Черный пионер

– Одного только не могу понять: неужто салагой тебе так сладко жилось в этих бараках, что стал сморенный здесь колобродить посреди ночи? – неожиданно поинтересовался щетинистый парень, прерывая мрачные размышления Павла Сергеевича.

Вместо ответа Паша́ лишь неопределенно пожал плечами, поскольку при всем желании не смог бы растолковать ему свою ностальгию по пионерскому детству, когда ты уже относительно самостоятелен, полон энергии, мечтаний, самых дерзких устремлений и при всем том принимаешь как должное неустанную заботу о себе людей, которые всегда помогут, выручат, «через не хочу» выучат, накормят и оденут. Сознательная жизнь всегда представлялась Павлу Сергеевичу своего рода чередой акробатических трюков под высоким цирковым куполом, но лишь в его бытность советским школьником внизу всегда была натянута спасительная сетка. С годами она куда-то исчезла, вследствие чего каждодневное головокружительное ощущение безопасного полета сменилось постоянным напряжением, часто переходящим в свербящее беспокойство, при котором невозможна настоящая радость от одного факта собственного бытия.

Однако несмотря на мрачные доводы рассудка, совсем не побуждающие к схватке за жизнь, критическая ситуация вынуждала Пашу́ подчиниться куда более мощному инстинкту самосохранения. Уличив момент, когда костлявый в очередной раз закашлялся, он, резко повернувшись, пнул горящую на полу лучину и в тот же момент что было сил толкнул в сторону щетинистого парня, после чего ринулся вон из разом погрузившейся во мрак комнаты. Наверное потому, что внутренняя планировка корпуса отпечаталась в памяти с детства и затем частенько воспроизводилась во снах, ему невероятным образом удалось пробежать вдоль стен темного коридора, не свернув себе шею, кубарем скатиться по ведущей на первый этаж лестнице и пулей выскочить из заброшенного здания в душное марево июльской ночи. Сначала Павел Сергеевич хотел рвануть вглубь территории лагеря, чтобы затеряться там среди пустующих строений и буйно разросшихся насаждений, но ноги сами собой понесли его по озаренной лунным светом дорожке к воротам главного входа, где смиренно ожидала своего хозяина машина с еще не остывшим двигателем и спрятанным в рамке заднего номерного знака плоским дубликатом автомобильного ключа. Выбивающемуся из сил Паше́ удалось, то и дело спотыкаясь, пробежать бо́льшую часть расстояния, а когда сквозь решетчатые ворота уже можно было разглядеть на крышке багажника поблескивающий в лунном свете ромбовидный логотип марки машины, мощный удар в правое ухо сзади свалил его с ног.

Упав ничком в пахучую траву рядом с плиткой дорожки, Павел Сергеевич успел автоматически перевернуться на спину и тут же оказался придавлен к земле всем весом опустившегося на него щетинистого парня.

– Решил сквозануть, конь педальный? Но от нас далеко не ускачешь! – выпалил он с нестираемой с лица ухмылкой, после чего, вдавив дуло пистолета в щеку Паши́, стал наносить издевательские щелчки по его лбу свободной рукой, приговаривая: – Вот и корыто твое рядом стоит. Мы уедем, а ты останешься, мы уедем, а ты останешься…

Вскоре подоспел тяжело дышащий тип с череповидной башкой. Смахнув со лба обильную испарину татуированной пятерней, он выхватил ею оружие у подмявшего под себя распластанного таксиста улыбчивого бугая и направил ствол прямо в лоб Павлу Сергеевичу.

– Жить охота? Понимаю. Но и ты меня пойми – доверять вшивому бомбиле, значит, себя не уважать, – зло процедил костлявый, сплюнул в сторону и добавил: – Помолись, если веруешь. Только шустрей!

По какой-то необъяснимой причине придавленный к земле Паша́ в тот момент совсем не чувствовал страха. Он вдруг проникся стойким ощущением того, что из окружающей тьмы за происходящим с ним наблюдают его тайные доброжелатели, которые не дадут случиться самому страшному. Тем временем лысый бандит несколько секунд помедлил, затем отточенным движением большого пальца снял пистолет с предохранителя, взвел курок, после чего небрежным кивком черепообразной головы дал знак щетинистому подельнику слезть с пойманной им жертвы. Павел Сергеевич с неуместным для последних мгновений жизни спокойствием наблюдал этот зловещий ритуал приготовления собственной казни, чем привел обоих своих палачей в легкое замешательство. Когда же щетинистый бугай стал послушно подниматься на ноги, ночную тишь неожиданно вспорол оглушающий звук горна, от которого задрожала земля, и вместе с ним территория бывшего лагеря озарилась ослепительным алым всполохом, словно поблизости сработала гигантская фотовспышка. От испуга бугай оступился, потерял равновесие и рухнул всем телом вперед, буквально впечатав бедного Пашу́ в поросшую пахучей травой землю. Долю секунды спустя указательный палец на дрогнувшей руке лысого бандита автоматически спустил курок, послав пулю точно в затылок упавшего бугая, после чего стрелявший зашелся в удушающем кашле.

В отличие от растерявшихся подельников при громоподобном реве горна Павел Сергеевич моментально ощутил бешеный прилив сил, будто гулкий трубный звук с алым заревом ввели в его вену мощный допинг. Сбросив с себя обмякающее тело щетинистого парня, переполняемый энергией Паша́ вскочил на ноги с забрызганным кровавыми каплями мозгового вещества лицом и, издав нечеловеческий рык, прыгнул на содрогающегося в мучительных конвульсиях типа. Тот успел пустить еще одну пулю, которая не задела Павла Сергеевича только по причине ослепших от слез глаз и лихорадочной дрожи во всем теле стрелка. Упавший на спину костлявый тип оказался не в силах оказать серьезного сопротивления озверевшему таксисту, который железной хваткой правой руки сдавил шею и без того задыхающегося бандита, а левой довольно быстро сумел выхватить оружие из слабеющей ладони, покрытой с тыльной стороны тюремными татуировками. Вскоре безуспешно пытающийся схватить воздух ртом, подобно выброшенной на берег рыбе лысый тип безвольно вытянул руки вдоль туловища, после чего Паша́ медленно поднялся, вытер лицо подолом футболки и шесть раз выстрелил в лежащее перед собой иссохшее тело, полностью разрядив обойму пистолета.

Стоя над трупами приговоривших его к смерти бандитов, Павел Сергеевич смотрел в сторону «медвежьего угла» бывшего пионерлагеря, где плавно угасало таинственное багряное мерцание. Вместо оглушающего звука, горн подавал теперь протяжно-умиротворяющий сигнал «Отбой», разбегающейся в лунной ночи жутковатым эхом. Паша́ хорошо помнил эту звучавшую густыми лиловыми сумерками команду, после которой уставшие за день ребята обязаны были разбрестись по палатам, где до глубокой ночи втайне от вожатых и в ущерб здоровому сну продолжалась не прописанная уставом пионерского лагеря увлекательная жизнь его обитателей. Когда повторенный трижды сигнал поглотила ночная тишь, а багряное мерцание растворилось в лунном свете, бьющая через край энергия Павла Сергеевича вновь вернулась в свои естественные берега. Найдя автомобильные ключи и ручной фонарь в карманах щетинистого парня с простреленным затылком, он стряхнул с себя налипшую траву, после чего бросил взгляд на стоявшую за решетчатыми воротами машину, но после минутного замешательства направился не к своей верной старушке, а вглубь территории заброшенного лагеря.

Проходя мимо погруженных во тьму корпусов, Паша́ ощущал себя завершающим бесконечно-долгий путь к сакральному месту силы паломником, отчего в нем нарастал благоговейный трепет, заставляющий учащаться пульс в волнующем предвкушении. Добравшись утонувшей в траве дорожкой до места, где останки забора из сетки-рабицы вплотную примыкали к сосновому лесу, он зашвырнул пистолет в сторону высоченных деревьев, после чего, собравшись с духом, нырнул в заросли жгучей крапивы и липучего репейника, казавшиеся в свете фонаря непролазными.

Проторяя себе путь через бурьян, он внимательно озирался по сторонам, поскольку с годами позабыл точное местоположение скульптуры, нагонявшей столько жути на ребят, наслушавшихся передаваемых здесь из уст в уста легенд. Достигнув наконец приземистого сарая для инвентаря с проржавевшим навесным замком, Павел Сергеевич остановился и стал еще пристальнее всматриваться в подсвеченную луной окружающую тьму, как вдруг беспорядочно бегающий луч его ручного фонаря упал на возвышающиеся из бурьяна темные очертания человеческой фигуры на задах другой хозяйственной постройки неизвестного ему назначения. В один момент Паша́ позабыл о своих обожженных крапивой руках, так как сразу понял, что увидел именно того, ради встречи с которым после смертельной схватки с бандитами направился в самую дальнюю часть территории бывшего пионерлагеря. С расстояния двадцати шагов посторонний наблюдатель вполне мог принять силуэт за застывшего в странной позе обычного человека из плоти и крови, но вновь ощутивший мистический страх перед потусторонним Павел Сергеевич не мог обмануться. Постояв немного в нерешительности, он потушил фонарь, боясь оскорбить ярким светом вернувшееся спустя четыре десятка лет ночное божество, после чего неспешно пробрался к статуе сквозь разросшуюся траву.

Возвышавшаяся на небольшом прямоугольном пьедестале скульптура была примерно в рост взрослого человека. Прижимающий к губам горн пионер стоял с выставленной вперед правой ногой, выразительно откидывая при этом назад свободную левую руку, что придавало его и без того гордой осанке величавую стать принца. Устремленный вдаль взгляд безумно-огненных глаз пронизал пространство, а пугающие своей идеальной правильностью заостренные черты застыли на лице зловещей маской. Из-за копившихся годами на поверхности когда-то белоснежного изваяния грязи и пыли оно стало темным, а в лунном свете и вовсе казалось смоляным, лишь губы пионера и мундштук горна оставались чистыми, словно по ним только что прошлись тряпкой. Заметивший это Паша́ на мгновение замешкался из-за пробежавшего по спине холодка, однако быстро взял себя в руки и осторожно опустил на плечо скульптуры свою вспотевшую ладонь, а лбом прикоснулся к прохладе каменной груди.