Моги. Не там, где ничего не случается

Глава 5

– Так в-в… в-вы, Что Это Было, в наши края смолу светящейся сосны и-и… и-искать пожаловали? – сбивчиво спросил мог Амадей, пытаясь отдышаться, когда в отнимающем много сил мгновенном прыжке перенёс мужчину с девочкой подальше от иллюзоидов.

Поэ вновь про себя отметила, что это был юноша высокий, красивый и очень стройный, как будто каждый свой день не тратил впустую, на всякие никчёмные глупости, которые никак потом в жизни не пригодятся, а занимался физкультурой, и, может быть, не столько для достижений, сколько для здоровья и возможностей. Хотя, когда у тебя такая спортивная подготовка, при помощи которой рекордов не поставить, всё равно с ней ты всегда готов к самым невероятным испытаниям, и тебе хватит сил справиться с любыми трудностями. А если ты ни разу не можешь отжаться от пола, то в твоей сказке зло обязательно победит.

– Ну, не совсем в ваши, мы летели в другое место. В поисках нужной смолы я объездил уже почти весь свет. Осталось немного мест, те, которые по ту и по эту сторону гор, то есть, рядом с домом. Я, вообще-то, не думаю, что когда ищешь что-то важное, сможешь найти его, буквально, у себя под носом…

– И я, – кажется, невпопад подхватила Поэ, почему-то желая именно в этот момент произвести впечатление умной девочки, – тоже, когда ищу что-то нужное, начинаю искать с самой дальней полки. Ведь, наверное, самое нужное всегда будет лежать дальше, да? А если ты вынул что-то, буквально, из кармана, нисколько не напрягаясь, то это обыденный пустяк… пу-пустяк? Да? М-м…

Мне так всегда казалось наоборот, что нужное и важное обязательно где-то рядом, только мы его не замечаем или даже скорее замечать не хотим, будь это хоть вещь, хоть человек, скромничающий ненароком попасть в поле зрения. Ведь смотреть вдаль куда более грандиозно, чем посмотреть под ноги или осмотреться вокруг себя.

Мог Амадей с интересом посмотрел на смутившуюся Поэ и уже собирался что-то сказать, как вдруг спохватился Что Это Было:

– Кстати, два вопроса. Первый, что с нашим лётчиком, если ты знаешь? И второй, что значит, ваши края? Простите, но на карте здесь отмечен только лес и всё, никакой суверенной территории!

Улыбнувшись, мог Амадей ответил:

– Лётчик ваш жив. Я видел, как он упал на сосны, и ветки смягчили его падение, как и ваше. Его терзала, понятное дело, какая-то мысль, пришедшая в голову из мысленного лабиринта, который вы задели, низко пролетая над лесом. Хоть падение было смягчено ветками сосен, но он всё же упал, и от удара явно очнулся от захватившей его мысли. Он встал, растерянно огляделся, но тут из леса выскочил иллюзоид и на него!

– Так, вот тут секунду! – Что Это Было растопырил пальцы. – Почему, если мы, сидя в одном самолёте, ну, то есть, то, в чём мы летели, по твоим словам, зацепили этот ваш мысленный лабиринт, он подействовал только на лётчика, но не на нас вместе с ним?!

– Я видел ваш полёт, – спокойствию мога Амадея можно было позавидовать. – Когда в воздухе вы встали на дыбы вверх хвостом, зацепив этот наш мысленный лабиринт, вы, Поэ и Что Это Было, оказались выше купола лабиринта. А потом с вами началась такая болтанка, что вы, я так понимаю, потеряли сознание. А кого в бессознательном состоянии можно заворожить мыслями? Вот так вы и не попали под действие лабиринта, да и упали с неба за его внешней стеной.

– Ну, объясняешь ты логично, спору нет. А что за иллюзоид кинулся на нашего лётчика?

– Кажется, это был снежный человек в середине своего существования. Вы бы видели, как понёсся ваш черноусый, перескакивая через кусты! Так что он жив, и, пожалуй, ещё может в беге рекорды ставить. А по поводу нашего края… Сколько я себя помню, моги всегда здесь жили. И доказывать это, чтобы оказаться на вашей карте, на карте тех, кто пришёл позже, моги не считают нужным.

– И как много земли у вас? Ну, чтобы в курсе быть.

– Наши земли длятся до тех мест, куда, двигаясь по прямой, могут дойти иллюзоиды, пока не окончится срок их существования. Ближе этих границ мы стараемся никого не подпускать для вашего же блага.

– А куда мы сейчас идём?

– Я как раз веду вас к границам наших земель, там исчезает самый живучий иллюзоид, а значит, бояться вам будет нечего. Покажу вам направление, и мы никогда больше не увидимся.

Поэ округлила глаза и так, чтобы это не заметил мог Амадей, показала папе своё нежелание так быстро расставаться с красивым загадочным юношей.

– Амадей, – неуверенно начал Что Это Было, боясь неправильно истолковать дочкины намёки.

– Мог Амадей, – поправил его юноша. – Мог, если точно перевести на ваш язык, будет означать – человек. И если бы я обращался к вам так, как мы обращаемся друг к другу, я бы сказал – человек Что Это Было, человек Поэ. У вас так не принято, вы при обращении друг к другу выпячиваете совсем другие вещи: пол, положение, статус, заслуги, степень родства и близости, и, вообще, что-то мне не ясное. Ну, а наша традиция такова. Поэтому прошу, пожалуйста, будьте добры, обращайтесь ко мне так, как это принято у нас. Всего лишь до того момента, пока я не выведу вас из могова леса.

По стволу сосны стекал ручеёк смолы, цвет и консистенция которой заинтересовали Что Это Было. Он кинулся к дереву прямо перед могом Амадеем. Раздался глухой выстрел. Что Это Было вздрогнул, схватился за грудь и медленно упал на колени. Мог Амадей повалил Что Это Было лицом в землю, придавил Поэ.

– Я тебя достану, чёртов мог! – донёсся хриплый крик, едва различимый из-за дальности расстояния.

– Охотник на могов, – прошептал мог Амадей. – Он не отстанет и вас, как свидетелей, в живых не оставит, надо уходить глубже.

Вместе с Поэ они перевернули Что Это Было, взяли его за руки и поволокли в чащу леса. Что Это Было тяжело дышал, хрипел и непонимающе моргал глазами. За ним тянулась кровавая полоса, повторяя изгибы широкой дорожки, остающейся в толстом ковре из упавшей хвои.

– Ты не уйдёшь, тварь! – раздавалось всё ещё издалека, но уже чуть ближе, как будто невидимый стрелок бежал. – Я знаю, вы раненых не бросаете. Поэтому я вас быстро догоню, и разделаюсь с тобой, могов выродок!

Поэ, глядя на отца, роняла слёзы, но изо всех сил упиралась в землю ногами.

– Почему он охотится на вас… нас? – дрожащим голосом спросила она мога Амадея, имея в виду охотника.

– Это древний клан моговых убийц, – ответил юноша. – Они во имя этого живут. Очень-очень давно один мог полюбил дочку старейшины из соседней деревни людей. С людьми из этой деревни у могов был мир, они в то время даже спокойно охотились в нашем лесу, собирали грибы и ягоды, а вот браки были исключены, потому что если мога рожает не могиня или могиня, но не от мога, то ему никогда не передастся могов дар превращаться во всесила. А для нас это важно. Мы этому следуем.

Слёзы из глаз Поэ потекли чуть сильнее, но со стороны было не заметить.

– К тому же, – продолжал мог Амадей, – людомоги, то есть, смесь людей и могов, по сравнению с могами недолговечны, и человеческая, прости, жадная и корыстная природа подавляет свою могову половину, и приумножает на ней свою тьму. И всегда плод любви людей и могов – это, к сожалению, очень нехорошие существа. Хотя людей, я знаю, это вполне устраивало, потому что из хитрых людомогов получались лучшие вожди. К счастью, людомогов за историю было не много, на пальцах одной руки можно пересчитать. А вот уже у их детей человеческая природа была ещё больше извращена.

– Я найду тебя, ублюдок! – раздавалось всё ближе.

– И поэтому моги решили, что больше никогда не должно быть любви между могами и людьми. Вообще-то, сначала моги были не против породниться с местным населением, если влюблённый мог осознавал, что идёт на добровольный риск прервать родовую силу. Но после таких случаев передумали и каждый мог дал клятву не влюбляться. А один мог всё-таки влюбился. Они ушли далеко и предавались чувствам, когда их отыскали моги… Они стали… стали кольцом вокруг влюблённых… И мог Руперт, так его звали, на коленях просил… просил…

Юноша замолчал.

– Что же дальше? – спросила Поэ, на её щеках вились сырые дорожки, оставленные слезами.

Мог Амадей знаком показал ей молчать, потом положил обе её ладони на рану Что Это Было и придавил их.

– Не успеть, – прошептал он, – придётся обороняться. Закрой глаза, человек Поэ, и ни за что не открывай их, потому что тебе не понравится то, что ты увидишь.

Он тихонько встал, отошёл далеко в сторону от мужчины и девочки, и показался из-за дерева во весь рост.

– Вот ты где, могова дрянь! – кричал быстро и легко идущий седой лохматый охотник с недоброй улыбкой и шрамами на лице, одетый в медвежью шкуру с круглыми металлическими щитками и опоясанный кожаным ремнём, на котором болтались на ветру как будто пучки птичьих перьев, клыки, когти, гривы.

Поэ сжалась вся, но осторожно открыла один глаз. Папа застонал, Поэ положила ему на губы пальчики и мягко зашипела, как обычно мамы успокаивают беспокойно спящих малышей. Мог Амадей спокойно стоял и смотрел на охотника.

Охотник остановился и вынул из-за пояса большой патрон с витиеватой чеканкой на гильзе, лизнул его, с удовольствием понюхал, а потом с нажимом провёл поперёк горла так, что остался красный след. Мог Амадей спокойно стоял и смотрел.

Охотник отдёрнул затвор. Мог Амадей спокойно стоял и смотрел.

Охотник отвёл левую руку с ружьём в сторону, правую руку с патроном в другую сторону и так замер, сказав:

– Не дыши.

Слышен был шелест ветра в кронах сосен. Поэ боялась, что стук сердца оглушит её. Мог Амадей спокойно стоял и смотрел, только сильнее сжал зубы. Таков был порядок поединков один на один между могами и охотниками. Если охотник выслеживал в лесу своего кровного врага, он мог запросто без предупреждения выстрелить могу в спину. Но если вот так, лицом к лицу, то только ритуально обставленная дуэль.

Затем охотник резко крикнул «Давай!» и стал сводить руки.

Поэ всё видела, как в замедленной съёмке: седой охотник медленно раскрыл рот и по слогам выдавил «Да-а-а-Ав-в-в-ва-а-а-Ай-й-й-й!», после чего его руки потянулись друг к другу, но так с трудом, словно между ними была глыба льда, и ему надо было расплавить её сжатием рук.

Поэ, как будто толкая внезапно затвердевший воздух щекой, перевела взгляд на мога Амадея. Тот медленно поднимал руку вверх, изгибая её на манер длинной шеи, а ладонью, кажется, изображая голову и клюв птицы. Ружьё и ладонь с патроном раскатисто хло-о-опну-у-ули-и-ись друг о друга вне поля зрения Поэ. Она стала щекой толкать твёрдый воздух в другую сторону. Папа стонал. Мог Амадей растопырил пальцы другой руки, отодвинув её от себя. Охотник с безумным взглядом одним отточенным движением бесконечно долго вталкивал в ружьё патрон с чеканкой на гильзе, словно это и не патрон вовсе, а длинный обрезок тонкой трубы.

Юноша слегка присел, наклонил голову и, тряся растопыренными пальцами, то ли заклёкотал, то ли закурлыкал. Звук в ушах у Поэ смазался так, как если бы маляр оглянулся на что-то, не отрывая кисти от стены, но забыв про это, и рука с кистью мазнула через полосу другого цвета, и получилась грязь.

Охотник задёрнул затвор и вскинул ружьё, вес которого, показалось Поэ, явно был килограммов пятьдесят или даже больше, настолько тяжело он его вскидывал. В этот момент вокруг мога Амадея заискрился шар, он, вероятно громко лопнул, рассыпавшись огнями, и на том месте, где стоял мог Амадей, внезапно возникла большая красивая белая птица с царственным хохолком на голове, с красным оперением на длинной шее и синеватой оторочкой по контуру крыльев.

Птица отвела далеко назад крылья. Поэ часто заморгала, и к ней вместе со слухом вернулось ощущение реальности с присущей ей скоростью. Грохнул выстрел, когда птица резко махнула крыльями вперёд. И грохот выстрела заглушила такая волна природной катастрофы, на фоне которой этот звук просто потерялся. От птицы в сторону охотника шла, сметая всё на своём пути, волна.

Этот шквал, гудя и завывая, подхватил седого воинственного человека и со стволами, корневищами, ветками, кустами, травой, шишками и комками земли перемешал в кучу и зашвырнул далеко и мощно. Между птицей и почти самым горизонтом возникла широкая борозда пустой земли, как будто её драли большими безжалостными граблями.

Белая птица пронзительно глядела вдаль. Охотник конвульсивно дёрнул, хрипя, указательным пальцем правой руки. Сплющенная пуля выпала из оперения в районе сердца птицы и с глухим стуком влепилась в землю. Поэ уронила голову на раненую, всю в крови грудь отца, потеряв сознание. Последнее, что запечатлелось на сетчатке её глаз, это большая белая птица на фоне леса с широко разведёнными в стороны крыльями…

Глава 6

Поэ снилось, что белая птица тянет к её лицу клюв. Она открыла глаза. Прямо у лица она увидела клюв большой белой птицы. Поэ вскрикнула и отпрянула, вскинула руки, спряталась за коленями и отвернулась, крепко зажмурившись.

Это были лебеди.

Лебеди, он и она, свивались длинным шеями, кланялись в танце, казалось, что они любили не только друг друга, но и всё вокруг, потому что периодически они гладили клювами деревья, траву, лицо Поэ.

Раздался смех. Мог Амадей с умилением смотрел на испуганную Поэ, которую погладил по лицу влюблённый лебедь. Поэ сначала нахмурилась, потому что почувствовала стеснение оттого, что её застали врасплох, потом слегка покраснела, одёрнула своё серое платье, задравшееся, когда она пряталась за коленями, и – засмеялась тоже.

– Почему эти лебеди так радуются? – спросила она.

– У них будут дети. У них не должно было быть детей, мама-лебедь болела, так случается. Но у нас есть живительный источник. Видишь, это большое толстое дерево, это наше священное дерево, по его коре стекают два ручейка. Один ручеёк – это смола. Другой похож на молоко матери, откуда он берётся, нам не ведомо. Внизу они смешиваются в один поток, и если окунуться в него и как следует намазаться этой смесью, то можно поправить здоровье.

– Лебеди намазались, и теперь им можно иметь детей?

– Искупалась в этом потоке мама-лебедь. После этого смесь смолы и молока проникает в организм и вытягивает из него хвори. В каком-то месте организма начинает надуваться янтарно-молочный шар, в него из тела втягиваются болезни. И когда шар отваливается от тела, это значит, что он полон, его нужно откатить, если он большой, или отнести, если он маленький, в Хворое место и скинуть в глубокую яму в скале, и завалить валуном, чтобы, если вдруг шар лопнет, болезни, которые он втянул, не разлетелись вокруг по воздуху.

– И после этого маме-лебедю можно иметь детей?

– Да. Но в случае с этими лебедями, танец которых ты видишь, всё гораздо сложнее. Шар с болезнями отвалился, но священное дерево дало понять, что нужно ещё раз искупаться в потоке смолы с молоком.

– Не все болезни ушли?

– Болезни ушли все, но, видимо, я не могу знать это точно, священное дерево решило, что всё равно мама-лебедь по каким-либо причинам не сможет снести яйца. И оно ещё ей помогло. Мама-лебедь искупалась в потоке, и в районе её живота начал расти янтарно-молочный шар, он вырос до определённого размера, потом покрылся корой, затвердел и отвалился. В нём теперь будут храниться несколько яиц до тех пор, пока птенчики не созреют, чтобы вылупиться. И когда треснет скорлупа первого яйца, треснет кора шара. Родители отдерут кору, и вытащат наружу птенцов. Вон, видишь, деревянный шар в стороне лежит? В нём кладка этих лебедей.

Поэ и мог Амадей подошли к довольно большому деревянному шару. Он, как дерево, со всех сторон был покрыт корой, но кора как будто была сглажена, поверхность шара даже отблескивала, настолько была отполированной. И с одной его стороны сочетание тёмных и светлых древесных прожилок складывалось в красивое женское лицо. Поэ увидела лицо, когда обошла шар вокруг, поглаживая его рукой.

– Кто это? – спросила она, замерев.

– Это наша Мать-могиня. На каждом деревянном шаре, неважно, яйца там птиц, щенки волков или младенцы могов…

– У вас там могут быть и человеческие дети?!

– Конечно, бывает, что могини не могут рожать и беременеть. Что тогда делать, мы приходим за помощью к Матери-могине. И всё происходит ровно также. Могиня купается в потоке смолы с молоком, и сначала на ней образуется шар, который втягивает болезни. Потом она купается второй раз, и в районе её живота начинает расти шар, который затем деревенеет, на нём появляется изображение лица Матери-могини, словно давая понять, что плод, заключённый в деревянном шаре, освящён и находится под её защитой. Затем шар отваливается и ждёт своего часа. Да. Вот так всё и происходит.

«Так ведь… это именно то, чего добивается папа…» подумала Поэ, сжав свои губки и чуть сместив их непроизвольно на сторону, как будто она хотела понравиться мальчику, скрывая своё желание, и репетировала перед зеркалом специальное выражение лица. А вслух сказала:

– Так если вы можете избавляться от своих болезней в любой момент, когда захотите, всего лишь искупавшись в смеси молока со смолой, то значит, вы, практически не болеете, а раз не болеете, то значит, вы почти бессмертные?

– Ну, во-первых, мы не купаемся в материнском потоке, когда вздумается. Для этого нужно почувствовать серьёзное недомогание. Потому что чем чаще пользуешься материнским потоком без видимых причин, тем слабее смесь. И она уже не помогает так, как могла бы. Поэтому мы бережём силы нашей Матери-могини, которые она даёт нам в потоках, текущих из коры священного дерева. А по поводу бессмертия… Хм. Моги живут до тысячи и больше лет. Моговых лет.

– Вот это да! А чем моговы годы отличаются от наших, земных, человеческих?

– В общем, годы не отличаются особо, моговы годы по протяжённости почти такие же, как и ваши, почти. Единственное отличие между нами, что мы дольше бываем юными, дольше остаёмся молодыми. Вот это правильнее называть моговы годы. А ваша юность, ваша молодость, ваша жизнь проходят быстрее. Они скоротечны, как будто вас этим кто-то попытался обидеть или уже наказал…

– И сколько тебе сейчас лет? – напряжённо поинтересовалась Поэ, пропустив мимо ушей последнее предположение мога Амадея.

– Если перевести то, как я выгляжу, на привычное вам исчисление возраста, то мне сейчас 14 лет. Четырнадцать с чем-то. А тебе сколько лет, человек Поэ?

– Мне дв… двенадцать. Двенадцать и ещё чуть-чуть. А-а если не переводить то, как ты, мог Амадей выглядишь, на наши годы, то тогда сколько тебе лет, интересно?

– Ты готова это спокойно услышать?

– Тебе что, сто лет?!!

Мог Амадей от души расхохотался, а потом сказал:

– Всё не так страшно, как тебе кажется, мне всего 45.

– Ну, знаешь… знаете ли, ошарашил… шили.

– Да ладно тебе, ты разве чувствуешь какие-то барьеры между нами?

– Нет, в том-то и дело, что мне очень легко с тобой… вами.

– Хватит уже умножать моё количество, я один, один с тобой, поэтому давай без церемоний.

– Тогда у меня вопрос.

– Давай.

– Когда вам…

– Поэ!

– Когда т… тебе, могу, исполнится 46 лет, то выглядеть ты будешь уже на 15 лет?

– Нет, четырнадцатилетним я быть и выглядеть ещё лет тридцать буду. Может, больше.

– А вы, в смысле, не ты вы, а вы, моги, если вам 45 лет, а вы выглядите на 14, то вы развиты также как сорокапятилетние люди или ваше развитие всё-таки на четырнадцать?

– На четырнадцать, человек Поэ, на четырнадцать, только к этим годам мы умеем чуть больше, чем вы, люди, знаете.

– Уф, уже легче! То есть, правильно ли я понимаю, вот послушай… Если мне сейчас двенадцать лет, то через год мне исполнится тринадцать. А тебе, мог Амадей, получается, лет пятьдесят плюс минус наших земных лет будет четырнадцать лет с соразмерным возрасту развитием, потом лет пятьдесят плюс минус наших земных лет тебе будет пятнадцать лет, потом лет пятьдесят тоже плюс минус и тоже земных лет – шестнадцать, и так далее, это и есть ваши моговы годы?

– Ты даже не в общих чертах, а практически, всё верно поняла, человек Поэ! Молодец!

– Да, уж, не знаю, везёт вам или нет… Я бы вот, например, пятьдесят лет не хотела бы оставаться двенадцатилетней. Но шестнадцатилетней, семнадцатилетней и восемнадцатилетней хотела бы, наверное, быть лет по сто! Если не больше!!

И Поэ так звонко рассмеялась, как будто что-то заранее знала о чуде и таинстве юности. Мог Амадей поддержал её фантазии доброй улыбкой.

Да уж, после стольких лет в юности не то чтобы старость была не страшна, а уже не покажется такой неожиданной, незаслуженной, обидной, а ты сама себе много чего не успевшей в этой жизни.

– А вот ещё что кстати, – вновь вернулась на землю Поэ, – вопрос, а как вы определяете, когда заканчивается один возраст, и начинается другой? Ведь все эти условные пятьдесят лет идут плюс минус, то есть не ровно пятьдесят.

– Ну, во-первых, у наших старейшин есть методы расчёта, в которые всех не посвящают, а просто говорят – тебе сегодня исполняется столько-то лет, наш дорогой мог. И ты живёшь с этим возрастом до следующего объявления. Но примерно начинаешь ориентироваться в сроках наступления следующего возраста.

– А во-вторых?

– Во-вторых… Понимаешь, у каждого из нас с самого детства в душе, условно говоря, есть кнопка. Кнопка называется «Близким без тебя никак». И чем старше ты становишься, тем эта кнопка перед включением нового возраста болит всё сильнее. У нас всегда в душе болит. И чем дольше, тем больше. Мы живём с этой болью. Болит и у меня всегда, и вчера болело, и завтра будет болеть, и сейчас болит, хоть я этого и не показываю, и с каждым разом всё сильнее…

Мог Амадей слегка отвернул от Поэ лицо и прикрыл глаза ладонью. Он не хотел, чтобы она видела, как у него дрогнули губы.

Наверное, он не хотел, чтобы в этот момент у Поэ в душе раньше чем надо сильнее заболела кнопка: к каждому оно само приходит в своё время… И вообще, знаешь, я уже давно понял, что в жизни нет никакого поздно, нет никакого рано, всё самое важное происходит вовремя, поэтому в своей судьбе ты не можешь ни опередить сам себя, ни опоздать к самому себе. А вот по отношению к другим можешь!

Поэ напряжённо свела бровки и, закусив губку, решила отвлечь юношу другим вопросом:

– А почему вы умеете больше нас? Ты говорил до этого.

Мог Амадей благодарно улыбнулся, на его щеках появились приятные ямочки. Я говорил, что у него были ямочки? Нет? Так вот, они есть, как будто мало его природа и без того внешне одарила!

– Просто мы живём ближе к природе, земле, а она не обманывает, как ваши учебники.

– С чего ты взял, что наши учебники врут?

– Они не врут, они заблуждаются или отстают. Это единственные книги, которые будут переписываться и дополняться всегда, в зависимости от каких-то обстоятельств. В отличие от художественных книг, которые пишутся один раз и сразу на всю жизнь. Поэтому на вашем месте я бы верил художественной книге больше, чем учебнику. Книга, у которой ни отнять, ни добавить, вот настоящий учебник.

– Хорошо, тогда, как говорит мой папа, у меня сразу два вопроса. Первый… Папа!!!

Поэ побледнела, и у неё перед глазами пронеслось всё, что было до этого.

Глухой выстрел. Папа падает на колени. Они тащат его глубже в лес. Ружьё и ладонь с патроном раскатисто хлопают друг о друга. Мог Амадей трясёт растопыренными пальцами и курлычет. Маляр разводит грязь. Шквал гудит и рвёт землю. Кровавое пятно, быстро надвигаясь, жёстко шмякает по лицу Поэ, и наступает тьма…

– Где папа?! – кричала Поэ, озираясь.

– С человеком Что Это Было всё в порядке. Будет всё в порядке.

– Где, где он?!

– Это рядом, с другой стороны священного дерева.

Поэ кинулась за дерево, мог Амадей поспешил за ней.

Ствол дерева в обхвате был очень широким, кора испещрена глубокими бороздами, а толстые извилистые корни расходились на десятки метров вокруг. С другой стороны дерева в особенно толстом корне образовалась выемка на манер ванны. В ней лежал папа.

Ванна была наполнена той же смолисто-молочной жидкостью. И папа был покрыт ею почти полностью. Над поверхностью смеси выступало только бледное уставшее лицо, на котором отпечаталась боль. Поэ присела рядом и пристально вгляделась в папино лицо. Слабое дыхание разгоняло смесь рябью. Он дышал!

– Я так испугалась, у меня ведь больше никого нет, – жалобно сказала Поэ.

– И мамы нет? – деликатным тоном спросил мог Амадей.

– Я маму даже не помню, она умерла, когда я появилась на свет. А папа почему-то спрятал от меня все фотографии с ней. Говорил, что сжёг, чтобы не делать себе всю жизнь больно. Может, и правда, сжёг…

Они помолчали. Потом Поэ озабоченно затараторила:

– А как долго он здесь пробудет? И когда придёт в себя? Он будет полностью здоров?

Мог Амадей даже чуть спокойнее, чем обычно, чтобы повлиять на волнение Поэ, ответил:

– Это решает Мать-могиня. Я уверен только в одном, если человек Что Это Было жив и он здесь, то он обязательно когда-нибудь встанет. Просто нужно подождать.

– Я так не хочу ждать, я так хочу поскорее!

– Я понимаю.

На поверхности жидкости в ванне надулся пузырь, потом оторвался и взлетел. Ветер подхватил его и понёс куда-то вдаль. Пузырь летел и радужно переливался. А на поверхности один за другим стали надуваться и взлетать другие пузыри. Целой эскадрильей они улетали прочь.

– Что это? – удивилась Поэ.

– Это смерть. Рана была серьёзная, смертельная. И организм мог и не справиться, не выдержать натиска смерти. И Мать-могиня, видимо, решила не концентрировать болезни вместе с действием раны, и стала дробить смерть и выводить её частями из тела. Пузыри – это части смерти. Ветер их уносит подальше от тела. Но там, где пузыри лопнут и прольются каплями на землю, никому никакого вреда не будет, потому что это была смерть, предназначенная конкретно для твоего папы, для человека Что Это Было. Правда, м-м, если пузырь всё-таки лопнет над тем человеком, кому была назначена смерть, и капнет на него, то…

– Что то?

Поэ почему-то не стала говорить, что смерть предназначалась не папе, а могу Амадею, ведь это охотник в юношу стрелял, а папа просто кинулся к смоле, встав между пулей и могом, и, получается, закрыл его собой. Она осторожно посмотрела на улетающие пузыри и, чтобы юноша точно под ними не оказался, слегка отодвинула его от себя, будто бы папе нужно больше места для свободного дыхания. Мог Амадей спокойно отодвинулся.

Иногда мы не понимаем, почему нас держат на расстоянии. Нужно воспринимать это спокойно: может, так заботятся о нас?

– То человек умрёт… Стенки пузырей очень прочные, но никто не знает когда и где они прорвутся. Справедливости ради надо сказать, что если рядом не оказывается того, кому смерть была послана, но оказывается тот, кем смерть была послана, а пузыри прорываются над ним, и проливаются на него каплями, и тогда он…

– Что тогда он?!

– Пославший смерть погибает на месте. Смерть не бывает бесцельной, она всегда находит цель, не прямую, так обратную. Но если честно, так не случалось ни разу… Старики говорили, что такое может быть, но никто не видел.

Пузыри гроздьями поднимались один за другим от ванны. Зрелище было красивое, хотя Поэ немного пугало то, что это шарами летит не что-нибудь, а сама смерть, споткнувшаяся на её папе. Она хотела бы, чтобы их всех ветер отнёс как можно дальше от папы, и от мога Амадея, но перестав от страха оглядываться на феерический полёт пузырей, не заметила, что несколько пузырей застряло в ветках именно дерева Матери-могини, и из-за хвои их почти не было видно.

– А когда вся смерть кусочками выйдет из папы, что дальше? – торопила события Поэ.

– После этого начнёт надуваться шар хворей. В этот момент человек Что Это Было может уже даже прийти в себя. А если нет, то придёт в себя после того, как шар отвалится, и мы его, этот шар с болезнями, оттащим в Хворое место и спустим в Гиблую яму.

– Ох, – вздохнула Поэ, немного придя в себя. – А где мы сейчас, вообще?

– Мы в деревне могов.

– Почему я не вижу домов? Или вы в землянках живёте?

– Нет, не в землянках, но подземные помещения, склады и ходы, конечно, есть. А не видишь наших домов, потому что они хорошо замаскированы. Тысячи лет люди хотели поработить нас, чтобы мы служили их гнусным захватническим планам. Поэтому мы скрываемся, и чем меньше нас видно, тем меньше стычек с людьми.

– А что, люди вас ищут?

– Да.

– Почему же я никогда раньше об этом не слышала?

– По той же причине, по которой ты не видишь наши дома. От вас скрывают эту информацию, чтобы не было лишних вопросов, только скрывают уже не моги, а ваши правительства. А дома, вон они, приглядись. Посмотри, куда деваются моги и откуда они появляются.

Поэ присмотрелась изо всех сил. И вдруг разглядела! И поняла конструкцию!

Выглядело это так. Три-четыре рядом стоящих сосны связывали между собой верхушками, так получалась крыша, маскирующая под собой дом. То есть, вы летите, например, над лесом, и видите только верхушки сосен, а они, оказывается, крыша!

Стволы этих сосен, связанных между собой верхушками, по всей высоте представляли собой рёбра жёсткости, как говорят инженеры, домов. Снизу между стволами из отдельных брёвен складывали сруб. А там, где сруб уже не получалось в силу высоты продолжить, делали из сплетённых верёвок и скреплённых веток маленькие уютные помещения. Получался такой многоэтажный дом от самых корней до связанных вместе вершин.

Ещё вглубь земли уходили складские помещения и ходы, которыми соединяли дома, но этого уже не было видно, хоть как ты напрягай зрение. Некоторые срубы были обложены по контуру валунами, принесёнными со скал с другой стороны леса.

Мог Амадей увидел взгляд Поэ, брошенный на валуны, и сказал:

– Это напоминание о том, что и у могов нет единства.

– Ты такой откровенный. Не боишься рассказывать всё, в общем-то, незнакомому человеку?

– Мы же теперь знакомы. И я вижу, что ты хорошая, а значит, тебе можно доверять. И… м-м… потом…

– Что?

– И нр-р-равишься ты мне, – как будто через силу сказал мог Амадей. – Вижу тебя всего несколько часов, а как будто не чужая ты мне. Вот.

– Это, может, потому, что мы вместе трудности пережили? – смущённо и робко предположила Поэ.

Ей было почему-то очень приятно говорить на эту тему, и сердце как-то совсем по-другому волновалось, совсем не так, когда одноклассницы млели от какого-нибудь слащавого красавчика, в котором, по мнению Поэ, не было ничего привлекательного. Красивым, думала Поэ, может быть только тот, кто смело встаёт на защиту других. А вовсе не тот, у кого брови густые, ресницы длинные, губы алые, глаза наглые, ну, и так далее.

Желая побороть смущение, она перевела разговор:

– У могов нет единства? Как вы его потеряли, то есть, э, как вы раздвоились? Тьфу! Ну, ты меня понял?

– Когда-то мои далёкие предки прилетели на Землю с другой планеты.