– Раздан?
Отец протянул документы.
– Я Ванж Собак, твой бригадир. Принимай машину, документы в кабине.
Отец не двинулся с места.
– Что это за старье?
– А ты ждал, что тебе последнюю модель МВТ дадут? – усмехнулся мужчина.
– Ракан обещал мне пятилетний ПВ-3.
– Что вам на трехтоннике возить? – возразил мужчина. – Одного барана?
– Возить, может, и нечего, но он у меня в грязи не застрянет! – разозлился отец.
– В грязь у нас любая машина встанет, хоть ПВ, хоть не ПВ.
– Ракан обещал мне ПВ-3.
– Не знаю, что он тебе обещал, свободная машина эта.
Отец круто повернулся и пошел в здание. Бригадир усмехнулся, прислонился спиной к машине и закурил. Еджик почувствовал себя тоскливо. Еще не приехали, а уже приходится с кем-то ругаться. Ладно, сейчас отец приведет директора, он покажет этому Собаку.
Но отец появился не с директором, а с женщиной, которая принимала его на работу.
– Что тут у вас? – спросила женщина Ванжа.
– Ракан обещал ему ПВ-3, – усмехнулся бригадир.
Женщина вздохнула, повернулась к отцу.
– Алай не захотел брать большую машину, – пояснила она. – Поездки у вас частые, но партии груза небольшие.
– Дело не в этом, – возразил отец. – У ПВ-3 хорошая проходимость.
– Да, но расход топлива у ПВ-3 в полтора раза выше, а платить поселку. Что же касается проходимости, Ванж, ты дал комплект цепей?
– В багажнике, – хмуро сказал бригадир.
– Инструмент?
– Дал.
– Полный комплект?
Ванж молча повернулся и скрылся в здании. Через несколько минут он вернулся с тяжелым объемистым свертком, кинул его в кабину под ноги пассажиру.
– Посмотрите внимательно машину, где какие повреждения, – сказала женщина.
Но отец махнул рукой:
– Что найду, починю. Спасибо тебе, Кенжа. Садись, Еджик.
Еджик забросил вещи в кузов и сел в кабину.
Машина была шумная. Внутри нее все время что-то лязгало, скорости переключались с треском. Прежние отцовские машины не издавали и половины того шума, что производила эта.
– Ничего, – угадал его мысли отец, – СТ-1 тоже машина. Комфорта, конечно, мало, но она простая и надежная. Колеса бы ей пошире, да мотор помощнее, было бы вполне приличное средство передвижения.
Еджик промолчал, ему было так тоскливо, что хотелось заплакать.
Через три часа машина остановилась.
– Ну вот он, Алай, – тихо, с оттенком робости, сказал отец.
Еджик придремал в дороге, сейчас он встрепенулся, поднял голову. Да, так он себе все и представлял: деревянные домики, внизу у реки пасутся овцы, по улице идут коровы. Что он тут будет делать?
Отец вышел из кабины и скрылся в сером доме, стоявшем на пересечении двух дорог. Через несколько минут он вышел с пожилым человеком в длинной серой рубашке навыпуск. Человек махнул рукой куда-то влево, отец кивнул и пошел к машине.
Дом выглядел неважно – правая часть просела, и дом перекосило. А в остальном он ничем не отличался от других домов. Деревянные стены, черепичная крыша.
– Вот и дом у нас уже есть, – нарочито весело сказал отец, входя внутрь.
Еджик молчал. Дом. Какой это дом, это сарай. В доме есть туалет, ванная, газовая плита, обои на стенах, а здесь? Лучше бы они жили в старом районе среди злых соседей, чем здесь…
– Еджик! – видимо, отец позвал его второй раз.
Еджик поднял голову. Отец подошел вплотную, потрепал его по затылку.
– Я все понимаю, что ты сейчас чувствуешь, но так надо. Потерпи, мы вернемся в город.
– Когда накопим деньги мне на учебу?
– Да.
– Когда?
– Примерно через полгода.
Полгода это, конечно, много, но он потерпит.
– Мы вернемся, и все будет по-другому, – продолжал отец. – Мы уже не будем жить в фабричном районе, вернемся в старый. Ты окончишь школу, будешь учиться.
– На шофера?
Отец как-то странно усмехнулся.
– Почему обязательно на шофера? Захочешь, станешь доктором, или адвокатом. Это хорошие профессии.
– Я хочу шофером.
– Значит, будешь шофером, – засмеялся отец.
На душе у Еджика стало легче, они стали разбирать вещи.
Складывая одежду в шкаф, Еджик заметил прямоугольный серый выступ у стены. Печка. В ней можно зажечь огонь и греться. А как в ней готовить еду, кипятить чайник? Непонятно, но огонь в доме – это хорошо. Печь стала первым положительным моментом, который обнаружил здесь Еджик.
Ночью отец ушел, повез овец в какой-то Алтук. Перед уходом он разбудил Еджика и велел утром идти в школу. Еджик надеялся, что ему дадут денек отдохнуть, поэтому огорчился. Кроме того, где она, эта школа, куда идти? Он не знает и никуда он не пойдет. Но рано утром в дверь постучали. Еджик открыл.
Пришла какая-то старуха в черном плаще. На голове у нее был коричневый платок, а в руках палка. Она была высокая, но сгорбленная, поэтому они с Еджиком были почти одного роста. Лицо у старухи в глубоких морщинах, а глаза до того сузились, что Еджик не понимал, как сквозь эти щели можно видеть.
– Я Асан, – громко сказала старуха. – Пошли, покажу, где школа.
– Сейчас, – недовольно сказал Еджик и потянулся за портфелем.
Старуха шла медленно, опираясь на палку, Еджику приходилось приноравливаться к такой скорости, а он терпеть не мог плестись, как черепаха.
– А что, не нашли никого моложе вас послать? – наконец спросил он.
Старуха остановилась.
– Взрослые работают, дети, если не в школе, тоже работают, не сильно сложно показать дорогу, я справлюсь.
Еджик смутился. Старуха увидела это и вдруг улыбнулась.
– Я с твоей бабушкой Улашан большие подруги были. А когда такой как ты была, я по этой дороге, как ветер, носилась. Сейчас уже не могу, много лет живу. Твоего отца вот таким помню, – старуха опустила ладонь на уровень груди Еджика. – А вот уже сын его скоро отца догонит.
Еджик смотрел и глазам не верил. Морщины старухи расправились, лицо засияло внутренним светом, стало добрым.
– Как ты говоришь, зовут тебя?
– Еджик.
– Ед… – старуха споткнулась, – не будут звать, язык сломают. Ежи.
Ежи так Ежи, подумал Еджик. Они пошли дальше.
Дорогой Еджик с любопытством осматривал поселок. Ни одного двухэтажного дома, кому из ребят в старом дворе рассказать, не поверят.
Неожиданно с треском отворилась калитка, мимо которой они шли, и оттуда вылетело что-то большое, серое и упало на траву. Еджик с удивлением увидел, что это девочка немного младше его, а рядом лежит школьный портфель. Вслед за ней из дома выскочил мужчина с длинной, тонкой палкой, подскочил к девочке и пять раз сильно ударил по спине. Еджик вздрогнул и весь напрягся, он видел, что мужчина бьет всерьез, палка со свистом рассекала воздух. Но девочка не кричала, она молча терпела, только сжалась в комок. Черт, как этот баран может бить такую маленькую, ей лет двенадцать, наверное.
Наконец мужчина опустил палку, пнул напоследок жертву ногой, мельком взглянул на стоявших рядом Еджика с Асан и вошел в калитку. Всего секунду видел его Еджик, но черты лица человека крепко врезались в память. Крупное лицо с широкими скулами, густые черные брови, жестокие глаза и перекошенный гримасой ненависти рот. Передний зуб выступает вперед и кривой.
Девочка медленно встала, стряхнула пыль и, не взглянув на невольных зрителей, быстро пошла по дороге.
– Идем, – сказала Асан и тронула его за плечо.
Еджик взглянул на старуху, ее лицо снова было строгим.
Теперь Еджик понимал, почему ему показывали дорогу, а не рассказали, куда идти. Они прошли весь поселок, за последним домом по узенькому мостику перешли овраг, обогнули густые заросли шиповника и остановились. Перед ними лежало ровное поле.
– Видишь? – спросила Асан. – Тебе туда.
Еджик присмотрелся: на краю поля виднелась крохотная четырехугольная коробочка.
– А ближе построить не могли?
Старуха покачала головой:
– Три поселка в одну школу ходят, почему нам должно быть ближе всех?
– Понятно, – Еджик кивнул старой Асан и пошел через поле.
Оно казалось бесконечным, это черное, с крупными крепкими комьями, не рассыпающимися под весом его тела, поле, но Еджик шагал быстро, и вскоре прошел половину пути. К тому времени он уже ясно различал прямоугольник здания и темные цепочки точек, которые со всех сторон тянулись к нему.
В вестибюле из расписания Еджик узнал, что у восьмого класса первым уроком будет физкультура. Он походил по первому этажу, в надежде найти спортзал, увидел столовую, кухню, спортзала не нашел. Тогда Еджик вышел во двор. Здесь его застал звонок на урок. У проходящего мимо мужчины в зеленой, наглухо застегнутой рубашке, Еджик спросил, где спортзал.
– Идем за мной, – услышал он в ответ.
Они обогнули здание школы и очутились на площадке с турниками и брусьями. За ними виднелась утоптанная беговая дорожка, а еще дальше одноэтажное длинное строение. От него воняло чем-то гадким. Вот тебе и спортзал, подумал Еджик. А как же зимой?
У брусьев толпилась кучка ребят.
– Становись! – сказал учитель и подтолкнул вперед Еджика.
Все, конечно, впились глазами в новенького, изучали. Ну к этому Еджику не привыкать.
Стали делать перекличку. На его имени учитель, его звали Неклан, запнулся, попробовал еще раз, опять не получилось.
– Еди…жи…
– Лучше Ежи, – выручил его из затруднительного положения Еджик.
– Хорошо, если тебе не обидно, будешь Ежи, – с облегчением сказал учитель. – Сегодня у нас верховая езда. Ежи, ты умеешь ездить верхом?
– Нет.
Мальчишки засмеялись.
– Стыдно! – резко крикнул Неклан, и смех мгновенно стих.
– Почему стыдно, учитель? – возразил кто-то. – Вы сами говорили, что стыдно для алпата не уметь ездить верхом, стрелять из лука и держать в руках нож.
– Говорил. Но разве Ежи не приехал к нам издалека? Разве он обучался с детства верховой езде и стрельбе из лука, как учили вас отцы, как учил вас я? Подумайте об этом… К тому же, я думаю, что Ежи очень быстро нас догонит, – после паузы продолжал Неклан.
– Почему? – спросили из строя.
– Потому что его отец, Раздан, первым наездником в школе был. Думаю, сына научить сможет.
– Лучше вас? – удивленно спросила какая-то девочка.
Лицо у учителя разгладилось, казалось, он вспомнил что-то очень хорошее.
– Лучше, Желнана.
У Еджика потеплело в груди – он и не знал, что отец еще и наездник.
В длинном здании, от которого так дурно пахло, была конюшня. Пока мальчишки и девчонки показывали, что они умеют, Еджик стоял и смотрел. Ездили они все, по его мнению, здорово. Маленькие фигурки сидели в седлах, как влитые и не шатались, даже когда низкорослые лохматые лошади перепрыгивали барьеры. Тем не менее учитель то и дело покрикивал на учеников, говорил, как держать спину или куда больше наклониться. Красиво, думал Еджик, глядя, как ребята один за другим берут препятствия. Я тоже научусь, обязательно.
– Все, – сказал учитель, взглянув на часы, – лошадей в стойла, Вазан, Узнан, Ленан, после уроков чистить конюшню…
С физкультурой у него был пробел, зато по остальным предметам Еджик опережал сверстников. По математике и физике здесь отстали минимум на год от их городской школы. А по иностранному языку даже года на два.
– Ежи, ты будешь ходить от нас на районные олимпиады, – сказала Улана, их классный руководитель и преподаватель по физике и математике. – Надеюсь, ты достойно сумеешь защитить честь школы.
Еджик кивнул и посмотрел в окно. Хотел в окно, а получилось на Шинентак. Шинентак – это соседка по парте. Та самая девчонка, которую утром мужчина бил. Ничего она его не младше, только ростом не удалась. Еджик все хотел спросить, за что ее так утром, но не решался, еще обидится. Шинентак тихая, за три урока ни одного слова ему не сказала, это не Найда.
– Теперь мы напишем самостоятельную, – сказала Улана.
Еджик быстро решил свое задание, посмотрел, как дела у Шинентак. Шинентак запуталась во втором примере и мусолила ручку. Еджик сбоку на листе написал решение, подвинул ей. Молча взяла, переписала. Третье задание решила сама, подвинула листок ему, правильно ли? Еджик проверил, исправил ошибку, вернул.
Она сама подошла, уже когда уроки закончились, и Еджик стоял на крыльце. Кажется, эту девчонку звали Салана, она сидела на второй парте, справа от него. Подошла и спокойно спросила, как старого знакомого:
– Как ты думаешь, у меня красивые волосы?
Ежи опешил и потому ответил честно.
– Нет.
Ему в самом деле не понравились ее волосы. Не только ее, а вообще у всех девчонок. И не волосы даже, а прическа. Они их все отращивают и в косы заплетают, что тут красивого? Не то что у Найды, у нее прическа короткая, шапочкой, приятно смотреть. Если бы Салана спросила, красивое ли у нее лицо или глаза, он бы сказал, что да. Она действительно красивая девчонка, яркая, из таких, что сразу на себя внимание обращают. Не нужно было, наверное, про волосы так отвечать.
Салана высоко подняла густые брови, не ослышалась ли, потом усмехнулась и отошла в сторону. Сзади послышались смешки. Еджик оглянулся, там стояли ребята из их класса. Он сделал вид, что ничего особенного не произошло, отвернулся и стал смотреть на поле. Если сморозил какую-то глупость, лучше всего сделать строгое лицо и подождать. Через несколько минут Еджик оглянулся, ребята ушли, да и весь школьный двор сильно поредел. Зато поле покрылось темными фигурками, ребята шли домой.
– Ты знаешь короткую дорогу домой?
Он оглянулся – Шинентак.
– Откуда?
– Хочешь, покажу?
– Пошли.
Они зашагали через поле, но взяли чуть левее тропинки, по которой утром шел Еджик.
– Слушай, ты не обидишься, если спрошу, за что тебе так попало? – наконец осмелился спросить Еджик.
– Нет, – покачала головой девочка. – Все и так знают. Потому что Кашан мне не родной отец.
– Ну и что, что не родной. Если не свой ребенок, так что его, бить? Он, наверное, просто злой человек, весь мир ненавидит.
– Нет. Свою дочь Тану он очень любит, а меня нет, потому что не родная. Остальные люди ему безразличны. Он ненавидит только меня…
– Ему что, еды тебе жалко?
– Нет.
Еджик не стал дальше расспрашивать, почему Кашан из всех людей ненавидит именно Шинентак, понял, что она говорить не хочет.
– Ясно.
– А вы надолго к нам приехали?
– До конца учебного года точно.
– А тебе, правда, не понравились волосы Саланы?
– Правда.
– Почему, она же такая красивая, а волосы особенно! Она ими так гордится.
– У нас в городе косичек не носят.
– И тебе совсем наши прически не нравятся?
– Нет, конечно. Ходите, как дурочки с косичками.
– А что у вас девочки носят?
– Коротко стригутся.
– Коротко!? – Шинентак остановилась, осторожно взяла волосы в кулак и скосила глаза, словно проверяя, как будет смотреться, если обрезать. – Как мальчики?
– Ну да. И не такая уж Салана и красавица, есть красивее нее.
– Кто?
– Да уж есть. Ты, между прочим, ничем ее не хуже.
Шинентак удивленно взглянула на него, но Еджик не врал. Шинентак действительно симпатичная и почти не хуже Саланы. Просто она тихая и редко улыбается, вот ее красоту и не видно. Ей бы постричь волосы, надеть голубое платье вместо этого темного, улыбнуться, и была бы красавица. Не такая, как Найда, но второй такой, как Найда, вообще в целом мире нет…
Уже на самом конце поля они нырнули в овраг. Неширокий и неглубокий вначале, он вдруг резко расширился, ушел вниз и стал словно тоннель. Земляные стены были покрыты трещинами, повсюду торчали корни кустов и трав. Еджик поежился, не обвалилась бы земля, останутся тут навсегда. Но девчонка смело шагала вперед, а значит, и ему нельзя было показывать страх.
Они шли минут десять; неожиданно тропинка резко пошла вверх, и вскоре они вышли на поверхность. Еджик оглянулся, рядом стояли какие-то дома.
– Вот это мой, – показала Шинентак, – только сзади. Через два дома твой.
– Спасибо, – поблагодарил Еджик.
– Пожалуйста.
Вечером, когда пришел отец, Еджик спросил его:
– Папа, ты знаешь Кашана?
– Знаю, – нахмурился отец.
– Он добрый человек или злой?
Отец присел на табурет.
– А почему ты спрашиваешь? Он тебя обидел?
Пришлось рассказать о Шинентак.
– Она говорит, что он ненавидит только ее, потому что не родная, а свою дочь любит.
– Видишь ли, Еджик, – задумчиво сказал отец, – когда я был маленький, бабушка рассказывала мне, что все люди произошли от матери медведицы. Все, кроме немногих, чьей матерью стала волчица. А у волка какая жизнь, зарезать кого-то и съесть. Страшный зверь волк – зверь одиночка. Но даже такой зверь, как волк, любит свою плоть и кровь, своего волчонка. Поэтому, наверное, нет такого человека, который не любил бы совсем никого. Но любить кого-то одного – мало, чтобы называться человеком. У человека есть братья, друзья, односельчане, словом близкие, понимаешь?
– Понимаю. Шинентак должно быть очень плохо с таким человеком.
– Ничего, – усмехнулся отец, – вырастет, уйдет и будет жить сама.
– Это сколько же ждать.
Отец посмотрел на него удивленно:
– Не так уж много. В этом году.
– В этом году!?
– Ты никогда не думал, что ты уже взрослый?
– Ннет.
– Подумай.
Из письма Еджика Найде.
Привет, Найда. Я уже месяц как в Алае. Тут все не так как у нас. Асфальтовых дорог здесь нет, только земляные. Когда идет дождь, отец наматывает на шины грузовика цепи, и все равно не всегда проехать может. После дождя я прихожу в школу и ботинок не вижу – сплошной ком грязи.
В школе на физкультуре учатся верховой езде, стрелять из лука и драться на ножах. Ездить на лошади я пока не научился, стреляю тоже плохо, а вот на ножах неплохо получается, учитель меня хвалит. На день рожденья отец подарил мне свой нож, длинный, с костяной рукояткой. Я его ношу в портфеле на физкультуру, непривычно. Спортзал здесь на улице, не представляю, как они занимаются зимой.
Девчонки тут все носят длинные косы, и волосы у них черные, как воронье крыло. Нет даже коричневых волос, не то что там белых. Не знаю, красят они волосы краской, или от рожденья такие. Моего имени никто не может выговорить, называют Ежи. Я не обижаюсь. Люди здесь в основном неплохие, редко кто по пустякам ругается. И все равно я очень по городу скучаю, особенно по тебе. Как там у вас дела? Пиши. Еджик.
Из письма Найды.
Привет, Еджик. Ты спрашиваешь, как у нас дела. Все по-старому. Я учусь, родители работают. Очень по тебе скучаю, когда ты уже приедешь? Месяц, это оказывается очень много, я никогда не думала, что время так тянется. Отец спрашивает, что делает его друг Раздан. Ну вот и все, до встречи. Найда.
Они жили в Алае два месяца. Еджик привык. Это не значит, что ему нравилось в поселке, просто он научился видеть хорошее. Хорошо было, когда приходила бабушка Асан, приносила сладкие и кислые лепешки, рассказывала про его бабушку Улашан. Оказывается, бабушка хорошо знала травы и всех в деревне лечила. Кроме того, она умела ткать ковры и вышивала красивые узоры. Бабушка Асан показывала скатерть, даже Еджик понял, как красиво. А Шинентак только что не прыгала от восторга. Ах, как красиво, какой узор! Ашаш! – значит: искусница.
Хорошо было идти вместе с Шинентак в школу и из школы, оказывается, с ней было о чем поговорить. Было приятно ходить к учителю Неклану и учиться новым кинжальным приемам. В обращении с кинжалом Еджик уже ничуть не уступал любому мальчишке в классе. Неклан часто приглашал его вечером на дополнительные занятия и почти всегда хвалил.
Молодец, говорил учитель, и трепал мальчишку по плечу. Хорошая реакция, быстрые движения. И главное, ты идею понял. Нож – не сабля, долго стоять, фехтовать не нужно. Увернулся раз, другой, а потом обманное движение и подступай вплотную…
Учился Еджик и ездить верхом, но тут успехи были гораздо скромнее. Отец все обещал позаниматься с ним в выходные, но пока свободных выходных не было.
Приятно было вечерами ходить с отцом удить рыбу. Рыбы в местной речке была не такая как в городе. В городе рыба разная: тонкая, толстая, плоская, круглая, белая. Коричневая… А здесь она узкая, длинная, с красным мясом, очень вкусная. Если отец был занят, Еджик шел на речку сам или с Шинентак. Если сам, то обычно удочки не брал, просто сидел и смотрел, как быстро бежит вода, как мгновенно образуются и исчезают водовороты. А когда шел с Шинентак, брал. Пока рыба не клюнет, можно и поболтать.
В горах здесь водились волки, лисы, дикие козы, бараны, олени. Дикие звери в поселок не заходили, боялись. Зато хищники все время караулили домашние стада, которые паслись на лугах. Один раз Еджик видел растерзанную волками тушу овцы. От бедного животного осталась шкура, копыта и кости. А еще пятна крови на траве. Жуткое зрелище. Правда, охотники тоже не сидели сложа руки. Почти в каждом доме на стене видел Еджик волчьи и лисьи шкуры.
За два месяца Еджик здесь ни с кем из мальчишек не сошелся. Это было немного странно, потому что ребята в классе были неплохие, нос не задирали. Но потом Шинентак ему объяснила, в чем дело.
– Это все Салана.
– Салана?
– Ты сказал, у нее волосы некрасивые, она обиделась. Сказала, кто с тобой дружить будет, ее дружбу потеряет. Все мальчишки в классе за ней бегают, с тобой дружить боятся.
Еджик огорчился, но потом решил: ну и пусть. Пускай слушаются красивой дуры, если им так нравится, ему и Шинентак достаточно. Ей можно обо всем рассказать, о любой проблеме, она поймет. Шинентак знала, что он хочет вернуться в город, даже про Найду знала. А Еджик знал, что Шинентак жила с Кашаном уже пять лет. Пока жива была мать, было еще ничего, а сейчас совсем плохо. Кашан очень злой, как волк, правильно твой отец говорит. Ей бы этот год доучиться, уйдет от Кашана, начнет работать.
Приятно было получить второе место на районной олимпиаде по математике, потому что на следующий день вся школа собралась во дворе и Еджику долго хлопали. Он даже не ожидал такого. А потом ребята из соседних классов подходили и дружески хлопали его по плечу, они же не бегали за Саланой…
Приятно было, когда отец звал на помощь и брал Еджика с собой в поездку. Это если груз находился в глухом месте, где недоставало работников. Здесь отец работал больше, чем в городе, но был намного веселее. Он часто спрашивал сына, что они будут делать, когда вернутся в город. Мечтал, какая хорошая у них будет квартира, как он получит новый грузовик, и вообще, как все будет здорово.
Еджик уже хорошо водил, намного лучше, чем до отъезда. Тогда он просто садился за руль на пять-десять минут в глухих переулках, а сейчас отец доверял ему вести машину часами. Один раз даже разрешил самому съездить в соседний поселок Апут. Еджик ехал и думал, как все будут ахать и охать, что мальчишка приехал сам. Но никто в поселке не удивился, сделали вид, что так и нужно. И вообще, здесь дети рано начинали работать.
С мальчишками он не подружился, но оказалось, что ему вполне хватает дружбы с Шинентак. Шинентак умная, только у нее ум не такой, чтобы математику решать, а настроен о жизни думать. Вот например, зашел у них как-то разговор о несчастье. Они тогда домой со школы шли.
– Пошли к бабушке Асан, – предложила Шинентак.
– Не хочу, нет настроения, – покачал головой Еджик.
Девочка не стала настаивать, стала расспрашивать о городе. Еджик рассказывал, подробно объяснял, как там люди живут, как одеваются, как устроены дома.
– Странно, – вдруг сказала Шинентак, – твой отец совсем на алпата не похож, а ты немного похож. Но мать твоя не алпатка.
Еджик только головой покачал: говорили об одном, Шинентак без перехода на другую тему перепрыгнула, но с ней это случалось.
– Конечно, она не алпатка, и в лице у нее ничего алпатского не было. Хотя я ее плохо помню, по фотографии сужу.
– Сколько тебе было, когда она умерла?
– Семь.
– Мало.
– Да. Тогда сильно плохо было и мне, и отцу.
Шинентак остановилась и, закрывая ладонью глаза, долго смотрела в сторону заходящего солнца.
– Твое горе сильное, но внезапное. А я больше медленного горя боюсь, – наконец сказала девочка.
Еджик опешил.
– О чем ты? Какое медленное, какое внезапное?
– К тебе горе из-за холма подкралось и напало. А ко мне открыто шло, не таясь. Я за много дней видела, как оно подходит. Боялась и сильно, просила богов отвести горе, или удлинить его путь. Пускай оно тройным кружным путем придет ко мне, шептала я, но ничего не помогло. – Шинентак вздохнула: – Мы с матерью всегда одни жили, отца даже не помню. Была у нас корова Улара, черная с белыми пятнами, добрая-добрая. Я ей все секреты рассказывала, а она выслушает и языком меня лизнет. Молока много давала, полтора ведра, иногда два. Мать говорила: Шинентак, будет жива Улара, проживем и мы. Умрет корова, придется мне мужа искать. Ко мне Кашан сватался, наверно, за него пойду.
Я тогда не знала, какой человек Кашан, но злых его глаз уже боялась. Я лежала в кровати и просила Богов, чтобы с Уларой ничего не случилось. Но она скоро заболела. Не умирай, Улара, просила я. Я носила ей лучшее сено, давала пить теплую воду, а корова лежала и смотрела на меня тоскливо-тоскливо. Жалела меня. Три месяца болела, три месяца шло ко мне горе и пришло.
Умерла Улара, мать вышла замуж за Кашана. Кашан меня сразу возненавидел. Ненавидел за то, что мать меня любила, хотел, чтобы она любила только его. А как может мать не любить свою дочь? Кашан меня бил, мать бил… Мать ничего не говорила, только крепко прижимала к себе и долго держала. Только один раз не выдержала, расплакалась. Кашан тогда меня хлыстом ударил, очень больно, шрам на спине навсегда остался. Мать схватила меня, заплакала. Прости, говорит, из-за меня страдаешь. А через неделю заболела. Тогда горе ко мне тоже долго шло, полгода. Мать не хотела умирать, меня боялась оставлять. А я надеялась. Пока лето было, надеялась, а когда осень наступила, поняла, что мать не переживет зиму. Вот тогда я очень хорошо узнала, что такое медленное горе.
Тогда я Кашана перестала бояться. Решила – умрет мать, я в реку брошусь, утону. Я бы так и сделала. Когда мать похоронили, я на следующий день к реке пошла. Спустилась вниз, а там бабушка Асан стоит. Здравствуй, говорит. Я поздоровалась. Зачем пришла? – спрашивает бабушка. За водой, говорю. А где ведра? Я молчу. Тогда бабушка Асан и говорит: У тебя все еще будет, Шинентак, семья, дети, любовь. Потом погладила меня по голове, отвела домой и накормила теплыми лепешками… Пошли, чего стоишь.
Они пошли дальше.
Еджик обдумывал слова Шинентак и вынужден был признать, что лучше встречаться с внезапным горем. А еще подумал, что глядя на Шинентак, никак не скажешь, что она такая отчаянная. Решила, что пойдет утопиться, и пошла. Еджик представил себе холодную воду зимой, как она обжигает тело, проникает в рот, в легкие… и содрогнулся.
– Салана, наверное, скоро замуж выйдет, – опять без перехода сказала девочка.
– Как это? – удивился Еджик. – Она же… школьница.
– Ну и что, зато высокая и красивая.
– А за кого она выходит замуж?
– Таскан, ты его не знаешь. Он не алпат, сартак, живет в Укете. Он взрослый, ему двадцать лет. Стройный, красивый, богатый.
– Завидуешь? – усмехнулся Еджик.
Он любил подтрунивать над разговорами Шинентак о замужестве. Шинентак удивленно посмотрела на него.
– Нет. Салана не любит его. Так бывает, что за любимого человека выйти нельзя, – девочка вздохнула, – но Салана еще молодая, есть время искать. Жизнь с нелюбимым – горе, Салана идет ради богатой жизни.
– Откуда ты знаешь, что она его не любит? Рассказала?
– Не рассказала, конечно, кто о таком расскажет. Видела, как она на него смотрит – равнодушно. Когда в Укет переедут, сами жить будут, что будет?
– А что?
– В гости сартаки приходить будут, свои песни петь, свои сказки рассказывать, Салана для них чужая. Она все это понимает, условие поставила, чтобы в город уехать, там жить.
– А этот Таскан, он точно богатый?
– Да. Его отец старший охранник, алмазы охраняет в Ала-Алпат. Там большие деньги дают. У них в Укете большой дом из камня.
– Понятно. Шинентак, а почему ты так много обо всем этом думаешь?
– О чем?
– О замужестве, о семье?
Девочка остановилась и удивленно подняла брови:
– А почему ты, Ежи, об этом не думаешь? Разве это не самое важное в жизни – создать хорошую семью?
Еджик почесал затылок. Вот Шинентак, озадачила. Нет, конечно, он думает. Думает, как они с отцом уедут, он встретится с Найдой, они будут вместе жить. Гулять будут по выходным, на велосипедах ездить. Хорошо будут жить, счастливо. Только он не может об этом часто думать. Если об этом постоянно думать, начинаешь волноваться, переживать. Лучше всего ждать, отвлекаясь на постороннее.
– Когда у тебя такое лицо, я знаю, что ты думаешь о ней, – тихо сказала Шинентак.
Еджик вздрогнул и улыбнулся.
– Не завидую твоему мужу, Шинентак, ты будешь знать все его мысли.
– Наоборот, это хорошо, – покачала головой девочка. – Мужчины гордые, не всегда рассказать могут. А как помочь, если не знаешь, что в голове? Тогда приходится читать по глазам, по хмурому лбу, насупленным бровям.
– Кто это тебе все рассказывает? – рассмеялся Еджик.
– Бабушка Асан. Она умная и добрая, тебя любит, а ты так редко к ней заходишь.
– Хорошо, – рассмеялся Еджик, – уговорила. Пошли к бабушке Асан.
Шоферу приходилось трудиться и день и ночь. Возить зерно, муку, овец, кирпичи. Случалось, машина ломалась, застревала, поэтому Еджик ничуть не удивился, когда отец как-то вечером не вернулся из поездки. Была поздняя весна, ночи стояли теплые. Даже если отец сломался в дороге, не замерзнет, это не зима.
На следующий день Еджика забрали со второго урока к директору. В кабинете директор, не глядя в его сторону, сказал, что отца убили.
Это было так невероятно, что Еджик не поверил. Это ошибка. Убили кого-то другого, а отец жив. Он скоро вернется, директор путает. Даже когда стоял возле ямы и видел, как в нее опускают гроб, не верил. Отец вернется, они поедут в город, у них будет квартира в хорошем районе…
Вечером пришла Шинентак. Еджик сидел в темноте и смотрел в окно. Он не думал, что это Шинентак, она редко приходила к ним домой. Он подумал, что это бабушка Асан, но это была Шинентак.
Девочка зажгла лампочку, поставила на стол горшочек с гороховой кашей:
– Ешь.
Он равнодушно подвинул к себе горшочек, ковырнул пару раз ложкой и отодвинул.
– Не хочу.
Она снова подвинула к нему горшочек:
– Ешь и пойдем.
– Куда?
– К старейшине.
– Зачем?
Девочка зло сжала кулаки, топнула ногой и зашипела на алпатском вперемешку с дорским:
– Ш-па..аш-ал. Глупый!.... Ш-пи..ашь… Думаешь, все…. У меня па..аш, никого, тоже все!?… Ш-па..аш-ал Асан говорит, все будет…. Семья, дети, любовь! И я верю, будет! Верю!
Еджик не хотел спорить и молча встал.
– Пошли.
Шинентак схватила его за руку и торопливо потащила к дому старейшины.
До этого Еджик не сталкивался со старейшиной. Видел издалека дряхлого сухого старика, но особо к нему не присматривался. Потому что все хозяйственные дела решал председатель. Отец, правда, как-то обмолвился, что председатель, это когда решается вопрос, что сеять и кого резать. А вот если возникает вопрос жизни и смерти, тут уже решает старейшина, и тут действует не законодательство Дорской республики, а алпатские заповеди. Значит, сейчас решается вопрос жизни и смерти. Смерти… чего решать, все решилось, отца нет.