После смерти Лая Иокаста словно оглохла. Смысл услышанного доходил до неё не сразу, ей стоило труда собраться с мыслями, подавленность притупила ощущения. Но, прожив столько лет с Лаем, будучи царицей, Иокаста умела держать себя. Стороннему наблюдателю эта женщина не давала повода заподозрить её в основной её слабости – в чувствительности и сентиментальности. Эту сторону своего характера, пожалуй знала одна Иокаста. Ни разу за время пребывания в фиванском дворце, будучи на виду у своего народа, царица не позволила себе расслабиться. Немало горя и несправедливости ниспослали ей боги, но царица умела вынести нелестные дары свыше с царским достоинством. А кто знал – чего стоило ей это достоинство?

Она подошла к очагу, протянула над ним руки. Ладоней коснулось тепло, красневших ещё углей.

Нынче, вдруг, до царицы дошло, что у неё есть муж. И этот муж- не Лай, а другой -Эдип из Коринфа, совсем ещё мальчик.

О, Зевс! Как же ты своевольно и беспечно обращаешься с судьбами человеческими. Чтобы спасти мужа от уготованного ему жребия, я собственными руками погубила единственного своего сына. Однако боги всё равно лишили меня супруга. Чем мы разгневали тебя, Громовержец? Теперь Мойры пожелали бросить меня в объятия юноши, который мог бы найти себе супругу по возрасту.

Сын Полиба. Полиб тоже не бессмертен. И Эдип займёт его место, станет царём Коринфа. А я останусь вновь одна и, ужели мне вновь суждено будет стать женой ещё кого-нибудь?

Я его не видела с того дня, когда он победил сфинкса.

Иокаста отошла от очага и направилась к выходу из гинекея.В мегарон женщинам заходить не полагалось.Иокаста пренебрегла этим правилом,как то было и прежде,при жизни Лая.

Она остановилась у ложа. Эдип спал, разбросав руки в стороны. Его щёк, как будто коснулась розоволикая Эос. ицо было сосредоточенным, меж бровей пролегла глубокая складка, которая во сне несколько сгладилась. На груди курчавились светлые волосы -признак мужественности и силы. Иокаста впервые увидела какое у него красивое и сильное тело. Она смотрела на его лицо и в ней пробуждались, скорее материнские, ем женские чувства к этому молодому коринфянину.

Эдип открыл глаза. Иокаста едва сдержала нежную улыбку.

Всё же царица не сумела сдержать проявления нежности, она коснулась рукой светлых волос Эдипа.

–Какой ты красивый, Эдип. Ты молод и наверное честолюбив…

Эдип лежал, закинув руки за голову и смотрел царице прямо в глаза. Она не отводила взгляда. Иокаста, каким-то чисто женским чутьём, улавливала общий ход мыслей Эдипа. Она понимала всю нелепость создавшегося положения. Причём, двоякую нелепость.

Во-первых, этот жестокий народный обычай – выбирать царём победителя или избавителя, и отдавать ему в жёны вдову, не беря в расчёт ни возраст, ни положение.

Во-вторых, их страх друг перед другом. Иокаста угадывала страх не только в себе, но и в Эдипе. Она была уверена, что её нынешний супруг – в полном смятении, боится оказаться в смешном положении и ищет выход из непривычной для него ситуации. Тем более, если учесть его юность. Что ж, пусть решает. Он – мужчина.

Эдип прикрыл глаза. Иокаста поняла, в нём сейчас борется мужское честолюбие и юношеская наивность. И она была уверена – победа будет ни за одним, ни за другим -победит в этом юноше – политик. Она поднялась и безмолвно удалилась.

В этот же день, не повидавшись даже с Иокастой, Эдип, в сопровождении отряда воинов отправился в путь. Ему предстояло побывать во многих городах.

Наутро следующего дня шёл мокрый снег, перемежавшийся дождём. Иокаста чувствовала себя неуютно. Она и в предыдущие дни не виделась с Эдипом, но тогда он был здесь, во дворце. Теперь же, стало пусто. И царица поймала себя на том, что находится в состоянии ожидания -томительного, неизвестного. Эдип не сообщил: ни куда, ни как надолго он уезжает.

День прошёл вяло, хотя дел было не меньше, чем обычно.

Ночами, её порой мучили кошмары, нередко снился Эдип. Однажды царице приснился странный сон. Эдип ехал с воинами через перевал. В небольшой долине отряд остановился на отдых. Эдип соскочил с коня, привязал его к невысокому деревцу, а сам улёгся в зелёную, сочную траву. Светило солнце, дул свежий горный ветерок. Вдруг, Иокаста увидела змею, ползущую к голове Эдипа. Он же, безмятежно лежал, глядя в небо. Змея выбрасывала свой раздвоенный язык и лентой извиваясь, подползала всё ближе. Иокаста знала, что она здесь, с ним, словно она присутствовала как бы во всём: в воздухе, в деревьях, в солнечном свете… Она закричала. Однако услышала лишь свой шёпот, она хотела броситься к царю, но она, Иокаста -не была плотью, будто растворённая в эфире, металась и не знала как отвести от Эдипа опасность. Змея подползла к виску и, уже немигающие её глаза смотрели в то место, куда она намеревалась ужалить молодого коринфянина…

Иокасту разбудила рабыня.

–Проснись, царица. Что тебя мучает, проснись и избавься от мучений, посланных Гипносом.

После этого сна Иокаста уже не могла сомневаться в том, что Эдип ей дорог. Ожидание приобрело смысл. Она не раз представляла себе как встретит своего царя. С каждым днём она убеждалась в том, что любит этого милого юношу и, что эта любовь прекрасна не только чисто женской страстью, но и материнским теплом и самым нежным чувством.

Когда приезжали купцы из других царств, Иокаста внимательно выслушивала их и запоминала каждое слово, услышанное ею об Эдипе. Она, хотя и с опозданием, узнавала местопребывание своего царственного супруга. Нередко она пыталась представить себе его: то в горах на привале, то на пиру у новых друзей. Иногда, ей вдруг представлялось, как Эдип беседует с молодой красавицей, потом они в обнимку идут вдоль портика… Иокасте делалось больно. Тогда -то она чувствовала, что стара для Эдипа, боялась предстоящей встречи с ним, плакала молча по ночам и молила богов о его любви.

Между тем, царица была в том возрасте, когда женщина наиболее прекрасна, загадочна и притягательна. Рабыни умащали её утром и вечером, кожа её лица была чистой и нежной, тело – упругим и страстным. Мужчины невольно любовались этой женщиной, забывая порой, что она царица фиванская, позволяли себе в мыслях слишком многое, а иногда слова и действия их обнаруживали пылкую страсть.

Уже кое где сквозь камни лезла молодая трава, почки на деревьях набухли, готовые вот-вот лопнуть и выпустить мелкие узорчатые листочки. Солнце нагревало скалы и валуны. Тропы, сухие и даже какие-то светлые, издали можно было видеть в горах. В небе неугомонно носились стрижи и ласточки. Ручьи, ещё недавно бурлящие и пенящиеся, теперь спокойно журчали, весёлыми переливами, услаждая слух. Природа пробудилась.

Иокасте принесли весть о том, что Эдип уже находится в Фокиде, на границе с Беотией.

Царица едва успевала давать распоряжения. Ей хотелось встретить мужа по-царски. И странное дело, Иокаста, прожившая в царском дворце много лет, встречавшая и провожавшая всю свою жизнь, знала чувства, которые настигали её в разлуке, однако, сейчас испытывала то, чего никогда не испытывала прежде. Она волновалась и волнение это было и тревожным и сладостным, пугающим и завораживающим.Она ждала в эти дни многого, если не всего. Ждала всей своей будущей жизни.

До Фив оставалось пол –дня пути. Стояло солнечное тёплое утро. Из ущелий тянуло прохладой, слабый ветерок приятно освежал. До полудня было ещё далеко, а отряд уже прошёл немалое расстояние, отправившись в путь на рассвете. Когда всадники спустились в долину, Эдип решил сделать привал. Воины направились к ручью поить коней…

Всё время, начиная с той самой ночи в Амбракии, Эдип как на крыльях нёсся своими мечтами и помыслами в Фивы. Но вот теперь, когда осталось совсем немного до дома, Эдип ощутил, что напугался. Чего? Этого он себе объяснить не мог. Насколько было велико его желание поскорее оказаться в Фивах, настолько велик был страх перед этим событием. Эдип не знал что его ожидает в городе, столь манящем его душу. Не знал и не мог представить. Как сложится его жизнь дальше? Ведь они с Иокастой не виделись слишком долго, даже не успев по-настоящему познакомиться. Она его влекла к себе. В последние дни он ни о ком и ни о чём не мог думать, кроме неё. А как она, Ждёт ли? Да, конечно, он царь и его ждут. Но с чем? Может быть его отсутствию были рады? Или наоборот?

Эдип вспомнил то последнее утро, когда они виделись. Волнение охватило его, он вспомнил взгляд Иокасты, её уход. Он знал – ему другая женщина не нужна.

На следующий день Эдип выехал в Фивы. Иокаста вместе с горожанами встречала его на городской стене. Толпы мальчишек сопровождали отряд Эдипа до самого царского дворца. Они неслись взапуски, окружив всадников, с криком, свистом, улюлюканьем. От этих сорванцов невозможно было избавиться: они лезли под копыта лошадей, дёргали седоков за сандалии, со смехом неслись по каменным городским плитам, визжа от восторга и удовольствия.

До вечера Эдип так и не сумел встретиться с Иокастой. Он видел её то на мужской, то на женской половине дворца – она покоряла его всем: походкой, грацией, движениями и, самое главное -самообладанием. Царь теперь точно знал, чувствовал – она не меньше его ждёт их встречи наедине. Эдип тем временем распорядился привезённым товаром – кому какие подарки вручить, с кем и когда переговорить, назначались места и время встреч…а вечером предстоял царский пир для всего города. Прямо на улицах расставлялись столы, устанавливались бочонки с вином, повсюду стоял запах крови и жаренного мяса, закланных животных на пиршественные столы. Город ликовал, он гудел, подобно муравейнику, потревоженному в жаркий летний день. В честь приезда царя были устроены спортивные состязания, а ближе к ночи на городских подмостках ставились комедии.

Только поздней Эдип уединился в мегароне. С улицы ещё были слышны голоса подвыпивших горожан, песни, крики, смех. Приподнятое настроение покинуло царя фиванского и только напряжение во всех мышцах тела чувствовал он.

Вошёл молчаливый раб. Эдип сидел за мраморным столиком, подперев голову руками. Его локти ощущали холод полированного камня. Он долгим, невидящим взглядом посмотрел на раба, затем отрицательно покачал головой. Раб вышел. А мысли Эдипа в этот момент были вновь заняты сомнениями. Сегодня Эдип не прикасался к кубкам с вином, однако его состояние напоминало опъянение. Уже несколько раз царь порывался встать и пойти в гинекей, и каждый раз что-то удерживало его. Наконец Эдип поднялся и направился в галерею портика. Вдали: то здесь, то там появлялись огни факелов, ещё кое-где слышались песни. Выйдя со света в темноту безлунной ночи, царь некоторое время постоял, привыкая к темени, затем неторопливо пошёл вглубь портика. Он был удивлён, заметив, что находится здесь не один. Эдип подошёл и остановился чуть сзади.

–Это ты, мой царь? – голос Иокасты был тих, походил на шелест. Напряжение Эдипа после этих слов достигло наивысшей своей степени и, какое-то мгновение царю показалось -он его не перенесёт, казалось грудь разорвётся, стук в висках напоминал удары молота в кузнице Гефеста. Первое желание, которое он испытал – схватить эту женщину на руки, унести её, задушить в объятиях…Но он стоял, не двигаясь с места. Мгновения ему казались вечностью.

Иокаста за этот день устала. Многочисленные заботы и приготовления сказались усталостью, нервным напряжением. Ночью, когда в гинекее всё стихло, она решила выйти на свежий воздух. Ночь стояла безлунная, тёплая. Внизу, мимо дворца проходили группами горожане, освещая себе путь факелами. Слышались грубоватые шутки, песни, декламация, смех.

Царица прошла в глубину портика и остановилась у одной из колонн. Сегодня Эдип показался ей чужим. Вернее -отчуждённым. О, как она ждала его приезда! Царица осознавала эту силу нетерпения, с которой ждала его возвращения. И сейчас поняла как он ей дорог. Ей вспомнилось последнее утро в день его отъезда, его молодое крепкое тело. Неужели он приехал, чтобы не замечать её? Чтобы быть только царём? Сия чаша слишком тяжела для неё.

Она не услышала, скорее почувствовала его приближение. Он остановился.

–Это ты, мой царь? -почти прошептала бессознательно Иокаста. В груди, словно что-то оборвалось, Иокаста напряжённо ждала, всем своим существом разрываясь между желанием броситься к нему и страхом содеять это, боясь, что Эдип отдалился за время отсутствия и безразличен к ней. И всё же ,женское чутьё подсказало ей в следующее мгновение единственно правильный шаг. Царица медленно повернулась. Эдип стоял совсем близко, она увидела его глаза. Её пальцы коснулись его висков, соскользнули на щёки, шею…

Едва Эдип ощутил на своих щеках прикосновение её пальцев, то- страшное по своей силе напряжение, вдруг ещё возросло, хотя, казалось и это уже предел человеческих возможностей и, разом что-то рухнуло в нём, в его груди, мозгу… Он пошатнулся, однако совладал с собой. Эдип даже не сразу понял, что обнимает женщину, которую давно хотел; целует глаза, губы, руки женщины, которую боялся обнять даже в мыслях.

ГОРЕ НАД ФИВАМИ.

Полиник и Этиокл сидели в зале для приёма гостей и ожидали прихода отца.

Этеокл-высокий, стройный, с утончёнными чертами лица и манерами, лирик и мечтатель, очень был непохож на своего старшего брата Полиника – широкоплечего, высокого, плотно сбитого -истинного бойца. Да и характеры их сильно разнились.

Будучи ещё маленькими, они нередко ссорились. Полиник, задира и драчун, бывало, заставлял Этеокла драться с ним на деревянных мечах или копьях. Когда же Этеокл делал робкие попытки отвертеться от сражений, в результате которых обязательно ходил с синяками и ссадинами, Полиник давал ему такие подзатыльники и затрещины, что голова потом ещё долго гудела.

Как-то Этеокл, придя из гимнасий раньше Полиника, уселся играть на лире. Ему нравился сладкозвучный голос этого инструмента и он с удовольствием и наслаждением упражнялся в игре на нём. Этеокл так увлёкся занятиями музыкой, что не заметил, как к нему сзади подкрался Полиник и дерзко вырвал из рук лиру. Этеокл попытался отнять у брата инструмент. Получилось так, что Полиник схватился рукой за струны и одна из них с жалобным и надрывным стоном лопнула. Держась руками за лиру, Этеокл оцепенел. Встретив его взгляд, Полиник, отпустил инструмент и отступил назад. Гнев и боль в глазах брата напугали его. Этеокл, не помня себя, неотрывно глядя на Полиника, ударил его лирой. Полник взревел и бросился бежать, плечо страшно ныло. Но после этого случая он больше не трогал младшего брата.

Когда они подросли, их отношения выровнялись Полиник любил подшутить над Этеоклом, иногда зло, однако, Этеокл не обижался и они неплохо проводили время вместе.

Братья долго сидели молча.

–А как себя чувствует Астинакт? Ты был у него?

Этеокл вздрогнул и не сразу ответил.

Необычайно жаркое лето высушило землю, виноградные лозы засохли. По всей Беоти деревья стояли чахлые, трава выгорела, погибал скот, страшная болезнь поражала людей. Тяжёлый выдался год. Вот и Астинакт несколько дней назад внезапно заболел. Этеокл любил этого юношу. Они вместе проводили большую часть времени, подолгу беседовали, декламировали…

–Астинакт, -Этеокл замолчал. Ком застрял в горле, продолжать было трудно. Он боялся выговорить слово, которое повергало его в ужас.

–Астинакт умер. И теперь в царстве Аида бродит его тень в поисках друзей…,-глаза Этеокла стали влажными, но он сдержался.

–И Долона не стало, -грустно произнёс Полиник, -А как он управлял колесницей!, -в его голосе слышались нотки восхищения и неподдельного горя. Ведь Долон был лучшим стрелком из лука лучшим возницей и лучшим другом Полиника.

В зал вошёл Эдип. Братья встали, приветствуя отца. Все трое ,молча уселись. Эдип перевёл взгляд с Полиника на Этеокла и тихо изрёк

–Народ собрался у дворца.

Последующее молчание долго никто из троих не решался прервать. Наконец, Полиник стукнул о ладонь кулаком и, глядя из-подлобья на отца, разразился речью, что с ним редко случалось.

–Отец! Что с нашей землёй приключилось? Отчего боги отвернулись от Фив? Это же один из самых прекрасных и богатых городов Эллады! Что иссушило нашу землю? Какое зло приключи лось, в чём провинился народ фиванский перед богами? Мы теряем друзей, лучших мужей города..

Полиник так же внезапно замолчал, как и начал.

–Что я могу тебе ответить, сын? – горестно опустив голову, казал Эдип, -Я тоже всё время обращаюсь к Громовержцу с теми же вопросами.

Эдип сильно изменился за последнее время. Он строен, высок, только стал чуточку худощав, волосы и бороду его пробороздили серебряные нити, лицо осунулось, глаза спрятались глубже под брови.

В это время вошёл Креонт, брат Иокасты, красивый, ещё не старый муж с крупными чертами лица. Он был немногим старше Эдипа.

–Эдип, народ требует своего царя. Там, на площади собрался весь город. Ты должен говорить с людьми. Ты их царь, ни тебя любят, верят тебе.

Эдип печально покачал головой, опёрся большими ладонями о стол и, тяжело поднявшись, направился к выходу.

–Да, -оборачивается он -Креонт, теперь же скачи в Дельфы, в храм Аполлона. А ты,– повернулся он к Этеоклу, -проси ко мне придти перед закатом прорицателя Тиресия.

Эдип стоит наверху дворцовой лестницы, где когда-то, очень давно, он впервые предстал перед Иокастой. И как тогда, толпа запрудила площадь и прилежащие улицы. Народ шумел, волновался. Постепенно всё стихло.

–Фиванцы! -громко и отчётливо произнёс царь,– наш город, прекрасные, благословенные Фивы, ныне в беде. Боги гневаются за что-то на нас.

Он сделал паузу, провёл рукой по бороде. –И я не знаю причины этого гнева, -последнее Эдип сказал негромко, но вокруг была такая тишина, что сказанное услышали все.

–Спаси нас, царь, -раздался зычный голос, вышедшего вперёд торговца, -наши поля опустели, деревья не приносят плодов, злаки полегли, не успев заколоситься, стада пали, мор косит людей. Ты нас уже спас однажды, ты –сделал Фивы цветущим и богатым городом, ты – мудр и добр и ты должен, если не знаешь, узнать причину бед, постигших наше царство.

В толпе раздались крики одобрения, всхлипывания матерей, потерявших детей; жён, лишившихся мужей; детей, оставшихся без родителей. Все эти звуки переросли в ропотный гул.

Эдип поднял руку. – Фиванцы, вы правы! Я обязан сделать всё для своего царства, для своего народа. Сегодня я отправил Креонта к оракулу. Пусть боги сами скажут нам истину.

Удовлетворение народа выразилось в дружном рёве и толпа хлынула с пощади по улицам, растекаясь по городу. И слышны были выкрики «Креонт едет в Дельфы, Креонт едет к оракулу!»

Тиресий – слепой, согбенный годами, весь седой старик, явился во дворец в назначенное время.Он служил верой и правдой фиванским царям вот уже много лет. Тиресий был посвящён во многие семейные тайны царского дома.

Нынешний неурожайный год, чума, гибель скота – все эти несчастья приводили в ужас людей, вселяли страх и панику в их сердца. Стоны и слёзы поселились в каждом доме. Люди не знали ни причин, ни объяснения бедствиям и их ропот вылился в бессознательные поиски виновника всех их несчастий.

Тиресий – сын своего века и своего народа, вскормленный греческой землёй, взращенный её культурой, знал и понимал душу грека. Боги его народа были его богами – такие же нетерпеливые, порой добрые, порой завистливые, как и люди, они вселяли в своих приверженцев благоговейное восхищение, не лишённое некоторой доли скептицизма и насмешки. Но что касалось несчастий, постигавших людей, то в таких случаях, грек склонен всегда усматривать обязательное вмешательство богов и, как причину этих бедствий – провинность людей и особенно их высших и лучших представителей.