– Да.
– Тогда приступайте.
Новость меня огорчила. Не только потому, что считал такое решение неразумным, но и по личным соображениям. Через год я собирался перейти в следственную группу службы безопасности, в этой передвижке для меня были кое-какие плюсы, а теперь оказалось, что переходить некуда. Неприятно отказываться от намеченных планов.
Впрочем, к расследованию мои личные неурядицы не имели никакого отношения, о чем я не замедлил себе напомнить. Приведя мысли в порядок, я отозвал в сторону Павлова и побеседовал с руководителем проекта. Меня интересовали кое-какие подробности работы объекта особой важности. Павлов отвечал собранно, по делу, но во время беседы несколько раз взглянул на часы.
– Скажите, мы можем продолжить беседу у меня в кабинете? – наконец спросил он. – Мне не терпится начать кое-какие вычисления.
Поскольку в мои планы входило осмотреть место происшествия, я согласился. Мы вызвали персональную кабинку метро и поехали в КБ.
– Скажите, Валерий Андреевич, когда поднялась тревога?
– Когда он вошел в камеру переброски и запустил программу. Программа включила движки, резко возросло количество потребляемой энергии, незапланированной энергии, и сигнал тревоги вышел на компьютер у меня дома, ну и в охране.
– Когда это случилось?
– В три пятнадцать.
– А когда он проник на территорию?
– В два тридцать с чем-то.
– Кто приехал по тревоге?
– Какой-то милицейский отдел, я не вникал в подробности.
– Вас известили они?
– Нет, я приехал по тревоге.
– Когда вы приехали, сотрудники милиции были на месте?
– Да, и люди Варежкина тоже.
– Как вы их различаете?
– Они в штатском… ну и присмотревшись, понял, мы там два часа крутились. Люди из разных ведомств держались обособленно, между собой почти не общались. Я помню даже такой момент: кто-то из милицейских хотел пройти в камеру переброски, и его не пустили.
У меня был еще один вопрос, но к делу он отношения не имел.
– Валерий Андреевич, а если вспомнить фантастические романы: можно перебросить человека на десять лет назад, чтобы он увидел самого себя?
Он усмехнулся:
– Нет. Природа не терпит таких парадоксов, один из объектов сразу умрет, скорее всего, переброшенный. Мы перебросили пять кошек на год назад, четыре из них умерли, а в пятом случае умер оригинал.
Больше вопросов у меня не было, и остаток пути мы проделали молча.
Мы прибыли на место в семь пятнадцать. Ворота прошли свободно, но у входа в здание стоял человек в сером пиджаке. Он внимательно проверил наши пропуска, а когда мы прошли, что-то сказал в микрофон. Очень похоже на нас: усиленные меры безопасности после происшествия.
Мне понравилась планировка здания. Маленький зал, изогнувшийся подковой, черный каменный пол, сбоку фонтан с тропическими растениями, у противоположной стены диван. Потолки высокие, свет неяркий, наверное, приятно работать в таком месте.
– Внутреннюю планировку делали вы?
– Да, точнее не совсем. Сотрудники нашего КБ устроили что-то вроде конкурса. Выиграла Мария Красина.
– У нее хороший вкус.
– Да.
В зале было пусто, лишь на диване в напряженной позе сидел молодой человек, судя по внешнему виду, тоже из людей Варежкина. При нашем появлении он встал.
– Сержант Ермолаев.
– Очень приятно, Олег Ефремович.
– Ну я пойду к себе? – жалобно спросил Павлов.
К тому моменту я исчерпал свои вопросы.
– Конечно, идите, – согласился я и повернулся к сержанту.
Молодого человека звали Валера. Я потребовал протокол осмотра, а ему приказал позвонить в университет и узнать расписание работы Бека. Пока Валера говорил по телефону, я начал изучать место происшествия.
Возле оранжереи белая кривая мела очертила контуры человеческого тела.
– Валера, в этом месте есть камеры?
– Да, две.
– Ты сам запись происшествия смотрел?
– Так точно, три раза.
– Камеры все фиксировали, но тревогу не подняли?
– Нет, они не имели выхода на экраны службы охраны.
– Наружную сигнализацию отключить сложно?
Валера усмехнулся и махнул рукой:
– Самая простая, ребенок справится.
– Ясно. Во дворе камеры есть?
– Да, но момент нападения они не зафиксировали, там дерево загораживает.
– Как был убит сторож?
– Преступник, видимо, оглушил его, связал руки и ноги пластиковыми фиксаторами, заклеил рот скотчем и притащил в зал. Здесь он ударил его шилом в сердце.
– Не задумывался, зачем?
– Не понял?
– Зачем было убивать оглушенного и связанного? Может человек освободиться от пластиковых фиксаторов?
– Тяжело.
– Так зачем убивать? Сторож спокойно пролежал бы до приезда оперативной группы. Преступник утроил свой срок без видимой причины.
– Свидетель…
– А камеры?
Валера не ответил, но ему было проще, найти ответ на вопрос должен был я. Я вышел во двор, чтобы установить, как преступник проник на территорию. Через десять минут я знал ответ на этот вопрос. Один из прямоугольных прутов трехметровой ограды был слегка согнут, как раз настолько, чтобы между прутьями возникло пространство, куда бы могла влезть человеческая голова. Чем же он это сделал? В протоколе упоминается, что у входа лежал маленький ломик с бурыми пятнами. Видимо, ломик сослужил двойную службу. Орудие преступления уже отправили в лабораторию. В другом деле я бы позвонил экспертам и попросил определить, использовался ли предмет как рычаг для разгибания прутьев, но сейчас меня поджимало время. Бек заканчивал лекцию через тридцать минут, для просмотра записи камеры у меня было минут двадцать пять. Зачем же он убил сторожа?..
Сидя в кресле, я смотрел, как сосредоточенно работает молодой человек. Работал Франс слаженно, никаких сбоев, паники, метаний. Хорошо отрепетировал, либо его натаскали. Но меня интересовало не это. Я то и дело приближал и отдалял его лицо, пытаясь понять, что за характер скрывается за этой острой бородкой, тонкими губами, широким лбом? Вот и момент убийства, никаких эмоций… Я остановил и вернул запись назад. Нет, дрогнула душа у человека, блестящее жало слегка качнулось, губы сжались и побелели. Но колебание длилось секунду, не больше, Франс Лай умеет преодолевать слабость. Тонко пискнул будильник, пора лететь к Беку.
В университете мне не повезло – в деканате сказали, что Бек взял студентов Осадчего и повел в аудиторию номер сто семнадцать. Показывать экспонаты музея, как я понимаю. Наверное, у меня было очень огорченное лицо, потому что секретарша, молодая девушка по имени Лена, ободряюще сказала, что через два часа доцент освободится, и больше лекций у него нет. У меня было сильное желание предъявить свое удостоверение и прервать выставку экспонатов, тем более что беседа, скорее всего бы, не затянулась. Но успокоившись и поразмыслив, я не стал этого делать. Бек не единственный, с кем я хотел пообщаться, изменим порядок встреч вот и все. Наказав Лене, чтобы Бека никуда не отпускали, я отправился в Южно-Уральск…
В самолете я просмотрел анкету. Лай был единственным сыном Беатрисы Лай, француженки второй волны эмиграции. Об отце никаких данных. Мать работала преподавательницей на курсах французского языка, умерла, когда мальчику было тринадцать лет. Причина смерти – менингит. Детдом, где рос Лай, расформировали три года назад. Учителей и воспитателей судьба, а точнее министерство, раскидало по области. Я решил не гоняться за стаей зайцев, а отправиться туда, где Лай работал после школы, а именно в разгрузочную бригаду номер два железнодорожной станции, и побеседовать с рабочими. Тут меня ждало еще одно разочарование.
– Текучка, – пожала плечами женщина в отделе кадров. – Редко кто видит нашу профессию своим призванием. Поработают год-два, от силы пять, и уходят. Я могу дать фамилии, адреса…
С таким же успехом я мог искать учителей. Не везло мне сегодня. Уже десять часов, время текло сквозь пальцы. Что же делать, звонить Варежкину, чтобы искали людей? Мне позарез нужно было поговорить с кем-то из прошлой жизни Франса, потом сопоставить с мнением человека из его настоящего и от этих проекций рисовать портрет… На всякий случай я попросил личное дело Лая и просмотрел его. Ничего особенного. Анкетные данные, свидетельство об окончании курсов, свидетельство о присвоении второго разряда, свидетельство о присвоении первого разряда, медицинская справка, профсоюзная карточка… Здесь я наткнулся на документ, который меня заинтересовал. Некая Барбара Чернецкая сообщала, что рабочий первой категории Франс Лай нарушает распорядок об отдыхе, а именно: не спит два отрывка по шесть часов, положенные Трудовым Кодексом, статья семнадцать, пункт первый. Я показал справку заведующей.
– Обычное дело, – пожала она плечами. – Наше дело, чтобы люди работали, их – чтобы не перерабатывали. Хотя нарушение сна – это редкий случай… – она застучала клавишами компьютера. – Ага, все понятно. Ваш подопечный в две смены работал. А если человек работает две смены – тут все строго: одиннадцать с половиной часов работа, полчаса на еду, обязательно завтрак, обед в нашей столовой усиленного питания, а после работы сон. По-другому и быть не может, организм не выдержит, либо себя, либо технику угробит.
– А когда же личная жизнь?
– Некогда. Разрешается только есть и спать. Да не беспокойтесь, на двух сменах люди работают максимум несколько месяцев, больше не выдерживают.
– А сколько работал Лай?
Она посмотрела на экран и слегка ошарашенно сказала:
– Почти восемь. Нет, – торопливо добавила женщина, – я не шучу, это редкость. Люди здорово в таком режиме выматываются. Поэтому профсоюзники двусменников строго проверяют. Ну а Лай, получается, нарушал. За такое ему могли запросто запретить работать в две смены.
– И чем все закончилось в данном случае?
– Ничем, он продолжил работать в две смены.
Я просмотрел дело дальше. Так, вот вторая жалоба инспектора Барбары и на ней резолюция старшего инспектора Анастасии Ярославны Филимоновой: … Проведена проверка… считать, что рабочий первой категории Франс Лай уяснил требования профсоюза, никаких взыскательных мер не предпринимать… Любопытно. Несмотря на несогласие инспектора профсоюза, ее начальница Лая выгораживает…
– Подозрительный случай, – словно читает мои мысли собеседница. – Обычно они двусменников очень строго карают. Ведь случись что, с них первых спросят.
Да, нужно мне побеседовать со старшим инспектором профсоюза Анастасией Ярославной Филимоновой, а возможно, и с инспектором Чернецкой.
Маленькое желтое здание профсоюза стояло через дорогу от здания отдела кадров, а Анастасия Ярославна была на работе и не занята. На вид ей было лет пятьдесят пять-шестьдесят, лицо в морщинах. Тем не менее я сделал вывод, что в молодости Настя Филимонова была не из последних красавиц. Статная фигура, правильные, но в то же время волевые, черты лица; невольно вспоминаются некрасовские конь и изба. Я представился, женщина заметно напряглась, и показал фотографию Лая.
– Вам знаком этот человек?
Она взяла карточку, поджала губы, собираясь сказать нет, но вдруг поднесла левую ладонь к глазам, словно пытаясь поймать ускользающее воспоминание.
– Это не… тот мальчик с французским именем… Франс?
– Да, это Франс Лай.
– Как он быстро изменился, прошло лет пять, не больше. Бородка эта.
– Расскажите, как вы познакомились?
Анастасия Ярославна положила карточку на стол и пристально посмотрела мне в глаза.
– Олег Ефремович, вы хотите знать, как я нарушила свой долг?
Не скрою, мне потребовалось некоторое усилие, чтобы не отвести глаза.
– Почему вы так считаете?
– Давайте подумаем. Я виделась с юношей один раз, тот самый. Впоследствии мы не общались, если не считать поздравительной открытки, что он прислал года четыре назад. Что же было во время этой встречи? Я разрешила ему работать вопреки Кодексу. Все верно?
– Все, да не все. Сам факт вашего нарушения меня мало интересует. Сделаем так, расскажите мне подробно о той встрече, а я отсею плевелы и оставлю семена.
Она нахмурила брови, сосредотачиваясь.
– Ну что ж, жалобы Чернецкой вы читали?
– Да.
– Когда Барбара написала вторую жалобу, я была обязана принять решение. По большому счету это была уже формальность, двусменник должен спать десять часов, а если он не соблюдает режим, мы переводим его на одну смену приказом, вот и все. Но по закону я должна была проверить все сама. Пришла я в общежитие в девять вечера, то есть он уже час как должен спать. Стучусь в дверь. Открывает мальчишка, высокий, худой, с красными глазами. На столе горит лампа, рядом стоит открытый компьютер, на экране текст. Я вхожу, начинаю читать мораль. Мальчишка все это слушает, не возражает. Я выговорилась, замолчала, молчит и он. Помолчали мы так минут пять, потом я спрашиваю, что читаешь? Тут он оживляется и начинает рассказывать, что ему в этом году поступать в институт, что он готовится на исторический факультет. Зачем же ты, говорю, в две смены работаешь, когда в одну больше времени остается, вот и готовился бы. Он опять объясняет, что ему нужно денег накопить на учебу, ведь учиться целых шесть лет. Показал мне свои расчеты, будущие расходы. Разговорились мы. Сирота он, в детдоме воспитывался. Учиться очень хотел, глаза загорались, когда об институте говорил. Жалко мне его стало. Говорю: не могу я тебе разрешить так жить. Либо вторую смену бросай, либо учебу. А он: тетя Настя, сколько мне осталось? Три месяца всего! А вторую смену мне бросать нельзя, не хватит денег. Вижу я, моей породы парень, упорный. Будет искать, где обмануть, и все равно своего добьется. Ладно, говорю, три месяца я тебе даю, но обещай, что не меньше десяти часов спать будешь. Обрадовался он очень, а через год открытка поздравительная пришла. Поступил он в Оренбургский университет. Ну что, сильно я закон нарушила?
– Не знаю, – покачал я головой. – С моей точки зрения, вы поступили правильно, помогли человеку, а в рамки закона всего не впишешь. А теперь разрешите откланяться.
– Знаю, что не скажете, но видно, крепко начудил где-то парень?
– Конечно, не просто так ищем.
– Поймаете, не судите сгоряча, разберитесь.
– Обязательно, Анастасия Ярославна.
Я вышел из здания профсоюза и облегченно выдохнул воздух. Кажется, фортуна начинает добреть. Кое-что я узнал о тебе, Франс Лай. Оказывается, ты умеешь легко входить в доверие к людям…
Орест Петрович Бек оказался прямой противоположностью своему коллеге, худому, подвижному Марку Исидоровичу. Если бы меня спросили, кем были предки Ореста Петровича, я бы сказал: купцами. Высокая дородная фигура, широкий лоб, надменное выражение лица, густые сросшиеся брови, прямо бери и пиши портрет волжского купца середины девятнадцатого века. Даже в манере поведения преподавателя проскакивало что-то купеческое – закинутые за спину руки, грудь колесом и голос как у церковного пономаря.
– Меня задержали, – не без обиды пророкотал он, когда мы прошли в свободную аудиторию, – а мне еще готовить доклад на завтрашнюю конференцию. Надеюсь, ваше дело действительно важное.
Таких людей я сразу осаживаю.
– Да, я хотел вызвать вас повесткой еще утром, но потом передумал.
Бек громко засопел, но промолчал. Я сделал паузу, чтобы он, покопавшись в своей памяти, нашел пару грехов, а потом положил на стол фотографию Лая.
– Этот молодой человек учился у вас?
Орест Петрович взглянул на фотографию и презрительно фыркнул:
– Нажаловался.
– Отвечайте на вопрос.
– Он учился у меня три года.
– Что вы можете о нем сказать?
– Бездарь.
– Его оценки говорят о другом.
– Вызубрить – в нашем деле это еще не все.
– Выражайтесь яснее.
– Извольте. Историк не должен быть пристрастным. Если он подтасовывает факты, это уже не ученый, а фальсификатор. Лай делал доклад о правлении Наполеона и представил все так, словно эпоха корсиканца была чуть ли не злотым веком Франции. Я прервал доклад, Лай вспылил и стал требовать, чтобы ему дали закончить, словом, хамить. Пришлось удалить юнца из зала, а потом предложить на выбор либо покинуть университет, либо уйти из моей группы. Он выбрал второе, хотя я предполагал первое.
– Почему?
– Этот период истории вызывал у Лая живой интерес, он разбирался в эпохе, сумел раскопать пару любопытных вещей, в настырности ему не откажешь. Мне с трудом верится, что он увлекся скифами.
– Орест Петрович, не было ли у вас какого-то специфического спора, что было бы трудно проверить по имеющимся источникам? Ну скажем, какой орден носил Наполеон или как звали его коня?
Бек посмотрел на меня как на идиота.
– Не припомню.
Мы распрощались. Орест Петрович оставил у меня в душе неприятный осадок. Не люблю таких самоуверенных типов. С другой стороны, пристрастие пристрастием, а факты фактами. Франс интересовался Наполеоном, и, обсуждая эту тему, юноша выражал бурные эмоции, любопытно. Но все же Бек явно недолюбливает своего ученика, его показания следует принимать, помня об этом факте. У меня появилось желание расспросить еще какого-то свидетеля выступления Лая. Поколдовав с секретаршей над списками группы Бека, я выбрал Александра Меньшова, соседа Лая по этажу в общежитии, спортсмена и очень общительного человека.
Саша Меньшов оказался невысоким, крепко сбитым парнем. Ему я назвался репортером газеты, куда обратился Лай, желая напечатать свою статью. Кроме того я добавил, что в настоящий момент Франс Лай переехал учиться в Севастопольский институт, гоняться за ним нет времени, а хотелось бы иметь представление о человеке, в частности об одном выступлении, слухами земля полнится, потому что идеи оригинальные, но оригинальности еще не достаточно…
– Что вам сказать о том выступлении, – пожал плечами Саша. – О чем его статья?
– О Наполеоне, довольно любопытно, но…
– Вот именно, что но. И тогда Франс тоже перегнул палку. Его вообще клинит на Наполеоне. Бонапарт, этакое солнце земли Французской, не верю! Но любопытные мысли в выступлении были, я искренне негодовал, когда этот бегемот Бек не дал ему закончить.
– Вы считаете, Бек был не прав?
– Конечно! Ну увлекся Франс, что с того!? Мы же сами и разнесем его в пух и прах. А так вышло очень некрасиво. Франс обиженный и оскорбленный, а мы, студенты, не успели даже сказать, что об этом выступлении думаем. Ради чего тогда они вообще нужны, эти выступления? Что мы, дети, что сами не можем разобраться, где истина, а где ложь!?
– Скажите, а почему Франс не продолжил заниматься Наполеоновской эпохой, а ушел в другую группу?
– Это сложный вопрос, – скривился Саша.
– Я никому не скажу.
– Ну, остаться в нашей группе ему не дал Бек, а уйти в другой университет Франс не захотел по личным причинам.
– Я понимаю, – сделал я таинственное лицо, – женщина.
– Да.
– Скажите, а как по-вашему, насколько верна была теория Лая?
– Да я же говорю, ни на сколько! Наполеон нес Франции благо! Ха-ха! Теория была красиво построена, там были любопытные факты, но это все частности, Лай ошибался по сути. Так что Бегемот правильно метал молнии. Но можно быть правым по сути, и неправым по форме, вот о чем идет речь. Все имеют право на ошибку, мы же живем не в сталинскую эпоху, когда за вольномыслие ставили к стенке.
– Что ж, спасибо. Еще вопрос немного не по теме. Чем увлекается Лай кроме истории? Какое-то хобби? Есть у него друзья? Знаете, читатели любят, когда человек разносторонне развит, а то многие ученые замкнулись на своей работе, и больше ничего у них в жизни нет.
Саша хмыкнул:
– Что касается друзей, то ближе меня из мужской половины вы никого не найдете.
– А та девушка?
– Я ее не знаю, два раза видел их вместе на улице.
– Сложный случай.
– Конечно. Франс – это научный сухарь, без малейшей примеси. Его божок – история. Кроме нее парня ничего не интересует, он ни на что не молится. Хотя стоп, не так давно был у него бзик, начал посещать нашу группу самбистов.
Я распрощался с Сашей и направился в спортзал. Самбо – это любопытно.
Когда я шел в спортзал, пришло сообщение от Евтушенко: его версия подтвердилась – утечка произошла через инженера Красину, есть идеи, куда именно направился Лай. Что ж, понемногу картина начинает вырисовываться.
Невысокий, широкоплечий, слегка сутулый тренер по имени Федор Иванович Уваров смотрит на меня вполглаза. Сейчас его гораздо больше интересуют ребята, возящиеся на ковре.
– Лай, Лай, помню, – говорит Уваров и вдруг резко кричит: – Резче, Паша, резче это делают! И не просто приседают, а помогают противнику двигаться, подталкивают его своим телом! Извините, – это уже мне.
– Давайте отойдем в сторону, – предлагаю я.
Мы идем в подсобку, и здесь впервые внимание собеседника уделено мне одному.
– Помню я этого парня, – говорит Уваров. – Захотел заниматься, пожалуйста. Но через пару месяцев я ему от ворот поворот.
– Почему?
– Понимаете, борьба – это не драка, а искусство. А он хотел освоить несколько приемов, чтобы можно было эффективно ребят с улицы бросать на пол. А я не для этого их натаскиваю, спортсмен вообще не должен применять свои умения вне зала, такое мое мнение. Вот и все наше знакомство.
– С вашей точки зрения, есть у Лая волевые качества, нужные спортсмену?
Уваров задумывается.
– Да. Он и физически развит, и злость спортивная есть. Если бы он захотел заняться всерьез, я бы его оставил.
– Понятно.
– Ну… это все, – в голосе Уварова я почувствовал неуверенность.
– И Лай больше не пытался заниматься борьбой?
Я пристально смотрю на тренера, и он в смущении отворачивается.
– Ну если вы еще что-то хотите знать, спросите Васю, – неохотно говорит Уваров.
– Кого?
– Васю Немцова, тренера по дзюдо.
– Лай и у него тренировался?
– Видел я их пару раз вечером.
Судя по выражению лица Немцова, мое удостоверение его не радует.
– Что вы хотите?
Я уже из разговора с Уваровым предположил, что тут что-то нечисто.
– Послушайте, Немцов, или вы сейчас же мне все рассказываете об этом человеке, или разговор мы продолжим в моем кабинете.
Немцов смотрит на фотографию.
– Это Франс, что с того?
– Откуда вы его знаете?
– Тренировался у меня.
– В группе?
– Индивидуально.
– Такой талант?
Немцов вздыхает и чешет подбородок.
– Ладно, командир, чего вокруг да около ходить. Пришел ко мне парень, попросил приемам научить. Эффективным. В общаге на него шпана наезжала, пятеро на одного. Малый оказался не робкого десятка, хоть и француз, решил им отпор дать. Пошел на самбо к Феде. А Федя не может понять, что парню борьба нужна, чтобы за себя постоять, попросил на кислород. Тогда он ко мне обратился.
– Вы научили его приемам?
– Научил. Не смертельные, но эффективные, хулиганье отстанет. А что, перегнул палку?
Я строго смотрю на высокого, уже пожилого человека.
– Голова дана человеку, чтобы думать, Немцов. Вы совершили преступление и будете за это отвечать по закону.
Я вышел из спортзала без четверти три. В три совещание у Варежкина, нужно торопиться, но я успел зайти в общежитие, где проживал Лай. Там ничего не знали об отъезде студента. Дежурная, завороженная моей корочкой, без всяких вопросов об ордере, открыла мне его комнату. Увы, там было пусто, ни книг, ни прочих вещей. Один из студентов, проживающих на этаже, вспомнил, что вчера днем видел Лая, выходившего из своей комнаты с большим черным чемоданом. Жаль, что не удалось получить личные вещи, дневник, телефон, или хотя бы настольную книгу, иногда предметы могут кое-что рассказать о хозяине. Но времени на расспросы, куда вчера уходил Лай с чемоданом, не оставалось. Без четырех минут три я садился в такси.
Я не опоздал и вошел в кабинет без одной минуты три. Там были Варежкин и Осадчий.
– Проходите, Олег Ефремович, – сказал Варежкин.
Сзади послышался шум шагов, а через секунду появился запыхавшийся Павлов.
– Не опоздал?
– Нет, Валерий Андреевич, – Варежкин взглянул на часы. – Давайте начинать, я думаю, Евтушенко скоро будет. Прежде всего, хочу рассказать, чем занимались мы с Марком Исидоровичем. Благодаря информации, полученной от Евтушенко, мы узнали намерения Лая…
В этот момент дверь широко распахнулась, и появилась взлохмаченная голова Евтушенко.
Евтушенко. В яблочко
Чего я не люблю в своем деле, так это мудрствований и чесания левой рукой правого уха. Некоторые оперативники, особенно по молодости, любят дать волю фантазии, а природа действует по стандарту. Нет, бывали у меня в жизни такие совпадения, что только диву давался. Факты ложились так, что по всем параметром человек преступник, а в конце концов выяснялось, что все это насмешка судьбы. Но исключение лишь подтверждает правило, в девяноста случаях из ста действует стандарт, и богатую бабушку убивает нуждающийся внук, а не преуспевающий доцент из параллельного мира. Поэтому когда Польшаков предложил мне выяснить, как произошла утечка, я попросил список сотрудников КБ и первой, на кого я обратил внимание, была единственная женщина Мария Витальевна Красина, двадцати четырех лет от роду. Конечно, молодой человек мог познакомиться с любым сотрудником КБ, и за кружкой пива или на рыбалке выяснить тайну века, но любовная версия казалась мне самой вероятной, она, как правило, дает преступнику очень широкие возможности.
Все это я изложил Польшакову. Он выслушал меня и согласился. Польшаков в нашем деле личность известная, пару его дел описаны в учебниках по криминалистике. А в прошлом году он распутал очень громкое дело при минимуме улик. Поэтому я старался не упасть в грязь лицом, быть максимально собранным. Но Олег Ефремович оказался свойским мужиком, и что самое приятное, он обо мне тоже кое-что слышал. Сам он собирался осмотреть место происшествия, а потом пройтись по знакомым Франса и постараться, как он выразился, нарисовать его психологический портрет. Окрыленный признанием своих заслуг, я приступил к делу, а именно позвонил Красиной и договорился о встрече. Рассудив, что Служба Безопасности возьмет на себя мои текущие расходы, я обнаглел и вызвал такси-вертолет. Через пять минут я уже высадился на крышу дома Красиной.
Мария Витальевна оказалась худощавой женщиной среднего роста. Сходу оценив ее внешний вид, я сделал вывод, что с поклонниками у Маши должны быть трудности. Она не желала подчеркивать свои внешние достоинства (ноги у дамочки длинные и стройные, желательно носить короткую юбку) и отказывалась скрывать недостатки (прическа старомодна и вообще ей бы пошла длинная стрижка). Я предъявил удостоверение, она не удивилась визиту опера и пригласила в комнату. Здесь я окончательно убедился в своем первоначальном выводе. На стенах схемы, диаграммы, на полках рабочие диски. Хоть бы ковер на стену повесила или кактус на окно поставила. Ну кому приятно, когда жена грызет гранит науки? Нет, обеды в ресторанах сейчас не в моде, людям нравится, когда женщина крутится на кухне и вкусно готовит. Конечно, два часа в день среди кастрюль – это безумно много, но говорят, предки тратили на это гораздо больше времени.
– Мария Витальевна, меня зовут Евгений Григорьевич, можно просто Евгений. Я пришел для неофициальной беседы, но с вашего разрешения запись нашего разговора будет вестись. Как у вас со временем?
– Называйте и меня без отчества, – пожала женщина плечами. – Я никуда не спешу, я сегодня в отгуле, на работе какая-то проверка.
Говорила она негромко и неторопливо. Чувствовалось даже легкое безразличие. Такое бывает, если у тебя неприятности, а люди лезут со всякой ерундой. Взвесив за и против, я решил взять быка за рога.
– Мария, вы знаете этого человека?
Она взяла фотографию и держала в руке не меньше минуты. А когда положила на стол, в ее взгляде была боль, тоска, горечь, но безразличие ушло.
– Это Франс, – сказала женщина.
У меня не было времени наслаждаться триумфом. Но в душе я поздравил себя: попадание в яблочко! С первого раза!
– Кто он вам?
Женщина усмехнулась.
– Никто и в то же время все. Мы встречались с ним.
– Сколько времени?
– Около года.
– А сейчас?
Она взглянула на диктофон.
– Вы потом будете с товарищами все это прослушивать?
Я почувствовал, что краснею.
– Да.
– Неприятная у вас работа.
– Но необходимая.
Мария Витальевна не ответила. Она отвернулась и смотрела в окно. Там качались верхушки деревьев, бегали ребятишки. Там проходил канал имени Салавата Юлаева, и маленькие волны пенились у крутых берегов.
– Вы не возражаете, если я закурю?
– Курите.
Мария Витальевна вопросительно посмотрела на меня, и я понял, что сигарет у нее нет. Я спохватился, торопливо достал из кармана портсигар.
– Благодарю, – женщина втянула дым, закашлялась. – Семь лет не курила, но сейчас потянуло. Так вот, Евгений, мы с Франсом расстались.
– Причина ссоры?
– Мы не ссорились. Просто он уехал.
– Куда?
– Говорил, что в Севастополь, его приглашали в местный университет.
– Простите за бестактный вопрос, вы тяжело пережили разрыв?
– Тяжелее, чем думала.
Я помолчал, собираясь с мыслями.
– Как вы познакомились?
Она развела руками и выпустила к потолку струю дыма.
– Тривиально, в баре. Я редко хожу в такие заведения, но в тот вечер не ладилось на работе…
– Простите, что перебиваю, а где вы работаете?
Мне показалось, что на ее лице промелькнула злорадная усмешка.
– На этот вопрос, Евгений, при всем желании я не могу ответить. Так вот, я присела за столик, заказала себе вина. Рядом сидели завсегдатаи, тянули коктейли, убивали бесценное время, такая обычная ночная жизнь. В какой-то момент я обратила внимание на него. Он тоже одиноко сидел за столом и презрительно смотрел на всю эту шушеру. Потом он поймал мой взгляд… Мы долго наблюдали друг за другом, потом Франс встал и подсел ко мне.
Он рассказал, что тот день для него тоже оказался неудачным. Он поссорился с руководителем своей группы, причем настолько сильно, что был вынужден выбирать: уйти из университета или из группы. У нас оказалось много общего, очень много… Вот так мы и познакомились.
– Мария, а вы никогда не строили планы совместной жизни, если у вас так много общего?..
Задавая этот вопрос, я чувствовал, что перегибаю палку. Какого черта она должна быть со мной откровенна, что с того, что я оперативник? Но Мария ответила и даже не возмутилась. У меня было такое чувство, что она мне исповедуется.
– Нет.
– Почему?
– Я всегда знала, что семейная жизнь не для таких, как Франс Лай. Франс – человек идеи. Такие люди, как Бисмарк, Наполеон, Ленин имели семью, но семья была для них чем-то второстепенным. Если бы перед ними встал выбор: семья или карьера, они бы не раздумывали.
– И какая идея была у Лая?
Красина усмехнулась.
– Наука, хотя, разумеется, такая ничтожная цель не могла быть точкой приложения для такого вулкана, как Франс. В том-то и была его беда, что Франс не имел точки приложения для вектора своих сил, не знал, куда себя деть. У него была мечта, но мечта неосуществимая, и он это знал.
– Какая?
Она снова усмехнулась.
– Евгений, вы русский?
– Да.
– Я тоже. Как патриот вы довольны той ролью, что играет наша страна на мировой арене?