Фототерапия

Глава 13.

Картина прокручивается перед моими глазами, как заряженная циклично пленка, – она достигает конца, вмиг перескакивает на начало, и все повторяется сызнова. Не поспешил ли я навесить на Сергея Арсланова ярлык однообразия, которое он видит на фотокартинах? Может, суждение относится и ко мне? Одно я знаю твердо: мне, как и любому другому, раз в жизни выпадает шанс вырваться из замкнутого круга, почувствовать себя птицей, взглянуть с высоты на самого себя, мельтешащего внизу; шанс, позволяющий оторваться от привычной суеты. Те, кто воспользовался шансом, уже до последних дней могут жить спокойно, – уверенными, что нечто из заоблачного мира коснулось их. Тем же, кто этот шанс упустил, остается одно: мириться с судьбой, разграфленной Божьим пером. Кто не способен принять это в душе – неизменно гибнет. Таков закон жизни, и с этой точки зрения я прекрасно понимаю Ирину Галичеву.

Однако проклятый вопрос в том, чтобы правильно определить этот шанс. Где он? Рядом или, быть может, до него еще лиги нехоженых троп и сотни изувеченных лет? Если это он – хватай его и держи крепко! Но будь уверен, второй такой возможности не представится.

И проблема даже не в том. Истина такова, что люди всегда будут тянуть руку к блестящей обертке, не задумываясь, что может скрываться за прекрасными формами. Это как на фотографиях: подрастающие малыши начинают понимать, что предметы можно не только видеть, но и осязать, и тут же тянут ручки ко всему. Это детский инстинкт, но, как все инстинкты, он обладает свойством не исчезать со временем. Сунь человеку бомбу – он возьмет ее. И лишь потом додумается поинтересоваться, что же там тикает внутри. Скрюченные, цепкие пальцы гориллы – первоначальная сущность человеческой души. Взять, раз проходит мимо. Все вопросы – на потом. Как в древнем изречении… Не всегда белое скрывается в белом, а черное – в черном. Очень меткая метафора.

Картина юношеских лет. Я и думать о ней забыл, и вот вдруг она дает о себе знать. Мне тогда действительно верилось, что это и есть мой единственный шанс определиться в этой жизни. На втором курсе института, когда я жил еще в глубинке, я вдруг понял, что испытываю прямо-таки неодолимую страсть к стихам. Да не просто, а к сочинению стихов. У меня в то время была девушка, которая помогла мне распрощаться с девственностью, и как-то раз, скучая на последней парте громаднейшей аудитории в компании близкого мне друга, Альберта «Эйнштейна» Булатова, я и открыл в себе этот дар. Эйнштейном мы называли Альберта не только из-за его имени – он был действительно голова. Никогда не готовился к экзаменам дома, сдавал их экспромтом и неизменно на «отлично»; я не знаю, что нас с ним сближало, родственные души что ли… Он первый проявил инициативу на первом еще курсе, обратившись ко мне с просьбой сопровождать его на свидание.

– Ничего экстраординарного,– объяснил он мне, заметив мою неуверенность.– Просто эта девушка обещала прийти с подругой, поэтому будет лучше, если я тоже явлюсь не один.

– Почему я?– хотел спросить я его, но не спросил. Согласился помочь, не подозревая, какой оборот примет это легкомысленное согласие.

Девушки приглянулись мне обе. Подруга Альберта, Маша, не помню ее фамилии, оказалась высокой брюнеткой с большими черными глазами. Ее спутница, Лена Озерова, ни в чем ей не уступала, даже казалась еще ярче. Мы побродили вчетвером по городу, потом Альберт затащил нас к себе домой, где сразу же уединился с Машей в отдельной комнате, и я остался наедине с Леной. Мы мило беседовали, сидя на диване, рядом с письменным столом, на котором Альберт Эйнштейн никогда не готовил домашние задания. В комнате наметился полумрак. Стояла зима, и в шесть часов вечера можно было запросто заблудиться без фонарей на улице. Свет нам дарил маленький светильник, и он мне нравился,– я не хотел, чтобы Лена видела мое лицо, так как порой ощущал скованность от общения с незнакомым человеком, к тому же девушкой. Помню, как она спросила, каковы мои планы после того, как я закончу институт.

– Не имею представления,– брякнул я.– Я, видишь ли, из тех людей, кто никогда не планирует. На мой короткий век уже пришлось несколько ощутимых развалов, один из них даже чуть не перечеркнул мою жизнь целиком. После этого я стараюсь жить сегодняшним днем.

– Это странно,– заметила она.– Лично я всегда намечаю дальнейшие шаги. Пусть не всегда выходит так, как хотелось, но, мне кажется, когда имеешь хоть малейшее представление о будущем, легче жить.

– И что же, по твоему мнению, может ожидать тебя в будущем?– спросил я, уже для себя сделав вывод. Все понятно, девушка времени, практичная, целеустремленная, перспективная. Современный образец безупречного карьеризма. Я задал ей вопрос, а сам уже знал, что ответ ее не будет касаться в какой-либо форме желания завести семью в ближайшем будущем. Так оно и вышло.

– Я сейчас учусь на экономиста в Уфе. Закончу, буду перебираться в Москву. Что делать в этой глубинке?

Я подавил улыбку. Все-таки она мне нравилась. Молодая, обаятельная, чуточку наивная. За время обучения в столице ее ценности сменятся не один раз.

Мы молчали: она, разглядывая руки, я, уткнувшись взглядом в стол, не познавший радости от приготовлений домашних заданий. В соседней комнате было подозрительно тихо. Я был готов смириться хоть с воплями из-за стены, но не с таким безмолвием. Мне представилась картина, как Альберт и Маша сидят на кровати, сложив руки на коленях и глядя в пол.

– Чем они, интересно, там занимаются?– задумчиво проговорил я.

– Я бы тоже хотела это знать,– тут же откликнулась Лена. Елена Прекрасная. Древнее античное имя, обладательница которого одним взглядом тормозила тысячу греческих кораблей. Моей Лене вряд ли бы это оказалось под силу, разве что продырявить парусник, но я продолжал думать, что чем-то она меня привлекает. Хотя, я не грек. Где уж мне до них, матерых разбойников.– Согласись, невежливо с их стороны бросать нас вдвоем при первой встрече.

– Может, у них там сейчас занятие поинтересней,– рискнул предположить я.

Лена Озерова непререкаемо мотнула головой.

– Я знаю свою подругу,– заявила она уверенным тоном.– Они знакомы-то всего пару дней.

– Иногда достаточно и пары минут.

– Нет.– Я поразился ее убежденности. Откуда, черт побери, она может знать. Я, честно сказать, не был в этом столь уверен.

– Может, подглядим?– предложил я, и мы оба рассмеялись.

– Мне мама всегда повторяла: не гляди в замочную скважину, можешь увидеть то, что тебе не понравится.

– Ну ладно. Тогда пошли поищем чего-нибудь на кухне. Должен же здесь быть хотя бы чай.

Как потом выяснилось, Лена ошибалась, – Альберту таки удалось уломать Машу. Через неделю они расстались, Эйнштейн больше не вспомнил о ней ни разу. А у нас с Леной отношения затянулись надолго.

И вот я застрял на последней парте, тоскливо размышляя о том, что до урока мне глубоко до фени – настроение не то. Эйншейн выводил в тетради загогулины, – на лекциях он занимался исправно, и именно этим его учеба и ограничивалась. Я изредка посматривал на его сосредоточенное лицо, думая, чем бы мне таким заняться. Решил написать письмо Лене в Уфу. На прошлые выходные она не приехала – контрольная по математике,– и я ужасно соскучился. Я вырвал из тетради лист, стал писать. Вскоре я скомкал несостоявшееся письмецо и запихнул его под парту, – мне напрочь не нравилось, что на нем выходило. Тут мне на ум пришла гениальнейшая идея: что если попытаться написать в стихах? Обещает здорово получиться, и неожиданно к тому же. Я изобрел новый чистый лист… и слова полились из меня рекой. Я как с цепи сорвался. За считанные минуты накатал два листа мелкого почерка. Рифмы были не сказать чтобы эпические – довольно незатейливые,– но я уже тогда осознал: во мне просыпается дар.

Я ткнул Альберта в бок локтем. Он ответил мне взглядом, рядом с которым меркло значение слова «пустота»,– Эйнштейн был с головой в теме лекции.

– Чего тебе?

– Взгляни.– Я протянул ему листок.

– Что это?

– Прочти. Это письмо.

Эйнштейн понятливо хмыкнул, но очень скоро улыбка перекочевала в самый угол его рта. Он долго читал письмо. Отчасти из-за моего неразборчивого почерка, отчасти из-за того, что, как мне думается, он перечитывал его раз пять.

Потом он поднял голову. Я был готов вновь встретить его ухмылку, но серьезность в его глазах меня шокировала.

– Слушай. У тебя получается. Это, конечно, не произведение искусства, но если поработать… Почему ты раньше не писал?

Я не знал, почему я не писал раньше, – не писал и все. Но с того дня я стал писать. Писал я на лекциях, потому что дома не мог этим заниматься, а мерный голос преподавателя здорово располагал к сочинительству. Однажды, когда стихов набралось уже с общую тетрадь, я пришел к выводу, что дальше так продолжаться не может. Мне и Альберт постоянно твердил, что стоит отправить стихи в какой-нибудь журнал, но я все не решался. Решение пришло в один миг, и по окончанию моей учебы кое-какие из моих сочинений были впервые изданы на страницах мелких журналов.

И вот тогда я подумал: это и есть шанс. Мой шанс. В ту пору я уже не так близко общался с Альбертом, с Леной отношения давно претерпели разрыв,– теперь она подыскала себе какого-то уфимца и, я слышал, выскочила за него замуж. А вы говорите – карьера!

Как раз тогда передо мной и матерью стоял вопрос о размене квартиры. Отец умер, когда я учился в четвертом классе,– рак печени сожрал его живьем. Я хотел собственную жилплощадь, да и мать моя считала, что самостоятельность пойдет мне на пользу. В общем, опуская все подробности и многочисленные препятствия, я в один прекрасный момент оказался в Уфе, без работы, без копейки в кармане, с двумя общими тетрадями собственных стихов.

Уже потом я понял, что моя наивность была еще хуже наивности Лены Озеровой. Первый день я ходил по столице с распяленными глазами: город мне нравился, чувствовалась в нем какая-то добрая энергетика. Я начал с того, что стал обивать пороги редакций со своими тетрадками. Я не отчаивался после первого, после второго и даже после третьего отказа. Но скоро мне пришлось смириться с тем, что никому я не нужен, и что когда-то изданные стихи еще ничего не гарантируют. Не знаю, что бы со мной стало, не наткнись я случайно на этот фотосалон. Обучение операторов производилось в Москве и стоило бешеных денег, поэтому рассчитывать на квалифицированных специалистов Коновалову было нечего. Он тащил ребят с улицы, самолично делая отбор. Я прошел так называемый конкурс и с тех пор забросил свою творческую деятельность. Вместо этого я занялся фотографией. Я нашел, в конце концов, что замена эта достойная.

Глава 14.

Я с ужасом и изумлением ловлю себя на том, что все же собираюсь к этой женщине. Как и было условлено, я дождался вечера, когда стрелки часов перевалили за 8.00. Приемлемое время, она должна была прийти с работы и, если в том нуждалась, отдохнуть. Я почему-то не чувствовал уверенности, что она меня с нетерпением ждет – надеяться на это было бы попросту глупо. Хорошо, если она меня вообще вспомнит.

Я вдруг переполошился не на шутку. Что если она меня правда вспомнит, поймет, что меня не было на той вечеринке? Я ведь даже имени ее не знаю. Как мне к ней обращаться, и, если уж на то пошло,– в каком качестве мне предстать перед ней? В роли не до конца удовлетворенного любовника? Подходит, но только это не по мне. Я упоминал уже, что для меня важнее интеллект. А если его у нее вовсе нет?

Я затормозил, приказав себе перестать заниматься самообманом. Я шел к ней, потому что хотел самку, и она была ею. Плевать на интеллект – сегодня вечером я готов уподобиться тем типам с раззявленными ширинками. Я ведь шел к ней не для того, чтобы вести светские беседы. Вот и не стоит размениваться на пустяки – феномен шанса не допускает планерки. Колесо вертится само по себе, я мы всего лишь малые шестеренки. И когда две шестерни оказываются рядом, им ничего не остается делать, кроме как совать выступы в пазы.

Сам не знаю, как мне пришла в голову эта мысль – захватить с собой фотоаппарат. Или это было изначальной целью, а все остальное – средством? Не имею представления. Но все же аккуратно отправляю футляр с Зенитом в пакет, а сверху кладу работающую от батареек вспышку. Неплохую вспышку: может высветить все, даже то, что не надо. Перед уходом оглядываю себя в зеркало и усмехаюсь – момент торжества Марины Кудриковой. Если бы она была рядом, то сразу бы догадалась, куда я намылился. Я постарался придать своей внешности презентабельный вид, натянул новые брюки, тщательно расчесался. Мое отражение в зеркале сообщало, что оно довольно. Я подумал, стоит ли сфотографировать себя в пике сексуального подъема, но нашел эту мысль попросту смешной и откровенно глупой. Я брал фотоаппарат не для этого.

Для чего же? Стараясь не спешить, я наслаждался вечерней прогулкой по городу и продолжал думать о том, что я делаю. Я правда не знал. И для меня этот фотоаппарат был такой же загадкой, как идолы в пустыне Гоби. Колесо шанса. Пускай оно вертится.

Меня посетила мысль, а не купить ли по дороге цветы, но я тут же ее отбросил. Это не тот тип женщин, которым дарят цветы. Презерватив, подвешенный на веревочке, выглядел бы более к месту. Или маленький пушистый котенок – символ игривости и лукавства. Только не было у меня под рукой котенка, не на улице же его подбирать. Хотя преподнести котенка – это уже по-настоящему неплохая идея, об том стоит подумать… как-нибудь в другой раз… если он, конечно же, состоится.

Я нашел ее дом недалеко от центра города и еще долго топтался перед закрытой дверью, раздумывая о том, что, может, пока еще не поздно, повернуть назад. Но я не разрешил себе малодушничать. Я проделал такой путь, и застрять на предпоследнем шаге – непозволительная роскошь. Пока я изучал ее дверь, мою бедную голову посещали самые различные предположения. Я думал о том, вдруг она замужем, и дверь мне откроет сам супруг. Или она не одна, а с подругами. Или это не она, а ее подруга. Или это вообще не тот адрес, а я – заложник обыкновенного розыгрыша. Вся эта круговерть длилась до тех пор, пока мне не надоело и я порывисто не нажал на кнопку звонка. Я ждал. Я уже ничего не опасался. Все мосты сожжены, и корабли потоплены, и Елена Прекрасная оказалась «голубым» и сбежала с кентавром Хароном.

И, можете себе представить, это действительно была она! Женщина с фотографий! Она смотрела на меня, ничего не предпринимая, и я решил, что если сейчас она меня не признает, я просто извинюсь и уйду. Но узнала. Точнее, сообразила, кто я, собственно, такой. Она не сказала ни слова, но я прочел это в ее глазах.

– Здравствуйте,– удалось выговорить мне.– Я вам звонил вчера. Мы договорились встретиться.

Она изучала меня, выдерживая паузу приличия или примериваясь, на что я могу сгодиться, и в этот миг я отчетливо понял, каким нелепым выглядит мое появление здесь – незнакомого человека с пакетом в руке, в котором лежал фотоаппарат Зенит. Но отступать было некуда. Я молчал в ожидании.

Женщина чуть отступила вглубь квартиры. Я расценил это как приглашение войти, чем немедленно и воспользовался.

Она повела меня прямо на кухню, словно изголодавшегося бродягу. Для пакета я учредил подходящую вешалку, ботинки оставил дожидаться в прихожей. На кухне мы сели за стол, где я обнаружил кое-какую закуску – женщина, вероятно, только что ужинала. Короче говоря, вовремя я припорол.

Я сел за стол; она устроилась напротив меня. Мы смотрели друг на друга. Я не знал, что сказать. Я всего лишь разглядывал ее, теперь у меня для этого были все условия. На снимках она выглядела лучше. Ее можно было назвать симпатичной, если брать в расчет только ее фигуру, достоинства которой открывал мне коротенький халат. Лицом же она не отличалась от любой другой женщины ее возраста: прикинув в уме, я решил, что ей около 26-ти. У нее были светлые витые волосы, большие губы, тусклые ресницы. Привлекали разве что ее глаза – смотришь в них и не знаешь, что их обладательница может выкинуть в следующий момент – впиться ртом в твои губы или зубами в мошонку.

Я скосил глаза вниз: она сидела, закинув ногу на ногу. Ее голые ноги выступали из-за стола, который прятал край ее халата, так что казалось, что у нее там ничего нет, ниже стола. Я почувствовал возбуждение. И она это заметила.

– Ну,– произнесла она, наконец.– И зачем ты пришел?

Здоровский вопрос. Исключительно насущный. Я смотрел в ее глаза и молчал, даже не думая. Я и так прекрасно понимал, что не знаю ответа.

По-видимому, она на него не очень рассчитывала, поскольку нацепила на вилку кусочек мяса и отправила его в рот.

– Я не помню тебя… Филимон, правильно? – Я кивнул.– Я тебя не помню. Кто ты, где работаешь?

– Вряд ли тебя заинтересует моя работа,– ответил я.– В ней нет ничего примечательного.

– Должны же мы о чем-то говорить,– кисло произнесла она. Я захотел встать и уйти. Ничего не получалось. Но я еще раз заставил себя остановиться.

– Мне было бы интереснее узнать, кем работаешь ты.– Это была сущая правда. Я по-прежнему терялся в догадках, как она оказалась на той институтской вечеринке.

– Я лаборантка в институте.– Ага, все ясно. Грошовая зарплата, метания меж двух огней – преподавателями и студентами, ответственность, постоянное ощущение горячих взглядов.

– А на какой кафедре?– спросил я.

– В информационном центре. Работа с компьютерами.– Ошибка. Это уже кое-что. Несколько лет работы с нерадивыми юнцами, полная квалификация, стаж, а после ее с руками и ногами оторвет какое-нибудь государственное учреждение. Дальновидно. У меня в этом плане полнейшая безнадега.

Мы опять замолчали. Женщина вяло ковырялась вилкой в тарелке, я разглядывал ее руки. Красивые. Как глаза.

– Что-то не клеится у нас с тобой разговор, Филимон.

Я был полностью с ней согласен, но промолчал. По сути, это я должен был поддерживать беседу, раз уж напросился в гости, но слова превращались в какие-то комки горелого эбонита и застревали в горле. Интересно, что она сейчас чувствует? Она ведь уверена, что я был участником той оргии в аудитории, ей не стыдно?

– У меня бутылка водки. Откроем?

Нет, ей не стыдно. Я кивнул головой в знак того, что принимаю предложение. Ей пришлось встать и подойти к холодильнику, мне – разглядывать ее голые ноги. Во мне вновь полыхнуло желание. Я понял, что готов наброситься на нее прямо тут, на кухне, только не знал, как она к этому отнесется. Она достала запотевшую бутылку, протянула ее мне. Пока я ее откупоривал, она наложила в большую тарелку плова из кастрюли.

Мы выпили. И все преобразилось. Теперь мне стало понятно ее участие в групповом сексе – всего лишь одна рюмка извлекла из нее на поверхность совсем другую личину. Она уже не казалась вялой и скучной. Глаза заблестели, губы раздвинулись в загадочной полуулыбке, тело налилось томностью и искушением. Я где-то читал, что на некоторых людей алкоголь оказывает подобное действие, и они становятся неуправляемыми. Не отдают отчета в собственных поступках.

– Ты женат?– спросила она.

Я помотал головой.

– Нет. И не был. Все как-то не до этого. А ты?

– Была замужем. Два года назад развелась, муж ушел к другой. Обычная история.

Обычная, чего уж. Необычным только выглядит возможный мотив его ухода. Я его прекрасно понимал: будь у меня такая жена, я бы тоже сбежал.

– Ну, так где ты работаешь?– повторила она вопрос.

– На заводе. Слесарем.

– Как же ты попал в институт?

Я понял, что начинаю терять осторожность уже после первой рюмки. В ее глазах сразу же появилось подозрение, и я дал себе зарок впредь быть осмотрительнее.

– Меня товарищ пригласил.

– А я его знаю?

– Наверное. Сергей Арсланов его имя.

Она подумала несколько секунд, потом покачала головой.

– Не помню.

Судя по всему, она удовольствовалась моим объяснением: подозрительный блеск в глазах исчез, они засверкали лукавством, а я пожалел, что все-таки не нашел ей котенка в подарок.

Мы выпили еще по одной, и после этого разговор пошел оживленнее, хотя болтали мы, в основном, о пустяках. Я узнал, что живет она одна, что квартира ей осталась после развода, что детей у нее нет, что сейчас она свободна. Я узнал также, что у нее есть подруга из того же института, где она работает. Не исключено, что она-то и нажимала на кнопку фотоаппарата. Когда бутылка почти опустела, а мы с ней довольно крепко надрались, она спросила:

– А у тебя есть кто-нибудь?

– В данный момент – нет.– Я продолжал следить за своим языком, чтобы он не вывернул лишнее.– Если бы у меня была подруга, я бы не сидел сейчас здесь, правда? – Я сразу пожалел о своих словах, но женщина вроде бы не собиралась воспринимать их как обиду. Она усмехнулась.

– Значит, ты из тех людей, кто хранит верность?

– Не могу знать,– довольно ответил я, тоже улыбаясь. Мы вообще чего-то разулыбались с ней, как девочки-первоклассницы, доверяющие друг другу величайшие секреты.– Прожил бы я с женщиной, скажем, лет тридцать, тогда бы и делал выводы. А как насчет тебя? – задал я провокационный вопрос. – Ты сама за верность?

– Я не понимаю значения этого слова,– жеманно произнесла она.– У нас с мужем был свободный брак. Думаю, тут следует решать каждой паре в отдельности: если они не против связей на стороне, ради Бога, если против – тоже их дело. Лично я не понимаю, как можно всю жизнь спать только с одним человеком. Скукотища!

Да, тема актуальна во все времена. Супружеская измена как акт возмездия свыше. Что может быть хуже? И смерть второй половины не несет в себе столько горечи, боли и разочарования, сколько таит в себе осознание близости любимого человека с кем-то еще. Это как возвратиться из цветного сна в холодную реальность. Почему люди этим занимаются? Если они знают, что не смогут удержаться с одним партнером больше года, почему на вопрос священника, намерены ли они вечно хранить верность, они отвечают непререкаемым «да»? Что лежит в основе поступков, когда муж или жена отправляются под покровом ночи в квартиру к другому, а наутро чувствуют себя по-настоящему полноценными? Или впрямь: один человек не в силах дать другому счастья? Вот и ищут приключений на стороне, и я мог бы предоставить вам, опираясь на фотоснимки, сотни мест, где может случиться это событие. Обычно это затевается на дружеских встречах – бывшие одноклассники или коллеги по работе. Реже – на природе. Еще реже – в подъездах и лекционных аудиториях. Но как бы то ни было, встречается это повсеместно. Неудовлетворенность жизнью, тяга к новым ощущениям? Зачем тогда связывать себя браком? Для меня это пока что загадка.

Женщина уже сидела на моих коленях, ее язык хозяйничал у меня во рту, поэтому я оставил свои попытки установить истину и сосредоточился на ней. Какое-то время мы целовались, потом она оторвалась от моих губ.

– Где-то у меня пара «косячков» есть. Будешь?

Я отказался, это ее не смутило. Она исчезла из кухни на минуту и вернулась с сигаретой, забитой «травкой». Оседлав мои колени, она раскурила «косяк» и обволоклась дымом. Я дождался, пока она докурит, и опять присосался к ее губам. Теперь она не казалась мне некрасивой. Она была жгучей красоткой, истосковавшейся по любви.

Что она и доказала, когда мы оказались с ней в спальне.

Я спросил ее после того, как все закончилось, не хочет ли она пойти покурить.

– Не-а.– Она бормотала, уткнувшись в подушку.– Завтра вставать рано. На работу. Спать. Буду.

Я вышел на кухню, включил свет, сел за стол и закурил. Я все-таки это сделал. Первый мой опыт по части выслеживания лиц по фотографиям закончился удачно, хотя теперь я понимал, что никакого морального облегчения он мне не принес. Наоборот – появилась какая-то гадливость, словно я прикоснулся к чему-то грязному. Разве я не сам этого хотел?

А она оказалась довольно легковерной. Я мог выгрузить всю ее квартиру, пока она спит, и она узнает об этом только утром. Женщина, как и я, застрявшая в сегодняшнем дне. Сейчас ей хорошо, и плевать, что станет завтра, даже если она проснется в пустой квартире. Вот на что толкает людей поиск изюминки, вот к чему, в конце концов, сводится судьба таких, как Ира Галичева, если им вовремя не подворачивается благосостоятельный субъект. Что останется в душе этой женщины утром? Расплывчатые воспоминания о пьяном вечере, тусклый отблеск нескольких продолжительных оргазмов? Неужели человеку так мало нужно для счастья?

Я просмотрел на ручные часы: прошло минут двадцать, как я оставил в спальне свою любовницу, имени которой так и не узнал. Спать мне не хотелось совершенно: работа оператора подорвала нормальный график. Можно сказать, что жил я теперь ночью. Возвращаясь с работы утром, я несколько часов отсыпался, а вечером не находил сна ни в одном глазу. Приходилось пялиться в телевизор. Может, мне все же стоит завести подружку, с которой я мог бы делить бессонные ночи? Только, конечно, не эту женщину: очень скоро я ее покину и уже не появлюсь здесь никогда. Что вообще удерживает меня от завязывания знакомств с девушками? Не страх ли, что подсознательно я буду искать их на фотографиях, пропуская конвейер заказов?

Да, я бы мог обчистить ее квартиру. Но у меня на уме было не это. Еще раз взглянув на часы, я решил, что моя знакомая уже спит. Я прошел в прихожую, снял с вешалки пакет, вернулся на кухню, вынул вспышку и включил ее. Вспышка издала писклявый звук, и вскоре на ее задней стенке высветился зеленый индикатор – показатель готовности. Я опустил вспышку на стол, извлек из пакета Зенит. Открыл футляр, снял крышку с объектива, прикрепил к фотоаппарату вспышку. Теперь снаряжение было полностью подготовлено.

Я вернулся в спальню. Она лежала в той же позе, из ее рта вырывалось шумное дыхание, и от этого мне стало противно. Я подошел к ней, пригляделся. Она спала. Тогда я взял ее за плечо и осторожно перевернул на спину. Она что-то забормотала во сне, какой-то бред про Зину, задерживающуюся с работы, но даже не открыла глаз. Я переждал минуту, а потом раздвинул ей ноги.

Место возле двери оказалось самым подходящим. Я занял его. Поймал обнаженное тело женщины в глазок. Задержал дыхание. Мягко нажал на спуск. Раздался короткий щелчок, и комната озарилась ярким светом. На миг я застыл с бешено колотящимся сердцем, ожидая, что вспышка разбудит женщину. Но этого не произошло. Она не пошевелилась. Я взвел затвор. Приблизился к ней. Склонился над телом.

Я придавал ей позы, до которых только мог додуматься. Под конец я потерял всякую осторожность: крутил ее то так, то эдак, каждый раз возвращаясь к двери и нажимая на спуск. Я «отщелкал» все 24 кадра на пленке, и даже, учитывая запас,– все 28.

Разобрал фотоаппарат на кухне. Сразу перемотал пленку и вынул ее из бункера. Сложил свое хозяйство в пакет.

Я хотел зайти к ней. Взглянуть на нее в последний раз, ну, чмокнуть на прощание, что ли. Не стал. Я утратил к ней интерес. Молнией сверкнула мысль: а не ждет ли меня нечто подобное со всеми женщинами? Но вспомнил Лену Озерову и наш с ней любовный роман и успокоился. Просто все случилось столь спонтанно, что о чувствах не могло быть и речи.

Я оставил ее, спящую, в ее квартире. Я выполнил свое дело и, несмотря на гадливость, был доволен. Не имею представления, откуда во мне взялся этот пыл: моя извращенность, когда я фиксировал женщину в разных позах, достигла апогея. Может, у меня открылся еще один дар? Впрочем, всегда есть время над этим подумать, правда?