Городок и Центр (Олев, "ломовик")
…Олев добрался до Городка днём, около четырёх часов, скачала на попутке, а потом от трассы последние шесть километров пешком. Дорога, по которой он шёл, осталась такой же, какой была пять лет назад – не очень ухоженной, с трещинами и выбоинами в асфальте, разве что теперь сквозь трещины зеленела трава. Тополя вдоль дороги постарели, многие усохли, другие загустели, в одном месте вдоль обочины лежал ствол, видимо, сломанный ветром. По всему было видно, что, если кто-то и ездил здесь, то очень редко.
Городок скрывался за рощицей, по-осеннему желтевшей вдалеке, и лишь подойдя к ней, Олев увидел первые дома. Всю дорогу сюда он пытался представить, какие чувства испытает при встрече с местом, где провёл двадцать лет жизни, с которым его связывало очень многое, но особого волнения не испытал, скорее любопытство, возможно, он пережил всё волнение в поезде по дороге сюда, а возможно, потому что в душе давно похоронил тот Городок, который помнил, и теперь просто сравнивал с тем, что появилось на его месте, уже чужим.
Он заходил со стороны одноэтажных домиков, отчасти доставшихся Городку в наследство от бывшего здесь когда-то посёлка, отчасти поставленных первыми строителями Центра по изучению Джей-канала, организованного на этом месте. Домики, по большей части кирпичные, добротно поставленные, выглядели бы и теперь вполне жилыми, если бы не забранные ставнями окна и не заросшие по-дикому без хозяйской руки непременные садики вокруг них, с покосившимися кое-где заборами. Этот район всегда отличали и называли когда-то "Старым Городком", хотя и весь Городок был сам по себе невелик.
Дальше шли уже многоквартирные дома, которые начали строить в ударном порядке, когда в Центр потянулись сотни молодых энтузиастов, заворожённых махиной Канала. Олев, так же заворожённый, приехал сюда лет на пять-шесть позже, закончив училище.
Большие дома тоже казались необитаемыми, газоны рядом с ними заросли неопрятными кустами сирени и жасмина, детские площадки, до сих пор сохранившие яркие краски, пустовали, нигде не сохло бельё. В нескольких домах окна были закрыты дощатыми щитами…
Хотя кругом не было ни души, ещё проходя через Старый Городок, Олев услышал за спиной шорох и, обернувшись, заметил какое-то движение. Шорох повторился, и Олев увидел морду глядевшей между веток сирени собаки. Собака смотрела настороженно. И тут же Олев заметил ещё двух собак, залёгших за кустами поодаль. На всякий случай половчее перехватив сумку, он пошёл дальше, уже постоянно замечая слева и справа от себя согласованное движение. Через несколько минут, однако, это движение внезапно прекратилось, с шумом шарахнувшись куда-то в сторону, и больше не возникало.
Он подошёл к бетонной площадке посредине двора, на которой стоял зарешёченный навес с аварийным дизелем. Дизель выглядел ухоженным. Когда-то все взрослые в Городке знали код от замка, запиравшего решётку, на случай аварии и отсутствия коменданта. Любопытства ради, Олев набрал код и, к его удивлению, замок, как-то по-особенному услужливо щёлкнув, открылся. Вблизи дизель выглядел ещё более ухоженным, как будто его только что протёрли и смазали. Уровень горючего и масла был в норме. Не удержавшись, Олев нажал на кнопку стартёра. Дизель, коротко взревев, заработал мерно и почти бесшумно. Почти тут же зажглись фонари на столбах вдоль дорожек, и он услышал сердитый окрик:
– Эгей, кто там шалит? А ну, глуши! – и к решётке подошёл Хрунов, работавший когда-то вместе с Олевым.
Олев не видел Хрунова с того самого дня, когда, спешно собравшись, уехал из пустого уже Городка. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, потом Олев, заглушив дизель, виновато сказал:
– Извините, Николай Карпович!
– Да нет, отчего же, начальнику можно, – непонятно сказал Хрунов.
– Начальнику?.. – переспросил Олев. Он вышел из-под навеса и, закрыв за собой калитку, протянул Хрунову руку – Здравствуйте, Николай Карпович!
– Вы разве не начальником к нам? – ответив на рукопожатие, спросил Хрунов.
– Начальником чего?
На лице Хрунова появилось смущение, а потом досада.
– Извините, Андрей Ильич, это я напутал… Вы к нам какими судьбами?
– В отпуск.
– В отпуск… – эхом повторил Хрунов. – Проездом?
– Да нет, сюда ехал.
– Надолго?
– Посмотрю. Вы так и живёте здесь? –Олев пытался уловить правильный тон разговора, всё-таки прошло пять лет, с Хруновым за это время они ни разу не общались. А кроме того, он вдруг почувствовал неловкость из-за своего поспешного отъезда пять лет назад, почти бегства, толком тогда и не простившись. – Или хозяйство проведываете?
– Собак кормлю, – ответил Хрунов. – Из Городка когда народ уезжал, много собак побросали. Я их всех в Центр, к себе, забрать хотел, но они сбегают, сюда возвращаются, ждут, наверно, до сих пор. Каждый день сюда и мотаюсь. Там у меня одна Лайма, среднеазиатка, осталась.
– Так вы в Центре живёте?
– Да. Служу я там. Должность называется: ио начальника опорного поста.
– Поста? И под какие задачи?
– Как всегда, задача одна – быть в готовности. На всякий случай.
– А почему ио?
– По штатному расписанию начальником должен быть пилот, но до сих пор никого не нашли, – Хрунов чуть виновато усмехнулся: – Вот я, грешным делом, и подумал, что вы к нам как раз начальником, вы уж извините.
– Да ничего. Мне не предлагали.
– Кто ж предложит? – Хрунов понимающе улыбнулся. – Дураком надо быть, классного пилота в запас сажать… Вы в Центр не собирались? – помедлив спросил он.
– Собирался. Только сначала хотел свою квартиру посмотреть…
– Понимаю. Думаете, в ней остановиться?
– Даже не знаю, – нерешительно сказал Олев. Он вдруг поймал себя на мысли, что действительно как-то заранее и не решил, где остановиться. В квартире было бы естественней, если он, конечно, задержится в Городке.
– Ну, хорошо. Вы как управитесь, подходите к "пришлому дому", – Хрунов указал рукой в сторону, – там у меня машина стоит, вместе поедем. Не забыли, где "пришлый дом"?
– Нет, конечно.
– Ну, хорошо, – повторил Хрунов. – Я вас жду.
Ключ по-прежнему висел справа от двери на гвоздике, точно так, как он его повесил. В Городке было принято, уходя, вешать ключ от двери на гвоздик, просто как сигнал о том, что хозяев нет дома. В Городке не воровали. Пьянство в Городке было, адюльтер был, драки были, было даже одно убийство из ревности – воровства не было.
"Но ведь пять лет прошло, – вскользь подумал Олев. – Чужие могли прийти…"
Как бы там ни было, ключ был на месте и, чуть помедлив, чтобы унять неожиданно охватившее его волнение, Олев открыл дверь и вошёл.
Всё было так, как он оставил. Впрочем, говоря по совести, он не очень помнил, как он всё оставил. Последние несколько месяцев перед отъездом он жил в Центре, уезжал торопливо, едва заглянув сюда, чтобы забрать документы. Он убегал тогда от щемящего чувства неосознаваемой и от того казавшейся ещё горше утери то ли того, что было, то ли того, что могло бы быть. И это чувство, казалось, прочно забытое, начало возвращаться к нему…
Он вдруг понял, что не остановиться в этой квартире, даже если задержится в Городке, хотя и не мог представить, где тогда можно будет остановиться.
Он закрыл дверь, повесил ключ на гвоздик и, спустившись вниз, зашагал в сторону "пришлого дома"…
– Как это у вас ключи возле дверей до сих пор висят? – спросил он, садясь в машину Хрунова. – Воровства не боитесь?
– Не, – отрицательно мотнул головой Хрунов. Он включил двигатель на прогрев. – С чем-чем, а с воровством тут не шалят. Молва стережёт.
– Кто стережёт? – не понял Олев.
– Молва. Молва, слухи. Помните, сколько всякого разного о Городке ходило, особенно когда отсюда массово уезжать стали? До сих пор работает, и я, когда в райцентре бываю, нет-нет, да и вверну что-нибудь про излучение… – он вдруг посерьёзнел и озабоченно качнул головой. – А вообще-то, вы правы, вечно работать не будет, надо бы ключи собрать и у себя хранить, я тут постоянно на месте, а то люди приедут…
Он не договорил, машина прогрелась, Хрунов тронул её и через несколько секунд вывел на знакомую Олеву до боли дорогу.
Целый год, когда Городок уже угасал, но ещё регулярно ходили вахтовые автобусы и летали вахтовые вертолёты, Олев упрямо ездил из Городка в Центр и возвращался обратно на велосипеде, в любое время года и в любую погоду, несмотря ни на что. Ему, в каком-то, как он теперь понимал, умственном ослеплении, казалось, что пока он – именно он и именно так – связывает, "сшивает" Городок и Центр, всё ещё может образоваться, и надо только достаточно долго продержать эту связь. Ничего, разумеется, не образовалось. Городок продолжал пустеть…
– Как там сейчас? – спросил Хрунов.
– В Канале?.. – понял его Олев. – Сейчас там пусто. Совсем пусто, как в туннеле подземки. Там сейчас как раз то, что мы хотели. Всё так изумительно ложится на наши модели, что уже похоже на издёвку. Представляете, мы теперь обсчитываем Канал на месяцы вперёд и никогда не ошибаемся. Погоду на Земле – максимум на неделю, а Канал – на месяцы!.. Я думаю, он сделал вид, что "прогнулся" под нас, и кинул нам куклу вместо самого себя, уж не знаю, из жалости или в благодарность за то, что дали доработать "пришлым". Куклу оставил, а сам исчез…
– Куклу вряд ли, – со спокойным сомнением сказал Хрунов, внимательно глядя на дорогу. – Я так понимаю, если бы куклу, уже давно бы для перевозок автоматы приспособили, а так ведь без живого пилота в Канал не попадёшь. Если бы кукла, – повторил он, как будто убеждая самого себя, – тогда по-любому можно было бы. Кукла с куклой всяко договориться, а так – пилот нужен.
– Пусто там всё, Николай Карпович, – повторил Олев. – Я каждый день там бываю… Бывал… Как будто мёртво там.
– Да нет, – снова возразил Хрунов. – Затаился он просто. Присматривается.
– Присматривается к чему?
– Да к нам присматривается. Что и как дальше делать будем. Может, мы, по Вселенной намотавшись, чего-нибудь получше захотим.
– Боюсь, что уже нет, – негромко, тоже, скорее, самому себе, сказал Олев и, чтобы сменить тему разговора, спросил: – Я думал, тут и нет ничего. Говорили о глубокой консервации…
– Собирались. И приказ такой был, – сказал Хрунов. – Вы тогда торопливо уехали…
Олева кольнула совесть.
– Я извиняюсь, Николай Карпович, – сказал он. – Я даже не попрощался…
– Да Бог с вами, Андрей Ильич, – махнул рукой Хрунов, – я не в упрёк. Мне тоже тогда показалось, что что-то окончательно разломилось и мы вряд ли когда встретимся… Я не в упрёк, – чуть помолчав, повторил он, – просто для полноты картины… Приказ о консервации был, и людей уже прислали, и консервировать уже начали. Вы если с тыльной стороны главного корпуса посмотрите, там по третьему этажу окна щитами забраны, я снимать не стал, сейчас оно никому не мешает; да и в Городке некоторые дома могли видеть… Да. Потом, практически сразу, всё остановили, людей отозвали, прислали топографов, вроде, железнодорожную ветку провешивать, я тогда подумал, что Центр под грузоперевозки готовят, вокруг много про это говорили. Но и тут, видимо, что-то не срослось – кроме топосъёмки, ничего больше и не было. Теперь вот – опорный пост, уже три с половиной года…
– А для чего пост? Под какие-то конкретные задачи?
– Конкретные? – Хрунов немного помолчал, словно решая, как бы сказать покороче. – Конкретные задачи простые. Чтоб взлётно-посадочные поля были в порядке и постоянно держать две капсулы в пятиминутной готовности, а ещё три – в часовой.
– Вы же говорили, что пилотов нет…
– Пилотов нет, а капсулы держать надо. Работы немного.
– С топливом нормально?
– Под завязку.
– Надо же… – удивился Олев.
Они немного помолчали.
– Я так понимаю, что там, – Хрунов показал пальцем куда-то вверх, – просто не решили, что с Центром делать, махина-то приличная, жалко. Может, потом железнодорожную ветку и подтянут, а пока этот самый пост придумали, чтобы до времени всё под присмотром было. Мне нравиться. Одному, правда, скучновато, а так – нормально… Вдвоём было бы в самый раз… – добавил он, немного помолчав. – А вы где сейчас?
– Третье логистическое управление. Там Стеблов начальником, вы должны помнить.
– Павел Игнатьевич? Конечно, помню.
– Там ещё Эдик Хализов работает, его вы тоже можете помнить.
– Хализов? – Хрунов задумался. – Пожалуй, не очень. Крикливый такой?
– Шумный.
– Может, и помню. И как?
– Работа? Работа как работа, грузы таскаем, "обвязки" по-нашему. Я по высшей категории прохожу, то есть большие "обвязки" таскаю… Какая у "ломовиков" работа, грузи да таскай…
Машина миновала Ближнюю рощу и въехал на территорию бывшего Центра по изучению Джей-канала. Навстречу им с громким лаем выбежала громадная среднеазиатская овчарка. Хрунов подрулил прямо ко входу в главный корпус Центра.
– Вы посидите маленько, – сказал он, открывая дверцу, – кто знает, как Лайма себя поведёт, тут ведь редко кто бывает. Придержу, – однако овчарка, лаявшая до этого, внезапно замолчала и, отбежав в сторону, осталась стоять поодаль. – Ишь ты, ну, ладно, – озадаченно крякнул Хрунов. – Давайте выбираться, даст Бог, если что, перехвачу.
Они вышли из машины. Хрунов, открыв багажник, что-то из него выгружал, время от времени озабоченно поглядывая в сторону всё ещё стоявшей поодаль овчарки.
Олев огляделся. Всё было, как всегда, и он вдруг неожиданно для себя самого спросил:
– Это ничего, если я у вас сегодня переночую?
– Даже хорошо! – Хрунов захлопнул багажник. – Комнаты для отдыха в порядке, как положено, – он поднял с земли два металлических бидона, в которых, судя по всему, возил еду собакам. – Пойдёмте…
Он подождал, пока Олев достанет из машины сумку, они поднялись по ступенькам, Хрунов открыл ключом входную дверь, и они вошли в вестибюль Центра.
– Комнаты наверху, вы помните. Выбирайте любую, я живу в кабинете руководителя, как-никак ИО. – Хрунов усмехнулся, потом спросил: – Может, вы есть хотите?
– У меня еда с собой, – сказал Олев, – Вы не беспокойтесь, я сам…
– Как вам удобнее… Понесу на камбуз, – Хрунов приподнял бидоны. – Если что, звоните.
– Хорошо.
Олев поднялся на верхний этаж, где находились так называемые комнаты отдыха пилотов.
На самом деле каждая "комната" была небольшим, но уютным номером с санузлом и даже кухонькой с электрической печкой, микроволновкой и кофе-машиной. Всего таких номеров было двадцать по обе стороны длинного коридора. Здесь обычно останавливались прикомандированные к Центу специалисты.
Когда в Центре осталась одна группа Фалина, а в Городке – только "пришлые", Зимины, Хрунов и Олев, все они перебрались на жительство сюда, что избавляло от совершенно бессмысленных поездок туда-сюда – к тому времени отказалось, что в Городке уже не было ничего, без чего нельзя было бы обойтись. Руководство переезду не препятствовало и даже одобрило в свете экономии ресурсов, потому что, в связи с сокращением программ, а их оставалось – только фалинская, ресурсов Центру выделяли всё меньше и меньше…
Олев вошёл в тот номер, в котором жил последние месяцы перед отъездом. В окно с раздёрнутыми шторами светило нежаркое предзакатное осеннее солнце. Подойдя к окну, он открыл его и посмотрел сверху на бледно-серые бетонные блины взлётно-посадочных площадок в окружении невысоких ангаров, на диспетчерскую вышку, стоявшую сбоку, на топливный склад на отшибе с отбойным валом, поросшим жухлой, сожженной за летние месяцы травой, на желтеющую вдалеке рощу, которую в Городке так и называли – Дальняя, на блестевшую слева от рощи речку… Он вдруг поймал себя на том, что не может вспомнить название речки. В Городке её так и звали "Речка", потому что в округе других не было, но она имела название на картах, и вот его-то Олев никак не мог вспомнить. Потом вспомнил – "Ужовая", говорили, что когда-то рядом с ней водилось много ужей. "Точно – Ужовая!" – он даже обрадовался.
Всё было, как тогда…
Искушение первое, или Подготовка к исходу (Андрей Олев, пилот-исследователь)
…Лимит топлива Центру тогда уже существенно урезали, и "пришлым" удавалось летать столько, сколько им было нужно, только за счет "левого" горючего, которое негласно привозили время от времени из близлежащих логистических центров за то, что "пришлые" вытаскивали из-под тромбов их грузовые капсулы.
Когда Паша Стеблов, работавший в то время начальником лётной подготовки в соседнем логистическом центре, привозил горючее в последний раз, Андрей был на дежурстве в диспетчерской.
Оставив водителя сливать топливо под надзором Хрунова, Стеблов поднялся к Андрею.
– Здорово! Что нового? – спросил Стеблов, когда они обменялись рукопожатиями.
– Ничего.
– Летают?
– Летают.
– А ты?
– И я летаю. Страхующим… Или стажёром, – усмехнувшись, добавил Андрей, – я ещё не разобрался. Кстати, ты помнишь, мы говорили о хлопках при выходе капсулы из Канала?
– Ну? – Стеблов ещё с училища не слишком любил разговоры о хлопках.
– Так вот, они этими хлопками могут делать, что хотят. Представляешь, ставят сигнальные столбики по краю посадочной площадки, и потом Фалин… да кто угодно из них, при выходе так формирует хлопок, что столбики валятся один за другим, как кегли, причём начиная с любого, какой заранее укажешь, в любую сторону, с любой скоростью!
– Развлекаются?
– Как сказать… – Андрей помолчал. – Их ведь, Паша, не поймёшь, то ли развлекаются, то ли всерьёз что-то делают. Они вход-выход из Канала раз по сто подряд отрабатывают. Если с земли смотреть, то капсула проявляется – исчезает, проявляется – исчезает и всё быстрее и быстрее. В конце – просто мерцает, одуреть можно.
– Зачем это?
– Знать бы… – Андрей снова помолчал. – Я раз попробовал сам, ясное дело, не так, как они, помягче. Так вот, нагрузка на мозг такая, что отходил потом полдня… Ты не смотрел случайно их последнюю исследовательскую заявку в план Центра?
– Нет. Боюсь, что уже и не пойму ни черта.
– Так никто и не понимает. Начальство, чтобы соответствовать, план подмахивает, мы летаем…
Водитель, должно быть, закончивший с разгрузкой стоявшего возле склада заправщика, замахал в сторону диспетчерской рукой.
– Ну, ладно, – сказал Стеблов, махнув рукой водителю в ответ, – надо ехать, официально я в самоволке. Звони, не скучай! Хотя, – он усмехнулся, – чего тебе скучать? У тебя тут хлопки, кегли…
– А ты знаешь, Паша, – неожиданно для самого себя сказал Андрей, – Фалин-то меня научил, я столбики лихо валю. Вразбивку, как они, не могу, а скопом – запросто.
Стеблов молча посмотрел на него.
– Ты только не увлекайся, Андрюша, – сказал он через секунду. – А то, как бы тебя вручную "опознан, неопасен" не пришлось маркировать.
– Да ну, я – в доску "свой"! – засмеялся Андрей.
– Ладно, – снова сказал Стеблов. – По мне, пусть хоть дурака вместе со столбиками валяют, пока они пилотов наших вытаскивают, я лично буду им горючку возить. Столько, сколько надо.
Он протянул было руку для рукопожатия, но вдруг порывисто обнял Андрея и вышел из диспетчерской.
Андрей сверху видел, как он, не оглядываясь, бежал к заправщику…
В тот же день, вечером, после окончания полётов "пришлые", собравшись в одной из комнат для совещаний – "мозговых", как изгалялись в Городке – пригласили Андрея, и у него ёкнуло сердце – семинара в тот день не было, да его уже и не ждали в последнее время на семинарах.
– Нам надо уходить, – сказал Фалин, когда Андрей опустился в предложенное ему кресло, поставленное, словно в центре полукруга, напротив кресел, в которых расположились "пришлые". Сердце у Андрея снова ёкнуло и сжалось в ожидании какой-то ещё неясной беды.
– Нам, это?..
– Нам… – Фалин обвёл взглядом "пришлых". – Можно с вами… – добавил он через секунду и выжидательно посмотрел на Андрея.
– И куда? – машинально спросил Андрей, тут же поняв всю глупость своего вопроса.
– В Канал, – спокойно ответил Фалин. – Детекторы в этом отношении не лгут, мы – часть Канала. Глаза лгут, выглядим мы, как бы это сказать, привычно, что ли. Впрочем, вы наверняка всё это понимаете. То, что мы должны были сделать здесь, вне Канала, практически закончено. Пора уходить.
– Вы сказали – со мной. Но я-то не часть Канала… – сказал Андрей.
– Сейчас – нет, но должна быть процедура трансформации, мы ищем, – Фалин слегка замялся. – Я не хотел бы, чтобы оставались недомолвки между нами. Мы ищем процедуру относительно Лены Зиминой, Родиона и Верочки. Могли бы учесть и вас…
– Подождите!.. – Андрей не сразу подобрал слова. – Вы хотите забрать детей? Да вы с ума сошли! При чём здесь дети?
Фалин с досадой потер ладонью лоб.
– Не горячитесь, Андрей Ильич! Всем непросто… – он глубоко вздохнул и с шумом выпустил воздух. – Дело всё равно даже не ближайшего месяца. Поговорите с Леной Зиминой. Если мы не найдём решение, мы никуда не уйдём…
Повисло тягостное молчание.
– Я пойду, Глеб Евгеньевич? – негромко спросил через несколько секунд кто-то из "пришлых", Андрей не обратил внимания, кто. – Обсчёт заканчивается. Надо бы прогнать с другими граничными…
Фалин кивнул, и все остальные "пришлые" вдруг дружно задвигали креслами, поднимаясь, и вышли из комнаты.
Они, оставшись, ещё некоторое время просидели молча, занятые каждый своими мыслями, потом Фалин поднялся, видимо, подводя черту под разговором.
– И ещё, Андрей Ильич. Я вас очень прошу, – сказал он, – не говорите об этом никому. Вы же понимаете, что в конечном счёте это ничего не изменит, а горя добавить может, – уже выходя из комнаты, он обернулся: – Поговорите всё-таки с Зиминой. И решите насчёт себя…
Андрей тогда, проведя день или два, как в тумане, не зная, что предпринять, и главное, не зная даже, нужно ли, правильнее ли, вообще что-либо предпринимать, так и не решился на разговор с Леной. Она подошла к нему сама.
Она подошла к нему, когда он возился с подсветкой одной из посадочных площадок – тогда все как могли помогали Хрунову, единственному технику на всю группу, да и уже на весь Центр.
– Андрей Ильич! – сказала она, подойдя. – Я поступаю неправильно? Я даже не о себе, я о детях…
– Я не знаю, Лена, – Андрей поднялся, но не смотрел на Зимину. – Право, я ведь не Господь Бог, чтобы давать оценки…
– Андрей Ильич! – настойчиво заговорила Зимина. – Мне надо, чтобы вы поняли. Я не знаю, почему, но мне это надо… – она перевела дыхание. – У нас с Олегом здесь никого нет, так получилось, мы оба из детдома, и познакомились там. Понимаете, второй раз я уже не смогу без него, первый уже высосал всё. А если я не смогу, куда мои дети пойдут? Вы знаете? В детдом? Я не хочу, слышите, не хочу!..
Андрей повернулся к ней, собираясь что-то сказать, и растерялся, увидев на её глазах слёзы. И как будто в отражении их, он вдруг увидел себя со стороны, такого благополучного, уверенного в себе, знающего, что правильно, а что нет, и ему вдруг стало невыносимо стыдно перед этой женщиной.
"Кто ты такой?!. – смятенно думал он. – Кто ты такой, чтобы хоть что-то объяснять этой женщине? Как-то судить, что-то советовать? "Не Господь…" – передразнил он себя. – Ты не Господь, ты просто никто перед ней!.."
У него перехватило горло.
– Лена… – с трудом проговорил он. – Лена, послушайте… Я сделаю всё, что решите вы … Именно вы. Не Фалин, не ваш муж. И я сделаю, чего бы мне это не стоило! Простите меня!.. – он развернулся и, не оглядываясь и почти не видя ничего перед собой, пошёл от посадочного поля в степь…
С этого дня он по просьбе Фалина стал обучать Лену и Родиона технике входа в Канал – "пришлые" не понимали, почему этому нужно учить и, следовательно, просто не знали, как.
Родиону и Лене подобрали новые, "мягкие" капсулы, щадившие мозг пилота, Андрей вспомнил методики "взлёт-посадка", которые применялись в училище, и дело мало-помалу продвигалось. Родион вообще овладел нужным навыком быстро, а вот с Зиминой пришлось повозиться, занятия их часто заканчивались истерикой, что было неудивительно при той нагрузке, которая наваливается на нетренированный мозг при входе в Канал. Несколько раз Андрею приходилось выводить капсулу Зиминой из Канала на буксире. И всё-таки Лена овладела техникой сравнительно надёжного входа в Канал. А большего и не требовалось…
Андрей перестал терзаться сомнениями, как-то сразу и целиком приняв формулу Фалина о том, что "это ничего не изменит, а горя добавить может ", он просто исполнял то, о чём его просили. Единственно, он рассказал обо всём Хрунову – тот и сам начал о многом догадываться по тому, как изменилось поведение "пришлых". Хрунов, выслушав, тоже согласился с формулой Фалина.
В последние дни "пришлые" стали летать в Канале редко, как понял Андрей, только для того, чтобы сжигать тромбы. Всё остальное время они тратили на обсчёт каких-то задач, круглосуточно нагружая вычислительную сеть Центра, благо, кроме них, ею некому было пользоваться. Примерно через три недели они нашли решение, которое искали…