Сложно было унять дрожь, сопровождавшую моё прикосновение к полотну. Как можно аккуратнее я снял раму, оставив на светлой стене первозданно-белый и пустой квадрат. Вынести картину так же беззвучно и незаметно, как я вошёл, оказалось задачей непростой, но в итоге выполнимой.
Когда я наконец добрался до своего заранее подготовленного временного жилища на крыше старого дома из блекло-красного кирпича, небо только начало загораться розово-золотым рассветом, предвещая появление всевидящего солнца. Я был спокоен, зная, что ни светило, ни старик Уилсон, никто другой не найдёт меня здесь, по крайней мере, до поры, до времени. Начиная с этой ночи я стал не более, чем призраком, и история моего исчезновения из мира людей будет предана скорому забвению.
Поставив картину на треножник, я рухнул на дряхлую кровать, позволив себе ненадолго расслабиться. Уснуть я, однако, не мог, ибо присутствие картины было слишком осязаемым и волнующим. Когда солнце уже выглянуло из-за горизонта, я открыл шкаф, такой же старый, как и весь окружавший меня интерьер, достал оттуда старый деревянный сундук, а уже из сундука – кисточки, краски, палитру, полотенца, мочалки и прочий инструментарий. Аккуратно разложив все предметы, я начал смешивать краски, дабы добиться идеального совпадения с цветами полотна.
Прежде чем прикоснуться кисточкой к холсту, я сделал несколько глубоких вздохов, чтобы подавить сжимавший мышцы трепет. Первый мазок, второй, третий – каждое мое движение словно разжигало давным-давно потухший огонь. Краски ожили и заплясали на холсте вместе с каждой линией и изгибом. Коридор становился всё длинее и запутанее, а развешенные на его стенах полотна отражали сцены затухавших баталий, любовных приключений, которые я лишил всяческой скромности и сдержанности. Натюрморты и натуралистические пейзажи я оживил, придав им пламени.
За окном шёл снег, когда моя рука опустилась, но не от усталости, а от столь долго вожделенного спокойствия, ибо работа, наконец, была завершена. На полотно теперь можно было глядеть бесконечно, всматриваясь в мелкие узоры висевших на стенах коридора картин, пытаясь рассмотреть конец у коридора, что угловатой спиралью обещал единственному обращённому к его нутру герою в голубых одеждах бесконечное странствие.
Топот ног, послышавшийся у самой двери моего убежища, оповестил о том, что меня нашли. Я, конечно, предпочёл хотя бы недолгий отдых после столь утомительной работы, что я отчаянно пытался закончить в течение двух с половиной столетий… Но, всё же, моё произведение, теперь уже обращённое в шедевр, всегда оставалось первостепенным.
– L'œuvre d'un malade… Votre âme est damnée! – в оцепенении опуская голову услышал я слова. Исходившие не от того, что поджидало за дверью, а вырывавшиеся из глубин моей головы, слова эти были произнесёны над моим полотном в одной из прошлых жизней.
Настойчивый стук в дверь, возгласы и призывы, резонировавшие с очередным моим коллапсом в забвение, уже не имели значения.