БРАТ МИЛОСЕРДИЯ
Тот, кто не ведал любви, во всем обвинял колдовской напиток. А тот, кто знал в жизни любовь, плакал и не мог утешиться…
"Легенда о Тристане и Изольде"
Надежды выбраться не было – он знал.
Возможно, ее не было уже тогда, когда он, смятый ужасом, судорожно протискивался в кабину капсулы, а может быть, и раньше, в самом начале, еще когда Тодуа только повел своего "голландца" из Канала…
Он сам не заметил, как ушли и ужас, владевший им все это время, и лихорадка бессмысленных, в сущности, попыток разогнать капсулу с помощью ставшего уже мягким пульта. На некоторое время его охватила глухая и бездонная, без проблеска мысли, пустота. Он сидел, незряче глядя, как раздаются в стороны и блекнут стенки кабины и теряют четкие очертания приборы, как искажается, словно в обратной перспективе, параллелепипед курсографа, как пухнет, расплываясь по стене, круг шлюзового люка. Все текло сквозь него, не задевая ничего в сознании и не оставляя ничего в памяти…
Он не смог бы сказать, сколько просидел так, – в той пустоте, что охватила его, времени не существовало…
И вдруг его ожег стыд, нестерпимый и душный. Он вспомнил, как метался по коридорам, раздавленный животным страхом, как завыл, когда ему показалось, что он заблудился, как рыдал, протискиваясь в кабину по ставшему вдруг предательски узким шлюзовому каналу, как неистово колотил кулаками по неживому уже пульту, выкрикивая какие-то ругательства. Он обхватил пылающее лицо ладонями, пытаясь остановить этот поток воспоминаний, а услужливая память, словно в насмешку, всё выталкивала и выталкивала из себя всё более унизительные подробности. Он почти задохнулся…
Но стыд исчез так же внезапно, как и возник, оставив после себя какую-то детскую, светлую горечь искупленного греха, словно душную и истосковавшуюся от зноя землю омыло вдруг прохладным дождем. Сознание стало ясным, уверенным и спокойным, как будто сказалось внутри него само собой: "Ну, вот и всё. Вот и всё. Надо только вспомнить всё и понять, кто я теперь и зачем я здесь…"
Как это было…
…Фалин не отзывался.
Игорь вновь остановился на перекрестке и крикнул:
– Глеб!.. Глеб!..
Звук его голоса ушел в ямы коридоров и канул. Игорь постоял, прислушиваясь, но слышен был лишь вечный здесь перестук вагонных колес да тихое, в такт позвякивание ложечки в стакане где-то за стеной.
Игорь начал тревожиться. Помедлив еще секунду, он вновь двинулся вдоль коридора мимо пронумерованных прямоугольников обшарпанных, никуда не ведущих дверей. Он шел, настороженно прислушиваясь, привычно, почти не глядя, обходя причудливые нагромождения хлама, валявшегося то тут, то там на полу. Света лампочек под жестяными ржавыми абажурами, горевших под потолком через каждые двадцать шагов, едва хватало, чтобы добраться от одной до другой, не боясь оступиться, и ясно разглядеть что-либо впереди было невозможно.
Раз или два Игорю чудились за спиной осторожные шаги, он оборачивался, но коридор, сжатый тисками пыльных стен, был мертв. Он принимался кричать, но ответа не было.
В конце концов, он заметил, что идет там, где уже побывал.
"Нет… – смятенно подумал он, останавливаясь – Нигде нет… Что тут было? Чего ждать?.. Бог ты мой, "голландцы" никогда еще не исчезали…"
Тревога его усилилась. Он крикнул еще раз, подождал, не получив ответа, и хотел было уже повернуть назад, как что-то гибкое и упругое обвило его на уровне пояса, намертво и больно прижав его локти к туловищу.
"Змея?.. – мелькнуло в его голове. – Откуда здесь змея?.."
Это был резиновый жгут. Обернувшись, Игорь увидел стоявшего за его спиной Фалина.
– Глеб?!.
Он даже забыл на мгновение о жгуте. Так или иначе, Фалин был здесь, перед ним, такой же, как обычно, может быть, чуть более осунувшийся и бледный, и, значит, не было какой-то новой непостижимости, кроме привычной – существования самих "голландцев", было то, что называли "нормальным уровнем невежества". Да и просто Фалин был жив…
Но жгут напомнил о себе болью в набрякших кровью руках.
– В чем дело, Глеб? – несмотря ни на что, Игорь успокоился.
– Да ни в чем… – Фалин расслабленно привалился к стене и провел ладонью по лицу сверху вниз, словно вытирая его. – Просто ты выведешь меня отсюда, да и все.
"Так…" – уже совсем спокойно подумал Игорь и спросил, кивнув на свои руки:
– Вот так, связанный?
– Нет, – Фалин стоял, прикрыв глаза. – Нет, конечно. Я развяжу тебя. Там, в капсуле… Не ожидал, что так влипнешь?..
– Ожидал… – сказал Игорь, и Фалин вскинул на него глаза. – Ожидал, Глеб. Это профессиональное. Ты не первый и, я думаю, не последний. Такое уже бывало…
Взгляд Фалина стал тяжелым.
– Ты большой мудрец, Барков, да? – недобро спросил он. – Ты все про нас знаешь? Ну да, ты ведь свободен, ты приходишь и уходишь, когда захочешь. Тебе ведь нравиться быть мудрым и утешать, стоя в сторонке. Ты почти Бог, ты можешь вывести или не вывести, а мы можем только просить… Так вот сегодня ты поведешь… – Фалин уже стоял перед Игорем, глядя на него в упор лихорадочно заблестевшими глазами. – Поведешь! – жестко повторил он.
"Что с ним творится?.. – подумал Игорь. – Неужели кто-то повел "голландца" ?.. Худо…"
– Послушай, Глеб, – мягко сказал он, – я говорил тебе, ни одного "голландца" не вывели…
– Врешь! – так же жестко перебил его Фалин.
– Ну, ладно, – примирительно сказал Игорь, доказать все равно что-либо было невозможно. – В капсулу-то мы с тобой вдвоем не попадем. Там шлюзовая ловушка, ты знаешь…
– Попадем! – глухо сказал Фалин и насмешливо добавил: – Ты ведь мудрец, придумаешь что-нибудь, а, Барков?.. Ты ведь всегда мудрецом был…
Он что-то говорил еще, гримасничая перед лицом Игоря. На него стало неприятно смотреть. Его безудержный, неподконтрольный ему уже, видимо, кураж готов был в любую секунду обрушиться в истерику.
"Худо… – подумал Игорь. – Невменяем…"
– Ладно, Глеб, хватит! – оборвал он все еще говорившего Фалина. – Развяжи меня!.. Ты знаешь, я "голландцев" не вывожу.
Фалин на секунду остановился.
– Железный наблюдатель, да?.. – криво усмехнулся он и вдруг крикнул: – Врешь, поведешь! – и наотмашь, от плеча, ударил Игоря по щеке тыльной стороной ладони. – Врешь! Все врешь! – он, словно обезумев, принялся хлестать Игоря обеими руками по лицу, повторяя: – Врешь!.. Врешь!.. Врешь!..
Игорь, опешивший вначале, привалился к стене и втянул голову в плечи, неловко пытаясь защититься, а Фалин все бил и бил, по плечам, по спине, не разбирая, куда, и вдруг – замер, перехватив уже в движении левой рукой правую, да так и застыл, прижав сцепленные руки к животу, сгорбившись и зажмурившись, словно пережидая нестерпимую боль… Затем медленно выпрямился, развернул еще не пришедшего окончательно в себя Игоря к себе спиной, развязал жгут и с силой отшвырнул его в сторону.
– Ты не приходи сюда больше, Барков, – глухо сказал он. – Не приходи, понял?
– Понял. Скотина ты… – Игорь промокнул ладонью разбитую губу. – Скотина, связанного бьешь…
Фалин, уже повернувшийся было, чтобы уйти, остановился и, обернувшись к Игорю, сказал:
– Это ты-то связанный?..
Он хотел еще что-то добавить, но только мотнул головой и молча зашагал в яму коридора. Еще некоторое время были слышны его шаги, затем они смолкли, сменившись отдаленным перестуком колес и тонким позвякиванием ложечки о стакан.
"Чертово позвякивание… – раздраженно подумал Игорь, растирая онемевшие руки. – Как он выдерживает это?.."
Он некоторое время простоял в нерешительности. Строго говоря, смысла в том, чтобы дольше оставаться здесь, не было. Фалину он ничем помочь не мог, да и не хотел сейчас… Он зашагал в сторону стыковочного узла, без труда находя дорогу в этом, много раз исхоженном, лабиринте коридоров.
"Ну, что ж, на сегодня, пожалуй, все, – думал он, стараясь повседневностью забот отвлечься от тягостного чувства, оставшегося после ухода Фалина. – Надо бы зайти к Ксении Ивановне и … Может, к Божичко?.. Хотя порадовать ее нечем… "Порадовать"! Чушь какая!.."
Вскоре он добрался до неопрятного, пропахшего кошками тупичка в конце лабиринта, постоял с минуту, прислушиваясь, затем, слегка подтянувшись на руках, протиснулся в узкий вентиляционный люк, зиявший в стене на уровне лица. Он полз минуту или две в темноте, пока не ощутил под руками гладкую поверхность шлюза. Он повозился, вжимаясь в тесное пространство переходной камеры, потом нащупал на стене сенсор замка и приложил к нему ладонь. В ту же секунду задвинулся люк за его спиной, легкий толчок еще через секунду подтвердил, что капсулы разошлись, шлюз втянуло в кабину, и Игорь перебрался из него в кресло пилота.
Он включил автоматику возвращения, достал аптечку и принялся обрабатывать спиртом лицо, вполглаза наблюдая, как медленно пропадает в стенке щупальца Фалинская капсула. Злость на Фалина уже прошла. Игорь прекрасно осознавал нелепость и абсурдность этой своей злости в общении с "голландцами", но часто ничего не мог с собой поделать. Возможно, потому, что они оставались для него людьми, несмотря ни на что…
Он закончил уже с лицом и начал привычно надиктовывать рапорт для Управления, как вдруг, нечаянно бросив взгляд на экран, едва не вскрикнул от удивления – в полукабельтове от него шел "голландец". Не могло быть сомнения в том, что это был именно "голландец" – он шел совершенно немыслимым для нормальной капсулы образом – поперек щупальца. И это было невероятно. Игорь забыл и о лице, и о рапорте.
"Два подряд "голландца" … – думал он, веря и не веря. – Или это Фалин? – занятый своими мыслями, он проглядел момент, когда Фалинская капсула исчезла в стенке щупальца. – Не успел уйти?.."
Игорь еще думал, а руки его уже вели капсулу наперерез "голландцу", и тот, шедший до этого довольно быстро, вдруг остановился и завис в самой удобной для подхода позиции по центру щупальца. Он словно приглашал.
Игорь вел капсулу, все еще боясь поверить в удачу. В любую секунду "голландец", не имевший, в отличие от обычных капсул, практически никаких ограничений на эволюции в Канале, мог сорваться с места и уйти в стенку щупальца. Или сняться немыслимым скачком и зависнуть в полусегменте расстояния впереди, и висеть так, не уходя и не подпуская к себе, словно играя в раздражающую, одному ему понятную игру.
Но этот "голландец" ждал.
Игорь подошел вплотную, и автоматика опознала стыковочный узел "голландца". Это был не Фалин, и вообще никто из тех, с кем встречался Игорь в Канале. А значит, это мог быть только Божичко…
"Как невероятно везет…" – вскользь подумал Игорь, перебираясь в шлюз, пока автоматика намертво прижимала капсулу к "голландцу"…
…Божичко не заметил появившегося в кабине Игоря. Он сидел в кресле пилота, единственном, что сохранилось в деформированном, словно растекающемся окружении, и чуть раскачивался взад и вперед, положив руки на колени и глядя прямо перед собой. Стенки кабины раздвинулись и стали вогнутыми, на них кое-где виднелись неровности от исчезающего – словно тонущего в них – содержимого капсулы.
Игорь на секунду забыл о Божичко. Он смотрел вокруг, не в силах оторваться. Никому еще, ни ему, ни наблюдателям, которые были до него, не приходилось видеть формирующегося "голландца". Потом здесь, в капсуле, появиться что-то, какой-то мир, куцый или безбрежный, предугадать который никто не мог и который, как думали многие "голландцы", был отражением их внутреннего мира. Но они почти ничего не помнили о том, как это происходило. Или не хотели говорить.
На стене напротив Божичко дрожало расплывчатое пятно света с ярким пляшущим червячком посредине, точно сквозь матовое стекло смотрелось пламя свечи. Божичко не отрываясь следил за ним, по-прежнему мерно раскачиваясь взад и вперед.
Игорь осторожно подошел к нему и окликнул. Лицо пилота медленно повернулось к нему, а глаза, еще секунду зачарованно следившие за игрой пламени, задержались и лишь потом, вдогонку за лицом, повернулись к Игорю. Божичко некоторое время смотрел на него, словно силясь вспомнить, потом узнал.
– Игорь Васильевич! – он вскочил из кресла навстречу Игорю. – Господи! Тут такое, вы не представляете, – заговорил он торопливо. – Пульта нет, ничего нет, как управлять капсулой – неизвестно. И эта чертовщина кругом… – он указал рукой на пламя на стене, которое вдруг померкло и пропало. – Голоса какие-то за стеной… Мама, вроде бы…
– Хорошо, что я встретил тебя, Сережа, – сказал Игорь. – Ты сядь… – он взял Божичко за плечи и мягко усадил его обратно в кресло. – Сядь…
– Да чего же сидеть, Игорь Васильевич? – Божичко вновь попытался подняться. – Надо возвращаться, да и всё тут, дома разберемся, что с капсулой. Я и так тут почти сутки торчу. Вы не представляете, Игорь Васильевич, пульт словно потек, очень так вязко стал расплываться по стене и полу. Да вот он, – Божичко указал на угловатый бугор слева от себя. – Все еще ползет. Нечто невероятное, честное слово…
Божичко еще что-то говорил, но Игорь уже перестал его слышать. Божичко не мог знать, что с ним происходит; он не мог знать, что почти месяц назад, когда он, вчерашний выпускник школы пилотов, вылетел в свой по существу первый в жизни самостоятельный полет, его накрыло тромбом; он не мог знать, как поднимали одну за другой с Земли капсулы и как они бились о тромб, пытаясь его прошибить, и как это, как и почти всегда, не удалось. Он не знал, что с ним происходит, никто не знал, как становятся "голландцами"…
Игорь неожиданно для самого себя провел ладонью по волосам все еще что-то говорившего Божичко, и тот осекся.
– Вы чего, Игорь Васильевич?..
Он поднял на Игоря глаза, смотрел некоторое время, а потом детское его лицо вдруг застыло и побелело, точно загипсовавшись.
– Тромб… да?.. Игорь Васильевич?.. – спросил он, тягуче сглотнув. – Да?..
– Да, Сережа. Уже почти месяц…
Божичко закрыл лицо ладонями и замер.
– Но я ведь здоров, Игорь Васильевич, – через минуту заговорил он, неуверенно, тревожно, полуутверждая-полуспрашивая и словно бы внушая самому себе. – Я ведь совершенно такой же, вы же видите. Если бы был пульт, я бы сам вышел и всё тут. Просто что-то случилось с капсулой, ведь бывают аварии, сколько угодно, ведь так? Я-то такой же. Необязательно же, чтобы я стал "голландцем", так ведь, да? – он поднял голову и посмотрел на Игоря сухими глазами. – Вы выведите меня, Игорь Васильевич, ведь так?.. Так ведь?..
– Сережа… – слова застревали, словно стали вдруг сухими и шершавыми. – Этого нельзя, Сережа… Ты знаешь, почему…
Божичко еще несколько секунд с напряженным вниманием, почти заискивающе, смотрел на Игоря, как будто не слышал его слов, потом лицо его сделалось сначала совсем по-детски обиженным, а затем – вдруг, обвалом – неожиданно, противоестественно спокойным. На стене кабины вновь заметался язычок пламени.
– Мне нельзя… – ровным голосом сказал Божичко. – А тот – мой – тромб, он после кого-то?.. Но мне нельзя… Здесь такая чертовня, Игорь Васильевич, – говорил он так, будто продолжал не тот разговор, который был между ними, а другой, о другом. – Это ведь я вас бил… – он указал рукой на лицо Баркова.
Игорь опешил.
"Что за черт?.. – мелькнуло у него в голове. – Бредит?.."
– Сережа… – начал было он, но Божичко перебил его:
– Такая чертовня, Игорь Васильевич… – он потер ладони о штаны. – Я не знаю, как оказался там, в этом грязном, затхлом коридоре, я знаю только, что никогда не был в нем до этого. Там еще все время где-то рядом шел поезд, без конца, как будто по кругу. Я не знаю, как оказался там, а потом – тут… И руки… – он посмотрел на свои руки так, будто видел их впервые. – Руки мои были чужие, худые и в ожогах… – "Фалинские…" – мелькнула у Игоря мысль. – Чушь какая-то… – продолжал между тем Божичко. – Я – вас?! – он сокрушенно покачал головой.
"Чушь, действительно… – подумал Игорь. – Как он мог знать, что я был у Фалина?.. Но поезд?.. И руки. Руки-то Фалинские…"
– За что меня-то, Игорь Васильевич? – его отвлек голос Божичко. Он смотрел на Игоря глазами, полными слез, и подбородок его мелко дрожал.
У Игоря сдавило горло. Он молчал, наверное, с минуту, не в силах отвести взгляд от дрожавших над нижними веками в глазах пилота слезинок, готовых пролиться и не проливающихся. Молчал и Божичко, словно бы ответ на вопрос "за что?" был действительно важным для него сейчас.
Было что-то неловкое, неправильное в том, что Игорь смотрел сверху вниз на Божичко; он огляделся, но сесть в кабине уже было не на что, и он опустился перед пилотом на корточки. Тот, продолжая глядеть на него, наклонил лицо, и слезинки – наконец-то – пролились и заблестели длинными полосками.
– Ни за что, Сережа… – сказал Игорь. – Это всегда ни за что. Просто что-то так устроено в этом чертовом Канале… И никто не знает, зачем это так…
Он замолк, мучительно подбирая слова, те, которые могли бы все объяснить, и помочь, и вселить силы в человека, сидевшего перед ним. Он знал, что такие слова есть, они всегда приходили к нему потом, эти мудрые, сильные и возвышающие в несчастии слова, он зубрил их, чтобы не забыть, но они каждый раз исчезали куда-то, когда он входил в капсулу нового "голландца", исчезали, оставляя после себя, возможно, абсурдное, несправедливое, но от этого не менее тягостное чувство вины.
– Послушай, Сережа… – Игорь хотел рассказать ему о том, что каждый "голландец" получает себе, по-видимому, тот мир, который заслуживает, и что голос матери за стеной… Но Божичко уже не слушал его. На стене плясало пламя, и, похоже, кроме него, уже ничто не интересовало пилота.
– Сережа… – вновь позвал Игорь и дотронулся до плеча Божичко. Тот поднял глаза, посмотрел сквозь и отвернулся. Лицо его было спокойным и отрешенным, и было в нем что-то, отчего Игорь вдруг почувствовал, что ему не следует здесь больше оставаться, что здесь происходит нечто, чего не должно видеть никому.
– Я скоро приду опять, Сережа… – сказал он, в сущности, в пустоту. – Очень скоро, здесь время другое…
Ему захотелось вновь погладить Божичко по голове, но он удержал руку…
…Было без четверти пять, когда он приземлился и отвел капсулу в ангар. Примерно за час до этого при выходе из Канала взорвался Тодуа. Узнал это Игорь от техника, принимавшего капсулу.
Кое-как приведя себя в порядок, он зашел в диспетчерскую доложить о возвращении.
– Игорь Васильевич, – сказала дежурившая девушка, – вас искал дознаватель.
– По поводу аварии? – спросил Игорь.
– Да. Есть подозрение, что выводили "голландца"
"Бог ты мой… – подумал он. – Потому и Фалин был такой?.."
– Где дознаватель?
– На третьем поле. Посадка велась туда…
Она ни разу не сказала: "Тодуа", по негласной традиции обходясь безличными предложениями.
– Хорошо. Спасибо.
Он отдал ей кассету с записями курсографа и пошел в сторону третьего поля.
Центр заканчивал дневные работы. На дальних посадочных площадках стояли одна или две капсулы, глуша двигатели, звук которых, занимавший вначале все пространство вокруг, затихал, как будто сворачивался, словно гигантская улитка, под оболочку капсулы. Еще одна машина, только что проявившаяся над полем, висела неподвижно метрах в пятнадцати от земли, посверкивая полированными полосатыми боками, в ожидании очереди на посадку. Над березовой рощицей, ярко желтевшей вдалеке, уходила в сторону Городка "стрекоза" вертолета.
Третье посадочное поле располагалось в стороне от всех остальных. Воронка на нем уже почти затянулась, но от нее все еще тянуло кисловатым запахом горевшего пластика.
Дознаватель – незнакомый молодой человек – сидел на траве за кромкой поля, закрыв глаза и подставив лицо уже нежаркому, заходящему солнцу. Рядом с ним лежала папка, а чуть поодаль, на куске белого выгоревшего брезента – видимо, то, что осталось от капсулы. Или капсул…
Услышав шаги Баркова, дознаватель поднялся ему навстречу.
– Баскаков, Лев Георгиевич, – он коротко и скупо пожал протянутую Игорем руку. – Новый дознаватель вашего Центра.
Игорь тоже представился и, опустившись на корточки, принялся перебирать лежавшие на брезенте куски обгоревшего, деформированного металла.
"Олег, Олег… – подумал он о Тодуа. – Что тут разберешь теперь?.. Спеклось все…"
Ни один кусок не нес на себе хотя бы малой печати того предмета, которому когда-то принадлежал или которым был.
– Ну, что скажете, Игорь Васильевич? – спросил за спиной Баскаков.
Игорь поднялся.
– Что тут скажешь?.. – он чуть пожал плечами и потер черные от копоти пальцы.
– Возьмите, – Баскаков протянул ему кусок ветоши. – Но блуждающая капсула могла быть?
– Могла, – Игорь машинально принялся вытирать руки. – А могла и не быть…
На лице дознавателя мелькнуло разочарование.
– Точнее нельзя сказать?
– Сейчас я не взялся бы, – Игорь огляделся и бросил ветошь рядом с брезентом. – Если завтра удастся встретить кого-нибудь из "голландцев", можно будет сказать точнее.
– "Голландцев"? Вы имеете в виду обитателей блуждающих капсул?
– Ну да.
– Разве они общаются между собой?
– Нет, – "А Божичко в Фалинской капсуле?.." – мелькнуло у Игоря в голове, и он добавил: – Во всяком случае, не в обычном смысле. Они чувствуют, когда кого-нибудь из них уводят. Повышается тревожность…
"А Фалин был не в себе…" – подумал он и вновь посмотрел на немые, оплавленные куски, лежавшие на брезенте.
– А скажите, Игорь Васильевич, – снова заговорил Баскаков, – они действительно как люди? То есть, внешне и прочее…
– Вы о "голландцах"?
– Ну да, обитатели блуждающих капсул.
– Они и есть люди…
Было, видимо, в голосе Игоря что-то, от чего Баскаков чуть смутился, хотя Игорь этого вовсе и не хотел – люди относились к "голландцам" по-разному, и он считал это правом каждого. Тем более это касалось дознавателя, скорее всего, без году неделя жившего в Городке.
– Ну, как же?.. – Баскаков искренне пожал плечами. – Нет, я понимаю, в определенном смысле. А так… Не едят, не пьют…
– В этом смысле – не люди, – легко согласился Игорь. – Они ещё не стареют. Вы извините, мне нужно идти, хочу успеть на ближайший вертолет до Городка. Надо, видимо, подписать протокол осмотра?
– Протокол?.. – не сразу переключился Баскаков. – А… Давайте завтра. Я подготовлю все, как надо… А сейчас, Игорь Васильевич, если позволите, еще несколько вопросов. Прямо по дороге, я вас не задержу… – он торопливо забросил углы брезента, прикрывая останки капсулы, и поднял с травы папку. – Пойдемте, я готов.
Они пошли в сторону вертолетных площадок.
– Вы давно наблюдателем, Игорь Васильевич? – заговорил первым Баскаков.
– Третий год.
– А до этого?
– Перспективная разведка. Была такая группа Фалина.
– Да, я знаю. Я знакомился с его личным делом. Он потом попал под тромб… А скажите, Игорь Васильевич, я вот тут попытался просмотреть статистику встреч с блуждающими капсулами, так, кроме ваших, практически и нет рапортов. Что, действительно встреча с блуждающей капсулой приводит к гибели? Как же тогда вы?
– Да нет, не приводит, – сказал Игорь. – Это миф, отсюда – и "голландцы". Просто большинство скрывает…
– Скрывает? Но ведь они обязаны докладывать. И потом, почему?
"Почему?.." – повторил Игорь про себя, стараясь сосредоточиться на вопросе, тогда как мысли его все время блуждали от Тодуа к Фалину и Божичко. Ему не давала покоя фраза Божичко о том, что было в Фалинской капсуле.
– Почему? – повторил он вслух. – Видите ли… Одним словом ответить трудно. В Городке практически все друг друга знают, у многих "голландцев" остаются здесь жены, дети. Вот. А с другой стороны, еще ни одного "голландца" не удалось вывести из Канала. Мало того, что гибнет тот, кто выводил, еще и с последствиями таких попыток не все ясно…
– Вы имеете в виду то, что кто-то потом непременно попадает под тромб?
– Да. Канал возвращает себе "голландца".
– Вы говорите о Канале, как о человеке.
– О Канале по-разному можно говорить…
– Ну, хорошо. Но насчет тромба после попытки вывода, это ведь только предположение?
– Скорее – вера, – сказал Игорь. – Многие верят.
– И вы?
– И я.
– А Тодуа?
"Не надо бы о Тодуа сейчас…" – с легкой досадой подумал Игорь и сказал вслух:
– Не знаю. Мы не говорили об этом.
– Понятно… – скорее всего, Баскаков уловил раздражение в голосе Игоря, но причины его не понял и не обратил внимания. Несколько секунд он размышлял, потом сказал: – Тогда я понимаю, это действительно непростой выбор. Каково вам-то?..
Никто из живших в Городке никогда не задал бы такой вопрос, да и Баскаков, похоже, почти сразу понял свою оплошность, но Игорь уже говорил.
– Видите ли, Лев Георгиевич, – спокойно сказал он, – среди пилотов есть несколько тем, говорить о которых просто не принято. Одна из них – этот самый выбор. Это не в упрек вам, вы здесь человек новый… И еще. Не надо сегодня о Тодуа… Можно завтра, послезавтра…
Баскаков смутился. Некоторое время они шли молча.
– Ну, хорошо, – заговорил, наконец, дознаватель. – Достоверной статистики нет. Как по-вашему, насколько это вероятно, случайно встретить блуждающую капсулу?
– Маловероятно, – сказал Игорь. – Правда, никто не знает, насколько эти встречи действительно случайны.
– То есть?..
– Многие считают их чем-то, вроде воздаяния…
"За что Олегу-то?.." – мельком подумал Игорь.
– Карой для грешников, что ли? – Баскаков неуверенно усмехнулся.
– Да, чем-то вроде. Или наградой…
– Наградой?.. – с сомнением качнув головой, Баскаков несколько секунд молчал, а потом вдруг с неожиданной растерянностью сказал: – Вот вы говорили – миф. Я, когда просматривал местный архив, столкнулся с такой массой совершенно несуразных показаний и рассказов о Канале…
Игорь пожал плечами:
– Я не помню точно, кто, но кто-то назвал миф эмбрионом научной теории. Слишком много непонятного. С теми же "голландцами"…
– Так что же, не пытались разобраться?
– Пытались… Тогда, если вы помните, и Фалин попал под тромб, замеры делали… А у "голландцев" все в норме. Гемоглобин, кислород на выдохе. Вообще все в норме, только, как вы верно сказали, не едят и не пьют. И вывести их нельзя.
– Но ведь один из них вышел, причем сам. Кодамцев, кажется, его фамилия?
– Кодомцев. Он действительно вышел сам, здоровый и невредимый. Я думаю, если бы не это, многое с "голландцами" было бы проще. А так… Он есть, и есть надежда… – Игорь помолчал и добавил, недоуменно, почти зло, отвечая уже, скорее, своим мыслям: – Больше двадцати человек до этого взорвались, а он вышел. Единственный. Почему и как вышел?.. Почему именно он?.. – он вновь замолчал.
– У него снимали показания… – чуть помедлив, сказал Баскаков.
– Снимали. Только, что поймешь? Не было пульта, потом стал. Но почему?… Очень хотел выйти? Да каждый "голландец" мечтает выйти…
– Я слышал, у него были потом неприятности с медкомиссией?
– Были, – ответил Игорь все еще, скорее, себе. – Выпивать начал. Сначала понемногу, потом больше. Через полгода его отстранили от полетов – нарушал полетные задания, летал, куда хотел, да и сердце начало сдавать. Перевели сначала в диспетчеры, а потом вовсе уволили.
– Это после попытки угона капсулы?
– Да. Но собирались раньше.
– А что с угоном? Зачем ему было?
Игорь вновь пожал плечами:
– Считается, что на почве пьянства…
Они подошли к вертолетной площадке, где уже прогревала двигатели "стрекоза", летевшая в Городок.
– Спасибо, Игорь Васильевич, – Баскаков протянул руку, и они обменялись рукопожатием. – Вы очень помогли. Хочется, знаете, побыстрее войти в курс дела. Вы уж не обижайтесь, если что не так… Завтра я вас разыщу, закончим с протоколом, если не возражаете.
– Хорошо.
Игорь побежал к вертолету с уже раскручивающимися винтами, его подхватили под руки и втянули в молчаливую сегодня кабину…
…К дому Истоминых на окраине Городка он добрался, когда солнце уже зашло и повисли прозрачные и особенно тихие здесь, среди старых садов, ранние сумерки ясного осеннего дня.
Домик – одноэтажный, кирпичный, с большими окнами и красиво отделанными карнизами, поставленный Алексеем Марковичем, еще когда Городок только начинался, и оставшийся одним из немногих среди многоэтажных домов – стоял в глубине яблоневого сада, обнесенного невысоким, уютно окрашенным забором.
Игорь позвонил у калитки, и из домика выглянула Ксения Ивановна.
– Игорёша?.. – узнала она Игоря. – Входи, чего ж ты?.. Квасу будешь? – спросила она, когда Игорь вошел в гостиную, и, не дожидаясь ответа, вышла в кухню и вскоре вернулась с большой запотевшей кружкой. – Попей…
Он подождала, пока Игорь выпьет, отнесла кружку на кухню и, вернувшись, спросила:
– Алексея Марковича не видел?
– Не видел, Ксения Ивановна…
– Ну, что ж… – Истомина взяла с комода бумажный сверток и, положив его на стол, развернула. – Тут, значит, письма от Илюши… – она принялась перекладывать содержимое свертка. – От Танечки… Васи… От внуков… Фотографии… Потом вот, Алексей Маркович просил, чертежи, он тут как-то тележку для сада мастерить затевался… И вот… – Ксения Ивановна как-то неловко, словно застеснявшись, выложила на стол две книги. Это были томик Льва Толстого и Библия. – Совсем с отцом нашим что-то… – как будто оправдываясь, сказала она. – Раньше-то он всё больше военные мемуары или что посмешнее… Смешное вслух читать любил. А теперь вот… – она вдруг озабоченно подняла на Игоря глаза. – А книги-то можно?
– Все можно, Ксения Ивановна, – сказал Игорь. – Все можно, кроме оружия.
– Да бог с тобой, Игорёша, какое оружие?.. – Истомина начала упаковывать все обратно. – А на словах передай, что яблоки мы убрали, – продолжала она. – Илюша приезжал с семьей, помогли. Дети у него уже большие, у Ванечки способности нашли к музыке… – она перевязала сверток шпагатом. – Да что это я? Там написано все… Еще квасу будешь?..
– Нет, спасибо, Ксения Ивановна, – Игорь принял протянутый сверток. – Я пойду. Хочу еще к Божичко зайти, я нашел-таки его сегодня.
– Постой, это какой же Божичко? Что вот месяц назад?..
– Да, почти месяц. У него здесь, в Городке, жена.
– Я знаю. Женечка… – Истомина помолчала, потом спросила, глядя в сторону. – Тут, Игорёша, днем взрыв был. Случилось что?
Истомина знала, что означают взрывы со стороны посадочных полей, все в Городке знали это.
– Разбился Олег Тодуа, Ксения Ивановна, – сказал Игорь и сам удивился, как просто сказались эти слова здесь, перед этой женщиной. – Думают, что кого-то выводил…
– Выводил… – эхом повторила Истомина, некоторое время молчала, что-то бесцельно перекладывая на столе, и вдруг с сердцем сказала: – Да разве ж можно так, ведь все одно оттуда живыми не выходят? А и выходили бы… Грех ведь, за другого-то… – она осеклась и потерянно добавила: – А и об Олежке так грех…
Она обхватила ладонью рот и застыла, незряче глядя в стол перед собой.
– Так я пойду, Ксения Ивановна? – подождав немного, напомнил о себе Игорь.
Истомина не глядя кивнула и вдруг убежденно и, по-видимому, никому сказала: