Пацаны с нашего двора

Три зуба

Кто не был в армии,

тот очень много потерял,

а кто был, тот потерял

в два раза больше.

(Из дембельского альбома)

Группа спала после очередного безумного дня. Не спалось только Малышу. Не простое это дело – служить в родном городе, да еще и засыпать в трех остановках метро от нее. А если к этому добавить богатырское телосложение, за которое Артем с легкой руки дедов-дагестанцев получил свое прозвище, да панцирную койку, предусмотренную уставом, то спать вообще вряд ли захочется до самого дембеля. Малыш глянул на рядом спящих Гнома, Тайсона и Балу, которые были еще здоровее его, и от этого глумливого зрелища ему стало совсем тоскливо.

В конце «взлетки» дневальный лениво возил шваброй.

– Да когда же суббота! – про себя взмолился всем богам спецназа Малыш в ожидании обещанного командиром увольнения. Всю неделю его взвод в группе был лучшим. Марш-бросками, стрельбами и даже нарядами командир остался доволен, поэтому так великодушно пообещал взводу «увал». Главное, чтобы теперь никого не заловили в самоходе и не спалили с водкой, а то по хорошей традиции, с незапамятных времен введенной в группе, обязательно кто-нибудь залетит, и вместо увольнения спецы в бронежилетах, касках и с автоматами наперевес на глазах у всего полка убегут на полдня «захватывать» какую-нибудь высоту, которая, по желанию командира, могла оказаться и в двадцати километрах от части.

* * *

Как Малыш предполагал, так и случилось. На следующий же день за ужином в столовой спецы подрались с дембелями-дагестанцами из второго батальона. Причем подрались так, что при виде происходящего начальник столовой убежал в мойку и из окошка раздачи кричал, что всех отправит в дисбат. В столовой летали столы, табуретки, стаканы, подносы, мелькали сапоги, руки, свистели ремни, и на пронзительные крики капитана никто не обращал внимания, отчего тот визжал еще громче и, как вольерная рысь, метался в окошке. Угомонить его удалось Тайсону, под шумок запустившему табуреткой в сторону раздачи. Капитан заткнулся, но, если бы не предстоящая командировка в Чечню, за свой снайперский бросок Тайсон мог получить пару лет «дизеля» и заодно выплатить в полковую казну за разгромленную столовую и казарму, так как драка плавно перетекла туда. За своих уже после отбоя в группе попытались заступиться даги, и спецы пошли стенка на стенку. Командир обо всем узнал наутро.

* * *

На утреннюю проверку все вышли как один: с перебитыми носами, разбитыми бровями, распухшими губами, фиолетовыми синяками, а у некоторых дагов лица напоминали беляш.

– Группа! Равняйсь… Смирно! – скомандовал Малыш, собираясь доложить командиру, что личный состав группы специального назначения для утреннего осмотра построен.

– Отставить, – хмуро сказал капитан и медленно обвел глазами строй.

Для всех командировка в Чечню показалась несбыточным благом в свете предстоящих воспитательных мероприятий.

– Значит так, – медленно начал командир, – Малыш… Давай… Командуй… Группа – занятия по распорядку. Тайсон, ко мне в канцелярию. До командировки все увольнения я прикрываю… Вопросы есть?

– Отсутствуют! – гаркнули три шеренги, ибо за побоище все ждали второй Варфоломеевской ночи.

– Разойдись! – крикнул Малыш, с трудом понимая, радоваться или огорчаться такому повороту дела. Инну он не видел уже целую неделю.

* * *

Следующие три дня группе показались адом. Кэп был мужик суровый. Мало говорил, но много делал, и все понимали, что прикрытыми увольнениями не отделаются. За «массовые спарринги» в столовой каждый уже пролил по семь ведер пота, и это было только начало. Глядя на мучения подчиненных, командир, улыбаясь одними глазами, одобрительно приговаривал:

– Ничего, ничего. Больше пота здесь, меньше крови там.

В течение дня спецы на стрельбах, марш-бросках и тактических занятиях так изматывались, что в столовой вели себя, на удивление всего полка, тише воды, ниже травы, а культовой команды «отбой» ждали больше, чем дембеля. Малыш не помнил, как засыпал, зато хорошо помнил день отправки в командировку:

– Если кэп собирается воспитывать нас до самой погрузки, то хреновые мы будем воины…

У группы силы были на пределе. Особенно тяжело дался последний ночной «бросок». По полной боевой днем-то тяжко бежать, а чего уж говорить о ночи. А если к этому прибавить, что то же самое будет завтра и послезавтра и через неделю мало что изменится, то от безнадеги хочется заорать: «Будь ты проклята, российская армия!». Примерно так и думал Малыш каждый раз перед тем, как во сне отлететь к своей единственной. За всю неделю лишь однажды ему улыбнулась удача. Со своим отделением он попал в наряд по столовой. Завалившись на топчане в хлеборезке на засаленный бушлат, он сладко потянулся и сам себе процитировал:

 
Кто в армии не был,
Тому не понять,
Как хочется кушать,
Как хочется спать.
В тот день он отоспался за все предыдущие.
 

* * *

После очередного «олимпийского» дня группа спала без задних ног. Режим в армии – великая вещь. Организм привыкает есть и спать по часам, к тому же армейская молва гласит: «Чем больше спим, тем ближе к дому». Поэтому сон в любых войсках – это святое. А вот Малышу после «спального» наряда не спалось, к тому же очень тянуло к той, которая наверняка уже спала и даже в кошмарном сне не смогла бы представить сотой доли того, что происходит с ним.

– Загран, пить хочу, – жестко прозвучало в ночной тишине. Где-то вверху заскрипела панцирная сетка, и две голые пятки спрыгнули на пол.

– Загран! Я не понял?! – специально громко спросил Малыш.

Повисла тишина.

– Загран! – так же громко и даже устрашающе прошипел Муса – дагестанец, который был в большом почете у своих и от которого больше всех доставалось молодым, в основном русским.

– Отставить, Загран. Если ты сейчас не ляжешь обратно, то я сам тебе вломлю, – спокойно сказал Малыш не столько для Заграна, сколько для Мусы.

* * *

В полку даги держались очень дружно. Их было понемногу в каждой роте, но если задевали одного, то они собирались всей кучей, и поэтому с ними считались. В спецназе дагестанцев было человек тридцать. Все были коренастые, крепкие парни, бывшие борцы, боксеры, другие в спецназ, в общем-то, и не попадали, а если и попадали, то не выдерживали нагрузок, и их переводили в обычные роты. Муса среди своих земляков был самый крепкий, самый выносливый и авторитетный. В группе у командира он был одним из любимчиков, хотя кэп даже не представлял, что тот устраивает после отбоя, когда «советская власть» заканчивается. Зато Малышу, Тайсону, Балу и Гному все это было хорошо известно. Более того, они и сами не так давно «отлетали», и воспоминания о своих дедах, таких же злых и коварных и до отвращения тупых дагов, еще были свежи. Поэтому в группе был договор: дагестанцы молодых русских не трогают, а из своих «черных» пусть хоть жилы вытягивают, чего, естественно, не происходило.

Загран был русским. Малышу он понравился сразу. Из всей молодежи он был единственным, кто вместе с дедами и дембелями после первого двадцатикилометрового марш-броска забежал через ворота КПП в часть. Все остальные молодые потерялись где-то по дороге. А Загран на себе притащил еще чей-то бронежилет. За ужином Малыш позвал его к себе за стол, где ели сержанты, и попытался расспросить его, кто он и откуда. Парнишка оказался детдомовцем. На этом, собственно, все расспросы и закончились, так как не трудно было представить, сколько парень повидал. В группе его окрестили Заграном, по фамилии Заграничный, происхождение которой тот объяснить не мог. Когда его вместе со всеми молодыми начали прессовать деды, и по большей части даги, Малыш вывел его в туалет, дал сигарету и объяснил, что он человек и унижать его не может никто, в особенности черномазые, которые на следующий день в столовой и в группе огреблись на все деньги.

* * *

– Загран, я ведь щас встану, – снова прошипел Муса.

Загран стоял возле своей кровати и не решался что-либо предпринять.

– Загран, я жду еще пять секунд, – уже на полном серьезе сказал Малыш.

– Малыщ? Зачем ты вмещиваещся? – не совсем уверенно спросил Муса, так как хорошо еще помнил последние два удара в столовой.

Малыш ему не ответил. Молча встал и пошел к Заграну. Через несколько секунд в темноте раздался хлесткий удар в грудь. Загран отлетел и собрал штук пять табуреток, которые мгновение назад были выстроены по ниточке. Малыш наклонился к нему:

– Если я еще раз узнаю, что ты шестеришь дагам, поверь, мало тебе не покажется… И почаще вспоминай, что ты человек, – направляясь к своей кровати, уже спокойно сказал Малыш.

– Малыщ?! Не много ли ты берещь на себя? – с явным неуважением прошипел Муса и привстал на кровати.

Малыш как раз проходил мимо него:

– А ты скажи своим черным, если еще раз кто-нибудь затронет наших молодых – встрянешь ты. Со своими делайте что хотите, в Чечне их хоть перестреляйте. Русских не трогайте. Понял?

– Подожди, сочтемсу, – прошипел Муса, с головой накрываясь одеялом.

* * *

За обедом Малыш узнал, что вечером дежурным по группе заступает лейтенант Князев. Князь всю жизнь проходил в прапорах, а лейтенантские погоны получил за год до пенсии, отучившись в экстернатуре. В полку был известен как матёрый афганец и горький пьяница, но в группе у дедов пользовался популярностью, так как за пол-литра водки мог отпустить до утра. Зато молодым его дежурства ничего хорошего не предвещали, так как он либо пьяный спал, либо пил, а в это время небо казалось с овчинку.

Малыш еле дождался вечера. После отбоя, уже в «гражданке», он не вошел, а влетел в канцелярию. Князь смотрел «Новости».

– Ну и что в мире происходит? – для приличия спросил Малыш, даже не глянув в телевизор.

– О, уже переодетый! Расслабил я вас… – для приличия возмутился Князь.

– Да ладно, товарищ лейтенант, таксу мы знаем, все будет без залетов, – сказал Малыш, выставляя на стол бутылку, за которой ему после ужина на командирском «уазике», якобы на заправку, съездил молодой.

– Сколько вас идет-то? – пряча бутылку в стол, спросил Князь.

– Да я один, – уже на ходу бросил Малыш. Теперь каждая минута была на счету.

* * *

– Артем! – бросилась на шею Инна, никак не ожидавшая увидеть его на пороге. Он по ней так соскучился, что даже, не стесняясь отца, поцеловал ее раза четыре.

– Ну, мать, накрывай, солдат наш пришел!

– Здравствуйте, – не выпуская Инну из объятий, поздоровался Артем и еще раз поцеловал ее.

– Ну дверь-то хоть закройте, – по-доброму возмутился отец и пошел помогать жене на кухне.

– Ты почему так долго не приходил? Я уже думала, что вы уехали. По телевизору такие страсти передают. И не позвонил даже ни разу?! – с детской обидой сказала Инна.

– Долгая история, не будем об этом, – прошептал Артем, закрывая дверь. – Потом все расскажу. – Так же тихо сказал он и еще раз поцеловал ту, мыслями о которой жил все это время.

* * *

Они познакомились за три недели до армии. По счастливой случайности Артем остался служить в родном городе и благодаря своему спортивному прошлому попал в спецназ. Два месяца они писали друг другу письма, а затем Инна приехала к нему на присягу, и он, стоя с автоматом на груди среди доброй сотни лысых парней, понял, что эта та единственная, которую он будет любить всю жизнь. После присяги всех местных до утра отпустили в город… и была такая прекрасная ночь, а утром она стояла заспанная перед ним, а он застегивал верхние пуговицы кителя, и не было счастливее их на свете.

* * *

После ужина они наконец-то остались вдвоем в маленькой, но уютной Инниной комнате. Сидя на диване, Артем снова обнял ее и, не веря, что это не сон, прошептал:

– Как я по тебе скучал…

– Я тоже, милый…

От прилива нежности Артем, еле сдерживая слезы счастья и умиления, наверное, в сотый раз за этот вечер поцеловал ее.

– А у меня зубик болел, – голосом маленькой девочки начала рассказывать Инна, – представляешь, в детстве занималась баскетболом, и на тренировке мне одна девочка случайно ударила по губам. Губы тогда распухли, я даже в школу не ходила. А дней десять назад зубы утром чистила, больно, чувствую, зуб шатается. Ну, я в слезы, ладно бы какой-нибудь, а то передний. В больницу приехала, мне говорят, что зуб спасти можно, только нужна операция и денег вагон. С мамой деньги собрали, на следующий день приехали. Так больно было, я наревелась! Там костную ткань наращивали, что-то тянули, вшивали, вживляли…

– Ты моя бедная, – искренне посочувствовал Артем и поцеловал ее в щечку.

– Конечно, бедная… Знаешь, как больно было… – все так же, как маленькая девочка, сказала Инна, вжимаясь в объятия Артема.

– Да уж откуда мне знать, что такое боль!? – съязвил Артем и еще сильнее обнял ее.

* * *

Когда он уходил, родители еще спали.

– Если мать позвонит, не говори, что я у вас был, и своим скажи, а то обидится. К тому же эта командировка… Прикинь, как она переживает, – попросил Артем, стоя уже у двери.

– Хорошо, милый, как скажешь, – обняв его, сказала Инна и, привстав на цыпочки, поцеловала.

– Все, сладкая моя, я пошел… Народ ведь думает, что я его охраняю, – улыбаясь сказал Артем и побежал по лестнице.

* * *

Князь еще спал. В канцелярии было накурено, а под столом, помимо своей бутылки, Малыш нашел еще две пустые.

– Товарищ лейтенант, я пришел, – сказал он, потормошив еще «синего» офицера.

– Молодец, – приоткрыв глаза и тут же снова уснув, сказал Князь и больше не подавал признаков бодрствования.

Малыш вышел из канцелярии и пошел к своему взводу. Деды и дембеля еще спали, а молодые «плавали» – мыли пол. Возле его кровати тряпкой возил Загран.

– Да брось ты, Загран. И так чисто, – сказал Малыш и, улыбнувшись, протянул руку. Загран бросил тряпку и неловко протянул локоть, чтобы Малыш пожал не мокрую кисть, а сухой рукав тельняшки. От неловкости ситуации Загран улыбнулся. В верхнем ряду не было двух передних зубов.

– Загран, только не говори, что ты упал, – вмиг стал серьезным Малыш. Улыбка сошла с лица Заграна. Он опустил голову…

– Че ты молчишь? На меня смотри, – начал заводиться Малыш, предполагая, чьих рук это дело. – Черные?

– …Ты только ушел, Муса и еще два дага хотели меня заставить, чтобы я им кровати расправил, ну и заодно вспомнили, что я воды не принес.

– Ну а ты?

– Я сказал, что не буду, потому что…

– А они? – перебил Малыш.

– Ну, Муса мне и…

– А еще два дага кто были?

– Мага и Тофик, они потом уже… Попинали и ушли.

– Ну а ты че? Мусу-то хоть раз зацепил?

– Да не раз, я как зубы выплюнул, как начал их молотить, потом, правда, они меня запинали, хорошо еще в тапках были, а то бы вообще что-нибудь отбили… А из-за того, что на дедов руку поднял, они весь наш призыв всю ночь плющили.

Малыш быстро окинул взглядом молодых, ползающих рядом с тряпками. Доказательства вчерашнего «веселья» были почти на каждом лице.

– А где были Гном, Тайсон, где был Балу? – недоумевая, спросил Малыш.

– Они с Князем в канцелярии пили, да нам еще и от них досталось – ночью за водкой пришлось бегать.

– Балу! – заревел Малыш, подбегая к его кровати. – Балу, подъем!

– …Не ори, – морщась после вчерашнего, с трудом продирая глаза, сказал Балу. – Еще полчаса можно спать, – все-таки сумев их открыть, добавил он.

– Балу, ты куда вчера смотрел?.. Парни, ну как вы так?.. – искренне огорчился Малыш, сев на кровать.

– Малыш, да на хрен тебе эти черти нужны, че ты с ними возишься? Если лохи, то и пусть живут как опущенные, мы так не жили, – зевая, начал было Балу.

– Мы так не жили… Балу, нам же на войну вместе с ними ехать!..

Из канцелярии вышел князь. Покачиваясь, он вошел в туалет. Дверь, заскрипев, приоткрылась, и все, кто уже не спал, услышали бодрое журчание.

«Господи, да когда же это все кончится? Да когда же дембель?», – подумал Малыш и, вскочив с кровати, от безысходности, заорал:

– Подъем! Группа, подъем! На месте построения по форме четыре строиться!

Те, кто еще спал, зашевелились под одеялами. Молодые, побросав тряпки, выбежали на «взлетку». Для всех началось еще одно безумное утро. А с этого дня у Заграна появилась новая кличка. В группе его стали называть Вампиром.

1999

Охота

Степкин отец был известен как спортсмен, рыбак, охотник, турист, заядлый автолюбитель и одновременно пьяница и бабник. С последними двумя характеристиками были связаны не столько алкоголизм и распутство, сколько нелепые, смешные, на грани правды, истории. В целом Семенов-старший слыл хорошим инженером и добряком, и весь двор считал, что Степке повезло. Иметь такого отца – для пацана это просто счастье. От родителя Семенов-младший унаследовал факультет механики политехнического института и свойство попадать во всякие истории. Больше у Степки с отцом общих эпизодов в биографии не предвиделось. Особенно Семенов-старший горевал оттого, что сыну не смог внушить любовь к природе, спорту и охоте. Все усугублялось еще тем, что с детства Степка до глубокой ночи зачитывался книжками, с отличием и красным дипломом закончил музыкальную школу, а на предмет охоты безапелляционно говорил отцу: «Ну что мне сделали эти птички и зайчики? Пусть они живут и летают». После подобных заявлений Семенов старший сокрушался: «Степка!? Ну как ты жить – то дальше собрался!?». Но нужно отдать должное терпеливому родителю, что сокрушался он без истерик. Хоть Степка и косил под ботаника, парень он был что надо, и Семенов предполагал, что то, как живет и какие задачи перед собой ставит сын, – это тоже вариант. Он не давил, но все же считал, что походы за грибами, охота и рыбалка не помешали бы. Мать Степки на все эти идеологические стычки своих мужиков смотрела философски, дескать время рассудит – кто прав. И время рассудило. Однажды вечером сын пришел домой и с порога поверг всю семью в изумление.

– Я еду на охоту, – стесняясь своей решительности, выпалил Степка.

– А я думала, чем омрачится столь прекрасный день?..

Семенов-старший посмотрел на жену и не без гордости спросил: – Степан, ты не заболел ли?

Степка вкратце поведал, что с первым снегом с двумя одногруппниками и «еще одним пацаном» они на поезде поедут в настоящую тайгу на зайцев.

– Там даже лоси водятся! – триумфально завершил он, решив пока опустить дальнейшие детали и подробности, так как восхищенный глава семьи мог повести себя неадекватно.

И действительно. Психическое состояние Семенова-старшего могло резко ухудшиться в любую секунду. Степкин отец сиял как медный таз и путался в мыслях, думая, с чего начать. Этого момента он ждал всю жизнь:

– Сынок, патронов возьми с дымным порохом, дробь пусть будет двойка, тройка и на всякий случай картечь… Хотя нет, картечь не нужна. Тебе нужен белый маскхалат, хорошие сапоги – болота в тайге еще не промерзнут, потом возьми побольше носков, обязательно спички, компас, нож… бутылку водки я тебе дам… Так, что еще? Тебе срочно надо сделать охотничий билет и переоформить мое старенькое ружье. Затем, подобрать теплые вещи, можно еще взять валенки и на всякий случай несколько патронов с пулями…

– Пап. Ты меня, что, на войну собираешь? – перебил Степка взволнованного родителя. Семенов-старший прервался, но подумав сказал: – Ладно, ты прав. Не все сразу. Я тебе расскажу и покажу все по порядку. Время еще есть. Жаль, что ты раньше со мной не ездил…

* * *

Следующий месяц был посвящен систематическим сборам, инструкциям, и даже однажды Семеновы ездили за город. Степка учился стрелять из ружья. Преимущественно по бутылкам, которые самоотверженно подкидывал отец. На втором десятке патронов он начал в них попадать, и Семенов-старший не без гордости резюмировал:

– Моя кровь. Гены – великая вещь!

***

К поезду Семенов Степку отвез лично. Несмотря на все преграды, в пятницу ему удалось пораньше убежать с работы и вовремя подъехать к вокзалу.

– У меня, сынок, охотничье приключения начинались уже на стадии вокзала, – пошутил Семенов старший, вытаскивая ружья и рюкзак из машины.

«У меня тоже», – подумал Степка, вспомнив, что дома оставил сумку с патронами, документами на ружье и деньги. Благо билеты покупал не он. «Съездил на охоту», – обреченно подумал он, но решил не портить торжественности момента и, взяв после теплого прощания с отцом вещи, поплелся к перрону.

* * *

После нескольких бутылок водки и третьего часа пути, под стук колес и гомон друзей, Степка расслабился и решил, что если ружьё без документов заберут, то так тому и быть. Значит, охота не для него, и прав он был, что не рвался в охотники и рыболовы. Об отце старался не думать. Конечно, он ужаснется, когда дома увидит сумку, но, может, не станет ее разбирать и не узнает, что Степка уехал без лицензии, разрешения на оружие и охотничьего билета. Так думал Семенов-младший, захмелев и засыпая под стук колес.

* * *

После пересадки на электричку Степка с друзьями добрался до деревни своего одногруппника. К Антону приехали поздно ночью, поели и легли спать. Выпивать больше не стали.

– Вам завтра в лес, так что нечего, – сказал Антонов дед и отправил молодежь спать.

* * *

Утром встали все бодрые и возбужденные. Быстро поели и приступили к сборам. Через полчаса Антонов дед многозначительно осмотрел всех «охотников», ужаснулся, но в лес отпустил.

– Не перестреляйте там друг друга. Будьте предельно внимательны. На охоте должна быть во всем рациональная крестьянская простота. В лес зайдете, не полите там, а то все звери разбегутся, – были его последние слова, но внук, Степка и два Андрея их уже не услышали. Поскрипывая утренним снегом, они побежали в тайгу.

Степка был коренной сибиряк и всю жизнь прожил в Сибири, но в тайге ни разу не был. Когда только зашли в лес, Семенов-младший понял, что это морозное утро он запомнит на всю жизнь. Такой красоты он не видел никогда…

* * *

Через четыре часа безрезультатных поисков зайцев измотанный и уставший Степка взмолился повернуть домой. Антон, выросший в деревне и знавший лес как свои пять пальцев, предложил пройти еще пару километров и затем, сделав небольшую петлю, вернуться.

– Я к деду без зайцев не пойду, – обрубил он, и они двинулись дальше.

Следующие два километра, как и предыдущие четыре часа, они видели море заячьих следов, но ни одного зайца.

– О! Степка, смотри, лосинные следы еще свежие. Недавно здесь был сохатый, снег только утром выпал. Надо будет деду рассказать, где следы видели, – сказал Антон, взглядом окидывая местность. Степка с интересом поразглядывал огромные следы и в шутку сказал:

– У меня, кстати, в сумке патроны с пулями были.

– Да не, Степ. Мы бы сохатого не взяли. У лосей плохое зрение, но очень хороший слух, а так, как вы по тайге идете, сохатый услышал бы за несколько километров. Если бы с нами дед пошел, то материл бы вас всю дорогу. На охоте так шуметь нельзя, – без зазнайства поведал Антон.

– Ну, давайте тогда хоть по пням и сучьям дробью постреляем, раз зайцев нет, а сохатый не по зубам, – предложил Степка.

– Нежелательно. Вдруг за этим лосем кто-нибудь идет, да и последних зайцев распугаем.

– Да бог с этими зайцами. Я зачем столько патронов на себе пёр, – возмутился один Андрей.

– Вот-вот, – поддержал его тезка.

* * *

По самым скромным Степкиным подсчетам, за час они расстреляли двести патронов. В лесу стояла такая канонада, что самые крутые фильмы про войну отдыхают. Настрелявшись и перекусив, с чувством выполненного долга они отправились домой.

* * *

– Стой, – внезапно сказал Антон.

Все остановились. Вдалеке в их сторону двигались два человека.

– Может, поглубже в лес уйдем, вдруг егеря или еще кто-нибудь? – предложил Антон. – Хотя нас четверо и все с ружьями… Ладно, идем дальше.

* * *

Степка шел впереди и, приблизившись к мужикам, поздоровался первый.

– Да пошел ты, – грубо оборвал его один. – Придавить вас тут, как котят, чтобы больше не шастали…

– Слышь. Ты за языком следи и думай что говоришь, – оборвал его Антон и покрепче взял ружье.

Мужик пристально посмотрел на ружье, на Антона и спросил:

– Ты Петровича внук, что ли?

– Ну и что дальше? – спросил Антон, не собираясь прощать грубость.

– А ты, паря, не борзей, – подключился второй. – Мы за лосем два дня уже ходим. Сегодня специально рано не пошли, чтобы по утреннему снегу, по его следам, его взять, а вы тут целую Чечню устроили.

– Ну кто знал, что вы по следу идете, – вступил в разговор Степка.

– Да какого хрена в лесу пальбу устраивать? Вам, что, парни, патронов не жалко? Я за зиму пять зарядов трачу и двух лосей беру, а вы целый час палили. Канонада по всей округе стояла. Вы приехали-уехали, а нам здесь жить. Этот лес – мой. Вы лося перепугали так, что теперь он или вообще уйдет, или на стреме все время будет. К нему теперь не подберешься. Я Петровичу еще приду, пожалуюсь.

– Жалуйся, – сказал Антон. – Этот лес такой же твой, как и мой. Браконьеры вроде тебя здесь всего зверя выбили. За весь день ни одного зайца не увидели. Пойдемте, парни, домой, нечего с этими уродами разговаривать.

– Ах ты, сучёнок! – вспылил грубиян и рванул к Антону, но тот упёр ему в полушубок ствол и даже не двинулся.

– Все, мужики, хорош, – скрипя снегом, подбежал Степка и отвел ствол Антона. – Вы еще стрелять тут начните.

Антон ухмыльнулся, подмигнул Степке и пошел в сторону деревни. Мужики поматерились и пошли дальше своей дорогой. Больше выстрелов в лесу в этот день не было. На следующее утро Антон сводил друзей в лес в другую сторону от железной дороги, кроме заячьих следов они снова ничего не увидели и измотанные, но довольные, вернулись домой. Дед гостей встретил баней, а внука матом, за вчерашнюю пальбу.

– Антошка, твою мать, вы что как, дети малые. Стрелять надо в тире, – без злобы за водкой после бани отчитывал внука дед. – Зверь же не дурак, не мудрено, что вы пустые пришли. А вот то, что Витьку с Васькой стеганули – это одобряю. Не мои б года, я бы еще сам бы им по перу выдернул. Прибежали сегодня утром, жаловаться давай, так, мол, и так, а я говорю, ну ладно, я лосей бил, так я из нужды, чтоб мясо было, а они браконьерят, лосятину продадут и заливают шары, пока деньги есть. Как все пропьют, снова в тайгу за лосем. В лесу, как у себя дома. Хозяева хреновы.

– Ничего, дед. Пробьет и их час.

– Это точно. Ну, все. Давайте по крайней рюмке и спать. Завтра электричка рано. А до станции я вас не повезу, сами пойдете.

* * *

Сборы были недолгие. Электричка, затем поезд, и так же, как и приехали, под водку и уже охотничьи разговоры Степка с друзьями поехал домой. Засыпая, он подумал, что, надо же, дома не был всего три дня, а такое впечатление, что прошел месяц.

* * *

В город поезд прибыл в понедельник рано утром. Степка понесся домой, чтобы бросить вещи, смыть с себя всю грязь и рвануть в институт. Еще с улицы он заметил, что на кухне горит свет, предки были еще дома.

* * *

– О, сынок вернулся, – обрадовалась мама. – Как съездил?

Семенов-старший, не оборачиваясь, спросил:

– Ружье забрали?

– Нет, не забрали.

– Это хорошо. Кого-нибудь подстрелили?

– Нет, только лосю жизнь спасли.

– Ну, естественно, ты же на охоту ездил, – попытался пошутить Семенов-старший. – Еще поедешь?

– … Поеду, – немного подумав, сказал Степка, вспомнив запах пороха морозным утром и свежесть тайги.

– Ну и молодец, – обрадовался отец, решив не ругать сына за забытую сумку. Со всеми бывает.

2001

Дикари

Красив седой Кавказ и зимой и летом.

Первые впечатления от Чечни Юрка запомнил на всю жизнь. Была ранняя весна. Там, откуда он прилетел, лежал еще снег, а здесь уже всё цвело и благоухало, поражая цветами и красками. Свежесть гор, ароматы трав и цветов, солнце, которое согревало, успокаивающее журчание быстрых порожистых рек, всё в южных теплых тонах, затерянный мир, древний и вечный, словно на картинах Гогена, рай, да и только.

От восторга у Юрки перехватывало дыхание.

Когда с аэродрома по горному серпантину огромной колонной на БТРах в сопровождении двух вертушек поползли по перевалам, к своему месту дислокации, глазам открылась такая невероятная, умиротворяющая и парализующая красота, что трудно было её увязать с войной, кровью, горем и страданием. На Юрку смотрела вечность: вечные Кавказские горы, вечные, заполненные прозрачной синевой до самого горизонта долины, завораживающие своей звенящей чистотой, глубокие разломы и ущелья, словно гигантские трещины, подчёркивающие своей грубостью и неровными острыми краями всю прелесть и красоту необозримого ландшафта, отвесные каменные глыбы, величиной в три человеческих роста, быстрые холодные ручьи и горные реки, словно с живописной вязкой и тягучей водой… В каждом камне, цветке, в каждом порыве ветра, во всём чувствовалось умиротворение и гармония не тронутой, первозданной природы. И как были неуместны во всей этой грандиозной и статичной картине вечной красоты, рычащие двигателями и пылящие по серпантину БТРы, вертолеты, громыхающие вокруг, почти на бреющем полете, заставляющие замирать сердца пацанов, сидящих на броне, когда проносились над ними. Суровые лица солдат и офицеров колонны, прибывшей за новым пополнением. Даже через затемнённые стекла солнцезащитных очков, а именно очки отличают первое время на Кавказе бывалых воинов от желторотиков, даже через очки чувствовались суровые и сосредоточенные взгляды.

– Да, не на курорт, приехали, – подумал Юрка, глядя на старшего машина, который крепко сжимая автомат, сидел рядом и очень внимательно смотрел на обочину по ходу движения.

Страх. Это было второе сильное чувство, которое одновременно с восторгом от красот цветущего Северного Кавказа поразило Юрку. Невероятная красота окружала повсюду, но всё было заполнено страхом, липким и вездесущим. Это был не животный парализующий страх. А страх, скорее интуитивный. Все понимали куда приехали и поэтому красотами природы и, открывающимися видами, никто не восхищался. Все вновь прибывшие, словно уловили общее настроение колонны, и ехали молча, поглядывая по сторонам, восторгаясь горными хребтами и перевалами про себя.

Страх прошел не скоро. Потребовалось пару недель, чтобы хоть как-то успокоится и начать жить не эмоциями и порывами, а с холодной головой. Те, кто говорят, что на войне ничего не боялись, врут. Все боятся, потому, что на войне, многое происходит в первый раз. Первый бой, первая засада, первое ранение – никто не знает, кому как выйдет.

Юрка Лебедев на Кавказ приехал, когда уже прошли кровопролитные бои за Грозный. Когда при вводе огромной армии уже закончились неразбериха и идиотизм. Война уже шла полгода и всё как-то стало более менее, пришло в норму, если можно так сказать о войне. В войсках появились точные карты Чечни, части встали, укрепились и обжились в своих гарнизонах, в комендатурах и на блокпостах. Появилась нормальная координация подразделениями и взаимодействие между ними, а главное, все начали чётко понимать свои цели и задачи. Закончился бардак, когда свои равняли с землёй своих же. Юрка со своим батальоном десантников больше двух месяцев стоял в горах, а затем их перебросили под Шали. К тому времени, Юрка уже освоился, заматерел, и ничто его уже не смущало в военном быте. Боевые выходы сменялись отдыхом, отдых нарядами, наряды боевыми и так по кругу.