Жить настоящим. Истории ветеринара о том, как животные спасли его жизнь (от звезды сериала «The SUPERVET»)

Главной проблемой для жалобщиков и RCVS было время – Гермесу действительно пришлось довольно долго ждать операции, чтобы культи зажили и инфекция прошла. Они считали, что он страдал, не имея надежды на излечение. Мы с Хелен и ее ветеринаром наблюдали за состоянием Гермеса в этот период, и у нас было совершенно иное мнение. Из нескольких месяцев своей жизни Гермес провел в моей клинике восемнадцать дней – девять дней после чистки ампутационных культей и девять дней после имплантации протезов. Но жалобщики считали, что я с этической точки зрения был ответственен за весь период его лечения, даже не связанный с моей операцией.

Хелен много лет работала с черепахами и хотела, чтобы я сделал для Гермеса все возможное. Ее ветеринар, который также имел большой опыт работы с черепахами, как и я, полагал, что Хелен, обращаясь ко мне с просьбой об операции, действовала не под влиянием эмоций, а из желания сделать для Гермеса все, что в ее силах. По роду своей работы она понимала, что ситуация очень сложная. Если бы Гермес был обречен страдать без надежды на излечение, если бы возникли новые осложнения, она без колебаний согласилась бы на эвтаназию. Все это было понятно с самого начала.

Когда я беседовал с Хелен о Гермесе, наш разговор записывало телевидение, как и многие другие в течение долгих месяцев. Мы фиксировали многие случаи из нашей практики. Очень часто эвтаназия не попадала в программы по просьбе семей, и это совершенно понятно. Что бы ни говорили критики, наша программа не показывала обычную ветеринарную практику, где встречаются самые разные случаи. Она была посвящена нашей клинике и сугубо специализированной помощи. В тех случаях, когда могли помочь лекарства, к нам не обращались. Если я понимал, что моему пациенту операция не показана, то просто выписывал лекарства и отправлял домой. Такие случаи в программу не попадали, так как они исчерпывались одной консультацией, а для программы необходимо было поэтапное развитие.

Во-вторых, у телекомпании и канала были свои задачи. Им нужна была телевизионная программа, которую захотели бы смотреть зрители, которая соответствовала бы правилам вышестоящей организации. Редактор и директор шоу решали, чему уделить больше времени – операции или кошке в плавательном бассейне. Короче говоря, я просто занимался своей работой изо дня в день – в присутствии камер и без них. «Супервет» – это программа не о науке, а об абсолютной любви. Это не шоу «вот сколько это стоит». Наша программа была рассчитана на совершенно другую аудиторию. Мне было бы интересно увидеть шоу, в котором сравнивались бы цены на услуги ветеринарных практик различных брендов и ветеринарных клиник. Я с радостью принял бы в нем участие. Думаю, такая программа многих бы удивила. Конечно, нас критиковали бы, но большинство зрителей смогли бы правильно оценить ее содержание.

Как я уже говорил, главная моя цель – нарушить статус-кво во имя лучшего отношения к животным. Чтобы это произошло, мне была нужна как можно более широкая аудитория. Я пытался действовать через научные публикации, лекции и повышение квалификации. Но все это ничего не меняло. Телевидение же и связанный с ним интерес СМИ, а также книга и рекламное турне могли что-то изменить. Я работал над первым сезоном «Супервет» вместе с моим добрым другом, режиссером и оператором Джимом Инклдоном, потому что знал, что мне нужна глобальная платформа для пропаганды Единой медицины и справедливости к животным. Все, что я пытался сделать, было основой для «перемен, которые я хотел бы видеть в мире», путем реализации этих перемен в собственной жизни, как когда-то сделал Махатма Ганди.

Учитывая формат «Супервет», показать процесс принятия каждого решения и каждого вмешательства было просто невозможно. Но эпизод с Гермесом был единственным доказательством, использованным четырьмя жалобщиками. Если проводить любое расследование, опираясь на научно доказанные принципы, за что активно выступали я и четыре жалобщика, а также на многолетнюю академическую подготовку и опыт работы, которыми мои оппоненты, несомненно, обладали, то непонятно, почему они решили положиться на сокращенный телевизионный вариант, а не пришли в клинику и не обсудили со мной свои сомнения относительно того, что я стараюсь делать для своих пациентов и для ветеринарной медицины? С научной точки зрения такой поступок не имеет рационального смысла. Авторы жалобы объяснили свое нежелание поступить так «полной тщетностью». Даже если бы они попытались, я не стал бы их слушать. Надо же! Критическое самоедство – это практически моя религия и в личной, и в профессиональной жизни; так что им явно следовало попробовать! Они же сочли меня слишком высокомерным эгоистом, чтобы я мог к кому-нибудь прислушаться. Да, чтобы стать хирургом, выступать по телевидению и выходить на сцену, человеку необходимо эго, если же эго окажется выше моральных принципов, хирургу нечего делать в профессии.

Мой главный оппонент несколькими неделями ранее прочел лекцию для ветеринаров, в которой неоднократно упоминал программу «Супервет» и показывал случай Гермеса, называя его «явным примером чрезмерного лечения» и пренебрежения этическими протоколами. В конце лекции ему устроили настоящую овацию, что жалобщики сочли убедительным доказательством профессиональной поддержки контроля над моей профессиональной деятельностью. Должен сказать, что практически в то же самое время я читал лекции в Финиксе и Барселоне на ту же тему. Я говорил о том, что в ветеринарной медицине следует уделять большое внимание этическим вопросам для защиты прав и благополучия животных. Мы говорили об одном и том же, но с абсолютно противоположных точек зрения. Моя мама Рита всегда говорила, что «гордыня ведет к падению», поэтому я не горжусь собственными достижениями – я настолько хорош, насколько успешной будет моя следующая операция. Но я очень горжусь своей профессией и счастлив участвовать в создании ветеринарной школы при Университете Суррея. Я работал с бесчисленным множеством студентов-ветеринаров, интернов, молодых специалистов и медсестер. Старался помочь им всем в меру своих сил. Я горжусь программой «Супервет» и командой, которая приложила огромные усилия к ее созданию. Думаю, можно сказать, что наша программа была хорошо принята зрителями. Люди поняли, что я стараюсь сделать для животных и тех, кто их любит, все, что в моих силах. Я беседовал с тысячами людей, лично и через электронную почту, интересуясь их мнением о нашей программе и турне; получил сотни писем от детей, где они писали, что решили стать ветеринарами, медсестрами, врачами и заботиться о животных и людях.

А теперь меня обвиняли в том, что я позорю свою профессию. Я был буквально раздавлен. Я свернулся клубочком на кровати, как тот напуганный мальчик сорок лет назад на ферме в Баллифине. Я думал только о боли отказа, непонимания, отчуждения и страха. Мне было трудно понять точку зрения жалобщиков. Я знал, что они поступили так, как считали правильным: их тоже беспокоило благополучие животного. И я их понимал, хотя и не разделял их точку зрения. Теперь же RCVS должен был провести расследование этой жалобы.

* * *

В Рождество и Новый год, а также большую часть 2019 года я провел за сбором документов и материалов для юридической команды в мою защиту. Меня поддерживала мама Гермеса, Хелен, а также ветеринар, лечивший черепаху. Меня поддерживали мои интерны, медсестры и коллеги-ветеринары, поскольку все понимали, что мы действовали в невероятно сложных обстоятельствах. Когда я не занимался юридическими вопросами, меня терзали страхи и сомнения, я плохо спал, мне тяжело было сосредоточиться. Порой мне казалось, что я больше не хочу быть ветеринаром, и это мучило меня. Оглядываясь назад, я понимал, что ирония судьбы в том, что всего несколько месяцев назад я колесил по всей стране, рассказывая о Ветмене и надеясь, что слушатели ощутят свет этой звезды. Но сейчас я сам больше не видел этого света: впереди был только мрак.

* * *

Тем ноябрьским утром 2018 года, когда слезы мои высохли, я лежал, сжимая в руке письмо из RCVS. Меня буквально парализовало, простыня промокла от холодного пота. У меня не было ни ментальных, ни физических сил, но нужно было подниматься. Мне нужно было действовать. Семья Монти ожидала в приемной, я должен был пройти в свой кабинет и усыпить собаку. Единственным лучом света в этом непроглядном мраке стала мысль, что я могу поддержать в тяжелый момент родителей Монти – прекрасных, добрых и любящих людей. Они пережили очень тяжелый период, и Монти все это время был членом их семьи. Он поддерживал их, а теперь они проявляли по отношению к нему величайший акт доброты – позволяли умереть достойно и без мучений.

Телефон на столе разрывался, но я не подходил. Я знал, что мне звонят из приемной: Монти и его семья готовы. Я должен был нести смерть, но понимал, что это мой моральный долг. Я должен был выйти к этим людям и заверить их, что они поступают правильно. В глубине души я понимал, что и с Гермесом поступил правильно. Мне казалось, что я рухнул с обрыва, что все тело мое покрыто синяками. И я сделал то, что делал в подобных обстоятельствах всю свою жизнь. Я заглянул в свою душу и встретился с Ветменом, который всегда поступал правильно, потому что сердце его состояло из звездной пыли абсолютной любви. И нашел его. Он всегда был со мной. Я поднялся, умылся, переоделся и спустился в кабинет.

Я поцеловал Монти в лоб. Мама и папа держали его голову, а я взял его лапу и сделал укол пентобарбитала. Жизнь Монти постепенно угасла. Родители его обняли меня, поблагодарили за все, что я сделал. Они успокоились, поняв, что сделали для своего любимого друга то, что нужно было сделать. Говорить я не мог. Я вернулся в свою спальню, лег на кровать и снова заплакал.

2
Сейчас

”Не нужно разыскивать истину в далеких краях. Достаточно всего лишь заглянуть в глубины того, что у тебя уже есть – есть сейчас“.

 

Экхарт Толле

Единственное, что по-настоящему важно, – это сейчас и те, кто живет настоящим. Они живут в вечности, потому что момент сейчас – это момент всегда. Так было, так есть и так всегда будет. Нет смысла жить прошлым, не стоит жить только ради будущего – можно принять прошлое и повлиять на будущее, но если нести прошлое в будущее, то всегда будешь делать то, что делал всегда, и получать то, что всегда получал.

Но по какой-то непонятной причине мой разум часто отказывается жить сегодняшним днем. За пределами операционной я постоянно думаю о том, что сделал в прошлом и что может случиться в будущем с животными, доверенными моей заботе. И это тоже влияет на мою личную жизнь. Мне приходится делать над собой усилие, чтобы жить настоящим. Я пробовал медитацию, йогу, дыхательные упражнения, приемы психологического вмешательства. Я читал книги, смотрел психологические видео, слушал диски и подкасты о спокойствии и якорях. Иногда добивался какого-то успеха, но чаще всего терпел крах. Мне недоставало терпения, силы воли и ментального спокойствия, чтобы погрузиться в собственный разум и пробыть там дольше нескольких секунд. Хотя тело мое живет настоящим, не давая забыть о своих болях и проблемах, разум постоянно пребывает в других местах и моментах. Конечно, я прекрасно понимаю, что должен делать – я должен успокоиться, понаблюдать за мыслями и тревогами, словно это проплывающие по небу облака, принять их без осуждения, как незваных гостей, которых не следует кормить своей энергией. И отпустить. Но до недавнего времени такие усилия отвлекали меня настолько, что я просто не мог отпустить. И поэтому до самого недавнего времени сейчас от меня ускользало.

Впервые мысль о том, чтобы жить настоящим, пришла ко мне в Дублине, в конце 80-х годов, когда я был студентом. Однажды я занимался в парке и увидел неподалеку буддиста, сидящего на коврике. В Дублине не так уж много людей в буддистских одеяниях, поэтому он сразу привлек мое внимание. Он казался таким спокойным, а меня одолевали тревоги из-за учебы и экзаменов. Думаю, он заметил мое состояние и спросил, что я изучаю. Мы разговорились. Он оказался очень приятным, спокойным человеком. Я внимательно слушал его рассказ о «сати», то есть об осознании, основе буддизма, и о первых семи факторах просветления. Он рассказал мне о «дхарме», то есть о пути праведности, который делает жизнь и вселенную возможными. В буддизме есть понятие «самадхи» – полное единение в объекте медитации, и это последний из восьми элементов Благородного пути. Конечно, в то время я совершенно ничего не знал ни об этом пути, ни о дхарме, ни о самадхи, ни о сати. Тот человек предложил мне задуматься, на верном ли я пути. Если я твердо уверен в этом и могу наполнить своей уверенностью настоящее, вытеснив оттуда постоянную тревожность, моя жизнь изменится. Я был твердо уверен в своем пути: я подумал о Ветмене, обо всем, чего хочу достичь в своей профессии. И волны страха отступили. Я действительно сумел успокоиться. Вскоре тот человек свернул свой коврик и ушел, сказав на прощание: «Наслаждайся жизнью сейчас: это все, что у тебя есть».

Я был несколько озадачен, но, как это часто бывает, быстро забыл о его словах и продолжал жить дальше. Но спустя несколько лет мне попались книги писателя и духовного наставника Экхарта Толле, и они вновь напомнили мне об осознании сати, самадхи и просветлении. Толле переживал тяжелые моменты тревожности. Его часто одолевали мысли о самоубийстве, он страдал от депрессии. И вдруг в двадцать девять лет ему явилось откровение, которое полностью изменило его жизнь. В этот важнейший момент Толле понял, что для душевного покоя достаточно осознать себя здесь и сейчас. Магия «сейчас» его покорила. Он научился забывать о сознательном «я» и полностью погружаться в «я» бессознательное. О своем опыте Толле рассказал в книге «Сила Момента Сейчас». «Я услышал слова ничему не сопротивляться так, словно они были произнесены в моей груди, – писал он. – На следующее утро я проснулся, и все вокруг было таким мирным. Покой царил вокруг, потому что больше не было «я». Только ощущение присутствия или «бытия», только наблюдение и взгляд». Я жаждал обрести такое осознание настоящего.

Конечно, умение жить настоящим – неотъемлемая часть работы хирурга. Стоя за операционным столом, я на сто процентов живу моментом. Я полностью поглощен процессом: разрез на коже, выделение фасций, отделение мышц, сохранение нервов и кровеносных сосудов, пересечение кости и правильное размещение фрагментов, наложение винтов и установка имплантов. Почти бессознательно я одновременно анализирую множество альтернативных вариантов. Хирург всегда должен быть готов к неудаче, но и должен быть готов ее предотвратить. В операционной я напрочь забываю о своих тревогах и беспокойствах, потому что это мой мир и здесь все находится под моим контролем, даже если шансы мои невелики. Мир вокруг может рушиться, а я все еще буду разбираться в анатомии своего пациента. Я живу настоящим, когда в своем кабинете выслушиваю семьи животных и самих животных. А рассказать они могут очень многое. Пока опекуны рассказывают мне, что произошло, я наблюдаю за пациентом: мне важны самые мельчайшие движения, подергивание уха, гримаса морды, облизывание губ, дрожание лапы, нежелание двигаться, неприятие прикосновений, характер походки, легкая шаткость, выворотность пальца, опущенный ниже, чем следует, хвост, слегка склоненная набок голова, взгляд, говорящий о боли или недомогании.

А вот за пределами клиники, в личном пространстве, все меняется. Здесь мне понятна депрессия Экхарта Толле. Но до недавнего времени я не понимал его внезапного пробуждения для высшего света. Я много лет пытался усвоить настрой Толле, но мне было очень трудно принять себя и жить настоящим: никак не удавалось заглушить свое сознательное «я» и принять бессознательное. Ведь я был ветеринаром-хирургом, и процесс принятия решений у меня основывался на рациональном мышлении, зажатом между эмпатией и сочувствием. Я мог ставить бесконечные клинические диагнозы по всем проблемам собственной жизни и без сомнений рекомендовать себе самые превосходные и эффективные лекарства – только если бы сумел жить настоящим. Теперь я понимаю, что большая часть моих эмоциональных проблем даже не требовала радикального «хирургического вмешательства» – вполне достаточно было бы щедрой дозы препарата «сейчас». Но понимать и делать – совершенно разные вещи. Обычно мои тревоги были связаны с тем, что я сделал или должен был сделать, а также с тем, что я смогу, буду должен или не должен сделать в будущем. Уверен, что я не один такой.

Беспокойство окружало мое ”сейчас“ туманом ”вчера” и ”завтра“ и не давало насладиться тем, что было прямо передо мной в данный момент, а ведь через мгновение все исчезало навсегда.

Я находился в состоянии постоянной готовности, как кот, наблюдающий за снующей мышью и готовый мгновенно броситься на нее. Мои мысли были готовы для броска на следующее изобретение, новое решение проблемы, новую грандиозную идею по изменению мира, вместо того чтобы посвятить хотя бы несколько минут собственному спасению.

Нам, современным людям, несвойственно жить настоящим. Нас многое отвлекает. Нам все доступно по первому требованию – социальные сети, лента новостей на телефоне, газеты, радио, телевидение, музыка, фильмы. У нас появилась пища быстрого приготовления, мгновенные свидания, мгновенное удовлетворение и мгновенная слава, но все это отвлекает нас от истинного чуда умения жить настоящим в полной мере. Когда мы постоянно держим в руках телефон, способный в любую минуту отвлечь нас звуком нового сообщения или звонка, неудивительно, что нам так трудно ценить обычное «сейчас». Мы склонны вновь и вновь возвращаться в прошлое или страшиться будущего, но такое поведение – симптом и причина проблем психического здоровья. Все это создает мощное магнитное поле, которое выталкивает нас из настоящего. Мне хотелось бы, чтобы появилось лекарство, помогающее осознанно жить настоящим. Такое лекарство избавило бы меня от многих психологических кризисов, порожденных чувством неадекватности и низкой самооценки. К моему большому сожалению, сегодня социальные сети и комментарии окружающих лишь усиливают эти чувства.

Думаю, все мы можем припомнить дни своего детства. Тогда время тянулось бесконечно, забот у нас не было. Мы сидели на морском берегу или забирались на высокие деревья, и жизнь казалась одним огромным, безграничным отрезком времени. Я помню, как ребенком забирался на гору Слив-Блум, которую всегда видел из окна своей комнаты. Я замечал все: ощущение земли под ногами, капли дождя или солнечные лучи на лице, ветер в волосах… Я помню, как забирался на огромный каштан в нашем саду и мысленно отправлял Ветмена на очередную миссию. Но когда мы становимся старше, жизнь ускоряется и мы забываем о том, что фиалки созданы, чтобы их нюхать. Время, а вместе с ним и наша сущность, утекают в бездонную пропасть, а нам остаются лишь капли на ее краях.

По собственному опыту могу сказать, что собаки и кошки постоянно нюхают фиалки. Животные всегда живут здесь и сейчас, до последней капли впитывая радость настоящего. Именно умение слушать животных и забота о них помогли мне осознать собственный вариант «момента сейчас» Экхарта Толле. Для меня жизнь и работа с животными – это прямой путь к осознанности и к умению жить настоящим.

Когда я вхожу в состояние осознанности? В те несколько минут, когда животное приходит в себя после анестезии, когда я остаюсь с ним один на один после операции. Если рядом со мной сидят Кира или Рикошет, то мне не приходится сознательно подниматься выше размышлений о прошлом или будущем. Этот процесс вообще не требует усилий. В такие моменты животные помогают мне успокоить разум – это происходит автоматически, практически как дыхание. В такие моменты я мгновенно забываю обо всех тревогах и живу здесь и сейчас. Я понял, что в моей жизни и раньше были моменты осознанности настоящего, но за бесконечным шумом повседневных тревог я не обращал внимания на эту благодать, до которой так легко было дотянуться. Ах, если бы я тогда задержался настолько, чтобы понять это!

Недавно я понял, что единение с животными позволяет мне полностью погружаться в спокойное и осознанное место своей души. Для меня поиски смысла, покоя, принадлежности и осознания «настоящего» в чистом сознании – это переживание именно такого «сейчас». Раньше повсеместные призывы к «осознанности» казались мне чем-то неопределенным. Я не мог избавиться от мыслей и чувств, связанных с прошлым, и принять их без оценки и осуждения. Мой разум всегда был полон, но осознанность ему была чужда. Я знаю, что для многих бывают полезны разные формы осознанности и медитации – от дыхательных упражнений до состояния медитативного сознания. Но меня любые попытки старательной осознанности страшно бесили. Усилия убивали намерение на корню.

Недавно я увлекся ведической традицией, которая выявляет более фундаментальную связь с единением и вселенским сознанием. Особенно меня привлекли труды Махариши Махеша Йоги и Мооджибабы. Концепция единого вселенского сознания кажется мне разумной, потому что я вижу в ней отражение великого единения вселенной: единения с природой, животными и со всем, из чего мы состоим. Я лишь недавно научился замечать, что единение, которое я безо всяких усилий ощущаю с животными, – это моя связь с вечностью. В этом отношении умение жить настоящим кажется мне сродни медитативному состоянию вечного сознания самадхи, описанному в буддизме и йоге. Именно об этом говорил мне много лет назад монах, которого я встретил в Дублине. Конечно, в этих культурах присутствовало глубочайшее уважение к животным – к части единого сущего.

Все это заинтересовало меня в связи с недавними событиями моей жизни (я расскажу об этом позже). В процессе усвоения искусства жить настоящим я понял, что шрамы травм прошлого мешают мне обрести душевный покой. В ведической традиции эти шрамы называются самскары, то есть психологические отпечатки. Такие шрамы-отпечатки влияют на мое самовосприятие и на то, что я делаю каждый день. Мое состояние по умолчанию – это постоянная настороженность и готовность защищаться. Мне очень трудно отдыхать. Я никогда не даю собственному разуму ни пространства, ни времени, чтобы исцелиться, восстановиться и думать мудрее, а не быстрее. Оглядываясь на детство, я понимаю, что тревожность и неспособность жить настоящим (как и многие другие обусловленные реакции) я унаследовал от своего отца. Он был фермером. Животные, трава и земля были его воздухом. И он был трудоголиком. По воскресеньям он немного отдыхал, но делал это только потому, что так установлено Библией. Если нужно было запасать силос, собирать ячмень, чинить изгородь на пастбище или кормить скот, он брался за работу: Бог простит. Я рос с внутренним ощущением того, что нельзя тратить даром ни секунды, потому что всегда есть новые дела. Я должен был постоянно полоть турнепс, пасти овец, кормить скот, чистить скотный двор или коровник. Ни минуты нельзя было тратить даром, потому что, как говорил папа Шон, дьявол всегда найдет дело для праздных рук!

Лишь недавно я понял, что трудовая этика, унаследованная от отца, – это обоюдоострое оружие. С одной стороны, именно она сделала меня тем, кто я есть сейчас. С другой стороны, я стал трудоголиком, таким же, как отец, который терзался муками совести за любую минуту отдыха. Как сейчас помню: он обнаружил меня спящим на поле турнепса, куда я ушел на прополку. Я заблудился в снах. Отец сказал, что я – бесполезный бездельник, что спать на работе – страшный грех. Я навсегда запомнил тот случай, и он повлиял на меня и позитивным, и негативным образом. Отец не знал, а я узнал гораздо позже, когда погрузился в поиски смысла жизни, что Бог живет везде – особенно в тишине и покое. Для отца Бог жил в церкви и в четках – этого ему было вполне достаточно.

В детстве у меня не было приятелей по играм. Когда я жил на ферме, рядом не было других детей, а в начальной школе нас было совсем немного. Некоторые одноклассники приходили на мой день рождения, но конфеты и сладости раз в год не научили меня жить моментом. Конечно, мама и отец старались сделать для меня все, что было в их силах. Когда я поступил в среднюю школу, то сразу понял, что намного отстаю от одноклассников. Если я не начну учиться изо всех сил, не отрывая задницы от стула, мне никогда не добиться успеха. Значит, и в школе я не мог тратить даром ни минуты. Мы учились шесть дней в неделю, а уроки я каждый день делал до часу ночи, в том числе по воскресеньям и в каникулы. Я постоянно беспокоился за какое-нибудь сочинение или экзамен. Конечно, я слегка расслаблялся и жил настоящим на уроках биологии у мистера Мюррея или во время опытов на уроках физики с братом Морисом. Но все это было «умствование», активное сознание, и даже в такие моменты меня терзала тревога, что я не смогу достаточно хорошо справиться с заданиями.

Брат Морис недавно умер. Я очень скучаю по моему другу и наставнику. Он верил в меня и помогал добиваться максимально возможных результатов. Мне удалось увидеться с ним и немного поговорить через окно дома престарелых, где он провел последние недели своей жизни. Как только коронавирусные ограничения были сняты, я смог ненадолго приехать в Ирландию. Я стоял во дворе, в маске, соблюдая строгие правила социального дистанцирования, а брат Морис протянул руку и приложил ладонь к стеклу, словно прощаясь. Я повторил его жест, наши ладони соприкоснулись через стекло. Слезы навернулись на глаза, я понимал, что это последнее прощание. Брат Морис тоже это понимал. «Спасибо, что не забыл меня, Ноэль, – сказал он. – Спасибо, что пришел. Уверен, что у тебя все хорошо: ты всегда старался изо всех сил. Я очень благодарен тебе, Ноэль». Я поблагодарил его за учебу и заботу, за все хорошее, что он для меня сделал. Я всегда буду благодарен этому человеку. Даже в тот момент, когда эксперимент в его лаборатории у меня не получался, он улыбался и говорил: «Спасибо, Ноэль, на сегодня достаточно хорошо! В следующий раз получится лучше». Для брата Мориса «сейчас» всегда было достаточно, а в следующий раз я старался изо всех сил.

На протяжении всей учебы и карьеры я тяжело переживал неудачи, воспринимая их на личном уровне. С тех пор мало что изменилось. Хирург всегда должен обладать острым чувством перспективы и смирения. Я очень благодарен судьбе. В те моменты, когда все идет хорошо, мне тяжело радоваться собственным победам. Недавно я понял, что слишком много времени пребываю в негативном настрое. Я никогда не прощаю себя даже за мелкие промахи. А еще мое недавнее прозрение: во мне живет глубоко укоренившаяся потребность все контролировать. Это помогло мне стать хирургом, несмотря на все трудности и барьеры. Но в реальной жизни это мне не помогает – наверное, поэтому в личной жизни, где контролировать все обстоятельства просто невозможно, у меня все сложилось не так удачно. Это следовало бы понять раньше, но жизнь моя сложилась иначе.

Лишь недавно осознал еще одну особенность, унаследованную от отца: я всегда предпочитаю общество животных обществу людей. Я решил стать ветеринаром, а не врачом, не потому что не хотел иметь дело с людьми, у которых так много жалоб, а потому что ощущал глубокую связь с животными. Отец думал, что я поступил в ветеринарную школу, потому что вырос на ферме, и надеялся, что я стану сельским ветеринаром. Но все было не так. Моя связь с животными строится на сочувствии, эмпатии и интуиции. С людьми у меня так не выходит, даже с самим собой. Не уверен, что когда-либо испытывал такую же чистую, незамутненную, абсолютную любовь к другому человеку, какую всегда ощущаю к собаке, кошке или другому животному. Как и у отца, моя преданность животным имела пагубные последствия для личной жизни. Тем, кого я любил, было трудно понять, почему я не могу быть с ними всей душой. Крах личных отношений во взрослой жизни – это моя вина. Но сейчас я стараюсь изо всех сил – работаю над собой.

Но есть еще одно обстоятельство, и я думаю, что не одинок в этом. Думаю, многие из нас виновны в той же невнимательности – по крайней мере, время от времени.

Как часто вы полностью жили моментом общения с любимым человеком, матерью или ребенком? Повторялось ли это чувство каждый день вашей жизни?

Да, порой мы влюбляемся без памяти, и, целуясь под уличным фонарем, полностью погружаемся в сладостный момент. Мы живем настоящим в общении с матерью, отцом, братом и сестрой, и моменты эти уходят в вечность. Мы полностью погружены в настоящее при рождении ребенка, когда нас поражает величие «сейчас». У родителей наверняка немало таких моментов, связанных с жизнью ребенка. Я пока этого не испытал, но продолжаю надеяться. И все же в жизни каждого из нас бывают моменты, когда любовь проходит или просто теряет свою силу. Вам никогда не случалось находиться рядом с кем-то, кто предпочел бы быть в другом месте, потому что вместо общения он пролистывает ленту социальной сети в телефоне? Бывали моменты, когда родители или близкие буквально сводили меня с ума. Я сомневаюсь, что есть дети, которые дарят своим родителям исключительно радостные и счастливые моменты.

В экстремальных обстоятельствах родители, родные, любимые люди и дети могут причинить боль, разбить вам сердце на миллион осколков и оставить в душе мучительную пустоту. С другой стороны, часто ли собака или кошка заставляли вас желать оказаться где-то в другом месте, а не рядом с ними? Уверен, что нечасто. По личному опыту могу сказать, что кошка или собака разбивают вам сердце, лишь когда болеют, получают травму, страдают от боли или умирают. Чаще всего повседневное общение собаки или кошки с семьей или опекунами – это чистое золото абсолютной погруженности в настоящее.

В своем кабинете мне каждый день приходится утешать людей, жизнь которых разбита, потому что их любимая кошка или собака страдает или умирает и им приходится прощаться со своим дорогим другом. С годами я делаю все более и более сложные операции и крайне редко выполняю простые, рутинные процедуры. Каждый день меня просят шагнуть в будущее, придумав решения, которых пока не существует. И это переводит осознание настоящего на совершенно новый уровень, причем не только у меня, но и у «человеческих родителей» животного. Это особенно остро ощущается, когда семьи уже побывали у нескольких ветеринаров и пришли ко мне с чувством, что я их последняя надежда. В таких обстоятельствах сердца людей абсолютно связаны с их друзьями-животными. Члены семьи переживают настоящее вместе со своим лучшим другом так, словно от этого зависит их жизнь. А все повседневные заботы и тревоги отступают на задний план и кажутся совершенно незначительными. В такие моменты я чувствую, как животные и люди полностью погружаются в настоящее.