ИСХОД, ВОЗВРАЩЕНИЕ, или "ПРИШЛЫЕ"
Я обопрусь собою сам на себя и пересилю, перевешу всё, не одну эту вселенную.
Андрей Платонов. "Маркун"
Человеческое, слишком человеческое
Фридрих Ницше
Лютни уж нет, но звучат её струны.
Дождик осенний, поплачь обо мне…
Булат Окуджава
Отлучение (Олев, "ломовик")
– Ты всерьёз, Паша?
– Серьёзней не бывает… – Стеблов не смотрел на него, перебирая какие-то документы на столе. – С завтрашнего утра свободен, как ветер. Если есть какие-то планы, можешь считать – прямо с сейчас, под мою ответственность…
Олев растерялся.
В сущности, случилось то, что и должно было случиться. То, что произошло, было как раз нормально, естественно, даже, возможно, справедливо. И всё-таки Олев растерялся.
– Ты отстраняешь меня от полётов?
– Я отправляю тебя в отпуск. Если не ошибаюсь, за последние четыре года ты в отпуске так и не был. За что мне, твоему начальнику, профсоюз и медики должны были давно голову снести.
– Но ведь… Грузы-то я всегда вовремя привожу… – всё ещё на что-то надеясь, неуверенно сказал Олев. – Ну, почти всегда…
– Вот именно – почти… – Стеблов поднял на него глаза. – Какого рожна тебя на этот раз понесло?
– Блик был на экране детектора. Показалось, что тромб в радиальном щупальце, хотел уклониться.
Он соврал. Он ясно видел отметку от "голландца", спутать которую ни с чем другим попросту не мог, однако, он сказал первое, что пришло в голову, даже не рассчитывая, что Стеблов ему поверит.
Когда он, почти три года назад, сообщил в рапорте о первом встретившемся ему в Канале "голландце", его отправили на медосвидетельствование. Когда он позже, после очередной встречи с "голландцем", попытался поговорить, минуя рапорт, напрямую со Стебловым, тот, выслушав, намекнул на необходимость отдохнуть и наверняка отстранил бы Олева от полётов, если бы тот буквально накануне не прошёл плановое обследование. После этого Олев о "голландцах" никому не говорил…
– Какой, к чёрту, тромб?.. – между тем с сердцем сказал Стеблов, затем безнадёжно махнул рукой: – Ладно, Андрей, пустой разговор, – и вернулся к своим бумагам. – Приказ подписан, вывешен. По трудовому соглашению я теперь даже отозвать тебя в первые две недели не имею права. Если, конечно, не будет ничего чрезвычайного…
– Ты всё-таки надеешься? – быстро спросил Олев.
Стеблов вновь поднял на него глаза и несколько секунд молча смотрел.
– Дурак ты. Полоумный… – сказал он после этого. Потом сделал нетерпеливый жест рукой, вновь опустив голову. – Извини, мне надо сводки к планёрке просмотреть. Не забудь зайти в кадры, за приказ расписаться. Отпускные там и всё прочее. Проследи, чтобы не напутали ничего, с наших станется… – последнее он говорил уже, подчёркнуто углубившись в бумаги.
Олев понял, что Стеблову тоже неловко, и, секунду помедлив, вышел из кабинета.
Он остановился в нерешительности посреди коридора. Его отстранили от полётов, и он пока не знал, что с этим делать. Он вдруг подумал, что совершенно не представляет, что это значит – быть отстранённым от полётов. Он просто не помнил такого, чтобы не летал хотя бы день. Разве что в тех считанных случаях, ещё во времена Городка, когда обгорал в Канале, сжигая тромбы, и вынужден был валятся какое-то время в госпитале, да ещё в те две недели, когда шло разбирательство после ухода "пришлых"…
"Странно, – подумал он. – Чего это я вдруг о Городке вспомнил?.."
Уехав из опустевшего Городка почти пять лет назад, он старался не вспоминать о нём. Это было ни для чего не нужно, а значит, не было нужно вовсе. Последний год, может быть, даже два это ему вполне удавалось, тем более, что в Управлении их осталось только трое из тех, кто когда-то работал в Центре по изучению Джей-канала и живших в Городке – он, Паша Стеблов и Эдик Хализов, а они – по разным причинам – о прошлом не вспоминали. Возможно, потому, что за первые годы всё, стоившее того, было не раз переговорено.
На него оглядывались проходившие мимо люди, и Олеву стало неловко.
"Что там Паша говорил?.. – подумал он. – В кадры?.."
Он узнал у кого-то из проходивших мимо, как пройти в отдел кадров, и уже через минуту расписывался за приказ. Потом сдал на временное хранение полётный журнал, сделал ещё кучу каких-то действий, приличествующих, видимо, случаю, и всё это довольно быстро, благо, все с удовольствием консультировали его, куда идти дальше и что делать. Его вскользь позабавило, что делалось это именно с удовольствием, возможно, это была особенность именно этого Управления – такое почти благоговейное отношение к отпускам. Раньше он как-то не обращал на это внимания, собственно, здесь он ни разу и не уходил в отпуск, тут Паша был прав. А как это бывало в Городке… Он не помнил, как это бывало в Городке… И вновь его кольнула мысль, что он вспомнил о Городке…
Впрочем, в процедуре оформления (не дураки, видно, придумывали) обнаружилась существенно положительная сторона – бегая с обходным листом, он успел свыкнуться с произошедшим.
Когда с формальностями было покончено, он вдруг вспомнил, что так и не успел переодеться – Стеблов вызвал его из ангара, сразу после приземления, он едва отвёл капсулу на стоянку, а отпускная процедура производила впечатление такой совершенной отлаженности, что ему и в голову не пришло её прервать, чтобы вымыться и переодеться. Раз отказавшись сопротивляться, он дальше действовал, как автомат, стараясь не думать ни о чём.
Он прошёл по галерее в бытовой корпус.
Дневная смена заканчивалась. В бытовке – длинном неярко окрашенном помещении с рядами одинаковых шкафчиков вдоль стен и фикусами в кадках – то там, то здесь в ожидании разбора полётов толпился народ. За несколькими столами играли в карты или домино, кто-то читал, умостившись в кресле под настенными светильниками, другие, чтобы не терять времени, наводили порядок в своих шкафчиках, остальные, собравшись парами-тройками, негромко переговаривались, от чего помещении стоял уютный гул. Обычное окончание смены. Похоже было, что кто-то задерживался в Канале, потому что, судя по висевшим в бытовке часам, уже минут тридцать, как разбор должен был начаться.
Это было удачно.
Здороваясь на ходу с теми, кого не видел утром, Олев пробрался к своему шкафчику, достал свёрток с банными принадлежностями и собрался было уже пройти в душевую, как его громко окликнули:
– О, Олев! Явление Христа… Погоди минутку!..
Олев обернулся. К нему, уверенно лавируя между столами, ногами и стульями, пробирался Хализов, взлетавший с ним сегодня в паре.
Полёты парами, строго говоря, давно уже не имели никакого смысла, поскольку тромбы, для борьбы с которыми, собственно, и применялась эта тактика, уже минимум лет пять, как не появлялись в Канале, тем более, что с некоторых пор грузовые капсулы вообще перестали оснащать противотромбовыми ракетами, борясь за полезную нагрузку. Вооружение оставили только на капсулах спасателей. Но все грузовики до сих пор взлетали парами, наверно, по привычке, а возможно, не находилось для отмены солидного экономического резона. Тем более, что и особых неудобств это не создавало.
– Привет тебе, о блуждающий "ломовик"! – сказал, подойдя, Хализов. – Ну, что, дрюкнул тебя Стебель? Дамы из диспетчерской говорят, он аж лицом позеленел, когда ты в очередной загул ударился, и типа того, что клятву дал забить гада…
– Не трепись, – поморщился Олев.
– Ладно, – охотно согласился Хализов, – но психанул он изрядно. А уж когда я в одиночку сел… Короче, через минуту Маргарита уже носилась с каким-то приказом, не иначе заранее был заготовлен… – он вопросительно посмотрел на молчавшего Олева. – Обошлось, что ли?
– Как сказать… В отпуск отправил…
– В отпуск!?. – Хализов, казалось, онемел. – Ну, Стебель даёт! То есть, не за штат, не штраф, не строгач, не за свой счёт?.. Просто – в отпуск? И отпускные дали?
– Да.
– Не, ну я тоже так хочу! – Хализов, по обыкновению, воодушевляясь, говорил всё громче. – Я так понимаю, сколько-то раз с маршрута сваливаешь, и Стебель тебе отпуск даёт!
– Не кричи! – поморщился Олев. – Лучше скажи, ты случайно не в курсе? Тут утром кто-то так вскользь сказал, что КРОПы собираются демонтировать…
– В курсе… – Хализов как всегда легко "переложился". – Натурально, собираются. На кой они теперь?
КРОПы – Капсулы Раннего Обнаружения и Предупреждения – действительно не использовались несколько лет, практически сразу после того, как упала активность Канала. Их держали всё это время на всякий случай.
– А ты не знаешь, что собираются делать с детекторами биений?
– Не знаю… – мотнул головой Хализов. Он, нагнувшись, что-то искал в своём шкафчике. – Зачем они тебе? В Канале теперь, слава Богу, не то что биений, легчайшего, как утренний зефир, пука не услышишь. Успокоился дедушка. Кровушки у народа попил и успокоился…
– Или умирает… – сказал Олев.
Хализов, повернув голову, посмотрел на него снизу-вверх. Обычная весёлость как-то вдруг, обвалом, сошла с его лица.
– Кто о чём, а вшивый о бане, – серьезно, почти жёстко сказал он. – Хоть бы и вовсе помер. Окстись, Эндрю, эдак загнёшься сам. Расслабься…
– Ладно, – слегка досадуя на себя, сказал Олев, – пойду расслабляться… – и пошёл в сторону душевой.
"Действительно, чего я всё болтаю? – вяло, вразброс думал он, неподвижно стоя под струями горячей воды. – Кто за язык тянет? Достал, наверно, всех… Впрочем, плевать, достал – не достал. Кому какое дело, грузы-то я исправно привожу и такие "обвязки" таскаю, что дай Бог каждому. Болтать надо меньше – это правда, всё равно пользы никакой… А вот детектор биений с КРОПа заполучить не мешало бы, он как раз в конструктив "грузовика" ложится… Можно было бы не гоняться за "голландцем" впустую… Хорошо бы…"
Массивная, неуклюжая грузовая капсула просто физически не успевала за лёгкими эволюциями "голландца" и единственной надеждой оставалось, как можно раньше его обнаружить, на что Олев и рассчитывал. Умельцы в Управлении перепрашивали детекторы биений с КРОПов, превращая их в датчики активности Канала с уникальной чувствительностью…
Он решил не дожидаться разбора полётов – в конце концов Стеблов разрешил быть свободным "прямо с сейчас", а на разборе… Разве что, втык очередной получить да о текущей эффективности перевозок в секторе ответственности послушать… Чего о ней слушать – растёт…
Закончив с мытьем, он оделся, немного повозился, забирая из шкафчика вещи, которых оказалось на удивление много, по сути, всё, что нужно было каждый день… "Когда успел наносить?.." – вскользь подумал он, но уложил в сумку всё, решив почему-то, что оставлять ничего не стоит, попрощался и вышел…
На улице уже стемнело. Моросил жёсткий холодный дождь из тех странных, "рябых", дождей, когда асфальт не блестит под уличными фонарями, а отсвечивает матовым. Справа и слева темнели слепые громадины перевалочных складов. Оттуда доносился привычный производственный шум – грузили капсулы для ночной смены. Максимум к завтрашнему утру все эти грузы ("обвязка", как говорили в Управлении) будут в пунктах назначения, всех этих экспедициях, поселениях, на исследовательских станциях, наблюдательных постах, разбросанных теперь по всей Вселенной. Редко, когда рейс длился дольше одной смены…
"И это теперь всё… – как-то необязательно подумал Олев. – Это и весь Канал…"
Вахтовый автобус мог быть только после планёрки, и Олев, застегнув куртку и перехватив поудобнее сумку, зашагал в сторону жилых корпусов, где ждала его полупустая квартира, не квартира даже – место, где он бывал между полётами. Он так и подумал о ней – "место"… Он вдруг поймал себя на мысли, что, пожалуй, в подробностях и не вспомнит, что и как в ней было. Раскладушка была, это точно, и стул рядом с ней. Чемоданы с книгами… Небольшая стопка распакованных в углу… Тренажеры, гантели… Тревожный динамик, само собой. Всё? Должен был быть ещё стол… На кухне-то стол точно был, они там частенько сидели со Стебловым и Хализовым, а вот в комнате…
Его нагнал звук двойного хлопка и сразу же вслед за этим вязкий гул двигателей – из Канала выходила, судя по всему, последняя пара дневной смены. Он не обернулся. Всё, что там могло происходить, он знал наизусть. Пожалуй, в девяносто пяти случаях из ста он мог бы вслепую – по хлопку – определить, кто именно приземлился. Он было попробовал и сейчас, но сейчас не игралось…
Когда-то – очень давно – его поражало, а со временем стало как-то обыденно, повседневно удивлять, что почти все, кто летал в Канале и даже по многу лет, не знали, что каждый из них, выполняя то, чему учили в лётных училищах – штатный выход из Джей-канала – делал это совершенно по-своему, иногда неожиданно по-своему. Были довольно неважные пилоты – просто обыкновенные пилоты – с изумительно сочным, веским, солидным хлопком на выходе, каждый раз как будто исполнявшим гимн торжеству человека над слепыми силами природы…
"Хализов вон до сих пор звонче всех выходит…" – мимоходом подумал Олев.
Когда он попытался рассказать об этом в лётном училище, его подняли на смех и долго потом называли то "хлопководом", то "хлопковедом". И он перестал говорить об этом. Только со Стебловым. Удивительно, но даже Стеблов – Паша Стеблов, пилот от бога – поначалу вообще не понял, о чём идёт речь!.. Это потом он научился более-менее уверенно распознавать приземлявшиеся капсулы на слух, вслепую, и они даже развлекались этим на дежурствах. Но Паша почти всегда проигрывал – он знал, верил, но всё-таки не слышал. Во всяком случае, гораздо хуже, чем Олев…
"А вот у "пришлых" абсолютный слух был, у всех без исключения… – вдруг подумал он. – И выходили они из Канала каждый раз по-разному, с каким угодно хлопком или вовсе без хлопка, так, как им в тот момент, видимо, хотелось…"
Фалин, старший из "пришлых", потом, когда они начали иногда летать в паре, показал Олеву, как это делалось, и Олев, забавы ради, научился имитировать выходы любого из ещё остававшихся к тому времени в Центре пилотов. По крайней мере, Фалин утверждал, что отличить было невозможно. Кроме того, Фалин научил его гасить хлопок, что даже вполне овладевшему этим навыком Олеву казалось чудом – хлопок на выходе представлялся естественной составляющей общения с Каналом, его закладывали в алгоритм работы посадочной автоматики…
Мысли Олева вернулись к сегодняшнему "голландцу". Тот водил его за нос минут сорок, то зависая, будто приглашая, то срываясь лёгким броском и уходя либо вперёд, либо в область градиентов возле стенок щупальца, куда соваться и думать было нельзя. Он так и не подпустил Олева даже на расстояние опроса. Впрочем, как и во всех прошлых случаях.
"Откуда он взялся?.. – привычно думал Олев. – Тромбов уже пять лет, как в Канале не видели. И об исчезновении пилотов не сообщалось… Почему его больше никто не видит?.. Не бред же у меня… Хоть бы один чей-нибудь ещё рапорт… "Голландцы"-то вышли тогда все…"
Возвращение "голландцев" (Андрей Олев, пилот-исследователь)
…Они посыпались из Канала, буквально как горох. Ни до, ни после Андрею не доводилось видеть ничего подобного – за какие-то полчаса из Канала вывалилось тридцать семь капсул. Он, случайно оказавшись в тот момент возле посадочных площадок, вместе с подбежавшими из ближних ангаров техниками едва успевал отводить приземлявшиеся капсулы, не открывая люков, с ещё сидевшими в них пилотами к краям площадок, как в небе над ними тут же проявлялись следующие. Удары хлопков и рёв двигателей обрушивались сверху, и Андрей после второй пятёрки капсул понял, что совершенно оглох. Кто-то сунул ему в руки защитные наушники, он машинально надел их, но это уже ничего не изменило, да и не имело тогда никакого значения – надо было отводить капсулы к краям площадок. Даже мысль о том, что все вываливающиеся капсулы были "голландцами", а Андрей в силу своей должности понял это сразу, и почему-то сразу же понял, что их, этих капсул, будет точно тридцать семь – по числу "летучих голландцев", обитавших последние несколько лет в Канале, даже эта мысль, в любое другое время заставившая бы его забыть обо всём остальном, крутилась где-то в сознании далёким фоном, отодвинутая на потом. Тогда надо было отводить севшие капсулы к краям площадок…
Должно быть, в Центре была объявлена тревога, потому что, когда всё закончилось и откинулись люки последней пары капсул, Андрей, осмотревшись, увидел несколько санитарок и пожарных машин, стоявших вокруг посадочных полей, и множество людей, помогавших приземлившимся пилотам выбираться из люков. Несколько капсул с откинутыми люками уже отводили к ангарам.
Сели действительно "голландцы", все тридцать семь. Андрей видел не всех, но заметил Баркова, Фалина, Зимина, молодого Божичко, Истомина, ещё кого-то. Их окружили люди, их пытались обнимать, пожимали руки, наверно, что-то кричали… А те растерянно стояли среди окружавших.
"Что произошло?.. – тягуче, сквозь ватную глухоту подумал Андрей. – Почему он их отпустил?.. Что будет теперь?.."
Севшим "голландцам" было кому помочь, он не был нужен, и Андрей, сняв наушники, опустился прямо на траву рядом с посадочным полем и как-то необязательно, как будто речь шла о постороннем, заметил на наушниках уже запекшуюся кровь и понял, что это из ушей, но боли не чувствовал. Внутри была пустота…
Всё произошедшее требовало осмысления, хотя слово "осмысление" в отношении Канала было, в сущности, неким благоречием, эвфемизмом. Скорее надо было просто почувствовать, "прокачать" опасность, которая скрывалась за этим событием. А в том, что там опасность, не было никакого сомнения. Почти два десятка лет Канал жёстко – по человеческим меркам, даже жестоко – пресекал любые попытки вывести "голландцев" из Канала, и вот теперь – отпустил их, разом всех! Канал приучил за годы его изучения, что любое маломальское изменение в его поведении, а тем более – такое, как это, следовало воспринимать, как знак неминуемой беды, и надо было только суметь оценить, прикинуть её размер и последствия, и, может быть, суметь к ней хоть как-то подготовиться…
"Он теперь начнёт набирать себе новых тридцать семь? – подумал Андрей. – Этих уже выпотрошил?.. Или что он с ними там делал?.. И почему именно тридцать семь, чёрт возьми?.."
"Голландцы", официально – блуждающие капсулы, начали появляться с первых дней изучения, а точнее говоря, освоения Джей-канала. Тогда столкнулись с двумя главными напастями – биением щупалец и тромбами. Тромбы, плотные образования в Канале, возникали внезапно и за считанные минуты перекрывали просвет щупальца, закупоривая капсулу внутри него. Если тромб не удавалось сжечь, что со временем научились более-менее успешно делать, тромб через несколько дней рассасывался сам, капсулу можно было отбуксировать на Землю, но пилот в ней к тому времени был уже сумасшедшим. Так случалось почти всегда, когда тромб не удавалось уничтожить, но изредка, поначалу примерно в одном случае из сорока, блокированная капсула просто исчезала, объявляясь потом в виде блуждающей. Такие блуждающие капсулы без какого-то видимого порядка появлялись то там, то здесь прямо из стенок щупалец при том, что обычная исследовательская капсула не могла даже приблизится к стенкам из-за чудовищного поперечного градиента энергии вблизи них.
Внешне капсулы эти выглядели, как обычные, и позволяли пристыковаться к себе, ровно так же, как обычные, внутри них обнаруживались вполне вменяемые пилоты, однако там, внутри, не было ни одного навигационного прибора, ничего, что позволяло бы хоть как-то управлять движением. Вместо этого внутренность капсулы была структурирована подчас самым невообразимым образом, там были пятикомнатные роскошно обставленные квартиры и комнатушки, с обшарпанными, давно немытыми стенами и одиноким топчаном, стоящим посредине; парки, в которых можно было бродить часами и крошечные пыльные кельи, с крохотным окошком под потолком; и лабиринты бесконечных коридоров. И не было двух одинаковых… Об этом рассказывали те, кто бывал внутри "голландцев", видел это и Андрей, служивший позже в должности наблюдателя за блуждающими капсулами.
Тогда – поначалу, когда только появились первые "голландцы" – возвращение их на Землю, даже несмотря на всю их экзотику, выглядело не более сложным, чем буксировка нередко глохнувших в Канале обычных капсул. Но это не удалось ни разу. Все попытки заканчивалось одним и тем же – сцепка взрывалась на выходе, редко, что вообще удавалось после этого собрать. То же самое происходило, когда пытались вывезти одного пилота, бросив пустую блуждающую капсулу – капсула с "голландцем" неизменно взрывалась на выходе. Собственно, именно после этого, за блуждающими капсулами и закрепилось название скачала "летучих", потом просто "голландцев". Так же стали называть и пилотов, обитавших у них внутри.
Но главным в истории с попытками вывода "голландцев" было то, что-либо через день, либо через два, либо через неделю, но Канал неизменно возвращал себе "голландца" – какая-нибудь из исследовательских капсул попадала по тромб, который не удавалось сжечь, и в Канале появлялась новая блуждающая капсула. После того, как Канал довёл число "голландцев" до тридцати восьми, он на протяжении трех или даже четырёх лет неизменно сохранял это число. Почему именно столько, никто не понимал, впрочем, как и многое другое в Канале, это число "тридцать восемь" было просто одной из составляющих того, что в Центре называли "штатным уровнем невежества". Кто-то попытался математически обосновать это число, и это даже удалось, но вскоре из Канала самостоятельно вернулся один из "голландцев", Виктор Кодомцев. Он пробыл в Канале больше трёх лет, однако, ничего не помнил об этом времени. По его словам, пульт управления и стойка внешних детекторов сначала начали медленно расплываться, как бы размазываясь по внутренним стенкам капсулы, а потом, словно видеозапись включили в обратную сторону, всё так же медленно вернулось к обычному состоянию, и он сумел выйти из Канала. Внешне он совершенно не изменился. Полёты, по заведённому порядку, на время приостановили, опасаясь, что Канал вернёт недостающего "голландца", потом, как это случалось обычно, осторожно стали летать, но ничего из ожидавшегося не случилось – Канал стал держать число блуждающих капсул равным тридцати семи. После этого именно это число стало составляющей "штатного уровня". В течение года после возвращения Кодомцев спился, был отстранён от полётов, а позже уволен за попытку угона капсулы, уехал и больше о нём ничего не слышали…
Пилотам Центра практически сразу после того, как обнаружилась связь появления "голландцев" с попытками их вывода, под роспись запретили выводить и даже приближаться к блуждающим капсулам, и тогда же в штатном расписании Центра появилась должность наблюдателя за блуждающими капсулами.
Поскольку никаких идей или предположений о роли "голландцев" в Канале, а, следовательно, и об угрозе, которую они могли представлять, не было, оставалось только одно – наблюдать: искать блуждающие капсулы в Канале, встречаться с "голландцами", фиксировать малейшие изменения в их поведении – никто не знал, что может оказаться важным. И ещё надо было пресекать попытки вывода "голландцев", которые так никогда совсем и не прекращались. Иногда – редко – удавалось разрывать уже готовые к выходу сцепки. Как-то само собой сложилось, что наблюдатели начали передавать "голландцам" сначала письма, а затем и небольшие посылки, от немногих, ещё остававшихся в Городке, родных и близких. Со временем именно эта сторона работы даже многим из самих наблюдателей стала казаться главной, и должность наблюдателя кто в шутку, кто с издёвкой, кто с сочувствием стали называть "брат милосердия". Язвительный Хализов называл их то "соглядатаями", то "вертухаями", пока Андрей не занял эту должность; его он, по дружбе, стеснялся так называть, обходясь в разговоре официальным "наблюдатель". Андрей тоже предпочитал это название, "брат милосердия" ему казалось лицемерием…
Андрей, оглохший, просидел возле посадочного поля, наверно, часа два. К нему подходили, видимо, предлагали помощь, но он жестами отказывался. За это время, посадочные площадки опустели, все капсулы были уведены в ангары, люди разошлись.
Как наблюдатель, он считал себя ответственным за то, что могло случиться, и, спрашивая себя "Что теперь будет?", он не мог найти даже приблизительного ответа, он даже не знал, где его искать. Он подумал, что наверняка сотни людей в Городке заснут этой ночью с той же мыслью. Если заснут…
Андрей потом узнал, что некоторые из вернувшихся "голландцев", а у большинства из них в Городке никого уже и не оставалось, едва захватив из дома документы, уехали в тот же день. Другие – через день или два, кое-кто задержался позже, но, слетав несколько раз в Канал и, должно быть, что-то поняв о себе, всё равно уехали. Трое или четверо перевелись в разные логистические управления, занимавшиеся переброской грузов через Канал. Таких, уехавших, набралось около двадцати, в Городке они больше не появлялись. Оставшиеся вернулись в свои исследовательские группы и сектора, если таковые ещё существовали, в противном случае получили назначения в соответствии с прошлыми должностями и вновь стали летать в Канале. Конечно, не сразу…
Позже, работая с архивом взлётно-посадочной автоматики, Андрей обнаружил, что при возвращении каждый из "голландцев" приземлялся строго на ту площадку, с которой стартовал в день, когда попал под роковой тромб, как будто все эти годы что-то незримое продолжало прочно связывать "голландца" с моментом последнего взлёта. Это был ещё один в длинной череде неизвестно что означавших фактов – простая данность, такая же, как и другая данность, когда-то удивлявшая Андрея, что летавшие в Канале пилоты Центра сталкивались только с "родными", взлетавшими с тех же полей, "голландцами" и никогда с теми, кто стартовал когда-то с площадок множества других центров и родственных организаций, разбросанных по всему миру и так или иначе исследовавших Канал.
И такой же данностью стало то обстоятельство, что "пришлыми" впоследствии оказались только "голландцы", стартовавшие с полей Центра. Хотя в Канале "голландцы" были отовсюду и все они вышли в один и тот же день, "пришлые" не объявились нигде, кроме Центра. Почему так вышло, был ли в этом какой-то смысл или просто так упала монета – не знал никто…