Сын безумия

И перепуганный отец впервые оглушил ребенка транквилизаторами. Раз за разом он стирал память сына, но она всегда прорывалась.

Это была первая нестыковка.

Ученый, добившийся столь поразительных результатов, испугался успеха? Он не предъявил научному сообществу чудо-ребенка, а предпочел, по его словам, уничтожить всю документацию по произведенной работе?

Не раз и не два Зафс умолял отца открыть ему секрет развития неограниченных способностей, убеждал, что его дарования и таланты – следующая ступень эволюции человека. Но все впустую. Отец упорно не желал делиться знаниями.

«Или их не было? Этих знаний», – размышлял Зафс.

Но тогда откуда память?

Если брать слова отца на веру, в первые три месяца жизни сына он загрузил в мозг ребенка более чем десяток полных курсов университетского образования: историю, обществоведение, лингвистику, философию, биологию, механику, несколько военных дисциплин, астронавигацию и выборочный курс лекций по прочим тематикам. Неокрепший, едва осваивающий первые шаги младенец мог бы соперничать в науках с лучшими умами изученных галактик.

Мозг Зафса стал совершенным. Как остро отточенное орудие, он вскрывал любые тайны и презирал запреты. В трехлетнем возрасте малыш набрал на пульте общественного коммуникатора трансгалактического лайнера секретный код полицейской операции и вызвал такой переполох, что семью Варнаа едва не сняли с рейса и не подвергли аресту. Только многочисленные свидетельства попутчиков – пассажирам показалось, что малыш просто «балуется» с кнопочками, – смогли подтвердить непричастность взрослых к шалостям ребенка.

– Восьмизначный набор цифр и выверенные интервалы! – рычал начальник службы безопасности лайнера. – И вы уверяете, что это – случайность?! С точностью в микросекунду интервалов?!

Отец что-то лепетал в свое оправдание. В тот день состояние Зафса можно было определить как «пограничное». Между ребенком и проснувшимся интеллектом зрелого ученого. Точнее сказать так – интеллект проснулся и пошутил, так как оставался еще слишком ребенком.

И это состояние было самым опасным для Зафса. Всю свою девятнадцатилетнюю жизнь он мог разделить на фазы: дремлющий мозг и мозг активный, Зафс – обычный человек и Зафс – сверхразум.

– Зачем ты сделал из меня подопытное существо?! – очнувшись от очередной «спячки», бушевал он, будучи подростком. – Открой мои способности общественности! Я устал скрываться, устал смотреть на сверстников и прятать взгляд! – И бросал с упреком: – Ты лишил меня детства, так не лишай хотя бы будущего.

Отец не отвечал. Он запирался в своей лаборатории и составлял новую схему приема повышенной дозы медикаментов, подавляющих мозговую деятельность. Протягивал тубу с изготовленным препаратом сыну и говорил:

– Прости меня, но это необходимо. Когда-нибудь ты все поймешь и скажешь мне спасибо.

Зафс не хотел понимать, он действительно устал скрывать свои способности и чувствовать себя изгоем. Он не ходил в школу, как нормальные дети, в разговорах со сверстниками ему приходилось контролировать каждое слово…

Впрочем, так бывало не всегда. В момент «мозговой спячки» Зафс почти не отличался от обычных детей, а в момент «пробуждения» они становились ему неинтересны.

Но как хотелось иногда стать обычным! Не прятать усмешку от первозданной, восхитительной глупости собеседника, не притворяться заинтересованным, а быть им! Стоять со всеми наравне и – слушать. Обсуждая нелепые теории и легкомысленные задачки, вспоминать пройденный в школе материал и бояться плохих результатов тестирования. Быть непутевым, бесшабашным, бездумным…

«Многие знания – многие печали», – всплывал в голове Зафса древний афоризм из философского курса. Что может быть печальнее ребенка, не сломавшего ни одной игрушки – просто так. Чтоб посмотреть, что у нее внутри и почему у маленького флаера горит зеленый огонек и двигаются шасси и трап.

В этих целях Зафс мог бы собрать и разобрать любой прибор на медицинской кафедре отца. Когда в доме ломалось что-то из бытовой техники, он так и поступал. Без всякого интереса чинил до жути примитивный пылесборник, химический утилизатор или кухонный аппарат. Иногда, чтобы доставить себе удовольствие, добавлял роботам какие-то новые функции. Пылесборник начинал поливать и удобрять комнатные растения, сортировать все крошки и кормить ими окрестных птиц. Кухонный агрегат приобретал полезные навыки чтеца-декламатора.

После отъезда с очередной планеты доктор Варнаа безжалостно уничтожал все новинки. Не оставлять следов – читалось на лице отца. Не выделяться даже в малом.

А маленький Зафс мечтал, чтобы однажды на галактическом лайнере произошла поломка. Все бегают, ругаются, гудит набат: «Занять спасательные шлюпки!», а он, малыш-механик, отважно идет в технический отсек, находит неполадку и спасает лайнер.

В момент ремиссий на Зафса накатывали видения – вот он за штурвалом боевого крейсера ведет войска на приступ, парит над тысячной толпой покорных слушателей. Все внемлют его слову и ждут откровения. Зафс создает и правит, руководит и наставляет…

Бежит. Орда преследователей настигает, обрушивается на него, ломая кости, и… дикая боль смерти! Зафс умирал не раз. Он помнил, как холодеют руки, как сердце, превратившись в вялый, ощутимый ком, вдруг замирает в опадающей груди…

Он видел множество смертей. Страшных и внезапных, умиротворяющих и долгожданных…

И это не могло быть курсом лекций! Такие мгновения надо пережить!

Но кому? Чья память вольно расселилась в нем?

И почему ОН, тот, чья память так многовесно тяжела, скончался много раз? Он – бессмертен или многолик?

После очередного кошмара Зафс приходил к отцу с вопросом:

– Кого ты поселил во мне? Чью муку я испытываю? И как ее прервать?

– Не знаю, – отвечал отец, и отчего-то Зафс ему верил.

Неудача ученого так явственно проступала на лице отца, что постепенно сын решил избавить его от страшных сопереживаний. Научился купировать эту боль в одиночестве, уходил из дому и без устали изводил себя физическими нагрузками. До ломоты в суставах поднимал снаряды, растягивал эспандеры, бежал, бежал до темноты в глазах.

А приходя обратно, безропотно принимал от отца увеличенную дозу «тормозителей».

Так длилось много лет. Соседи удивлялись трудолюбию ребенка, разрыв в возрасте спаррингов по единоборствам все увеличивался, дети перестали приглашать странного мальчика на свои праздники, Зафс Варнаа стал чужим.

Точнее, он и был. Но теперь смиренным.

Только один раз Зафс позволил себе бунт. Но и одного раза хватило понять – отец был прав. Такое надо прятать.

Восемь лет назад двенадцатилетний Зафс не принял вовремя медикаменты. Отец поменял состав препаратов, увеличил их дозу, и у мальчика начались приступы головной боли.

– Пошло все к черту! – бушевал мальчишка, пряча в тумбу полные инъекторы. – Не хочу! Не буду! Не стану! Пусть сам их принимает!

Этот маленький демарш подросток скрыл и почти сутки чувствовал себя нормально. Мигрень исчезла, в теле появилась удивительная легкость. Слух обострился до невероятности, мысли носились с такой поразительной скоростью и остротой, что резали действительность на составляющие и выдавали яркие, феноменальные факты, сокрытые прежде сентенциями, как клеветой. Мир, окружавший Зафса Варнаа, казался глупейшей инсценировкой. Все, что не имело логики, рассыпалось от малейшего прикосновения его разума. Зафс Варнаа видел все огрехи, ошибки и лукавства. Почти смеялся над глупостью людей, учивших жить его по меркам, понятиям и правилам.

Могущество разума и логики было столь очевидным, что, пожалуй, у Зафса не нашлось бы сейчас собеседника. Он – всесилен! Как абсолютный разум.

«Полтора десятка университетских курсов?! Чепуха! Отец впихнул в меня Вселенную!»

Подобное открытие веселило двенадцатилетнего подростка. Убирая сад от опавшей листвы, он грезил о Великом…

Вот только обострившийся слух мешал сосредоточиться на главном. В соседнем доме ругаются брат и сестра. Она обозвала его неудачником, тот не остался в долгу и осыпал сестрицу затейливой бранью.

Но в какой-то момент сосед-юнец поменял направленное обращение диалогов. «Она такая тупица!» – заговорил он в третьем лице. «Он такой противный тип!» – вторила ему сестра.

Зафс поднял голову, взглянул на соседний дом и обомлел: девушка сбегала по крыльцу, брат стоял на веранде с противоположной стороны дома.

Они не видели друг друга. Они не могли разговаривать. Зафс подслушал их мысли.

Ручка механического уборщика выскользнула из пальцев Зафса и упала в траву. Он – ментал. Телепат. Преступник, вмешивающийся в личную жизнь, подслушивающий чужие мысли.

Забыв о ползающем по клумбе уборщике, Зафс бросился к дому. Еще только подбегая к двери, он «услышал» мысли матери: «Кажется, эту тарелку придется выбросить… Но в утилизатор или адаптер, чтобы изготовить новую? Нет, все-таки в утилизатор, желтый цвет мне никогда не нравился, а возиться с колористом…»

– Мама! – с криком ворвался на кухню Зафс. – Я слышу чужие мысли! Что со мной?!

Мать резко обернулась на крик, побледнела, но, к удивлению сына, совсем не испугалась.

– Ты принимал лекарства? – спросила быстро.

– Нет. – Взгляд Зафса заметался.

– Иди к себе и немедленно сделай инъекцию.

Убегая по лестнице на второй этаж, Зафс получил вдогонку: «Ну, вот и все. Как нам удастся это остановить? И удастся ли вообще…»

Мысли матери, стремительные и пугливые, сновали и творили ткань узорчатых эмоций. Разнообразные, причудливо окрашенные, они неслись вслед за убегающим телепатом и, настигая, поражали – несоответствием. Чего-то главного, ожидаемого, не было в мыслях Риммы Варнаа.

Чего в них не было?!

Любви.

В них не было любви, как-то обреченно подумал Зафс. Была привязанность и даже нежность, но, проникая в мысли матери, сын не нашел там того, что должно быть: эмоции, родственной страху кошки за маленького котенка, трепету птицы, накрывающей крылом гнездо с больным птенцом. Материнская любовь подобна звериному инстинкту, и в момент опасности она должна довлеть над остальными чувствами. Бессознательно, всевластно.

Сверхразвитый мозг Зафса в долю секунды определил недостающее звено. В мыслях мамы было все: тревога, нежная обеспокоенность, утешительное – все обойдется, мы ему поможем… Там было все.

Кроме желания закрыть крылом, встать грудью перед неизвестным. Все эти «мы поможем» отдавали рациональностью и трезвым размышлением над ситуацией. Как послевкусием.

Мать испугалась факта, а не болезни ребенка. И пожалуй, она была готова…

Зафс вколол себе дозу «тормозителей» и закрыл глаза. Но прежде чем сознание окончательно отвергло телепатию, «поймал» уже совсем ускользающую мысль мамы: «Он может все узнать…»

– Папа, что вы от меня скрываете?

Когда Зафс спустился из своей комнаты на первый этаж дома, отец уже вернулся из лаборатории. Оставив все дела, доктор Варнаа примчался на зов Риммы. Его обеспокоенный взгляд перескакивал с жены на сына, губы беззвучно шевелились, казалось, отец подбирал слова для ответа.

– Ты слышал мысли мамы, сынок? – осторожно спросил доктор, и Зафс отрицательно помотал головой. – А что ты успел услышать?

– Ничего особенного, – хмуро проговорил сын.

– Но чем тогда вызван твой вопрос?

– Я понял, что вы от меня что-то скрываете.

– Ах, это… Сядь, мой мальчик. Нам надо поговорить.

– Надо, – немного заторможенно согласился Зафс. – И надо сменить транквилизаторы. Они мне не подходят.

– Не помогают? – забеспокоился отец.

– Нет, – усмехнулся взрослый «ребенок», – как раз наоборот. Одурманивают до головной боли.

– Подберем, – покорно согласился доктор. – Сегодня же вернусь в лабораторию и составлю новый препарат.

Почти не мучаясь с подбором выражений, отец повел беседу так, словно давно проговорил, продумал каждую интонацию, каждую запятую. Как и мама Римма, он был готов к объяснениям. Вот только хмурость Зафса немного сбивала его с толку.

– Сынок, я и мама принадлежим к расам латентных телепатов. Наши ментальные способности дремлют, но мы оба прекрасно отдавали себе отчет, – так уж случалось в наших семьях, – ребенок, рожденный у латентных телепатов, может иметь активные ментальные способности. Увы, Зафс, тебе не повезло, именно тебя природа наградила даром, а точнее, проклятием телепатии…

«Ментал, – без всякого страха и отвращения к самому понятию думал Зафс. – Чего-то подобного можно было ожидать. Все эти «всплески», острота и быстрота восприятия, интуиция… Секретный код полицейской операции, который я, скорее всего, «подслушал» у одного из пассажиров… Странно, что этот влиятельный господин не приказал сразу изолировать «шаловливого» ребенка… Он-то должен был догадаться…»

Присутствие на борту космического корабля активного телепата приравнивалось к форс-мажорной ситуации – лайнер могли снять с рейса, доставить под конвоем на военную базу и подвергнуть каждого пассажира принудительному осмотру. В случае неподчинения любой корабль (особенно боевой) или отдельная личность подлежали немедленному уничтожению. Прецеденты бывали, и не раз. Самую большую опасность менталы представляли именно в космосе. Один активный телепат в состоянии подчинить себе рубку управления боевого корабля, и тогда… Крейсер оборачивал орудия против своих же.

Триста лет назад расы менталов начали претендовать на господствующее положение в галактиках. Посчитав себя следующей, более совершенной ступенью развития, телепаты попробовали подчинить себе нементальные народы вселенной и развязали войну. (Во всяком случае, таковой была официальная версия – человечество вынудили дать отпор агрессивному сообществу «мозголомов».) Беспощадная война длилась почти тридцать лет. Менталов отлавливали и уничтожали по всем галактикам. Каждый космопорт, корабль, административное здание оснастили чувствительными ловушками на менталов, любой человек, реагирующий на «призыв» ловушек, в лучшем случае моментально арестовывался. В худшем – уничтожался на месте. Истерия, потоком изливающаяся из информативных источников, довела людей до безумия. Полицейский, услышавший вой ловушек, не успевал даже подумать, а его рука уже тянулась к бластеру…

Редкий ментал доживал до ареста. Полицейские предпочитали не дожидаться телепатической атаки – приказа повернуть оружие против себя или товарищей – и действовали на опережение…

Страшное было время. Кровавое. Доносительство на друзей, соседей и родственников возводилось в ранг добродетельной бдительности, менталов гнали как законную добычу по всем уголкам галактик.

Но человечество выиграло битву. Менталов загнали в резервации и заставили подчиниться.

Неподчинение грозило только одним – немедленным уничтожением.

– Как я проходил мимо ловушек в портах и администрациях? – опустив голову, спросил Зафс.

– Во время перелетов я увеличивал тебе дозу транквилизаторов, сынок, – невольно ежась, ответил отец.

– Значит, ты знал, что мои способности почти «разбужены»?

– Знал. И в том моя вина. Я растревожил твой мозг экспериментами, затронул какие-то нервные центры и, видимо, активировал их. Прости.

– И что теперь? – Зафс вскинул голову. – Вы обязаны донести, что в вашем доме появился активный ментал.

– Ни за что! – воскликнула мама. – Как ты мог подумать о нас так гадко!

– Не донося, вы становитесь преступниками. Укрывателями, – напомнил Зафс.

– Мы сами прежде всего латентные телепаты, – твердо проговорила мама. – Мы живем в вечном страхе – вот сейчас, завтра или через год наши способности очнутся, и мы превратимся… – Римма не смогла закончить и прерывисто, со всхлипом вздохнула. – Таким парам, как мы, запрещено иметь детей. Примерно один раз в столетие в наших семьях рождаются активные телепаты, брак между двумя латентными менталами увеличивает эту опасность многократно, и в результате…

– В результате появился я, – подытожил Зафс. – Где сейчас мои «активные» родственники?

– Двое погибли, – мрачно ответил отец. – Они оказали сопротивление при аресте и погибли.

– Мой брат не сопротивлялся! – горько выкрикнула мама. – Они убили его просто так! Предохраняясь!

– Не надо, Римма. – Доктор погладил жену по плечу. – Сейчас нам надо быть сильными и думать о Зафсе.

– Что со мной будет? – Картина убийства человека, виновного только в неординарности, больно отозвалась в мальчике.

Родители услышали эту боль, переглянулись, и отец, пряча глаза, ответил:

– Выбор за тобой, сынок. Еще какое-то время я могу медикаментозно подавлять, блокировать твои способности, а потом…

– Как долго? – перебил отца Зафс.

Доктор Варнаа прямо и честно взглянул в глаза сыну и ответил:

– Не знаю. Я не могу тебя заставлять, я имею право только просить, так как ты – исключение. Взрослый человек в теле ребенка.

– Не надо отступлений, папа, – проговорил сын. – Что ты собираешься делать дальше? И почему, когда я проник в мысли соседей, над городом не взвыли ловушки? Насколько я знаю, городские ловушки реагируют как раз на прямое ментальное воздействие.

– Да, они не провоцируют мозг телепата на ответ, как мощные ловушки административных зданий, а регистрируют только прямые ментальные всплески…

Отец отчего-то мялся, никак не мог или не хотел объяснить данный казус, и мама пришла ему на выручку:

– Вероятно, Зафс не отправлял на дом соседей мыслепоиск. Он послужил только как отражатель, да?

И это заискивающее «да» показалось Зафсу уверткой. «Они чего-то недоговаривают, – догадался мальчик. – Ловушка в любом случае должна была отреагировать. Но почему-то пропустила мой «всплеск». Не зацепилась… Но почему?..»

Родители вели себя странно, и в этом не было сомнений.

– Как нам следует поступить дальше? – Не добившись внятных разъяснений, Зафс пожалел отца и маму.

– Ты должен дождаться двадцатилетия, – безапелляционно сказал доктор Варнаа. – Я приторможу твое ментальное развитие медикаментозно, потом ты, как гражданин, сможешь доказать свою неагрессивность и потребовать переправить тебя в резервацию.

– Восемь лет. Мне терпеть еще почти восемь лет, – задумчиво проговорил мальчик.

Провести годы в тупой серости, отказаться от сверкающего потока мыслей… Какая пытка!

– Резервация лучше жизни в страхе смерти, – едва слышно проговорила мама.

– Тогда сейчас, – выпрямившись, произнес Зафс. – Я устал от транквилизаторов, устал прятать другие способности, пусть меня изолируют сегодня, сейчас или завтра. Я не буду принимать медикаменты. Интеллектуально я взрослый человек с годовалого возраста, и я готов доказать это любой комиссии. Или ты сомневаешься во мне, папа?

– Нет, – покачал головой доктор. – Интеллектуально ты на две головы выше любого профессора из этого университета. Но… – отец встал и заходил по комнате, – у нас с мамой тоже есть некоторые обязательства, мы должны заботиться…

– Не должны, – перебил Зафс. – Вы ничего мне не должны. Не ваша вина, что я родился таким. Даже если твои эксперименты как-то повлияли на мое развитие, я все равно говорю тебе спасибо, папа. Сегодня я впервые жил без воздействия транквилизаторов и впервые в полной мере ощутил, какое чудо – мысли. Не заставляй меня отказываться от этого великолепия.

– На восемь лет, – глядя на сына снизу вверх, проговорил отец. – Ты должен вырасти.

– Вырасти?! – вскипел Зафс. – Как? Вверх на сорок сантиметров и вширь на сорок килограммов?!

– Прошу тебя, сынок, – устало бросил доктор.

– Почему?! Зачем?!

– Мы с мамой хотим иметь еще детей. Если на любой из планет со щадящим режимом регистрации менталов ты придешь на пункт «Общения и помощи» в двадцатилетнем возрасте, тебя, как законопослушного гражданина, не подвергнут принудительному генетическому сканированию. На тех планетах добровольно сдавшийся телепат имеет право на анонимность, дабы не навредить добропорядочным родственникам. Таков закон. Законопослушных граждан не преследуют.

– Вы хотите еще раз… – Онемевшие губы едва шевелились на застывшем лице двенадцатилетнего мальчика. – Еще раз…

– Да, – пусть жестко, но честно ответил отец. – И в этом случае я не буду проводить экспериментов над своим ребенком.

– Мама, – жалобно, совсем по-детски прошептал Зафс. Силуэт матери расплывался, плавился в его слезах, и сын не видел, что мама тоже плачет.

– Прости, сынок, – всхлипнула она.

Зафс уткнул лицо в ладони, его плечи сотрясали рыдания, а слезы, просачиваясь сквозь пальцы, падали на короткие, совершенно детские штанишки. Эмоционально, душевно он был всего лишь ребенком. Ребенком с интеллектом взрослого мужчины.

– Вы не понимаете, от чего заставляете меня отказываться! – давясь слезами, взвыл взрослый мальчик.

– Что? – не расслышал отец, а мама, пересев из кресла на диван рядом с сыном, обняла его за плечи:

– Что ты говоришь, сыночек?

– Ничего, – оторвав ладони от лица, твердо произнес Зафс. – Все в порядке. Через восемь лет вы переправите меня на планету, где действуют законы анонимности, и я добровольно сдамся властям.

Лишь в нескольких мирах изученной части Вселенной сохранилось щадящее отношение к телепатам. Эти планеты заселяли расы, наиболее близкие к ментальному типу, и перекрестные браки нередко позволяли родиться – уродам. Врагам человечества, угрозе цивилизации.

– А ты, папа, подбери мне новую формулу транквилизаторов, – четко, глядя в стену, диктовал подросток. – Эта формула приводит к мигреням.

– Хорошо, – покорно, с душевной болью проговорил отец. – Я сделаю все, как ты захочешь…

* * *

Много позже Зафс понял, каким гениальным ученым-практиком был доктор Варнаа. Тонкий психологический расчет позволил доктору совладать с разумом легиса. Подчинить, оставить под контролем такую силу, пожалуй, было бы невозможно, не сделай ученый ставку на благородство. Ребенок-легис, воспитанный людьми, не мог не впитать, не проникнуться чисто человеческими понятиями любви и жертвенности до самоотречения.

Отец не заставлял, он просил.

А мама тихо плакала.

Зафс позволил увеличить дозу медикаментов. Безропотно и вовремя доставал пластиковую тубу и делал инъекцию. Сначала каждый день, потом утром и вечером, потом «всплески» участились и обострились – до двадцатилетия Зафсу оставалось дожить чуть меньше года.

Медикаменты отказывались помогать, разум легиса рвался на волю.

…Флаер летел над тихим лесным озером. Левера, возбужденная недавним триумфом «жонглера» Зафса и общением со знаменитостью, сделала крюк и ушла с оживленной трассы.

– Платиновая ажурная диадема, пожалуй, относится к эпохе расцвета Пирейского царства, – щебетала девушка. – Ты согласен, Зафс? – Попутчик не ответил, и соседка решила поддразнить его: – А к какой эпохе относится твой браслет, Зафс Варнаа?

Юноша рассеянно дотронулся до запястья и покрутил на нем тусклую наборную змейку браслета.

– Кажется, он изготовлен из цельного витахрома?

– Да. – Молчание уже становилось невежливым, и Зафс заставил себя ответить.

Сегодняшний «всплеск» ударил не только обостренной памятью, толщу из брони транквилизаторов пробили также и телепатические эманации.

«А ведь я это предчувствовал! – упрекал себя юноша. – Уже входя в аудиторию, я улавливал негативный настрой толпы. Несколько широкоплечих молодцов просто с ума сходили от ревности. – Зафс покосился на Леверу. – Какой прекрасный все же повод! – И тяжко вздохнул. – Но это все же никак не оправдывает мой «цирковой номер». «Всплеск» можно было подавить. А я – влюбленный идиот! – решил блеснуть».

Под прозрачным полом флаера проплывала окультуренно-буйная зелень парковой зоны. Прогуливающиеся люди бродили по берегу причудливо изогнутого нерукотворного озера, с невысокой скалы, один за другим, падали стройные фигурки ныряльщиков. Какой-то седовласый старец держал за руку худенькую девчонку и оттаскивал ее от края скалы.

Дедушка и внучка, чудная пара. Зафс вспомнил элегантного профессора Эйринама и усмехнулся.

Войдя в Дом-музей, он мог бы с точность определить место и время рождения, пожалуй, каждого экспоната. Сегодняшний «всплеск» был самым сильным за последние месяцы. Так что больших усилий стоило Зафсу не вовлекать ученого-историка в интересную беседу, не заострять внимание на предметах экспозиции, а тупо следовать в кильватере Леверы.

Но «всплеск» также обострил и ментальное восприятие. Если память можно было обуздать молчанием, то ощущение сначала растерянности, а потом негодования профессора просто терзали юношу. Чужие эмоции не получалось «выключить», чужое восприятие тебя било болезненнее пощечин. И Зафса мучило не сколько негодование Эйринама, сколько просчитанный ход эмоционального развития ситуации. Зафс и Левера уйдут из Дома ученого и оставят добряка профессора в таком подавленном состоянии, что даже гневная реакция – болван, мальчишка! – не спасет того от депрессии. Когда Зафс уйдет, профессор почувствует свой Дом оскверненным и надолго погрузится в печальное изучение «непринятых» сокровищ.

Человек страдал. И это было невыносимо для Зафса. У самого выхода он зацепился взглядом за зеркало…

«Пожалел, – вздохнул юноша. – Но это не страшно. Эйринам надолго застрянет мыслями на производстве зеркал и, пожалуй, перестанет на себя сердиться. На себя, на свой ДОМ, на болвана Зафса Варнаа…»

– У моего брата тоже был браслет из витахрома, он помогал ему при головных болях, – говорила тем временем Левера. – Но всегда носить «живое железо» братишка не мог, аллергия развивалась. А у тебя? Нет аллергии?

Зафс помотал головой.

Браслет. Еще одна загадка, еще одно знамение его жизни. Зафсу казалось, что этот браслет был на нем всегда, с первой минуты рождения, ни разу, ни на секунду он не терял с ним связи. Когда рука Зафса становилась шире, отец, не снимая украшения с запястья, наращивал его на одно звено. Эти новые звенья, блестящие и не очень, были временной шкалой жизни Зафса Варнаа.

– Никогда, ни при каких обстоятельствах не снимай его с руки, – постоянно напоминали родители. – Ни на миг, ни на долю мига. Твое тело должно иметь постоянный контакт с «живым железом».

– Почему? – сотни раз спрашивал Зафс.

Отец не давал объяснений. Просто просил принять его слова на веру и исполнять просьбу. Загадочный браслет – простая безыскусная цепь из прямоугольных пластинок, матово поблескивающих на запястье, – ничего не добавлял и не отнимал у Зафса. С ним приходилось мириться, как с пластиковым инъектором, всегда прикрепленным к изнанке любой одежды ребенка, мальчика, подростка и теперь юноши Зафса Варнаа. И этот инъектор был гораздо хуже. Он приносил тупую головную боль, вязкие мысли и чувство обреченности – так будет длиться, длиться и длиться.

Пока Зафс Варнаа не раздаст долги.

– Я хочу, чтобы ты сегодня пошел со мной на вечеринку, – вливался в уши голос Леверы. Нежный, щебечущий, возбужденный. – Мои друзья соберутся в доме Паланги… – Зафс не отвечал, и девушка шутливо ткнула его кулаком в бок. – Пойдешь?

– Прости, сегодня я обещал помочь отцу.

– Перестань! – Левера капризно надула губы. – Там будет весело! Соберутся только свои…

«Свои», – мысленно усмехнулся Зафс. Четыре часа назад он много бы отдал за такие слова. Левера выбирала свое окружение, как привередливая красотка выбирает украшение в ювелирной лавке, – сияющему камню требуется соответствующее обрамление. Зафс видел ее подружек. Много часов, скрываясь за живым зеленым пологом на окнах, он стоял и смотрел, как веселятся в соседнем дворе взрослеющие богини. Лукавые, неопытные грешницы, пленительные девственницы, ласковые девы-искусительницы…

Их было много, этих девушек. И еще больше часов без сна…

– Так ты пойдешь?!

– Нет, извини. Я занят.

Левера резко бросила машину вниз и, почти задевая днищем флаера верхушки деревьев, пронеслась над парком, беря прямой курс на их квартал.

– Не сердись, – попросил Зафс. – Когда-нибудь потом…

– Потом не будет.

Левера обрезала этими словами все надежды Зафса. Обкорнала, как неудавшуюся заготовку обещанного романа. И выбросила.

В мусор. Навсегда.

Если бы не предстоящий разговор с родителями, Зафс, пожалуй, позволил бы себе опечалиться. Отверг красавицу. Или она его отвергла?

Нет, этим мыслям не осталось места. На сегодня с него достаточно любовных неурядиц. Или неурядиц, приключившихся от любви?

Левера быстро привела флаер на стоянку возле их домов, и Зафс даже не сделал попытки как-то сгладить неловкость. Он хмуро попрощался, не получил ответа и медленно пошел по мягкой, пружинящей зеленым дерном тропинке.

«Знают или нет?» – тревожно размышлял проштрафившийся юнец. Не выдержав, послал тончайшую мысленить к дому и тут же отдернул, как обжегся.

Знают. Отец уже пришел из университета и принес маме известия – их сын снова выделился. Глупо, напоказ, как цирковой факир вращал шарами из планет, переставлял по полю битвы икры кораблей…

– Зачем ты это сделал?! – В голосе доктора Варнаа не звучало негодование. Только усталость, тягостная обреченность и грусть – их сын не хочет или не может совладать с давлением Знаний. – Почему?

– Оставь его, – тихо попросила мама. – Неужели ты не видишь – он влюблен.

– В кого?! – Отец развел руками. Создав в воздухе круг, он словно очертил вокруг сына замкнутое пространство вечного одиночества, глубокого, как пропасть.

– В соседку, – спокойно пояснила мама, и сын опустил голову.

– В Леверу?! Боже!

– Тихо, Орт Варнаа. Не кричи. Зафс взрослый человек и имеет право быть влюбленным в кого угодно.

– Вот именно, – фыркнул доктор, – в кого угодно. Левера – истинная дочь Лавиры. – Лавира – планета господствующего матриархата. Женщины этого мира славились не только красотой, но и заносчивостью. – Мог бы выбрать кого-то… – Отец не закончил и снова махнул рукой.

– Сердце не выбирает, – мягко проговорила Римма Варнаа и обратилась к Зафсу: – Ты не пропустил инъекцию, сынок?

– Нет, – хмуро ответил тот. – Папа, похоже, надо увеличить дозу, я – «слышу».

– Как много? – В отце тут же проснулся ученый. Но обеспокоенный тон доктора так явно показал юноше, что отец уже не знает, как ему помочь, что Зафс в который раз приуменьшил действительность.

– Только эмоциональный план.

– Плохо, – тем не менее огорчился доктор. – И через сколько часов после инъекции произошел «всплеск»?

«Он начался еще вчера», – мог бы ответить Зафс, но решение, принятое еще несколько дней назад, вновь не позволило ему быть откровенным до конца.

– Недавно. Уже после лекции. На лекции «выплеснулась» только память. Кстати, профессор Эйринам сказал, что вы знакомы, папа…

– Да, да, – пробормотал отец. – Еще до твоего рождения наши пути пересеклись на одной планете… Горентио все так же бодр? – задумчиво, гоняя в голове какие-то посторонние мысли, поинтересовался Орт Варнаа.

– Вполне, – также думая совсем о другом, ответил сын. «Я их измучил, – печально размышлял юноша. – Мама опять смотрит на кухонных роботов, словно уже прикидывает, что брать с собой в очередное путешествие, что оставить или уничтожить…» – Можно я пойду к себе?