– Я сейчас выйду.
Варвара накинула на голову платок и вышла на ганачки хаты. От окна поднялся военный.
– Мы идем к своим, у нас тяжело раненый ему нужна помощь.
– Зовите своих и несите раненого к гумну, – и указала, куда нести, я буду там вас ожидать.
Варвара открыла гумно и поджидала, пока подойдут военные. Они тихо подошли к двери и остановились.
– Заходите, в углу свежее сено, располагайтесь там.
– Немцы здесь есть? – спросил майор.
– Есть полицаи местные, – ответила Варвара и наклонилась над раненым. От него шел запах пота, мочи, но вокруг него витала жизненная сила.
– Я принесу лампу и осмотрю его.
Варвара скоро вернулась с лампой и чугунком. Чугунок отдала майору.
– Там картошка уже застывшая, но есть можно, закройте двери и помогите мне осмотреть раненого.
Варвара зажгла лампу, подкрутила фитиль и посмотрела на военных. Заросшие, спутанные волосы на головах, горящие голодные глаза. А еще усталость лежала на их лицах.
Майор отдал Ване чугунок:
– На, раздели, – а сам стал помогать Варваре.
– Он ранен, горел, упал в речку и вот бредит.
Варвара видела, что еще немного, и этот молодой военный был бы не жилец. Рана начала гноиться, вот-вот – и она будет буро-красной. Да и ожоги гноились.
– Его надо отнести в баню, я сейчас нагрею воды и буду его перевязывать, несите за мной.
А военные жадно глотали холодную картошку, и такая она была вкусная, что не рассказать. Политрука подняли на носилках и понесли за Варварой. Внесли в баню, где помещался только один человек лежа. Политрука положили на полок, на котором мылись, полок был широкий, на нем можно было лежать.
– Раздевайте его аккуратно, я скоро приду.
Часть вторая
1
Вельможный пан Станислав Грушевский в сопровождении слуг, молодых шляхтичей, скакавших на резвых лошадях впереди и позади кареты, вот уже почти день ехал в поместье, где проживал его старший сын. Дорога утомляла, он полулежал с закрытыми глазами и, казалось, дремал, но когда карету резко покачивало на дорожных ухабах, произносил: «Пс-э-э кровь», – и приоткрывал глаза. За два дня до этого он получил от старшего сына письмо, которое его встревожило. Это сразу же почувствовали и жена, и слуги, и его доверенные люди. Во дворце воцарились тишина и страх, за ужином никто не поднимал глаз от тарелок и приборов, но на этот раз буря была без брошенных тарелок и битых слуг. Перед сном Станислав перечитал письмо, гнев на младшего сына начал спадать, но надо было что-то делать. Все бы ничего, но в конце старший писал, что Казимир задумал жениться и уже назначил день свадьбы, а самое ужасное, невеста из простолюдин и не католической веры. Старший сын просил приехать и как можно скорее. От этих последних строчек и вползла змеей в сознание злоба. Дело молодое, может быть всякое, но жениться на простолюдинке, да еще другой веры, это никак не могло быть, и даже воспринимать было противно, и злоба снова подступала к нему. В кабинет тихо вошла жена и, шурша платьями, села в кресло. Какое-то время сидели не смотря друг на друга, Станислав, не поднимая глаз, отодвинул письмо в сторону жены, это был знак, чтобы она его прочла. Жена взяла письмо и, сидя в кресле, стала читать. Она перечитала его не один раз, потом встала и произнесла голосом, не терпящим возражений:
– Тебе, милый, туда надо непременно выезжать, – и вышла из кабинета, оставив письмо на краю стола. Станислав еще посидел, думая о предстоящей дороге и своих действиях. Несомненно, ему надо по этому вопросу поговорить с ксендзом. Ксендз был уже преклонного возраста, знал отца Станислава и по его повелению и просьбе был поверенным почти во всех семейных делах их семьи. Кто бы его ни пытался приблизить к себе из вельможных людей, он оставался непреклонен и чтил Грушевских. Когда Станислав собирался в дальнюю дорогу, всегда встречался с ксендзом, просил благословления и совета по предстоящим делам. Поступал он при этом по-разному, но никогда не сожалел о содеянном. На этот раз ксендз благословил его на поездку, о поступке младшего сына сказал, что так поступать ему не следует, потом помолчал и добавил: жениться не следует, пусть простолюдинку вводит в лоно нашей церкви. Станислав успокоился и понял слова ксендза, так как и понимал сам, мало ли для утех других, кто может остудить горячую кровь, только помни же о своей вере, а женитьба – она совсем ни к чему.
Грушевский повеселел, стряхнул сонливость, захотелось чего-то веселого, будоражащего уже далеко не молодую кровь, впереди оставался еще немалый путь. Надо уже было думать о ночлеге, он подозвал верного своего слугу, который сопровождал его во всех поездках. Слуга увидел вельможного пана и про себя улыбнулся, доложил, где они находятся, сколько еще будут ехать, где вельможный пан согласится остановиться на ужин и где будут спать. В том месте, где предлагал слуга, Станислав помнил многолюдность, суету, шум и как часто утром болела голова. Сейчас хотелось уютного и располагающего нешумного общества, может быть даже больше женского. Слуга внимательно смотрел на мельчайшие изменения на его лице в районе губ, носа, глаз и тут же предложил заехать в поместье вельможного пана. Поместье предназначалось для приданого его дочери, оно было обширно. Но находилось вдали от людных мест. Управлял поместьем расторопный шляхтич, имел немалое семейство и готов был угодить вельможному пану во всем. Станислав улыбнулся и хотел обозвать слугу шельмой, но закрыл глаза, показывая, что он согласен. Слуга вышел из кареты, отдал какие-то указания, и вскоре молодые шляхтичи поскакали вперед передать весть о приезде вельможного пана. Приехали в поместье, когда солнце уже садилось за лесом, теплый майский вечер наполнился ароматом цветущих деревьев, еще не угомонились птицы, все дышало новой жизнью, радостью, весельем. Станислав сам вышел из кареты, невольно заулыбался, заулыбались встречающий управляющий, стоящие поодаль, наклонив головы, его жена, слуги, один столько слуга вельможного пана, казалось, не выражал ничего, но он в душе радовался эйфории его, как он считал, самого дорого и любимого им человека.
– У нас такого воздуха, мне кажется, нет, – обратился Станислав к слуге. Тот с почтением наклонил голову и произнес:
– Благодатный воздух, вельможный пан, – и махнул рукой управляющему, тот поспешно подбежал к своему благодетелю, стал его приветствовать, готовый выполнить любое указание.
Станиславу порой казалось, что он находится там дома, окружали те же слуги, вот только за столом не было дочери и жены да гостей, которые присутствовали почти всегда. Слуга и сейчас спросил насчет гостьи и назвал ее имя, это была известная в прошлом влиятельная женщина, с которой Станислав много раз вел длительные разговоры на разные темы. На этот раз он предпочел побыть в одиночестве.
После ужина Станислав велел готовить постель для сна, его вымыли и растерли все его тело, как он любил, спала усталость, его отвели в почивальню. В спальне окна были приоткрыты, воздух, насыщенный ароматами конца мая, несмотря на длительную дорогу, будоражил воображение и кровь. Расстилать постель вельможному пану его слуга допустил только жену управляющего, остальным велел находиться поодаль. Жена управляющего, наклонив голову, с некоторым страхом наблюдала впервые так близко за таким важным и, как ей казалось, божественным человеком. Когда встречали вельможного пана, Миле, жене управляющего, показалось, что тот смотрел на ее как-то по-особому, отчего она покраснела и лицо ее чуть покрылось испариной. И сейчас ее не покидало какое-то приятное волнение и страх, как это почетно – услужить ему, пронеслась у нее мысль. Станислав лег, она поняла, что его надо накрыть, с трепетом она накрыла его и опять отошла от кровати. Он рукой подозвал ее и попросил прочитать молитву, молитвослов лежал рядом. Жена управляющего была из известного обедневшего рода краковских художников, она хорошо играла на музыкальных инструментах, пела, читала на нескольких языках, языки ей давались легко. Она была послушной и покорной женой, того требовала церковь и ее воспитание, но часто на нее наплывала волна чувств, которых она боялась и в то же время ждала. В их семье часто собирались разные люди, и можно было, как ей казалось, наблюдать привольные сцены, в которых участвовала мать, да и отец, бывало, отсутствовал по несколько дней дома, и тогда она слышала от него неприятные для ее слуха слова. В такие минуты к груди подступало что-то щемящее ее душу и опускалось вниз, обдавая теплом.
Молитву она читала старательно с придыханием, в горле пересыхало, и произношение становилось трудным. Все ее тело наполнялось той удушливой волной. Наконец молитва закончилась, Станислав велел закрыть окна. Она ушла из почивальни, когда небо на востоке стало чуть багроветь. Знал об этом только слуга, он встретил ее с поклоном, тихо проговорив, что вельможный пан не забудет гостеприимства управляющего и щедро одарит его жену, а у самого промелькнула мысль: я в ней не ошибся.
Управляющий ложился спать уже за полночь. Пока осмотрели карету, уложили в нее съестные припасы на следующий день, пока улеглись слуги и гайдуки вельможного, вот и рассвет скоро, майская ночь короткая. Вацлав – так звали управляющего, – хотя и провел весь день на ногах и в хлопотах, заснуть сразу не мог. Ворочался, начал вспоминать, что надо еще сделать до отъезда вельможного пана – надо стараться, такую посаду мало кому в такие годы удавалось занимать. Вельможный пан имеет везде силу, и чуть что, полетишь с посады, и никому потом не будешь нужен. Опять неслась мысль: надо ему угождать, не дать подойти кузнецу к вельможному с жалобой-кривдой на управляющего, хороший кузнец, мастер, а чуть что, сразу артачится и норовит жаловаться. Нельзя его никак допустить к вельможному. Сон к Вацлаву пришел только на рассвете, забылся, казалось, на миг, залаяла собака, и сразу проснулся с мыслью: «проспал». На небе, где вставало солнце, был виден, как на иконе, его ареол. Быстро оделся, умылся холодной водой и побежал день. Складывался он удачно для управляющего, вельможный пан был доволен, пытался шутить и отъехал со слугами и гайдуками, когда тень от солнца еще можно было измерить несколькими шагами. Провожали вельможного пана с нескрываемой радостью, что обошлось без скандала, а то всякое бывало. Вацлав, когда пан садился в карету, вдруг обнаружил, что поодаль стоит, склонив голову, жена, он ее не видел с вечера, как вельможный пан ушел спать. Панский кучер гикнул на лошадей, и все, кто провожал гостя, стали махать руками, желая гостям хорошей дороги, расходились, когда карета скрылась за холмом у леса. Тут же Вацлав оказался в кругу маленьких и больших, важных и неважных дел, обыденных забот, насмешек и серьезных разговоров. К вечеру он зашел в уютный угловой флигелек, где проживала с давних лет в прошлом няня детей брата вельможного пана, преклонного возраста старушка Геля. К ней все относились с уважением, но и с опаской, она знала все, что делается в большом доме и далеко вокруг, и знала все о каждом здесь проживающем, как это ей удавалось, было загадкой и веяло каким-то колдовством. Вацлав хотел узнать о настроении вельможного пана при его пребывании. Выслушав вопрос управляющего, она улыбнулась и сказала, что очень редко Станислав покидал поместье в таком настроении, потом помолчала и добавила, что это благодаря Миле. Вацлав посмотрел на Гелю, пытаясь понять, что значат ее слова, а та уже была где-то далеко в своих тайных делах и мыслях. Значение слов Гели он понял, когда на панских угодьях заканчивалась косовица. В то лето она была затяжной, травы были сочные, покосы лежали толстыми гребнями, но частые дожди мешали уборке. Вацлав появлялся в именье, когда солнце уже садилось за курганом, быстро ел, заходил иногда до Гели, расспрашивал о делах и шел спать, жену видел редко. В один из вечеров, когда гремела гроза и Вацлав вбежал во флигель с первыми каплями дождя, Геля ему сказала, что Миля носит ребенка.
2
В поместье до старшего сына добрались в конце дня, вельможный пан почти всю дорогу дремал, остановились они только один раз для позднего завтрака у дороги. Станислав был в хорошем расположении духа, он радушно поздоровался с Радзивилом, старшим сыном, для разговора они расположились в саду, где накрывали стол для ужина, разносился аромат мясных яств, который перебивал запахи цветущего сада и разжигал аппетит. За их столом раздавался их веселый и беззаботный смех. Младшего сына не было видно, и это начинало раздражать Станислава, возле них поодаль стояли только слуги, слуга вельможного стоял в трех шагах от него. Когда было съедено приготовленное мясное и готовились подавать чай, Станислав спросил о Казимире. Радзивил вкратце обрисовал сложившуюся ситуацию. Она для Станислава оказалась более неприятной, чем он думал. Эта простолюдинка отказалась принять католичество и уговорила Казимира принять их веру, иначе замуж за него не пойдет, и Казимир на это согласился. Станислав так ударил кулаком по столу, что задребезжала посуда и что-то упало. «Пс-э-э кровь», – вырвалось у него, и за столом стало тихо, каждый из них думал, как найти выход из этой непростой ситуации. Станислав подозвал слугу и велел найти Казимира, связать его и связанного доставить домой к матери, там запереть и никуда не отпускать до его приезда. Слуга поклонился и ушел исполнять вельможеский приказ. Станислав велел налить крепкого вина, залпом выпил бокал и еще раз произнес свои самые гневные слова: «Пс-э-э кровь». Оставалось определить, что делать с простолюдинкой, оказалось, что она здесь почитаема не только среди простолюдинов, но и людей знатных, умеет лечить людей и скот. Радзивил рассказал, что он связывался через своих людей с местной знатью, и те намекали о возможности отправить ее в монастырь во владениях дяди Юзефа, только он пребывает в самом запущенном состоянии, и если помочь в его содержании, то все может уладиться. Упоминание о своем брате у Станислава вызвало еще большее раздражение. С младшим братом Юзефом, как считал Станислав, их разделяла непреодолимая стена, даже пропасть. Кутежи, гулянки, привольные и открытые отношения с простолюдинами другой веры для Юзефа закрыли двери во все знатные общества. Непомерные траты приводили в упадок его имение, что сокращало поездки Юзефа по столицам и крупным городам. С годами он больше проводил времени в имении, стал вести замкнутый образ жизни. Но общество и старший брат не могли простить его разгульную, противоречащую канонам их веры прежнюю жизнь, да она во многом оставалась прежней, в особенности в том, что касалось женщин.
Станислав унял в себе возникшую неприязнь к брату и примиренчески спросил:
– Сколько на это потребуется в год?
Радзивил назвал сумму. Она для Станислава была небольшой, можно было сказать мизерной, и он с ней в душе уже согласился, оставалось узнать только мелкие детали. Спадали злоба и раздражение, повеяло прохладой и запахом терпких цветов, Станиславу захотелось спать. К нему подошел слуга, поклонился и тихо произнес, что карета с Казимиром убыла.
– Спать, – как выстрел прозвучал голос вельможного пана, через полчаса он безмятежно спал, чему-то улыбаясь во сне. Дверь почивальни закрылась, бессменная стража находилась всегда рядом.
Встреча доверенных лиц Радзивила и местной знати произошла на следующий день после полудня, была достигнута договоренность, поздно вечером переданы деньги на год вперед, и ночью к монастырю привезли что-то завернутое, открылась калитка, длинный сверток внесли на монастырский двор и направились к флигелю, где обитала игуменья.
3
Пелагея открыла глаза – вокруг темнота, пошевелила пальцами рук, жива, пронеслось во всем теле. Оказалось, что руки-ноги свободны и слушаются ее. Следующий миг принес ощущение страха, какой-то бездны и мерзости, вспышкой возникли вопросы: где я, что вокруг? Перестала дышать и прислушалась – тело ощущало тепло. Протянула левою руку и наткнулась на преграду, она была чуть прохладной, не грубой и не скользкой. Провела пальцами и получила ответ – это дерево. Послушав тишину и прощупав все вокруг, Пелагея села свесив ноги – пол был прохладный, но сухой. Отпустив от себя страхи, сомнения, переживания, она ступила в другой мир, стала читать свою молитву. Она оставалась еще там, в том любящем ее миру, как вдруг раздался негромкий женский голос:
– Еще рано, милая.
Голос утих, будто встретил преграду, и, преодолев ее, продолжил свой путь.
– Хорошо, что ты встала, теперь это твое место, здесь есть свечи, можно молиться и отдыхать. Еду буду приносить я, выходить по нужде будешь со мной, – и снова замолчала.
– Где я? – произнесла Пелагея. Этот вопрос вернул ее к их дому, матери, Казимиру, и ее сердце сжалось от наплывающей на нее беды.
– Ты в монастыре, дитя мое.
Пелагея закрыла лицо руками и зарыдала, сначала тихо, а потом навзрыд. Сколько она плакала, не помнила, к ней пришло ощущение окружающего мира, когда услышала снова голос той ночи. Над ней свет горящей свечи открывал часть высокого бревенчатого потолка и тесаной стены, дальше был мрак, в котором проглядывалась входная дверь, в темноте напротив сидела женщина в черных одеждах, это она произнесла слова:
– Вот и хорошо, пришла в себя, слава богу.
Женщина встала и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Монастырь находился в глухом лесу на возвышенности, в двух-трех верстах от ближайшей деревни. Территория монастыря представляла собой полукруг, огороженный тесовым забором, который шел к дороге, а с восточной стороны забор образовывал над озером прямую линию. За забором, прямо у ворот, стояла старинная церковь, вдоль прямого забора, что ближе к озеру, среди лип и берез стояло несколько небольших домиков, у северной стороны располагались хозяйские постройки. В домиках жили монашки, их было немного – четыре монахини и шесть послушниц, в отдельном домике с резным крылечком проживала игуменья. За церковью было пристанище для священника и дьякона, когда они оставались здесь после вечерней или ночной службы. Период запустенья и упадка монастыря затянулся и грозил окончательным разорением. Разные истории ходили об этом месте. В деревне люди постарше пугали им детей, говоря: вот отведут тебя туда, да посадят в яму, да приползет туда из озера змей и заберет тебя. Рассказывали, что был там одно время панский острог, потом жили скитальцы-монахи, а затем появилась монахиня и спасла сына помещика от какой-то страшной болезни. Построил тот помещик церковь, и стала там жить эта монахиня, потянулись к ней люди разные. Стал влиятельный помещик хлопотать об образовании женского монастыря и взял его на свое попечение. Были годы, когда у монастыря имелись свои владенья, несколько деревень с крестьянами, сюда съезжалось много верующих, частые были богослужения, стоял вопрос о строительстве мест проживания для монахинь и послушниц. Проходило время, и у помещика начинались свадьбы его детей, давались частые балы, доходы падали, а с ними почему-то падали доходы в монастыре.
Тело не ощущалось, легонько удерживаясь за веточку вяза, что рос возле их плетня, приподнялась над землей. Хватаясь за более высокие ветки, поднялась еще выше, стали видны все окрестности и поместье панов, к нему и несло Пелагею. Она летела выше деревьев, что росли возле деревни, все тело трепетало, дышалось так свободно. Как красиво и как радостно от полета, ой, а где же мать, неужели она не видит, как я лечу? Хотелось подняться еще выше и подлететь к Казимиру и ему показать, что я умею летать. Впереди показалась туча, которая переросла в облако пыли и скачущих лошадей, снова туча и страх: а вдруг поднимусь до этой тучи, там молния и гром. Сразу появилась тяжесть в теле, и она стала снижаться, стала махать руками как крыльями, пытаясь еще пролететь и все же увидеть Казимира. Руки устали, и Пелагея приземлилась в неизвестном месте. «Куда меня занесло и как мне отсюда выбраться?» – кричало все ее сознание.
– Я выберусь из этой тьмы, – произнесла она громко, а затем эхом взметнулись ввысь эти слова, повторяя: «Я выберусь из этой тьмы».
Пелагея проснулась, тело ее было влажным, дышалось тяжело, не хватало воздуха. Перед собой она снова увидела женщину в черном, та держала в руках небольшой деревянный поднос с хлебом и чашей. Пелагея подхватилась и стала искать свою одежду, но одежды не было, и она, удивленная и растерянная, в одной холщовой рубашке до пят со словами: «Мне нужно домой, я хочу домой, меня ждут дома», – направилась к двери. Перед ней встала женщина в черном, поднос наклонился, и чаша упала на пол, обдав босые ноги Пелагеи водой. Пелагея вскрикнула, остановилась и, увидев строгое лицо женщины, заплакала.
– Это твоя обитель, дитя мое, – донесся до Пелагеи тихий голос женщины.
– Я убегу домой, – зло ответила она и легла на скамью, подтянув колени к подбородку.
– Здесь лежит хлеб, воды тебе принесут, дитя мое, – произнесла женщина и вышла.
Пелагея зарыдала, но это уже были рыдания не отчаяния, а успокоения. Ей вспомнился сон, и снова вспыхнула надежда, что Казимир заберет ее отсюда и будет все как прежде. Бунтовала Пелагея, отказываясь есть и пить, требуя отпустить ее домой. К ней стала заходить старушка, она поправляла ее постель и садилась молча у ног. Лежать на скамье уже было невмоготу, Пелагее хотелось заговорить с этой старушкой и рассказать о своем горе, но подступал ком к горлу, на глазах наворачивались слезы. Так продолжалось дня три, а на следующее утро Пелагея встала, причесала волосы, ей сильно захотелось вымыть все тело. Вошла старушка, увидев сидящую в углу Пелагею, кивнула и повела ее в умывальню. Вода была не холодной, но освежила ее тело, появилось желание есть и двигаться. Они вернулись в опочивальню, и только Пелагея присела, как старушка встала на колени перед образом Божьей Матери и начала читать тихим голоском молитву. Пелагея тоже встала позади и молилась, как ее учили мать и старец Анисим.
4
Донимали деревню косолапые. После случая, когда косолапый напал на баб, когда те собирали малину, и задрал жену Тихона, что жил на краю деревни, мужики задумали нарыть глубоких ям и вбили там колья. Только получилось так, что в одну из них свалился старец Анисим, поломал себе ребра и повредил ногу. Тихон его нашел и вытащил. Один он его дотащить до деревни не смог, а встретил баб, что шли домой с ягод. Среди них были Пелагея с матерью, и они предложили нести старца к ним. В первые дни казалось, что Анисим не оклемается, таким он был слабым после трех ночей в яме и полученных ран. Ему промыли и перевязали раны, смачивали влажной тряпицей губы, а на третий день дали воды. В одно утро он попросил сделать ему настой из трав и рассказал, где может расти такая трава. Пелагея пошла ее искать с младшим братом, и они нашли ее. Так Пелагея стала помогать в лечении старца. Анисим пошел на поправку, вот только нога его слушалась плохо. Он показывал Пелагее, как перевязывать ногу, какие травы прикладывать, и учил ее разным лекарским премудростям. С ее помощью Анисим стал подниматься и ходить, сначала по двору, а к жниву они уже вместе собирали травы, грибы, ягоды, ветки деревьев, из которых делали настои и отвары. К Анисиму стали приходить за помощью в лечении детей и баб, он не отказывал и вместе с Пелагеей помогал страждущим. В один субботний вечер, когда на небе стояла полная луна, семья Антипа вечеряла возле хаты. Под ногами вертелись их рыжий пес и кошка, которую Антип пнул ногой. Кошка отлетела и уцепилась за спину пса, тот завизжал и укусил ее за бок. Кошка стремглав прыгнула на осокорь, что рос у плетня, и стала взбираться вверх, да сорвалась. Падая зацепилась за длинный сухой сук, громко мяукнув. Ее подбросило, и она упала плашмя на землю и лежала недвижимо, казалась мертвой. Но тут вскочила Пелагея, подбежала к кошке и давай гладить ей спину, бока, ноги, голову, потом сжала ее легонько, поставила на землю, и кошка, чуть пошатываясь, пошла к лавке, на которой сидел Антип. Это все произошло так быстро, что никто слова сказать не успел.
– Ишь ты, ожила, – первым заговорил Антип. Арина, его жена, сидела встревоженная, уже шла молва по хатам про ее дочь Пелагею, что она связалась с этим старцем и стала колдовать. А не дай господи узнают люди про такой случай с кошкой, точно будут колдуньей называть. Боялись в деревнях таких людей, хотя и шли к ним с разными хворями, но опасались, что они могут околдовать и увести в болото или темный лес, а еще навести на всех сглаз. Стала Арина кошку прогонять от лавки, за которой все сидели, а Пелагея взяла ее на руки и дала хлеба. Ничего не сказали тогда ее мать и отец, но вселилась в них за дочь тревога. А после праздника Купалы пошла тихая молва, что околдовала дочка Антипа сына вельможного пана.
5
Медленно Пелагея встраивалась в жизнь монастыря, осознавая, что прежней жизни уже не будет, не будет Казимира, подруг, с которыми было так весело. В монастыре она уже провела уже третье лето. Утешением становились разговоры со старушкой да вечерние прогулки с ней к озеру и церкви. Манило Пелагею к себе озеро. Подойдя к берегу, она успокаивалась, отходили мысли убежать отсюда куда-то далеко, уходил Казимир и становился совсем невидимым, как в тумане представлялся двор, где были отец и мать, только отчетливо представлялся осокорь и вся деревенька. Иногда ей хотелось заплакать. А в октябрьские дни, когда налетал ветер и лес шумел вершинами сосен да опавшей листвой, а вода в озере становилась темной-темной, тогда подходила минута, что хотелось улететь или кинуться в водяную темноту. Тоска сжимала грудь, жалость к себе сдавливала горло, хотелось сделать несколько шагов и оказаться в покое и блаженстве. Всего несколько шагов, и это все ушло бы навсегда, раздавался тихий голос старушки:
– Рано нынче зима ляжет, журавли давно отлетели, да и на березе ни листочка не видно, – затих на несколько мгновений ее голос, и как бы подтверждая сама с собой свои размышления, снова повторяла, что рано нынче ляжет зима. Эти слова заставляли Пелагею оторваться от своих тревожных дум и осмотреться. Вот выглянуло солнце, стремглав его луч прогнал темноту над озером, осветил золотистые вершины дубов, что стояли на той стороне, взметнулся ввысь по стволам высоких сосен, отчего захотелось крикнуть, как красиво.
К Пелагее никого, кроме старушки, не подпускали, в церкви на вечерней и утренней молитве она стояла в стороне, а потом стала приходить все реже и реже, оставаясь в своей келье-хатке со старушкой, иногда на молитву приходила игуменья. После молитвы игуменья начинала расспрашивать Пелагею, как она себя здесь чувствует, в чем ее нужда, замыкалась тогда Пелагея и молчала, а то вдруг отвечала со злом, что убежит отсюда домой. Только со временем она реже произносила такие слова. Изменилась Пелагея, когда узнала, что сюда, к монастырю, пришел старец Анисим, и она захотела его видеть. Потянулась к старцу Пелагея, как весенняя трава к солнцу. Это заметила игуменья, и вскоре старца поселили в хатке над озером, куда стали почти каждый день приходить Пелагея со старушкой. Анисима донимали раны, полученные им, когда он свалился в яму, ходил он мало, но постепенно к нему стали приходить монашки, а потом и из местных деревень люди за помощью в лечении своих недугов. А в один из вечеров к нему принесли уже без чувств игуменью, и Анисим выходил ее, а помогала ему Пелагея. Так постепенно она стала его первой помощницей, а часто и сама лечила немощных. Анисим поведал ей о монастыре, его порядках и о случившемся с Пелагеей. После того разговора она несколько дней не ходила к Анисиму.
6
Стоит самая короткая летняя ночь, в лесу переговариваются птицы, на востоке светлая полоска, будто встает солнышко. Радзивил и Казимир оделись в простые одежды и втайне вышли за изгородь именья. В эту ночь каждый год люди из окрестных мест собирались на свой праздник. Он не был похож на праздники, которые часто проводили в имении. На берегу речки и у лесного озера собиралось много разного люду: и молодые, и уже женатые, и подлетки жгли костры, прыгали через них, пели, плясали. Издалека казалось, что пляшут невиданные великаны или страшилища. Потом за полночь, раздевшись, нагими все шли в воду: кто плавал, кто окунался и возвращался на берег. Все это братьев манило и притягивало к себе. У Казимира тело начинало дрожать, ему хотелось броситься в этот ад или рай. Братья шли к озеру второй раз, там собирались молодые и неженатые люди. Тогда первый раз Казимир тоже разделся и пошел к озеру, а Радзивил остался возле одежды. У озера девушки брали парней за руку, и они парами шли в воду. Казимир остановился, оглядываясь, его завораживали голые молодые тела девушек с их распущенными волосами, и он ждал какого-то чуда. Он не заметил, как к нему подошла молоденькая, похожая на подростка девушка, взяла его за руку и повела к воде. Казимир, краснея, смотрел на небольшие груди, на блестящие под лунным светом волосы. Девушка показалась ему необыкновенно красивой, ему захотелось ее обнять, а эта красота вместе с водой, куда они вошли, проникала во все его клеточки. Вода была теплая, освежала тело, становилось легко, и было чувство, что они не идут по воде, а парят над ней в воздухе. Девушка остановилась и прижалась к Казимиру, обхватив руками его тело. Стало тяжело дышать, он тоже обхватил ее, тела их соприкоснулись, он ощущал ее груди, живот, стало жарко. Она подняла голову и посмотрела в глаза Казимиру. Ему представилось, что он летит, покидая землю, а девушка отстранилась и повела его к берегу. На берегу она исчезла, сделала шаг назад и исчезла. Казимир растерянно оглядывался туда-сюда и не находил ее. Может, это привидение? Из воды выходили другие пары и тоже исчезали. Казимир засуетился и быстро пошел искать брата. Радзивилу он ничего тогда не сказал, на этот раз шел с надеждой снова встретить ту девушку, он уже точно спросит, как ее звать, будет к ней внимательней и не отпустит так быстро.
Когда подходили к озеру, там еще несколько пар прыгали через костры, а остальные, отойдя подальше, раздевались. Только Казимир отошел от брата в сторону приозерного бора, как к нему подошла совсем нагая девушка. Он узнал ее по волосам, которые падали на плечи, и обрадовался. Тут же, не стесняясь, разделся, она взяла его за руку и повела к озеру. Они расстались на заре, Казимир бежал не помня себя, ему казалось, что он парит над полем перед имением, мысли путались, хотелось кричать, и плакать, и смеяться, и взлететь высоко-высоко. Накрывшись с головой в постели, он произнес: «Я околдован», – и тут же заснул. Они встречались в ночи, слов не было, были прикосновения, от которых тело пылало, дрожало, сжималось и разрывалось на мелкие кусочки, а потом хотелось снова парить и петь. Она властвовала над Казимиром, а он, околдованный, не сопротивлялся ее чарам. Казимира дома не узнавали, он был рассеян, молчалив, искал уединения. Они, взявшись за руки, стояли возле большого куста, усыпанного гроздями ягод калины, и, подняв головы, как завороженные взглядом провожали клин журавлей. Когда клин стал невидимым, она обняла за шею Казимира и крепко его поцеловала, так же быстро разняла руки, повернулась и скрылась, будто растаяла, как та стая журавлей. Долго в растерянности стоял Казимир и все шептал себе, что без нее не может жить. Встречи их становились реже, но проходили ярче, отчего Казимира охватывало ощущение, что он погружается в неведомый и такой притягательный мир. Когда в полную силу развернулась весна, в лесах и садах запели птицы, Казимир не мог сдержать своей радости и чувств и рассказал о ней Радзивилу и добавил, что он на ней женится.