мщенье
И чья-то жалость стыла на губах.
Откуда мы? И для кого мы в мире?
Такая боль, что и дышать невмочь.
Мы – как острог в сверкающей Пальмире
Или сиянье в северную ночь?
И худо нам. До жути одиноко.
И вот мы собираемся на круг,
Чтоб прошлого немеркнущее око
Друзей нам осветило и подруг.
Ну что ж, я пью за это утешенье.
И встрече рад, и другу рад вдвойне.
А что тоска в душе, как прегрешенье,
Так это словно стоны на войне.
1976
* «27 ноября, 1976 г., суббота. В 17 час. в „кафе поэтов“ (Дом писателей, Воинова, 18), вечер встречи детдомовцев 1
спец. 9/9. <…> Всего с воспитанниками приблизительно 100 человек» (прим. автора).
***
Поймите, я не идеален,
Хоть рыцарство – и мой кумир.
Я сквозь орнамент женских спален
Порою постигаю мир.
И познаю сквозь тихий лепет
И буйство, и накал страстей.
Мне пылких губ невинный трепет
Дороже славы всех мастей.
Победоносный рев орудий,
Знамен шуршанье и «Ура!»
Мне не заменят тех прелюдий,
Что дарит юности пора.
И зрелость страсти мне дороже,
Чем жезл маршальский в руке.
А Магдалина на рогоже
Милей, чем палец на курке.
Я ненавижу пересуды,
В ужимки ханжества плюю,
Не собираю слез в сосуды,
По зернам чувства не клюю.
И мне не разменять вовеки
На перезвон монеты – Честь!
Скорее смерть прикроет веки,
Чем в сердце заструится лесть.
Скорее постригусь в монахи,
Чем тело выгоде отдам.
Но я готов уйти от плахи…
В зовущие объятья дам.
1971
Пушкину
Конюшенная площадь. Ночь.
Пургой завьюжена дорога.
Умчит сегодня Пушкин прочь
От ненавистного порога.
От липких сплетен. Суеты.
От камер-юнкерской фуражки.
Туда, где юные мечты
Не знали цензорской упряжки.
Туда, где мог жандарма взор
Его заметить лишь украдкой,
Где поэтический задор
С истомою венчался сладкой.
Где няня добрая не раз
Ему легендой ворожила
И в сердце доброту вложила,
Как талисман от злобных глаз…
Его выносят с тихой скорбью
Друзья любовно, на руках,
Но все вокруг прошито болью,
И стынут слезы на щеках.
Извозчик руку выгнул с плетью,
По конским крупам выбил дробь,
И над Россией черной сетью
Взвилася траурная скорбь.
1971
***
Двенадцать коллегий и ростры колонн
Молились в ту ночь за меня.
Владимирской церкви малиновый звон
Звал с Неба лихого коня.
И липы, и волны Невы, и дубы
Шептали мне праздничный стих,
Чтоб я никогда не склонял головы,
Был смел, и настойчив, и лих!
Во сне улыбалась усталая мать
И бредила, видимо, мной,
И только отца развеселая рать
В ту ночь укачалась – волной.
И радости слезы, и трепетный смех,
И буйство кипели тогда.
На Землю пришел я, не зная помех,
И верую в счастье всегда!
Март
В полях еще снега с морозами.
И наст качает, как батут.
А воздух напоен мимозами,
И льдинки весело поют.
И птичьи голоса хрустальнее,
Прозрачней синева небес,
И в сердце, словно эхо дальнее,
Вновь голос юности воскрес.
И жизнь становится чудеснее,
И взгляды женские – нежней,
И каждый шаг души – отвеснее
На перевале зимних дней.
***
У каждого своя Россия.
Я слышу жаворонка трель,
И вижу – пацаны босые
Щекочут пятками апрель.
Еще я вижу баб ядреных
Под клювом журавля с бадьей.
И солнце, спрятанное в кленах
Продрогшей в осени зарей.
И лето, пьяное от зноя,
Метает аромат в стога.
Туман, как молоко парное,
Течет от рек на берега.
А в январе мороз трескучий,
Деревня сонная в снегу,
Березки нежной ствол певучий,
И посвист ветра на бегу.
1973
***
А я нарочно вспомню лето.
Июньский зной и сенокос.
И на унынье ляжет вето
Туманов утренних и рос.
Осенние забуду слезы,
Украшу радугой дожди.
Пусть разрывают небо грозы…
Пусть лопнут гневные вожди…
1973
Победа
Победу стихом не измерить.
Не высказать прозой Победу.
В нее надо трепетно верить,
Идя по кровавому следу.
К ней надо пробиться штыками.
Испить чашу горя – глотками.
И вновь раствориться в Любви.
Победа – цветок на крови.
1981
Олег Лялин. Конец 1950-х гг.
***
Все трын-трава, любви покуда нет.
Нет привязи – и вечный ветер в гриве.
Нет пристани – и сердце, как атлет,
Над пропастью жонглирует в порыве.
Девичьих губ не чувствуют уста.
Им лепестки цветов даруют влагу.
И тенью обветшалого креста
Жизнь корчится, переливаясь в брагу.
Все трын-трава! И головой – об пол.
Все трын-трава! Когда один на свете.
Когда любой девический подол
Качается в томительном привете.
Но вот любви спасительной лассо
Холостяку наброшено на шею.
И с трын-травою с�