Халва

В доме старейшины было не протолкнуться, но для Еджика потеснились, посадили рядом со старейшиной. В другое время, Еджик бы рот раскрыл, до чего пестро-нарядно разоделся старик. Оранжевая накидка, красно-желтая прямоугольная шапочка, красные сапоги. Но сейчас Еджик равнодушно отвернулся в сторону.

Старейшина поднял руку, шум стих.

– Пришел Ежи-ан (Еджик знал, что окончание ан значит уважаемый), и мы можем начинать беседу. Здесь все свои, поэтому пускай самые тайные мысли станут достоянием всех, если они содержат зерно разума и истины. Все пустое и ненужное закройте в сундуках с крепкими замками и откройте их не здесь, но на свадьбе, или празднике. Пускай скажет Емина.

Еджик знал, что старый Емина – единственный из жителей поселка, кто занимается только охотой и живет плодами охоты. Маленький сухонький Емина встал со стула, развел руками, снова свел.

– Я не знаю, кто убил Раздан-ана. Я был рядом со следопытом района Емукир-аном, я раскрыл собственные глаза, уши и нос. Так выходит, что сделал это не местный. След ботинка человека из города. Большой ботинок, а человек не очень высокий, но тяжелый, в мягкую землю след глубоко вдавился. Человек остановил машину Раздан-ана, говорил с ним, долго говорил, потом ударил ножом. Потом человек пошел на гору Ану-тан, Круторогий баран, вошел в Змеиный ручей, там его след, и запах его следа скрыла вода.

– Тебе нечего добавить? – спросил старейшина.

– Нет.

– Значит, мы не можем найти убившего Раздан-ана и наказать его. Оставим это право Матери медведице, прародительнице всего живого. В ее власти покарать любого. Теперь мы должны решить, какова будет судьба Ежи-ана. Валан-ан, тебе слово.

Председатель встал, и Еджик поразился, как осторожно, если не сказать, подобострастно, держит себя мужчина.

– По закону мальчика заберут в детский дом.

– Ты говоришь о законе гостеприимства!? – с негодованием подала голос из дальнего угла бабушка Асан. – Что скажет Улашан, моя подруга, когда узнает, что я не смогла защитить ее внука!?

– Тише, уважаемая Асан-ла, – поднял руку старейшина. – Валан-ан дал нам знать, что скажет закон. Сам Валан-ан может иметь другое намерение.

– Верно, – подтвердил Валан. – Хотя с законом тяжело спорить.

Старейшина улыбнулся краем губ.

– Но сын уважаемого Валан-ана, Опан, живет в городе, он специально учил и знает все законы, по которым живут дорцы. Разве не может он найти закон, по которому Ежи-ан останется жить в поселке? Его матерью станут все женщины Алая, а мужчины поселка помогут мальчику стать на ноги. Для этого нужно взять трубку телефона и позвонить Опану.

Председатель поклонился, соглашаясь, и поспешно сел.

– А захочет ли мальчик жить в Алае? – раздался чей-то голос сзади. – Он родился в городе, вырос в городе, зачем ему Алай?

Старейшина повернулся к Еджику.

– Теперь говори ты, Ежи-ан, мы слушаем тебя.

Еджик смутился. В самом деле, хочет ли он остаться здесь или лучше поехать в город? Он мечтает о городе. Но город – это не семья Крестов, не Найда, это детский дом, ребята, как в фабричном районе, даже, наверное, хуже. А остаться – значит, остаться здесь на всю жизнь. Еджик молчал.

– Ежи-ан не сможет собраться с мыслями, – сказал старейшина. – Это понятно, он молод, несчастье свалилось на него нежданно, хотя такой гость редко приходит жданно.

Бывает и медленное горе, безучастно подумал Еджик. Как у Шинентак.

– Скажу я, – продолжал старейшина. – Ежи-ан – алпат, что бы ни говорили люди, он наша плоть от плоти. Пускай Ежи-ан живет с нами, пока не почувствует, что может выбрать, где его дом. Если это будет город, мы скажем, до свидания, приезжай повидаться, здесь живут твои братья. Если он захочет остаться, мы примем его в свою семью. Ты согласен с таким решением, Ежи-ан?

Мысли у Еджика сразу перестали метаться. Да, так будет правильно – выждать и подумать.

– Согласен, – твердо ответил он.

– Хорошо. Ты овладел искусством своего отца и можешь возить баранов в железной телеге?

– Могу, но у меня нет документов.

– Это тоже будет забота Опан-ана.

– Договориться с автобазой будет еще сложнее, – робко сказал председатель.

Старейшина покачал головой.

– С каких пор Валан-ан потерял свой острый ум? На автобазе работает Кенжа-ла, она поможет сыну Раздан-ана.

Председатель кивнул.

Есть недовольные моим решением? – возвысил голос старейшина.

Люди молчали.

– Да будет так.

В школу он больше не ходил. Вообще все решалось быстро и без его участия. На следующий день в поселок приехал бригадир Ванж Собак. Он посмотрел, как Еджик водит грузовик: разворачивается, пятится задом, делает восьмерку, потом махнул рукой:

– Сгодится. Звонил из города ваш адвокат, как его…

– Опан?

– Да, Опан. Словом, оформим тебя на заочное отделение в автошколу с выдачей временных прав. Вот заявление о приеме на работу, подпиши. Да, Кенжа сказала, что в кассе лежат деньги о единовременной помощи, приедешь – получишь. Ну все, привет…

С этого дня Еджик начал работать. Школа, учеба, город и, даже Найда, ушли на второй план. Люди в поселке оказали ему доверие, нужно было работать. И он работал. Примерно через месяц из города пришли документы: аттестат об окончании средней школы, паспорт. Еджик с любопытством посмотрел на корочки, раскрыл их, полюбовался своими фотографиями, закрыл и положил в ящик стола. И снова побежали дни. Один день был похож на другой. Он вставал в полшестого, грел машину и ехал на площадь. Там уже ждали люди с овцами, баранами, козами, ящиками, мешками. Еджик вез их по назначению, возвращался, мылся, ел и ложился спать, все просто.

По карте он научился ориентироваться быстро. В первую неделю несколько раз путался, люди подсказывали, а потом узнал короткие, но труднопроходимые дороги, куда можно ехать только в хорошую погоду. Узнал и каменистые тропы, где машина пройдет даже в слякоть. Но без накладок, конечно, не обошлось. Первая произошла через две недели, как он сел за руль. Нужно было отвезти овец в Алпут, потом забрать сельчан из Укета и вернуться домой. Он приехал в Алпут, сгрузил овец, когда начал накрапывать дождик.

– Усилится, нет? – спросил он молодого парня, забиравшего отару, и кивнул на небо.

– Я не гадалка, – усмехнулся тот. – По приметам вроде не сильный.

И Еджик поехал в Укет. За пять километров до поселка, дождь стал ливнем. Вода стояла стеной. Километра полтора Еджик кое-как протянул, а потом завяз. Цепи на такой слякоти не помогли бы, он даже не пытался ставить. Ладно, кончится дождь, дойду до поселка, возьму помощь, решил Еджик. Он заглушил мотор, прикрыл глаза и задремал. Снился ему город, будто сидит он у Крестов, и Найда крутится вокруг стола, носит из кухни пироги, смеется, хороший сон.

Проснулся Еджик, как от толчка, сразу. Осмотрелся, дождь еще шел, но не такой сильный. Хотел еще уснуть, досмотреть сон, но грузовик вроде как опять качнулся. Обеспокоенный Еджик выглянул наружу и обомлел. Он остановился на холме, слева был овраг. Вода текла с вершины потоком, вымывая землю из-под колес, и машина медленно ползла к оврагу.

Еджик выпрыгнул наружу, заметался, кинулся к кустам, обдирая кожу, наломал веток, подложил под колеса. Потом стал искать камни, ставил их, вбивал под колеса, разбивая в кровь руки…

Наконец он опомнился. Дождь перестал, за холмом в свете уходящего дня поднималась радуга. Грузовик стоял, накренившись на левый бок, но уже никуда не полз. А если бы я вовремя не проснулся, мелькнула мысль.

Сзади послышался равномерный треск и пфыканье. Еджик оглянулся – к нему приближался трактор. Трактор поравнялся с грузовиком, остановился, из кабины выглянул мужчина. Оценил ситуацию, присвистнул.

– Куда тебе?

– В Укет.

– Цепляй трос…

Ночевал он тогда в Укете, а назавтра днем вернулся в Алай.

Второй случай произошел дней через десять после первого. Председатель позвал его в три часа дня и сказал, что нужно успеть до ночи смотаться в Руждай и обратно, там скоропортящийся груз пропадает. Еджик кинулся к машине, а она не заводится. И так он ее и эдак…

Через полчаса пришел председатель: ну как? Еджик пожал плечами и продолжал ковыряться в моторе. Через час пошел дождь, Еджик продолжал ковыряться в моторе. Приходила Шинентак, звала ужинать, он не пошел. Не пошел, хотя был голоден, а от холода зуб на зуб не попадал. Ему вдруг показалось, что старый добрый СТ-1 сломался навсегда, и теперь ему не дадут другую машину. Ему помогли в трудную минуту, а он запорол машину, подвел…

Назавтра заболело горло, Еджик хрипел и едва мог разговаривать. Бабушка Асан напоила его молоком с медом, и уложила в кровать, но он полежал и опять пошел к машине ковыряться в моторе…

Подошел председатель, присел рядом:

– Не заводится?

– Нет.

– Зачем ведешь себя так, словно ты один?

Еджик отложил ключ, недоуменно посмотрел на собеседника:

– Почему помощь не просишь?

Еджик молча пожал плечами.

– Перестань думать, что ты один, ты сын одной большой семьи. Мы взяли тебя жить с нами, неужели не поможем починить машину?

– Но пока помощь еще не пришла, я могу найти причину, – хрипя, ответил Еджик.

Председатель улыбнулся, похлопал его по плечу и ушел.

К обеду приехал слесарь с базы. Осмотрел машину, заменил свечи, бензонасос, и машина завелась. Еджик внимательно смотрел, запоминал, иногда спрашивал, где что находится и как работает.

Когда двигатель чихнул и равномерно затарахтел, Еджик широко улыбнулся и едва не закричал. Он готов был обнять человека, вернувшего машину к жизни. А слесарь уже равнодушно укладывал инструменты в деревянный ящик. Разве он знал, что значил для Еджика этот старенький СТ-1?

– Выберешь один из трех дней и съездишь на базу сделать техобслуживание, – сказал на прощанье слесарь.

Еджик в ответ кивнул, говорить он не мог – болело горло.

Прошло лето, наступила осень. Еще было тепло, но листья деревьев добавили желтый цвет к зеленому, а в небе появились первые клинья улетающих птиц.

За четыре месяца работы Еджик научился распределять силы, выработал свою систему движения, у него появилось свободное время. И Еджик стал задумываться. Сначала дома в свободное время, потом и за рулем. Оказалось, что это можно так легко совмещать – работу и раздумья. А подумать было о чем. Сначала Еджик задумался о себе, какой он стал. Вечером дома разделся и посмотрел на себя в зеркало. Мышцы у него окрепли, плечи стали шире. Лицо повзрослело, по лбу сверху вниз пролегла морщина. Изменился. Потом Еджик задумался, что будет делать дальше. Ничего не придумал, но сел и написал письмо Найде. Хорошее, обстоятельное, без слез.

На следующий день он опять думал. Но на этот раз уже о том, о чем следовало задуматься давно: кто и почему убил отца. Разумеется, ответить на этот вопрос Еджик не мог, думал о всякой ерунде, сбивался с мысли, вспоминал, как они вместе жили. Но вот что интересно, даже обычные ситуации воспринимал теперь Еджик по-другому, с учетом приобретенных за работой знаний. Например, он вспомнил, что отец решил приехать в поселок, чтобы заработать денег. В городе у отца была зарплата двести пятьдесят туров. На жизнь им нужно было туров двести, оставалось пятьдесят. Но все накопленное за лето уходило на теплые вещи зимой. А здесь в поселке отец получал сто пятьдесят, как сейчас Еджик. На еду у Еджика уходит около шестидесяти, значит, с отцом было бы все сто двадцать, какой же был смысл уезжать из города? Ради тридцати туров? Но они бы точно так же ушли на теплые вещи зимой…

Однако отец определенно говорил о том, что они вернутся в город в хороший район через полгода, а отец не был бесплодным фантазером. Значит, были еще какие-то обстоятельства, о которых Еджик не знает. А может, это все-таки были необоснованные мечты? Нет, отец говорил, что сын, если захочет, станет адвокатом или доктором. Интересно, дорого ли выучиться на адвоката?

Еджик осторожно навел справки у председателя Валана, сколько стоит стать адвокатом? Ответ ошеломил:

– Двадцать тысяч!?

Валан грустно покачал головой.

– Именно так. Огромная сумма, самому человеку никак не осилить. Конечно, поселок мог бы пойти навстречу, у Ежи хорошие способности. Но один адвокат у них уже есть…

Еджик замотал головой, он не о том, совсем не о том. А вот не знает ли уважаемый Валан, был ли у отца какой-то побочный заработок, кроме зарплаты шофера?

– Нет, – развел руками председатель, – насколько я знаю, нет. В других районах шоферы прирабатывают тем, что берут груз сверх нормы, но у нас перевозки не такие оживленные.

Значит, отец рассчитывал на что-то другое, на что?

Весь следующий день Еджик думал об этом и ничего не придумал. Тогда он решил посоветоваться с Шинентак. Не потому что Шинентак такая умная, а потому что у него уже вошло в привычку советоваться с девушкой.

К тому времени жизнь Шинентак наконец изменилась. Она закончила девятый класс, получила паспорт и объявила, что прекращает учебу и уходит из дома. Первое не вызвало удивления: в поселке после девятого класса продолжали учиться немногие; второе могло удивить лишь тех, кто не знал ее отчима. Никто, в общем, не удивился.

Шинентак взяли в школу помощницей завхоза. Потому что школьный завхоз уже старый, не может быстро бегать, за всем уследить. Казалось бы, что такое завхоз – двор подмести, деревья в саду окопать; во всяком случае, Еджик так думал. Оказалось, что завхоз – это дрова и уголь для котельной зимой, болты и гвозди, доски и фанера для ремонта столов и парт, краска и известка для ремонта стен, словом, много чего. Не раз и не два приезжал Еджик в школу поздно вечером после работы и возил сучья из леса или песок и глину, собранные школьниками.

– Как я был прав, что взял Шинентак на работу, – восклицал старый завхоз Антак и хлопал Еджика по плечу.

– Почему?

– Раньше я неделями у Валана машину просил, а теперь, стоит только Шинентак ресницами взмахнуть, и она здесь.

Еджик не обращал внимания на шутки, пусть. Все правильно, никто не может заставить его возить грузы после работы, это он Шинентак по дружбе помогает. И тяжелые мешки не дает грузить, куда ей с ее тонкими руками. Ему это не трудно, даже приятно. Готовит же Шинентак ему еду.

Дом молодой помощнице завхоза дали на самой окраине, поближе к школе. Хороший дом, только маленький, всего две крохотные комнаты в нем. Ей, конечно, хватает, но это пока девушка одна.

Изменилась Шинентак и внешне. Из маленькой девочки она как-то вдруг стала невысокой, оформившейся девушкой. За несколько месяцев работы в школе Шинентак резко похудела, хотя, казалось бы, куда больше; особенно в талии, выражение осиная талия, это про нее. И лицо взрослым стало, подбородок слегка вытянулся, глаза глубже запали. Вроде бы та Шинентак и в то же время нет. Еджик и сам не мог понять, как и когда это произошло. Впрочем, этот факт никак не повлиял на их отношения, они по-прежнему дружили. Даже, пожалуй, крепче; наверное, потому что оба были одни на всем белом свете.

Странно, теперь, когда и Еджик, и Шинентак работали с утра до вечера, им удавалось чаще видеться. Теперь никто не мог закрыть девушку дома и заставить трусить ковры или мыть кувшины. И уроки учить было не нужно. Обычно Шинентак приходила к нему после работы, Еджик приезжал поздно, и они шли гулять. Но бывало и так, что Еджик освобождался раньше и шел встречать девушку.

Шинентак по школьной привычке возвращалась в поселок оврагом. Потому вечером Еджик спустился в овраг и сел недалеко от входа. Он еще издалека услышал шаги девушки. Еджик встал с земли, стряхнул пыль с одежды…

– Ах! – Шинентак замерла с рукой прижатой к сердцу.

Еджик кашлянул.

– Напугал, – девушка опустила руку. – Не мог раньше закашлять?

– Кто знал, чего ты испугаешься?

– Ты сегодня раньше?

– Да, зашел поговорить…

– О чем-то серьезном?

– Да… Это ты по лицу прочитала? От тебя ничего не скроешь. Давай вернемся в поле, не хочу бродить по поселку…

Шинентак сразу согласилась, что он думает в правильном направлении. Ну кто едет в село на заработки, все как раз наоборот делают! Но в то же время и она не могла найти причину, побудившую его отца уехать из города.

– Знаешь, если мы не можем ответить на вопрос: почему, может, мы сможем ответить на вопрос: когда? – предложила девушка.

– Что когда?

– Когда твой отец решил уехать?

– Когда, я знаю. Когда хоронили бабушку Улашан. Десятого января.

– Десятого января. Я узнаю, где он был, с кем разговаривал. Если, конечно, ты хочешь это знать.

– Как это!?

– Так. Иногда бывает такая правда, что ее лучше не знать. Ты сам говорил, что у отца должны были появиться большие деньги, двадцать тысяч, разве их можно заработать честным путем?

Еджик нахмурился. Несколько месяцев назад он бы Шинентак за такие слова нос расквасил, не посмотрел бы, что девчонка. Сейчас молчит, он уже не тот глупый мальчик.

– Нет, Шинентак, я все равно хочу знать.

– Хорошо, тогда я поспрашиваю.

Опять Еджик крутит баранку и думает. Грузит овец, мешки, ящики и думает. Когда отец решил переехать в поселок? Во время похорон или по возвращению? Здесь, в поселке. Иначе когда бы он успел договориться с Кенжей, с директором. Неужели же по телефону? А вдруг по телефону? Что тут невозможного? Как это можно выяснить? Да очень просто, поговорить с Кенжей и с директором, взять и заехать на базу. Еджик прикинул. Последний рейс у него в поселок Укет, это всего пять километров от базы. Главное, чтобы было не очень поздно, рабочий день до пяти…

Он успел закончить работу к четырем часам. Из Укета пассажиров не было, только груз, пять ящиков, но груз не скоропортящийся. Значит, все сложилось.

К базе он подъехал в половине пятого. Кенжа была на месте, что-то писала. Кроме нее в кабинете ни души.

– Здравствуй, Еджик. Что-то случилось?

– Бригадир говорил, я могу деньги получить в кассе.

– Давно нужно было. Вот бумага, – она одним ловким движением достала с полки папку и безошибочно вытащила из нее нужную бумажку. – Двести семь туров, спеши, пока касса открыта.

В кассе было всего два человека. Еджик получил деньги и вернулся. Кенжа собиралась уходить, прихорашивалась у зеркала.

– Получил? Ну и хорошо.

– Я тут хотел спросить, – немного смущаясь, начал Еджик.

– Что? – насторожилась женщина.

– Узнать хотел про отца у вас…

– Еджик… – Кенжа на секунду прикрыла глаза ладонью и опустила голову. – Кто тебе рассказал? Собак?

Еджик молчал. Он вдруг понял, что неожиданно может узнать разгадку тайны, но для этого Кенжа должна считать, что ему почти все известно.

– Еджик, – женщина немного успокоилась, но глаза ее по-прежнему смотрели в пол. – Я не знаю, кто тебе сказал, но наверняка в тех словах мало правды и много выдумки. Правда же такова: когда-то мы с твоим отцом любили друг друга, он обещал на мне жениться. Но не сложилось, он уехал в город и встретил другую женщину, твою мать. Это все. Когда мы встретились много лет спустя, мы были просто старые знакомые. Ты не веришь мне?

Еджик почувствовал себя разочарованным. Вот так тайна.

– Вы встретились вторично… когда отец переезжать сюда решил? – спросил он.

– Да, когда хоронил мать. Он знал, что добираться в поселок нужно на грузовой машине, пришел сюда и встретил меня. В кабинете присутствовали люди и Собак, он знал про нас… Мы оба сделали вид, что ничего особенного не произошло, но, конечно, оба смутились. Тем не менее я повторяю: это все. Твоему отцу было стыдно, что он меня бросил, я это понимала и не осуждала его… Словом, это все.

– А когда он попросился на работу? На обратном пути, в тот же день? Он зашел или звонил по телефону?

– Ни то, ни другое, – Кенжа уже полностью успокоилась, говорила как всегда сухо, деловито. – Он приехал через две недели, сказал, что хочет у нас работать. Но он говорил не со мной, а с директором. А директор поставил меня в известность.

– А причины переезда он не называл?

– Если и называл, то не мне. Еджик, мы с твоим отцом говорили только на служебные темы. Даже когда встречались с глазу на глаз. Нам было неловко видеть друг друга.

– Директор сейчас у себя?

– Уже ушел.

– Спасибо, до свидания.

И что ему дает тот факт, что отец когда-то ухаживал за Кенжей? Ровным счетом ничего. Но как отец мог приезжать сюда еще раз через две недели, он же работал в городе? И тут Еджик вспомнил, что был у отца в январе длинный рейс. Рейс, когда он впервые за много лет предупредил, что не вернется ночью. Еджик тогда решил, что не будет ночевать дома сам, поедет к Крестам…

Значит, отец не сразу решился на переезд. Две недели думал, потом приехал на автобазу и подготовил место для работы. Это было логично, отец ничего не решал с бухты-барахты. Но по-прежнему неясно, зачем. Что-то было во всех этих перемещениях, поездках, какая-то важная цель, но какая?

В поселок Еджик вернулся поздним вечером. В доме горел свет. Шинентак ждет.

– Ты поздно, – сказала девушка. – Садись есть, ячменная каша сегодня.

– Хорошо, – ответил Еджик и рассказал, где он был.

– Твой отец действительно очень хотел сюда попасть, – задумчиво сказала Шинентак. – Теперь слушай, я расспросила жителей. Никаких особенных разговоров он не вел, только расспрашивал, как жила мать. Если его спрашивали, как там в городе, отвечал, что неплохо. Поэтому все удивились, когда он вернулся. Тогда он остановился у бабушки Асан. Больше ни к кому не заходил и не выбирался за пределы поселка, он приехал и уехал. Привез его шофер по имени Свач.

– Свач, – задумчиво пробормотал Еджик. – Побеседовать со Свачем?

– Поговори.

Свача удалось увидеть лишь через три дня. Для этого пришлось ехать в Укет, где жил шофер, и ждать, пока хозяин возвратится.

Свач оказался неразговорчивым мужиком лет сорока. Впрочем, он был немногословен, но откровенен.

– Раздан? Помню тот рейс. Завез его на чьи-то похороны, а заодно два мешка ячменя. В Алае пришлось ждать часов семь, пока церемония, стол. Но он заплатил за простой. Уехали мы в тот же день, засветло.

– Никакого крюка в сторону не делали? Может, отец просил другим путем проехать?

– Нет, прямиком шли. Какой крюк, он на поезд боялся опоздать. Когда машина сломалась, сильно нервничал.

– Сломалась?

– Сломалась недалеко от Ану-тан, вентилятор накрылся. Раздан все лез помочь починить, а я не люблю этого дела, да и места под капотом для двоих мало. Говорю по-хорошему, не ругаясь, сходи, погуляй часок, а я починюсь. Он нахмурился и, ни слова не говоря, отошел. На часы только посмотрел и в сторону. Вернулся, а я как раз закончил. Гляжу, он успокоился. Сел в машину, улыбается, доволен. Ну и я доволен, что быстро починились. Вот и все.

– Спасибо, Свач.

Что дала эта беседа? Ничего, если не считать того, что отец час провел возле горы Ану-тан, места, где его убили…

– Послушай, – спросила Шинентак, – а не могут что-то знать его городские друзья?

– Кресты?

– Да, Кресты. Что-то же говорил твой отец людям о причине переезда.

– Скорее всего неправду.

– Иногда и неправда на правду натолкнуть может.

– Твоя правда, каламбурю. Я понял – нужно ехать к Крестам.

Шинентак отвернулась.

– Увидишь свою Найду.

В голосе девушки послышалась затаенная горечь. Еджик хотел сказать, что это ерунда, что он едет по делу, но не смог. Потому что в душе знал, это не ерунда. Найда – девушка, которую он любит, к которой он все равно поехал бы рано или поздно, имея на то причину или нет…

Взять двухдневный отпуск за свой счет оказалось сложно – горячая пора. Пришлось помотаться, отвозя грузы заблаговременно. Перед самым отъездом возникла заминка: машин на базе не хватало, а из города приехали два геолога с оборудованием. Пришлось Еджику срочно везти геологов с базы на район.

Геологи оказались молодыми ребятами, одному лет тридцать, другому двадцать пять, не больше. Дорогой рассказали, что будут исследовать несколько районов, в том числе и их, но больше травили анекдоты.

– Что ищете? – спросил Еджик.

– Газ, – ответил тот, что моложе. – Если подтвердится, выстроят у вас целый город. Заживете по-новому.

Еджик усмехнулся:

– Когда это еще будет.

– Быстро, – ответил второй спутник. – Ты не представляешь себе, как быстро такие находки преобразуют местность. За три-четыре года вырастет город в полмиллиона человек…

Он оставил их у горы Ану-тан вместе с оборудованием и попрощался. Через несколько дней их должна была забрать машина, но уже не его, а с базы.

Из-за этой незапланированной поездки он опоздал на свой поезд, но в кассе его пересадили на следующий, идущий двумя часами позже…

И вот он уже выходит из вагона в родном городе Уканере. Здравствуй, Уканер, я скучал за тобой, а ты? Где-то в одном из твоих домов живет Найда, самая красивая девушка на свете.

Вечерело, и Катон Крест был дома. Он охнул от неожиданности, увидев, кто приехал.

– Еджик, мальчик ты наш, заходи. Что ж ты не предупредил? Как же я рад, что ты приехал. Надолго?

– Нет, сегодня уезжаю. Найда дома?

– Нет, – поспешно сказал Крест. – Молодая девушка, самостоятельная, приходит поздно.

– Жаль, – в душе Еджик все равно решил дождаться ее под домом, сколько бы это ни заняло времени. Если нужно, сдаст билет, поедет ночным поездом.

– Садись, хочешь чай, или тебе кофе?

– Давайте кофе, а то в сон клонит.

Кофе был хороший, вкусный, из далекого прошлого, как впрочем, и чистая кухня, сверкающий кафель, белоснежные полотенца.

– А ты возмужал, Еджик.

Еджик спохватился, что слишком долго и пристально разглядывает обстановку.

– Наверное.

– Расскажи, как ты живешь, как Алай. Сто лет там не был.

– Хороший у вас кофе, дядя Катон. Вы уже знаете, что у нас случилось?

– Да, конечно. Найда получила твое письмо, плакала, хотела к тебе поехать, но куда… Она тебе ответ написала, ты не получал?

– Еще нет, – Еджик закашлялся, чтобы скрыть радостную улыбку, растянувшую рот при словах «плакала, хотела к тебе поехать…»

– Значит, скоро получишь.

– Хорошо. Я к вам вот по какому поводу. Скажите, вы помните, как отец уезжал хоронить бабушку?

– Конечно, это зимой было. Ты у нас тогда жил.

– Отец после поездки не показался вам странным? Он ничего не рассказывал необычного?

– Странного? Необычного? Пожалуй, нет, – Катон развел руками. – Удручен, да, подавлен. Но все это не выходило за средние рамки… а что, подозревают, что это самоубийство?

– Нет. А как отец пояснил свой отъезд на родину?

Катон вздохнул и посмотрел в окно.

– Да никак. То есть он говорил – ностальгия заела. Говорил, заведу хозяйство, но мы же трезвые с ним люди. Мы же уехали из Алая, потому что там тяжело прокормиться. Тяжело заработать копейку, тяжело дать образование детям, ну ты же все видел, понимаешь. Я говорил: не делай глупости, но Раздан уперся. Ты, кстати, не собираешься возвращаться в город?

– Пока нет.

– Пока нет, понятно. Ну ничего. Покрутишь полгодика баранку, станешь специалистом, можно и в городскую контору устраиваться, верно?

– Там видно будет. Значит, отец толком не объяснил, почему хочет уехать?

– Нет. Я считаю, что все, что он говорил, были отговорки.

– Ну а сами вы как решили?

– Да говорю же тебе, никак. Ну про себя подумал, может домишко родительский хочет продать, хотя, – Крест махнул рукой, – ерунда это все. Может, здесь у него крепко не складывалось, но вроде не жаловался. Одним словом, не знаю.

Они поболтали еще минут десять, а потом Еджик решил уходить.

– Спасибо за кофе, мне пора.

– Так скоро? Останься, посидим, – огорчился Крест.

– Не могу, поезд, – слукавил Еджик.

Он уже убедил себя, что свидание с Найдой на улице гораздо интереснее свидания в квартире при отце.

– Ну на нет…

Крест открыл дверь, и тут в тамбуре Еджик обратил внимание на то, чего не заметил, когда входил. Белый велосипед Найды и прислоненный к нему черный никелированный велосипед. Он хорошо знал этот велосипед – велосипед Серого, который жил в соседнем дворе. Отец у него, кажется, генерал, и велосипед был дорогой, больше ни у кого из ребят такого не было… Что он здесь делает? Стоит на хранении?

Еджик мигом припомнил, что дверь в комнату Найды была крепко закрыта. Неужели, девушка все время была там? Повинуясь мгновенному желанию, Еджик повернулся.

– Жаль, что Найды не застал.

– Да, жаль, – подхватил Крест.

– А можно я зайду в ее комнату, посмотрю на фотографию над столом?

– Нет, нет, – Еджик ясно видел, что Катон испугался, даже руки к груди прижал. – Найда сердится, если мы заглядываем в ее комнату, она такая своенравная. А фотографии уже нет, Найда ее выбросила.

– Ну ничего, – усмехнулся Еджик и вышел.

Прямо из дома он направился на вокзал и через час уже ехал в поезде на Алай…

… Ты спросишь меня, что случилось? Ничего не случилось, просто ты был далеко. А любовь – это костер, его нужно питать. Тебя не было рядом, долго не было, топливо закончилось, мой костер погас. Мне тяжело это говорить, тем более теперь, когда у тебя такое горе, тем более что ты не виноват и ничем не заслужил такой пощечины с моей стороны, но скрывать и обманывать было бы бесчестнее. Я прошу только об одном: прости. И тут же не удержусь и попрошу о втором: будь счастлив. Я буду рада, если ты будешь счастлив. Найда.

Еджик читал письмо Найды. Оно пришло, когда он уехал. Читал и кусал себе губы. Ему было очень больно, но он знал, что выдержит, не сорвется, не заплачет, не закричит. Еще один удар, но разве потерять отца было легче? А он выдержал. Как там говорила Шинентак? Все будет, семья, дети, любовь. Да, так и будет. А Найда хорошая девушка, написала честно, молодец. В лицо вчера сказать не смогла, это он понимает. И он ей тоже желает счастья, как она ему…

Снаружи послышались легкие шаги: Шинентак. Еджик торопливо порвал письмо, не хватало еще ей знать. Начнет утешать, сочувствовать. Девушка уже входила в дом. Еджик открыл ящик стола, собираясь кинуть обрывки в него. В последний момент увидел пустую сигаретную коробку, открыл ее, собираясь спрятать обрывки туда. Неожиданно на коробке Еджик увидел рисунок черной ручкой и надпись. Он узнал почерк отца.

Шинентак вошла и увидела его застывшим у стола.

– Ух, а я спешила и почему-то ужасно волновалась. Чего ты руку сжал в кулак?

– Это все ерунда, – сказал Еджик, – смотри, – и протянул ей сигаретную коробку.

Девушка подошла.

– Ална-ка, – прочитала она.

– Ална-ка и квадратик, – сказал Еджик, – ты не знаешь, что это за слово?

– Знаю, – тихо ответила Шинентак. – Это слово означает белый искристый камень. Когда-то алпаты жили в стране, где было много таких камней. Потом пришли дорцы. Им понравились белые камни и они прогнали алпатов в безлюдные степи. Все ради белых, искрящихся камней…

– Красивая легенда.

– Это не легенда, – покачала она головой. – Раньше земля алпатов была не здесь, а в Ала-алпат, это всего сто километров отсюда. Там стоят столбы с колючей проволокой и ходят охранники с собаками. Там добывают алмазы.