– Что ты имеешь в виду? – спросил я, нахмурившись, и покосился на наши с ней ботинки.
– Особенно это заметно, когда их снимаешь у порога. Например, у моей мамы они чуть грустные и наспех снятые, потому что она всегда приходит с покупками из продуктового магазина и, не нагибаясь, снимает их у порога, старается выполнить как можно больше дел за день. А у отца – растопыренные и напыщенные, потому что он ходит всегда носками, развёрнутыми наружу.
– Интересно. Никогда не обращал на это внимания… – искренне заинтересовался я.
– А какие они у вас? – полюбопытствовала она.
– Хм… Сегодня сниму дома и выясню, – улыбнулся я, уже заранее зная, что никогда ей об этом не скажу.
С этого дня я всегда прятал от всех свои чёрные ботинки с грубой шнуровкой в шкафу. И, смотря на них дольше обычного, пытался понять, что же они из себя представляют. К туфлям, которые я носил на работе, я относился более прохладно, так как они нравились мне меньше всего из-за своего цвета и острого носа, которым я каждый раз бился, наступая на очередную ступень бетонной лестницы. Скользкие шнурки каждый раз развязывались в самый неподходящий момент, а пару раз я даже спотыкался о них, когда спешил на урок. В общем, они были капризными и всегда совали свой нос туда, куда не надо. И явно не были на меня похожими. В конце рабочего дня я обычно швырял их, а они с грохотом бились об стенку шкафа, словно угрожая мне расправой на лестнице, где я могу случайно споткнуться об их острые носы и развязавшиеся внезапно шнурки, поэтому я уже присматривал себе другую пару на несколько неразлучных лет.
– Слышали, что в ноябре начнётся отмечивание? – сказали наспех накрашенные губы, из-под которых нехотя выглядывали нестройные зубы.
– Списки безликих уже висят в холле, – подпрыгивали в ответ хозяйке кокетливые туфли с лакированными вставками.
– Что поделать. Надо так надо, – вздохнули горбатые балетки.
– Ну, не знаю …– продолжали нервничать и заводить всех вокруг лаковые туфли с прыгающей ногой.
– Что такие кислые? – улыбаясь, пришёл устойчивый и низкий каблук, так и не получив ответа.
– А может, мы просто бактерии, и не стоит волноваться по поводу ещё одной придумки «сверху», всё равно рано или поздно окажемся снизу, – предположил я вслух, сам того не заметив, и мои ботинки со скверным характером спешно вывели меня из учительской.
***
Я вышел на улицу и увидел белый снег, который робко ложился на изодранную землю. В каких-то местах она была стеклянной от хрупкого льда грязных луж, а где-то была изъедена следами сапог, которые впечатались в лысеющую поверхность. Всё вокруг было такое смиренное и свободное… Деревья молча наблюдали за мной, наклоняя свои чёрные голые ветки. Влажный и холодный ветер словно обнажал моё тело, и с каждым его порывом мне становилось всё холоднее. На руке была красная отметина. Теперь я безнадёжно безликий…
Весь будущий вечер я вместе с котом пролежал на узком неразложенном диване в лихорадке. Даже старый халат не мог разогнать дрожь в моём теле, которая тысячами маленьких и бойких кулачков билась внутри меня. Отметина искала место там, где ей удобней всего будет за мной присматривать следующие полгода, пока её вновь не обновят, вкалывая в руку новую дозу. Теперь без неё я никто. А я для неё – всё. Сделав несколько усилий, я достал из рыжего комода толстый альбом с фотографиями. Незатейливый нарисованный букет цветов украшал его обложку. А внутри… внутри мой мир в осколках. Спешно кладу его туда… в тёмное место, в угол моей души, где прячется на корточках Человек. Он измождён, он устал. В нём больше нет страха. Только лишь смирение и боль – тупая, сверлючая. Она сдавливает грудь и щемится в глаза, вызывая солёные слёзы. Он в тюрьме – тёмной и сырой. И понимает, что в этом мире ничто не поможет ему из неё выбраться. Это ад, с которым можно покончить в любую минуту. Стоит быть лишь готовым и осознать, что ты всего лишь бактерия Ставринского, которая возомнила себя Человеком.
***
Ранним утром выпало ещё больше снега, но он был ненастоящим. Совсем скоро он вновь растает и превратится в грязь, которая забрызгает проезжающие мимо машины, за рулём которых сидят люди-собаки. Они превращаются в них, как только переступают порог своей железной будки. Иногда это сенбернары, которые облаивают друг друга по делу и без дела. А бывает и шустрая чихуахуа ссорится с коротконогим шпицем, которого незаслуженно «подрезали» на дороге или не уступили место на парковке. Пород очень много. Их и не сосчитать. В отличие от настоящих собак, все они знают себе цену или, по крайней мере, делают вид. Я же ощущал себя бродячей дворнягой, которая после тяжёлой болезненной ночи пахла котом. В руках были пакеты с зелёными тетрадями полулицых. В них были торопливые и нервные почерки с рисунками на полях в виде цветочков, ромбов или грустных лиц людей. Лишь некоторые из них были образцовыми и писались по шаблону. Они были для меня, для оценки, а в тех, неуклюжих и потрёпанных, вырывалась наружу свобода выбора и неправильность, честность и простодушие. Всё то, что ещё осталось у полулицых и отнято у безликих.