Ночь Сварога. Княжич

Глава вторая
Вторжение

7 июля 942 г.

Клочья тумана повисли на разлапистых ветвях сосен, растущих по берегу Ирпеня¹⁵. Из тумана выплыла лодка и ткнулась в древлянский берег. Три неясные тени, стараясь не потревожить предрассветную тишину, метнулись в прибрежный кустарник.

Здесь они разделились, и каждый скользнул в туман. Каждый в свою сторону.

Первый пошел по течению реки. Сумеречным мороком, бесплотным порождением Нави, пробирался он вдоль берега. Его шаги были бесшумны. Походка легка. Точно и не шел он вовсе, а плыл по туману.

Тут слуха его коснулся странный для этого места и времени звук. Он насторожился. Замер, готовый в любую минуту ринуться пущенной стрелой навстречу опасности.

Выждав несколько мгновений, сделал осторожный шаг. Затем еще один. Прислушался. И потек туда, где послышался тот странный звук.

На девятом шаге он снова замер, увидев в прорехе тумана песчаную косу. Озябшую в утренней сырости молодую сосенку, цепко вонзившую свои изломанные корни в прибрежный песок. А под сосной утлую лодчонку-плоскодонку, выдолбленную из цельного ствола. Возле плоскодонки копошилась согбенная фигура. Видно, древлянин – рыбий человек, собрался с утра пораньше проверить поставленные накануне сети.

Вот только не нужен он был здесь. И этот рассвет, и это место стали несчастливыми для него.

Он и понять не успел, откуда появилась тонкая, сплетенная из оленьих жил, удавка. Почему она захлестнула его шею. Отчего вдруг стало нечем дышать. Как случилось, что кровь бросилась в голову, а глаза заливает красная пелена…

Рыбак умер быстро. Призрак снял с его шеи удавку и уже собирался оттащить тело в кусты, как громкий окрик заставил его вздрогнуть.

– Батюшка, что ж ты меня не разбудил?

Полагаясь на звериное чутье, призрак выбросил правую руку в сторону голоса. Что-то просвистело сквозь туман, и голос поперхнулся. Храпом изошел и затих.

Дотащив мертвого до ближайших кустов, призрак присыпал тело мокрым песком и направился туда, где по его расчетам находился второй труп.

Он не ошибся. Довольно скоро он наткнулся на распростертого на песке мальчонку. Из горла рыбацкого сына торчал нож.

– Не повезло тебе, отрок, – тихо сказал призрак.

Он вынул нож. Тонкая струйка крови брызнула из раны и впиталась в песок.

Схоронив мальчишку рядом с отцом, призрак оттолкнул от берега долбленку и растворился в тумане…

Второй пошел вглубь Древлянской земли.

Вскоре он вышел на довольно широкую тропу и, никого не таясь, двинулся по ней.

Шел он довольно долго. Тропа плутала меж деревьев. Огибала кусты и овражки. Пересекалась с другими похожими тропинками. То терялась, то вновь появлялась из тумана.

Он знал, что тропу эту проложили не люди. Но это его нисколько не пугало. Знал он так же, что коровы всегда ходят друг за другом. И тропа, на которую он вышел, была проложена ими. Много лет стадо ходило по этим бегущим сквозь лесную чащу тропам на водопой. И стадо немалое. Стадо держали на граничной заставе. И он знал, что тропа приведет именно туда.

Полоса тумана оборвалась внезапно. И он очутился у подножия высокого холма, пупырем торчащего на опушке. На вершине пупыря темнели рубленые стены, окружавшие долговязую сторожевую башню.

Это и была застава.

Вокруг все тихо. Даже собаки не лают. Уснули, сморенные ночной службой. И только караульный на башне временами покашливает да притопывает, стараясь хоть как-то стряхнуть с себя утреннюю дрему.

Человек проскочил к стене незамеченным. Он достал из складок плаща свернутую в кольца веревку с небольшим трехлапым крюком на конце. Размахнулся и запустил крюк к небесам.

Крюк тихонько звякнул, когда одна из его лап зацепилась за частокол.

Человек замер.

Прислушался.

Тихо.

Видно, одолела дрема караульного. Вон, и кашлять перестал.

Вот и славно.

С ловкостью кошки взмыл нежданный гость по веревке на стену. Отцепил крюк. Бережно свернул веревку и спрятал под плащ.

Затем тихо прошмыгнул по крытому переходу к проему, ведущему в башню. Только по дощатому настилу прошуршали подошвы его мягких сапог. Да одна доска скрипнула предательски.

Но и на этот раз собаки не подали голоса.

– Видно, закормили их древлянские граничники, – подумалось человеку. – Ну, так мне это на руку.

Он быстро поднялся по лестнице на верхнюю площадку. В притворе чуть задержался. Вгляделся. Точно. Спит караульный. На копье оперся и спит. Да и от чего бы не поспать, когда такой туманище. Все одно же не разглядишь ничего. Токмо глаза надорвешь. Вот и прикрыл их, чтоб отдохнули.

А чаша с сигнальным костром без присмотра осталась. Вон и кресало рядом лежит. И дрова в этой мге отсырели. Не год разом вспыхнут. И навряд ли сквозь такой туман разглядят на соседних заставах тревожный огонь. А значит, и проку в нем нет.

Но почуял вдруг сквозь сон караульный, что не один он на башне. Пересилил себя. Один глаз раскрыл. И заметил он этим глазом, как из притвора выползает тень. Человек по обличию. Чужой человек. И второй глаз раскрылся. А разом с ним рот. Да окликнуть нежданного гостя караульный не успел.

Пущенный крепкой рукой нож своим тяжелым холодным жалом выбил передний зуб караульному. Врубился в мягкую глотку. Согрел свое жало хлынувшей кровью. Пробил нёбо. С хрустом скребнул о шейный позвонок. Вонзился в столб, подпиравший тесовую крышу. И остановился.

Так и остался стоять караульный, прибитый к столбу, сжимая в руках ненужное уже копье. В мертвых глазах застыл предсмертный ужас. А из открытого рта торчала костяная рукоять.

А гость уже скатывался по лестнице вниз. Туда, где в нижней клети спали граничники.

Троих он срезал тихо. Привычным движением скользнув по горлу коротким мечом.

С четвертым заминка вышла. Чутко спал тот. Вот и смерть свою почуял.

Пробил меч грудь граничника. Тот пару раз, словно рыба, на берег выброшенная, хватанул ртом воздух, да и затих.

А тут, наконец-то, и собаки очухались. Завыли тоскливо, лаем залились. Плохо. Дело еще не кончено. Мешают. Только что теперь поделать? Да и некогда делать что-то.

На незнакомца уже следующий враг вылетел. Копье у него в руках. Норовит подколоть, словно куропать. Да, вишь, тесно с копьем в небольшой клети. Несподручно. А с мечом коротким – в самый раз.

Взлетел меч и вниз опустился. А вместе с мечом вниз копейное древко полетело. Об пол стукнулось. И пальцы, то древко сжимавшие, горохом по полу застучали. Взвыл граничник. Волчком от боли завертелся. Тут и добил его незнакомец.

А уже еще один за своей смертью спешит.

– Даждьбоже с нами! – кричит.

Да спотыкается об упавшего соратника. Падает. И, падая, понимает, что летит на выставленное вперед лезвие. И уклониться хочет… чтоб неминучее вскользь прошло. А никак не может. И со всего маху напарывается на клинок. Стонет жалостливо. По полу катится.

Тут еще один появляется.

– Да сколько же вас?! – мысль мелькает и уносится прочь.

Этот не так прост. Отбивает клинок, в сердце намеченный. Сам в атаку идет. Не нахрапом. Расчетливо. Знает цену мгновению. Знает, когда вперед наступить, а когда и назад отскочить.

Такого на испуг не проймешь. Как бы самому живым остаться. И наскоки его умелы. И защита его крепка. Только поворачиваться успевай. С таким не в поединке, а за столом посидеть бы. Или вместе поупражняться. Многому он научить бы смог. Вот, например, как так лихо у него получилось меч выбить, да от хлесткой, с пришитыми по краям свинчатками, полы плаща увернуться.

– Видно, и мне пора в Вальхаллу, – понял незнакомец, только ошибся.

Выронил вдруг граничник занесенный для последнего удара меч. И рухнул под ноги гостю незваному.

– Жив, Олаф? – послышался знакомый голос.

– Да, Свенельд, жив, – ответил.

– Живые еще есть?

– Только собаки, да мирники¹⁶.

– О них уже можно не беспокоиться, – Свенельд (первый из троицы, высадившейся недавно на Древлянский берег) вытер свой меч о рубаху граничника и вложил в ножны.

И только тут понял, что больше не слышит собачьего лая.

– Ты как очутился здесь? – спросил он Свенельда.

– Да вот решил проверить, как ты с граничниками справляться будешь. И успел вовремя.

– Ты мне жизнь спас.

– Сочтемся. Пора возвращаться. Там уже нашего знака ждут.

Третий, угрюмый на вид, стал подниматься вверх по течению реки. Долго шел вдоль берега, кутаясь в туман, да так никого и не встретил. Спугнул только лося с водопоя и поднял на крыло чирка.

– Ну, и хвала Одину, – шепнул он и повернул обратно.

Довольно долго на берегу не было признаков движения. Ни звука. Уже стало казаться, что лодка просто оставлена кем-то из рыбаков. Только река тихо, но настойчиво толкала ее в борт, стараясь сорвать с привязи и увлечь за собой на встречу с батюшкой Днепром.

Наконец, низкая наволочь начала светлеть, обозначив начало нового дня. Туман, уставший от ночного лежания на мягкой перине реки, стал подниматься к небу.

Очнувшись от короткого летнего сна, большой окунь шугнул стайку рыбьей мелюзги, притаившейся в зарослях камыша, и обезумевшие от страха уклейки бросились врассыпную, выскакивая из воды и снова шумно плюхаясь в реку.

В этот момент возле лодки, словно из-под земли, выросли три человеческие фигуры, укутанные в тяжелые от сырости плащи.

– Ну? Что у вас? – тихо спросил Свенельд.

– У меня чисто, – ответил угрюмый, а Олаф просто кивнул молча.

– Хорошо. Пора давать сигнал.

Свенельд повернулся к реке, сложил руки ковшиком, поднес их к лицу и призывно закрякал селезнем.

Почти тут же над рекой разнеслось ответное кряканье утицы. Дескать, жди суженый мой, сейчас прилечу. Но вместо шуршания утиных крыльев послышался громкий плеск весел. И, точно диким зверем, вырвался на волю, пугая летнее утро, многоголосый шум переправы.

Спустя некоторое время, разрывая остатки тумана, на глади Ирпеня показался большой, тяжело груженный плот. На плоту сидело несколько гребцов. Но это были вовсе не рыбаки. Это были ратники в полном вооружении. Посреди плота, точно изваяние, высился боевой белый конь. Он испуганно таращился вокруг, недовольно фыркал и стучал копытом о деревянный настил. Но шесть крепких ремней, закрепленных за сбрую и привязанных к железным скобам, не давали ему свободы.

По бокам от коня, держась за его узду, стояли два человека.

Плот скрежетнул по прибрежной отмели и зарылся носом в песок недалеко от лодки разведчиков.

Пока воины освобождали коня, первый, высокий, с ног до головы одетый в броню, стал выбираться на древлянский берег. Он был несколько неловок. Поскользнулся на мокрых бревнах плота, но крепкая рука второго человека не дала ему упасть. Второй был коренаст и крепок. Тяжелая броня, которая совсем не казалась на нем тяжелой, тяжелый взгляд, тяжелый боевой топор на плече и рука, крепко сжимающая чужой локоть, говорили о том, что этот человек обладает недюжинной силой. Седые варяжские усы, заплетенные в тонкие косички, свисали из-под железных колец брамицы. Никогда этот человек их не брил, и длина их говорила о том, что этот варяг стар. Очень стар.

Первого разные люди знали под разными именами. Древляне называли его Ингварем. Варяжская дружина, основная опора и гарантия сохранения власти, – конунгом Ингваром Хререксоном, но ему, родившемуся и выросшему вдали от балтийских берегов, больше нравилось, как звали его Поляне – каган¹⁷ Игорь Рюрикович¹⁸.

Имя второго знали только сам каган, сотня варягов-ратников Старшей дружины, ярлом¹⁹ которой он был. А еще с десяток племен и народов, разоренных старым варягом, пугали этим именем непослушных чад.

– Ты уверен, Асмуд? – шепнул Игорь старому воину, который все еще крепко держал его под руку.

– Да, конунг.

Игорь поморщился и высвободил руку из цепких пальцев.

– Сколько раз тебе говорить, чтоб ты звал меня каганом.

– Прости, конунг, – ответил Асмуд. – Этот дикарский язык…

– А… – махнул закованной в железо рукой Игорь. – Почти полвека это наша земля, а ты все «дикари». Сколько твоих отпрысков по Руси бегают? Они что, тоже дикари? Выходит, ты и сам дикарь, – и рассмеялся.

– Может, и дикарь, – обиделся Асмуд. – Только и родной язык забывать не дело. Вот, помню, отец твой, Хререк, тот по-дикарски всего два десятка слов знал, да и то половину из них при детях говорить нельзя, – и сам засмеялся, оглядываясь на дружинников.

– Оттого и едва спасся, когда Вадим²⁰ против него поднялся. Ты лучше не о Хререке, ты лучше о друге своем Хельги вспомни. Он как говорил? Гардерика²¹ – великая страна. Кто правит ей, тот правит вселенной. А быть ее правителем можно, только зная ее обычаи, нравы и язык. И потом, если ты помнишь, моя мать тоже не Одину, а Хорсу требы творила²². Ладно… этот спор у нас бесконечный. А сейчас не до споров. Сына своего зови.

– Хорошо, – примирительно сказал Асмуд и крикнул:

– Свенельд, тебя конунг ждет!.. – а про себя добавил: – Хвала Одину, что я не родился полукровкой.

Старший разведчик что-то тихо сказал своим товарищам. Те закивали и скрылись в кустах. Сам же он направился к кагану.

– Что там, Свенельд? – спросил Игорь, опасливо вглядываясь в лесную чащу.

– Туман, – ответил тот. – Все тихо. Я же говорил, что получится. Берег чистый. На ближайшей заставе граничники спят, – он усмехнулся. – Крепко спят. Сном вечным. Сам проверил. Не ждал нас Малко. Он же ятвигов усмиряет, – и снова усмешка. – А там ему Хорлаф жару задаст. Если все, как задумано, получится, то живым ему домой не вернуться.

– Хорошо, – кивнул Игорь. – Бери под начало Большую дружину и половину войска полянского. Ступайте на запад. Отрежь Малу дорогу к Коростеню. Все же сомневаюсь я, что Хорлаф его надолго задержит. Асмуд! – крикнул он, не оборачиваясь. – Скоро ты там с конем управишься?

– Да готово уже, – ответил старик и свел коня на берег. – Садись, конунг. Конь не драккар, по морю не пройдет.

– Зато по лесу пройдет, – огрызнулся каган. – И хватит ворчать, старый пень. Пора нам княгине Беляне напомнить, кто на Руси хозяин…

Между тем, все больше плотов приставали к берегу. С них быстро выгружали коней и оружие. Полянское войско, воспользовавшись отсутствием князя Мала Нискинича, вторглось в Древлянскую землю…

Неистовой бурей прокатилось нашествие по Древлянской земле. Игорь с ходу разорил и сжег несколько малых городков. Подошел к Малину-на-Ирше²³. Да здесь и приткнулся.

9 июля 942 г.

Не широка Ирша-река и не глубока, вроде, а где попало не перейдешь. Уж больно круты у нее берега. Чащей непролазной поросли. И захочешь к воде спуститься, да не сможешь. Либо в корнях на крути завязнешь, либо шею свернешь, с крутояра скатываясь.

Лишь в одном месте есть спуск пологий, только и тот прикрыт. Переправа под надежным приглядом. На левом берегу стоит Малин-град. Невелик городок, да срублен крепко.

Два лета назад велел князь Мал, в честь рождения дочери, на месте рыбацкой веси крепость заложить. И дочке почет, и дорога на Коростень с полудня присмотрена.

У Малина-града стены стойкие. Из вековых дубов, да в два наката. Глиной склизкой обмазаны. Ни воды, ни огня не боятся. По верху стен клети с бойницами, тесом от непогоды крытые. Да две башенки ворота под защитой держат. Не город, а орех-лещина твердый.

И пусть защитников у Малина не много, всего-то одна лодья воинов, да человек тридцать напуганных нашествием рыбаков с чадами и еще пара огнищан с домочадцами, но с наскоку Игорю взять городок не посчастливилось.

Немало воинов полянских, древлянскими стрелами истыканных, унесла Ирша-река. Для них переправа под Малином дорогой в Горы Репейские обернулась.

Тем же, кто живыми под стены городские добрался, еще меньше повезло. Окатили их кипятком защитники.

– Это для сугреву вам! – кричат.

Обратно в реку пришлось полянам окунаться. Из холодной воды в горячую. Из горячей воды в холодную. И впрямь баня получилась. Только стрелы древлянские всласть попариться не дают.

Из трех сотен человек, посланных Игорем на штурм, обратно чуть больше половины вернулось. Да и то, многие из выживших ранены или ошпарены.

Пока войско полянское в становище своем раны зализывало, да на древлян ругалось, каган киевский со своим воеводой совет держали.

Вышли на крутой обрыв. Встали под огромной сосной. Внизу Ирша течет, безучастная к людским делам. А на том берегу городок стоит. Смотрят на тот берег конунг с ярлом. Вот он, Малин. Как на ладони. А пойди, возьми его.

– Что же делать, Асмуд? Что делать? – Игорь от досады ногти грызет, ногой топает.

– Думай, конунг, – Асмуд оперся на рукоять своего боевого топора, внимательно разглядывал город на том берегу, словно что-то прикидывал. – Думай, конунг, – повторил он, – потому как с нахрапа нам его не взять.

– Может, измором возьмем? – Игорь старался найти выход из положения, но не находил и от этого еще пуще злился.

– Некогда их измором брать, – спокойно ответил старый варяг. – На то не один день понадобится. А нам к Коростеню спешить надо, пока Мал с дружиной по ятвигским уделам бродит. Наверняка княгиня Беляна уже знает, что мы к ней в гости заглянули. Готовится, небось, столы накрывает, – и рассмеялся.

– Ну? – каган нетерпеливо одернул старика.

Тот сощурил глаз, посмотрел на Игоря и, сграбастав усищи в кулак, забросил их за плечо.

– Вижу, – обрадовался каган, – придумал ты что-то. Ведь придумал же?

– А знаешь что, конунг? – старик забросил на плечо свой топор. – Я думаю, что пришла пора горшки цареградские в дело пустить.

– Да ты что? – отмахнулся Игорь. – Их же всего четыре штуки осталось.

– Вот два здесь и потратим. А два для Коростеня оставим.

– Жалко, – сказал каган.

– Жалко у пчелки в заднице, – зло посмотрел Асмуд на Игоря, но, словно спохватившись, отвел глаза.

– Вели своим дикарям, – кивнул он на становище войска полянского, – чтоб нашли в лесу три елки поравнее, и дубок покрепче. Будем приспособу мастерить.

Весь остаток дня и, почитай, половину ночи в полянском становище стучали топоры.

– Что-то затевают Перуновы пащенки, – сказал малинский посадник, вглядываясь с башни в огни на правом берегу Ирши.

Не знал он, да и знать не мог, что все это время поляне готовили ему, и всем оказавшимся под его защитой Даждьбоговым людям страшный подарок.

Войско полянское разбилось на ватаги, и у каждой было свое дело. Одни мастерили крепкие колеса, другие прорубали дорогу к круче, с которой утром наблюдали за Малином-градом Игорь со своим воеводой, третьи…

Жарко пылали костры в стане захватчиков. Светили ратникам, ставшим на время плотниками, чтоб ненароком не ошиблись, да не оттесали лишнего. А те старательно обтесывали дубовое бревно. На брус его сводили.

Под водительством Асмуда, воины ладили приспособу.

– Эй-эй, – прикрикнул на плотника старый варяг, – не егози! Уже лишку снимать начал!

Он подошел поближе к работникам и принялся пальцами замерять размеры бруса.

Работник напрягся. Знал, что у ярла нрав крут. Чуть что не так – берегись. Но ярл остался доволен работой. И ратник вздохнул спокойно.

– Эй!.. – снова кричит варяг и спешит к другой ватаге.

Те тоже стараются во всю. Шкурят сосновые стволы. Да, видно, что-то у них не сладилось. Ругается ярл:

– Сучки-то лучше снимайте! Чтоб ствол гладким, как лед был!

Стараются ратники. Пот с них градом. Глаза щиплет, а на губах соль.

А старый варяг уже третью ватагу мучает:

– Крепче вервье крутите, чтоб не распускались, чтоб не порвались от натяга!

И вьют ратники канаты. Конский волос с пенькой перевивают. Веревки, что у каждого с собой припасены, в общее дело пускают.

Уже за полночь перевалило, когда Асмуд велел приспособу собирать.

К тяжелой деревянной станине прикрепили шесть колес. Потом стоймя вогнали в торец станины дубовую раму. К ней вервье привязали и по просеке на берег Ирши потянули.

Тащат. Упираются. Ругаются, когда колеса меж древесных корней стрянут. Но тянуть не бросают. Попробуй брось, когда сам Асмуд на станине сидит, да на воинов покрикивает:

– Давай веселей!

Вот и веселятся все. Только от веселья этого как бы пупки не развязались.

А вслед за тягунами Асмудовы варяги брус дубовый несут. Да еще три ствола сосновых. Отполированных. Отглаженных так, что хоть смотрись в них.

Со стороны поглядеть – словно мураши в муравейник соломины тянут. Соломины большие. Тяжелые. А мурашам все нипочем. Будто без соломин тех муравейник развалится.

Только кому со стороны-то смотреть? Сквозь темень ночную, да лесную чащу.

Но дотащили они колымагу до места. Перун им помог или крепкое воеводино словцо? Теперь уж не важно. Главное, что на место станину доставили.

– Колеса крепите, – Асмуд легко спрыгнул на землю. – Брус, бревна и канаты вот здесь, у кустов, складывайте. Да поосторожней. Не поломайте ненароком.

– Егри, – подозвал он к себе десятского из личной охраны конунга, когда воины исполнили приказание. – Ты со своими людьми здесь оставайся. Если кто ближе, чем на два десятка шагов подойдет – убей.

– Понял, ярл, – кивнул десятский.

– Остальным – спать! – велел старый варяг и пошел прочь.

И все воины направились к становищу, посреди которого в своем шатре мирно спал каган Киевский Игорь Рюрикович.