Миска сокровенных платонических сил всецело разграблена, ввиду чего я не желал учиняться страждущим. Парировал в меру талантов думы о сущности грязни сородичей, но актуальная бодрённая ночь, канувшая в быль беседами с Нюктой – это воздаяние за акцидентальный подлеобеденный сон.

Внимая тёркам дозорных, я слыхивал разноцветное: кто-либо хихикал во время чумы под аккомпанемент анекдотов, не те безмолвствовали, токмо набегом рассекая тишь гробовую тишину челобитными о папиросах. Я философствовал – на кой ляд им эта бойня?

Тысячелетия междоусобиц, штрейкбрехерств, иудиных поцелуев, ренегатства, кинжалов в хребет, моллиблумств, адюльтеров и вероломств.

Не сознавал, не сознаю, НИКТО не сознаёт.

Стоят ли свечи брани парафина из гемолимф млекогубых и напористых юношей, намедни шагнувших в обиход зрелого бытия? Сложнее чтиво, не находите? Мучайтесь. Чувства раздирающий материнский вой, едва присыпанные чернозёмом вчерашние сыновья и братья.

Во имя чего всё это, но нет ответа.

18 февраля

Провзирал битые сутки в отверстие, некогда бывшее окном, гонял нейроны всякими долгочасами напролёт. Добегали до ушиц трескасвисты и свистотрески издаваемые побоищем за перегородками, но я безбожно лез из кожи вон, силился миновать их наперекор органам чувств и однова абстрагироваться от зла укоренившегося.

Сколь свербит сложить зрачки в ножны, выждав крохотку, почти айн секунд, и расстегнув зрение вразумительно глазезреть житейскую красоту Гемеры. День, пресыщенный мышиной вознёй, французский переплёт судеб и накипь из тлена. Пущай рассудок человеческий будет затравлен наболевшими династическими опухолями, канителью и сыростью, драпаньем из семейного теремка и репатриацией к отчему очагу.

Амплуа галерочника не дарило перспективы очевидеть надзирателей над шахматной доской. Окрестные миряне акклиматизировались с прозой неправедной жизни; негусто, кто екает при вновь загорающихся обменах любезностями; ни одна натура не суетится помимо детишек, – они пролонгируют баллистофобию.