Часть первая. ИСТОРИЯ НАУКИ
Глава 1
Озеро, расположенное в глубине Карельского перешейка, не имело названия. Это был географический феномен, о котором мало кто знал. При кажущейся доступности, если смотреть по карте, на деле оно считалось почти таежным. Окруженное полосой болот и каменистыми грядами, озеро не потеряло девственный вид даже за годы так называемой цивилизации. Помоек и свалок, досаждавших подобным местам, вокруг так и не появилось, как и других следов человеческой деятельности. Выглядело это не очень понятно. От магистральной трассы, ведущей из Петербурга на север, до водоема было несколько километров. Но съезд с шоссе почему-то отсутствовал, поэтому посещали его немногие. Любители пикников на джипах или кроссоверах не появлялись здесь, как и обычные отдыхающие, предпочитавшие хоть и общественный, но все же транспорт. Те же, кто освоил эти места, в душе удивлялись недогадливости остальных – достаточно было сойти с дороги и через пару часов ходьбы по пересеченной местности попасть на удивительные по живописности берега.
Людей на озере, как всегда, было мало. Только свои, любители глухих мест и воды. Способные жить в лесу без удобств и запасов, готовые, если что, помочь и спасти. А если надо, и морду набить.
Среди нескольких лодок, покачивающихся на воде, только одна выделялась особенной неказистостью. Все в ней выглядело неправильно. Рюкзак торчал как из задницы, а удочки свисали словно бы не с того боку. Не лучше смотрелся и сам рыбак. Чужаки, иногда забредавшие в эти места, одевались, как правило, одинаково – в яркие куртки с карманами, заметные даже при камуфляжных расцветках. И веяло от них не рыбалкой, а шашлыками и ценниками из магазинов. У этого же наоборот – случайная одежда, темные очки и что-то неопределенное на голове делали его похожим на шпиона из бедной страны.
Усугубляла картину и общая угрюмость, в которой пребывал незнакомец. Издалека ему можно было дать как двадцать лет, так и сорок.
Появился он здесь недавно. Встретили чужака поначалу без любопытства – мало ли кто забредает на выходные. Но выходные прошли, а незнакомец остался. Через пару недель рыбаки отчего-то забеспокоились. Несмотря на наличие лодки, рыбалкой пришелец не очень-то увлекался, а одеждой напоминал бомжа.
Бомжей на озере не хотелось.
Самозванец же, выставив удочку, смотрел на воду и обреченно пытался думать.
Интересно, что я здесь делаю… – мысль, появившаяся с утра, была единственной. Он напряг голову, размякшую после зноя с покачиванием на воде. Вместо воспоминаний появлялась лишь хаотическая ерунда: всполохи света, лица, отрывы по лестницам, вечеринки…
Руки непроизвольно подергали удочку.
На соседних лодках зашевелились. У новичка определенно клевало.
Воспоминания чужака говорили о том, что он молод и как минимум не в себе. Невзирая на путаницу, одно для начала он помнил – что зовут его Андрей Соколов.
Никакой амнезии, собственно, не было, скорее бардак и смятение от происходящего. Чем дальше он находился на озере, тем меньше что-либо понимал. Хотелось разложить все по полочкам и разобраться. Лучше это было делать с начала.
Он всегда занимался спортом. С самого детства – футбол, хоккей, лыжи… Остановиться на чем-то не получалось. В их поселке при воинской части спортивных секций попросту не было. В гарнизоне этого добра хватало, но поселковых туда не пускали. Все из неблагополучных семей, они плохо учились и хулиганили.
Андрей в этом плане был исключением, но под общую лавочку попадал.
Главной страстью был, конечно, футбол. Это занятие оказалось всем – увлечением, страстью и даже религией. В шесть лет Андрей впервые увидел, как взрослые, отставив в сторону алкоголь, раздеваются до трусов и носятся по поселковому полю между двумя воротами. В восемь лет услышал о Марадоне, Пеле и Аршавине. А в девять купил учебник юного футболиста.
Книжка была с картинками, и на первом месте там шел удар. Он состоял из двух важных разделов – расположения ноги и точности попадания. Андрей всю зиму прикладывал ногу к мячу, приучая себя к грядущему таинству. А весной, когда сошел снег, взял мел и нарисовал на соседском сарае ворота.
После чего принес мяч и долго целился. За белым тщательно выведенным прямоугольником просматривалась дорога в большой футбол.
Он ударил. Мяч полетел по центру ворот. Он сменил прицел и стал бить в угол. И снова попал. А дальше уже только бил – по разным углам и траекториям.
Это было как наваждение. Он не помнил, как происходили оставшиеся события. Прошла весна, закончилось лето, а он продолжал бить. Сосед, обеспокоенный за сохранность сарая, пошел разобраться со злоумышленником, но увидел безумные глаза пацана, и прогонять его передумал. Он тоже любил футбол.
За несколько лет Андрей разбил два сарая и пять мячей, но ничему кроме удара не научился.
Наверное, ситуация так и осталась бы тупиковой. Все изменилось, когда они с матерью переехали в город. Он оказался огромным и состоял из отдаленных районов, разбросанных по берегу Волги. Андрей никогда раньше не видел такого количества одинаковых домов.
Спортивных секций там было много. Хотелось пойти во все сразу, но этого-то и не получилось – в четырнадцать лет он уже числился переростком. Единственное, куда приглашали с охотой, было спортивное ориентирование.
Но бегать по лесу с бумажкой и компасом не хотелось.
Через год ему повезло. Новый физрук, появившийся в школе после летних каникул, оказался тренером по волейболу. Шаманов, а точнее Шаман, как его звали все, человеком был легендарным – лучший в городе специалист, уволенный из местной ДЮСШ то ли за пьянство, то ли за трудный характер. Пьянства за ним никто не заметил, а вот за школьников со своим волейболом он взялся серьезно. Тренером Шаманов оказался крутым. Набрал обычных девятиклассников и натаскал за год так, что уже к десятому классу они играли на равных со сверстниками из спортшкол.
Спортивное начальство хваталось за голову – Шаман чудом не выиграл с командой обычных подростков возрастное первенство города. Случись такое, пришлось бы ставить его на область и отвечать за провал остальных. От греха подальше Шамана позвали обратно.
Отметив победу демонстративным загулом, Шаманов вернулся к прежней работе. Обнаружилось к тому времени, что человек он благодарный – ребят не бросил и в школу заглядывал регулярно. А двоих, особо переживавших окончание тренировок, забрал к себе в секцию. Стоило это ему приличных раздумий, на фоне сверстников из спортшкол смотрелись они дубово.
Одним из них оказался Андрей.
Это был переход к другой форме жизни. Шаман быстро придумал, как быть с новичками, стал компенсировать отставание бешеной физикой – прыжки, приседания, штанга… И как всегда угадал: через месяц оба носились по площадке как угорелые, выручая аборигенов, болевших извечной юношеской расслабухой.
Тренировки и сборы чередовались с играми, будто в сказочном калейдоскопе. Андрей до конца не мог прийти в себя от происходящего.
Ранняя физика палка о двух концах, качая мышцы, становишься прыгучим и резким, но перестаешь расти. К последним сборам все в команде вымахали под два метра. Андрей с товарищем остановились на ста восьмидесяти пяти.
Шаманов же пошел дальше. Обучать пацанов, отдавая их неизвестно куда, ему давно надоело, захотелось нормальной тренерской доли, с перспективами и результатами. Да и платили за детей неважно. Доведя выпуск, он подался в только что созданную команду мастеров.
Это была удача, и он не хотел ее упускать. Человек, которого в городе знали как бывшего сбитого летчика, помолодел на глазах, стал подтянутым и совершенно другим. Даже алкоголь отошел куда-то в сторону. Это противоречило теории вероятности, утверждавшей, что избавления от вредных привычек не может быть в принципе, но подтверждало ту ее часть, где говорилось о черной кошке и темной комнате.
С собой в мастера Шаман забрал половину состава. А с Андреем вынужден был распрощаться.
– Извини, старик, профессионала из тебя не выйдет. Начал поздно, техника слабовата. Данные неплохие, но сам понимаешь, роста нет, да и руки зажаты. Даже для либеро.
«Либеро» называли несчастных, которые отбивали мячи и не участвовали в атаках. Попадали в них самые неубиваемые из малышей.
На прощание он выдал бумажку с номером.
– Позвони, если что, скажи, от меня. Там будут рады.
Хотелось пить. Он нащупал на дне лодки бутылку.
Воспоминания ничего не давали.
Воздух над озером колебался, пытаясь складываться в мираж. Не дойдя до чего-либо, тот растекался в линию над поверхностью. Выше и ниже ее изображение было нормальным, но внутри будто что-то происходило. Зыбкое марево не давало увидеть, что именно, но притягивало, будто огонь во время пожара.
Школа закончилась. Позвонив по выданному телефону, Андрей начал выступать за команду Пожарного общества. Все продолжилось, как и раньше, только не было тренировок. Через какое-то время стало понятно, что игры тоже не радуют. В хождении на дежурства ради спорного удовольствия было что-то неправильное. При всем уважении к неожиданной для себя профессии, атрибуты ее, как и сами пожары, не вдохновляли. Надо было что-то менять, и он опять обратился к Шаманову.
Тот, как ни странно, обрадовался. Философия для таких случаев была у него простая – чем больше народу устроишь, тем больше пользы на будущее. «Да и жаль мне вас, в конце-то концов». Была, правда, в этом альтруизме одна особенность. Заранее знать, куда попадешь после общения с тренером, не удавалось даже ему самому. С Андреем именно так и вышло – поговорив, Шаманов сделал первое, что пришло в голову. Позвонил в Петербург.
Через месяц Андрей уже ехал в северную столицу поступать в Технический университет. Там не хватало волейболистов.
Сложно сказать, повезло ему или нет. Тогда казалось, что повезло.
Приняли его на П.О.
Когда-то Подготовительные Отделения были по всей стране. Занимались они благим делом – помогали выходцам из простых семей после армии или других безумий бесплатно пробиться в вузы. Ликбез, одним словом. С новыми временами все изменилось. Институты стали университетами, а подготовительные отделения закрылись как пережиток прошлого.
Но не везде. Ректор Технического института был против переименования в университет. На такое в его представлении имели право только универсальные школы. Когда же отличие в том, что одни инженеры, а другие компьютерщики, на универ это не тянуло. Уступить жлобским веяниям и обозваться как все он согласился только после угроз срезания финансирования. А вот следующего шага не сделал. Подготовительное отделение как было, так и осталось. Ректор вообще оказался человеком несовременным – помещений не продавал, социалку не развалил, а коммерческие специальности разрешил лишь в рамках имеющихся факультетов. Он мог себе это позволить – о связях его в ВПК ходили легенды.
Соотношение всех этих величин оказало влияние на одну. Загорелый парень в футболке, джинсах и со спортивной сумкой за два дня пути сменил Волгу на Петербург.
Учиться Андрею понравилось. Занятие, брошенное еще в школе, реанимировалось сразу. А главное, в этот раз к нему было желание. В группе все оказались примерно такими же, как и он, бывшими даунами, получившими вторую попытку на интеллект. С одним лишь отличием – классовой склонностью к алкоголю.
С этой формой жизни он не спешил. Что происходит на той стороне Луны, Андрей помнил еще по поселку. Инстинкты подсказывали, что для начала лучше не расслабляться, а освоить хотя бы азы. Кроме вкалывания вариантов здесь не было. Подобное он проходил уже в ДЮСШ.
С пьянством же вышла своя история – отдельная и гораздо позже. Оно показало себя с неожиданной стороны. Бывая на дискотеках, Андрей заметил, что часть студентов странным образом не принимает спиртного. Вроде бы пьет, но не в классическом смысле, а бутылку пива, не больше. И чаще для разбавления чего-то другого – ребята эти закидывались таблетками.
Явление в общем-то было не новым. Поддавшись на уговоры, Андрей тоже попробовал, но обнаружил, что его не цепляет. В голове лишь что-то крякнуло, и слегка занемели зубы.
Девица, потратившая на него запас кислоты, была откровенно разочарована.
– Отсталый ты человек. Алкоголик, наверное…
Потом, заметив, во что выходит продвинутость, он эту отсталость оценил.
А пока был праздник. Другая система координат, в которой он еще мало что понимал. Учеба давалась легко. Странного в этом не было, их учили тому, что отложилось если не в памяти, то в подсознании, и лишь ожидало команду всплыть.
Ликбез пролетел незаметно. Сдав выпускные, Андрей обнаружил, что без ожидаемой нервотрепки стал первокурсником.
В состоянии эйфории он находился все лето и первую половину осени. К тому времени уже началось настоящее студенчество. Развлечений прибавилось, но и учеба пошла не в пример недавней. Первое он оценил, второе пока еще не доставало.
А главное, начался волейбол. Команда университета была когда-то лучшей в городе, но в последние годы дела шли хуже. Компьютерный уклон, охвативший все факультеты, вызвал побочный эффект – студент шел все более дохлый, к физической культуре не то чтобы не готовый, а не склонный в принципе. Ректор, всю жизнь занимавшийся спортом, за подобной мутацией наблюдал с унынием, но сделать с ней ничего не мог. Пришлось согласиться с кафедрой физвоспитания, уставшей мучиться со сколиозниками, и взять на учебу нескольких полноценных спортсменов.
Спасать генофонд Андрею понравилось. Рост, ущербный для профессионала, в студенческих игрищах позволял себе все. Натасканная Шаманом прыгучесть творила здесь чудеса – он атаковал из любых позиций, проламывая хилую оборону очередных айтишников, санэпидемиологов или, страшно сказать, библиотекарей. Он прыгал и бил, снова прыгал и снова бил и, казалось, этому полету не будет конца.
Первая же сессия ударила так, что мигом обрушила на землю. Дискотеки, соревнования и прочие радости обернулись жестокой расплатой. Преподаватели, милые только что люди, в одночасье вдруг превратились в сатрапов. Математика, линейная алгебра, информатика, начерталка, английский… раньше все это шло общим списком. Теперь же каждый предмет стал реальным: он угрожал, требовал знаний и того, с чем раньше не приходилось сталкиваться – работ.
Общежитие напоминало улей, в котором все что-то делали и жужжали.
В комнате, где жил Андрей с приятелями по П.О, никто уже не жужжал. Настроения были разные. Андрей, как нормальный спортсмен, в любой ситуации предпочитал действовать, поэтому тупо списывал, заучивал формулы и готовил шпаргалки. Соседи по комнате слишком поздно сошли с загулов и застряли на первых зачетах. Обе стороны, несмотря на различия в тактике, одинаково двигались к краху.
Каждый видел проблему по-своему: Андрей не понимал многого, соседи вообще ничего. И относились к этому радикально – парни только что отслужили в армии. В комнате назревала суровая дембельская пьянка.
Спасение пришло в виде девушки Маши.
Андрей ее знал недавно, с первых совместных матчей. Маша считалась в своей команде чем-то вроде Анны Курниковой. Играть она не то чтобы не умела, с этим все более-менее было в порядке. Но достоинства волейболистки, хорошие или нет, отступали на задний план при всех ее появлениях на площадке. Варварский замес из задора, нелепости и соблазна в этой девчонке прихватывал всех подряд.
Маша относилась к тому странному типу, описать который было нельзя. Светлые волосы, румянец и шальные глаза… этим исчерпывалось только на первый взгляд. Но он вряд ли что-то давал, главное оставалось за кадром. Атмосфера вокруг нее была еще та – постоянные вопли болельщиков, своих и чужих. Понять, подбадривают ее или издеваются, не получалось. Иногда это помогало, особенно в играх на чужой площадке – соперницы злились, что внимание не на них и лупили по мячу как попало. Случалось и наоборот – свои костерили бедную Машу, и все валилось из рук. Ничего поделать тут было нельзя.
Друзья ее все как один выглядели ухажерами, а скорее всего и были ими. Андрей подобного избежал – даже когда, посмотрев на мучения с техникой, предложил бедной Маше поставить нормальный прыжок. Прыгала она как все женщины, заранее поднимая руку и по-утиному приседая.
Советы помогли, и они как-то сразу сдружились. Ни в чем особенном это не выражалось: в кино вместе не были и прогулок по городу не совершали. Но совпадение маршрутов случалось – с учебы, на учебу, еще куда-то. Выливалось это хоть в какие-то, да разговоры. Почему не двинулось дальше, трудно сказать. Даже после нескольких дискотек, где Маша, обсмеяв перетаптывание своего нового приятеля, назвала его танцем пожарника и взялась обучать как надо.
Как и с прыжками, танцевальное дело освоилось. Андрей был на пару лет старше, такой же в сущности вьюноша, а движения, которым учила Маша, сложностью не отличались – помимо привычного топтания нужно было лишь вздрагивать телом. С непривычки тряслась и голова, но со временем перестала.
Дискотеки, маршруты. Это был известный катализатор, но на небесах, похоже, что-то заклинило, и оттуда не поступало сигнала, который приводит к начинающимся вибрациям. А может, заклинило Андрея – обращать внимание он продолжал исключительно на других.
Маша легко соскочила на сдачу хвостов, будто щелкнула выключателем. Андрей же попал под тяжелый груз обстоятельств. В комнате были он, пораженцы-соседи и тягостная атмосфера облома. Неудачные попытки хоть что-то сдать чередовались с обмытием очередной несдачи.
Маше, заглянувшей на огонек, это не понравилось сразу.
– Ты что, спятил??? – Андрей не сразу понял, что на него кричат. – Чем пить, занялся бы делом!!!
Услышанное надо было обдумать. Какая часть организма отвечает за эту функцию, он не помнил. Маша не исчезала.
– Идем отсюда!..
Дальнейшее вспоминалось дискретно. Стол, открытая дверь, коридор, лестница. Маша. Его куда-то тащила Маша.
Уже на другом этаже, пока Андрей оживлял себя над умывальником, она наставляла:
– Хорошо, пока ты студент! Валяешь дурака, и все тебя любят. А выгонят, станешь просто бухариком. Хочешь нормальной жизни – учись. Ты меня слышишь?!!
Вынырнув, Андрей осознал, что слышит.
С этого началась учеба. Он что-то делал, зубрил и, как ни странно, сдавал. Жизнь приобрела новый вектор, главное достоинство которого было в том, что он был.
Подошел Новый Год, самый главный праздник. И самый странный – в эти дни любителям отрываться приходилось вкалывать больше других. Пик сдачи хвостов попадал на магические числа – 31 и 1.
Между тройкой и единицей случилось то, чего никто из них толком не понял. В первую же авральную ночь, просидев за курсовиком, они заснули вместе.
Все решилось само. Свободных кроватей не было, а отпускать на дембельский суицид Маша его не хотела.
Странное чувство – лежать, ощущая все большую близость, и не шевелиться. Кровать скрипела, как злой часовой, а в комнате они были не одни.
Технари стыдливей гуманитариев, копание в формулах занятие не публичное. Андрей в новогодние дни освоился и стал в женской комнате своим. Но в ночлегах вел себя тихо – отбарабанив материал, они с Машей обнимались по-братски, помучившись с зовом природы, и, кажется, засыпали.
В запутанном мире либидо самое безумное – терпение и интрига. За месяц этого набралось с избытком. Оба мученика были на грани, с воспаленным сознанием и начинающимся помутнением рассудка. Как ни странно, занятиям это не помешало, и сессия шла, как шла, к удачному завершению.
На каникулах они остались одни.
Андрей вперился взглядом вдаль. Состояние, в котором он вряд ли мог что-то видеть.
Он помнил свет, тепло и сгустившийся воздух той комнаты. В каждой части ее они обнаруживали только себя. Это был их замкнутый мир и их же необитаемый остров. О том, чтобы покинуть его, не было даже мысли. В памяти не отложилось, находилось ли что-то еще в окружающем их пространстве. И где было это пространство – вокруг, внутри или где-то дальше. Он даже не помнил, выходили ли они в магазин или куда-то еще.
Четырнадцать суток тянулись как сон, долго и бесконечно. Когда этих дней не стало, оказалось, что пролетели они мгновенно.
Он тронул снасть.
Движение принесло результат – среагировав на червяка, его схватил здоровенный окунь. Это заметили многие. На жаре и безветрии рыба ни у кого не клевала. Соседние лодки потянулись ближе.
Вытащив окуня, Андрей опустил его мимо садка.
Глава 2
Все когда-то заканчивается. Вернувшись к себе, Андрей обнаружил в комнате изменения. Кроватей было не три, а две, а вместо похмельных соседей присутствовал странный тип со стаканом чая и журналом в руках. Первое, что отметил взгляд – журнал имел отношение к науке. Как и сам тип – он приехал учиться в аспирантуру.
Новый жилец представился:
– Олег… Головин.
По первому впечатлению это был законченный Паганель. Худой, нескладный и со всклокоченной шевелюрой. Рассеянностью он превосходил пожалуй что и самого прототипа – в аспирантуру Головин явился с опозданием на полгода. На удивление это сошло ему с рук, руководство отнеслось к сей странности с пониманием. Но заселили его не в аспирантское общежитие, где места уже были заняты, а к Андрею.
Выгоды от Паганеля светили явные. В трехместной комнате они теперь жили одни, Головину полагались льготы по площади. Да и плюсы с учебой выглядели очевидными. Оставалось понять, как у нового соседа с обычной жизнью.
Оказалось, никак. Не отдыхал, ни с кем не встречался, во вредных привычках замечен не был. Нормальные качества у него как бы отсутствовали. Даже есть он умудрялся без интереса. По выходным сидел дома в кресле-качалке, которое приволок откуда-то, и читал.
Из всех имеющихся досугов Головин предпочитал скуку.
Андрей, наблюдая за столь странным образом жизни, через какое-то время стал испытывать устойчивое желание повыть. Срочно требовалось что-то менять.
В ближайшие выходные они с Машей решились – организовали в комнате день науки. Маша, любившая делать коктейли, обещала споить Паганеля, даже если он малопьющий или, хуже того, не пьет. Напиток для таких случаев был один – «студенческий-третий». Треть водки, треть сока и треть вина.
Задуманное удалось частично. Через два часа после начала мероприятия Андрей и поддерживавший его Головин брели, пошатываясь, по коридору. Андрей отстранялся, бил аспиранта по спине и кричал:
– Ну что, вспомним молодость?! Тряхнем, так сказать, стариной?!
Маша следовала на почтительном расстоянии. Следующим пунктом было добраться до дискотеки. О том, что пошло не так, думалось вяло.
Андрей продолжал нести околесицу, с каждым шагом теряя форму и содержание. Головин уворачивался от попыток физического воздействия и выглядел человеком, поевшим лед.
Маша пыталась вспомнить, где и когда ошиблась в пропорциях. Коктейль явно прибил не того.
На дискотеке Андрей оживился – в состоянии, которое не позволяло ходить, вздрагивалось особенно бодро. Головин попытался прилипнуть к стене, но был перехвачен бдительной Машей. Взяв аспиранта на болевой прием, она толкнула его к танцующим.
Головин сиротливо обвел взглядом зал. Сбежать было некуда.
Ситуация не оставляла выбора. Он дернул ногой и через какое-то время рукой, но так и не понял, что делать и обреченно начал топтаться.
Музыка, вспышки света и колебание инородных тел убивали сознание. Топтание аспиранта напоминало чем-то танец пожарника, но смотрелось не так разухабисто. Колени держались вместе, а не во все стороны разом, локти стеснительно прижимались к бокам, а зверский взгляд отсутствовал напрочь.
Лиха беда начало… – Маша смотрела на замороженного танцора, движения которого приобретали все более механический смысл. Единственное, что приходило в голову – прикинуть, в какой слоновьей пропорции замешать ему следующий коктейль.
Взгляд упал на открывшуюся дверь. Возле нее увиделось что-то, заставившее всмотреться – незначительное, но важное. Незнакомая пигалица, пытаясь выглядеть незаметной, вытанцовывала в одиночестве. Подслеповато щурясь, недоразумение в очках даже не обозначало такт, а просто переминало ногами.
Узнаваемо прижав локти к бокам.
Это был знак. Голос сверху, спасение волхвов… Маша двинулась в нужную сторону.
Пигалица, назвавшаяся Таней или Аней, из-за музыки не поймешь, только что прочла в своей комнате книжку, и не найдя другую, пришла за подругой, у которой, кажется, есть что-то еще.
– Пойдем к нам! У нашего друга много книжек! – проорала Маша, выдергивая Таню-Аню из укрытия. Подарок волхвов еще следовало довести.
На Головина Таня-Аня отреагировала с испугом. Книжная тема метнулась в ее глазах и умерла. Но побега не произошло.
Молодец, Знайка… – подумала Маша.
В комнату возвращались уже вчетвером.
Разведя Знайкам по лошадиной дозе, Маша переключилась на Андрея. На последнем танце любимого поразила икота.
Знайки разговаривали о книгах.
Андрей пил воду мелкими глотками. Не помогало.
Таня-Аня рассказывала о Сервантесе. Ее удивляло, что биография писателя оказалась намного богаче его произведений. Это было странно, она не понимала, зачем нужен вымысел, если есть жизненный материал.
– Биографий много, Дон Кихот один, – изрек Головин.
Хам… – подумала Маша. Набрав в рот воды, Андрей ходил от двери к окну, вытянув шею по-журавлиному. К икоте добавился кашель.
Головин рассказывал о Ландау. Дойдя до аварии, оборвавшей карьеру великого физика, начал осознавать, что теряет мысль.
Маша била Андрея по спине. Кашель перешел в надрыв.
Таня-Аня рассказывала о японском любителе овец Мураками.
Андрей делал дыхательные упражнения. Икота затихла, но вскоре возобновилась в новых версиях.
Головин перевел разговор с писателя-овцевода на японские мини-электростанции. Глаза Тани-Ани неестественно загорелись. – Элллектростааанции… – произнесла она. Звучание завораживало.
Андрей лежал на кровати, Маша читала заговор:
– Икота, икота, перейди на Федота.
С Федота на Якова,
А с Якова на всякого…
Закончив, поинтересовалась: – Ну как?
Андрей молчал.
Таня-Аня почувствовала, что не может выговорить элементарное слово «Фейхтвангер». Выронила бокал и покачнулась. Головин попробовал удержать ее, но она оказалась неожиданно тяжелой. Голова поплыла. Все относительно, – подумал он. Мысль была настолько глубокой, что заслонила собой все остальное.
Маша заметила, что глаза Андрея стали задумчивыми. Она покосилась на Головина. Покачиваясь, аспирант смотрел на стену. Таня-Аня лежала рядом.
Плохо… – подумала Маша. Мысли начали исчезать. Магнетизм, появившись внутри, притягивал. Глаза Андрея приблизились и растворились в ней. Тепло вошло и вернулось обратно.
Это была волна.
Волна качнула лодку и ушла дальше. Андрей перекинул снасть.
Жара доводила до помутнения рассудка. Ветра не было, но поверхность озера колебалась, соединяясь бликами с воздухом. Направление, в котором это происходило, указывало на юг – туда, где был город. От него отдавало непонятной тревогой.
Между зыбким маревом и появившимися вдруг эмоциями словно существовала какая-то связь. От неприятного чувства Андрей поежился.
Причина была в месте и времени, о которых он ничего не знал.
…Трое шли по ночному гулкому коридору. Не люди, а тени – зыбкие и колышущиеся в свете дежурной лампочки из-за спин. У последней двери одна из теней включила фонарь. Другая достала устройство размером с мыльницу и прислонила к замку. Девайс оживился и заработал. Когда мигания кончились, замок подумал и щелкнул. Отклеив бумажку с печатью, они вошли.
Помещение за дверью носило следы небольшого пожара. Один из вошедших направился в кабинет, двое остались в лаборатории и начали закрывать шторы на окнах.
Человек в кабинете вытащил из сумки два автономных светильника. Свет обоих был регулируемым и не очень понятного спектра: блеклого и почти невидимого. Его хватило, чтобы заметить – одет человек не в темную, как остальные, куртку, а в серый короткий плащ. Он достал телефон.
– Как?
Из «Жигулей», припаркованных напротив здания, отозвались:
– Щель в крайнем правом.
Штору заделали, телефон стал фотоаппаратом.
Пока шла съемка, из столов выкладывали содержимое – бумаги, папки, носители. Закончив, человек в сером достал считывающее устройство. Подключился по очереди к компьютерам и посмотрел на часы.
– Уходим.
Закрыв замок, они опечатали дверь заново.
Блики притягивали. О чем это я… подумал Андрей.
Все решил случай. Точнее предмет, оказавшийся в ненужном месте в ненужное время – кресло-качалка со впавшим в прострацию аспирантом.
Маша с Андреем молчали. Состояние близости захватывало их целиком. Они окунулись в собственный мир, где было все – бессонница, темнота, блуждание по ночам, ощущения, жар среди холода… практически Северный полюс… и почему-то подводная лодка.
Они не знали, что это было, выходом или входом. Лишь немногое портило плавание – остатком сознания они чувствовали чужого.
Паганель мешал. Мешал всем – нежеланием напиться, быть вменяемым, а точней невменяемым, и вести себя как человек.
Маша пошевелилась. Аспирант поставил на пол стакан, и его качнуло. Качнуло раз, когда он наклонялся, и два, когда возвращался в кресло.
После этого была пауза. А потом качание возобновилось.
Не теряя прострации, он смотрел на плоскость кровати. Двое в ней находились в покое – и вместе с тем двигались.
Теперь Андрей вспомнил всё. Всплывало много и лихорадочно.
– Этот тип, оказывается, не дремал. И началось все с Машиных шевелений. Как он потом объяснял, колебание кресла состыковалось с нашими. Только неправильно. Еще бы правильно.
Глаза Паганеля забыть было сложно.
– У гениев все как-то так и бывает. Упало на Эдисона яблоко, он и придумал электричество. Или не электричество… – Андрей задумался и посмотрел вокруг. Подсказок не было.
– Не важно, у него было яблоко, у аспиранта мы. Главное началось, когда он принес приборы, – он огляделся заново и никого поблизости не увидел. Он разговаривал сам с собой.
Ни с чем подобным они прежде не сталкивались. В воскресенье, еще не отойдя от субботы, влюбленные были разбужены грохотом. Шумел Головин, пытавшийся занести едва проходившие в дверь коробки. Выглядел он неважно.
Но то, что последовало дальше, было гораздо хуже. Пообщавшись на тему погоды и самочувствия, Паганель предложил повторить вчерашнее. Только под наблюдением приборов.
Андрей мало что понял, а Маша не смогла даже возмутиться. В голове пронеслось лишь что-то невнятное.
– Всё вчерашнее?
– Только последнюю часть.
– Ты что, биолог? – она осмотрела коробки. – Вуз у нас вроде технический.
Она не знала Головина. Они оба его не знали. Андрей не помнил подробностей, но через пару часов дичайшей лекции, состоящей из высокоумных терминов и мимики умалишенных, как докладчика, так и аудитории, согласие было получено.