Ангел Кумус

Он был нестерпимо бодр, весел и разговорчив!

– Я немедленно приказал обзвонить все морги, не пропадал ли там анатомический материал, понимаете, я вечером подумал, вдруг, это студенты-медики шалят. Материал не пропадал, но и заявок на пропавших без вести в ближайшие дни молодых женщин и старика тоже не поступало. То есть, на старика было заявление, но по описанию это был тучный старик, а у нас тело сухое, неоткормленое. А что касается молодых женщин, то за последние пять суток по Москве пропало четверо, но описание головы не подходит ни одной из них, и руки другой, как выяснилось, тоже не от пропавших, у пропавших брюнеток были отличительные особенности, поэтому…

– Где сторож?

– Сторож? Сторож… А, конечно, сторож! Он находится в помещении детского сада. С него были сняты показания, вот, пожалуйста. Три листа.

– Три листа? – удивился следователь, сдерживая зевок.

– Я же говорю, вы зря не поднялись на крышу, потому что там кроме мужских ног находилось еще тело мертвой козы, и полно крови.

Следователь проснулся и протрезвел одновременно. Он огляделся и несколько раз прочел адрес на здании детского сада. Синий прямоугольник, подсвеченный изнутри. Улица и номер дома. Следователь кивнул, словно угадал, развернул инспектора лицом к стоящему рядом дому.

– Видите этот дом? Здесь живет подросток, в квартире которого были обнаружены голова и руки.

– Потрясающе, – пробормотал инспектор, – ночь, понимаете, темно, я не узнал это место.

– Я тоже не узнал, но я помню улицу и номер дома. Значит, коза, говорите, и три листа показаний?

– Так точно, три листа! Я сделал фотоснимки, кровь с крыши взята на анализ, верхняя одежда сторожа тоже взята на анализ, его отпечатки пальцев сняты, и он предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний. На основании этих показаний я приказал сторожа задержать за хулиганство во время исполнения служебных обязанностей.

– Я ничего не понимаю, – сознался следователь. – Какое хулиганство?

– Вот, прочтите! – инспектор потрясал листками. – Я не отвез его немедленно в отделение, потому что вы должны были вот-вот подъехать.

– А где мальчик?

– Разрешите доложить, никакого мальчика ни в здании, ни на крыше не было. В наличии имелись только отсоединенные от тела ноги мужчины, сторож и зарезанная коза.

– Зарезанная коза?

– Так точно. Горло перерезано.

Старик пожалел, что не полез на крышу. Но сейчас это уже было глупо: в мешке спускали вниз тело козы.

– Мне нужно знать немедленно, как себя чувствует мальчик, которого я вчера отправил в психиатрическую клинику для наблюдения. Еще, будьте добры, возьмите у сторожа нож, или орудие, которым…

Жестом фокусника инспектор выдернул откуда-то из-за спины пакет с окровавленным кухонным ножом. Но это было не все. Захлебываясь от волнения, он сообщил, что подросток, в квартире которого были обнаружены женская голова и руки, отправленный для наблюдения в психиатрическую клинику, из этой клиники сбежал почти сразу и в настоящий момент находится в розыске.

Старик думал несколько минут, покачиваясь с пятки на носок, потом поинтересовался, не пропадал ли кто еще в это же время из психушки, и с удовольствием отметил, как выражение самодовольства на лице инспектора сменилось растерянностью. Старик протянул ему свой сотовый телефон.

– Работайте, коллега, – кивнул он и пошел смотреть на сторожа.

Он вошел в здание. К этому времени подъехала заведующая – молодая женщина с выражением ужаса и отчаяния на лице. Женщина открыла свой кабинет, и сторожа привели туда. Следователь сел напротив всколоченного немолодого мужчины в клетчатой рубахе и трусах – его брюки и куртку забрали на обследование. Заведующая суетливо набросила на сторожа халат. Следователь начал читать показания, иногда поднимая голову и утыкаясь взглядом в выставленные в полках шкафа детские игрушки – наряженные куклы, резиновые пищалки, мохнатые зайцы и мишки.

– Нож вы взяли на кухне, – подвел итог следователь через двадцать пять минут. Он прочел листки трижды. – Козу принесли с собой, а ноги уже лежали на крыше, вы их увидели, когда зарезали козу.

Даже полностью расслабившись и уговаривая себя подойти к написанному максимально отстраненно, следователь ничего больше выудить из этих показаний не смог.

– Почему вы решили резать козу именно на крыше?

Мужчина посмотрел на него с удивлением:

– А где же ее резать? Не в песочнице же. И во дворе просто так не пристроишься, обязательно найдется какой-нибудь любитель ночного выгула собак! Я все чисто сделал и таз принес, я бы все убрал, если бы небо не отказалось принять жертву!

Отказ неба принять в жертву зарезанную сторожем козу выглядел так: на небе зажегся огонь и послышался адский голос, требующий немедленно сложить оружие и поднять руки вверх. Следователь уже знал, что старика с ножом в руке возле окровавленной козы на крыше засек патрульный вертолет. Осветив крышу, патруль обнаружил недалеко от старика с козой две человеческие ноги.

– Милейший, – склонился к мужчине следователь, – а зачем вы резали козу? В жертву кому, или ради чего?

Мужчина спокойно и доходчиво объяснил, что козу нужно было непременно зарезать, чтобы ему не стать привидением.

– Почему же вы думаете, что станете привидением? – шепотом спросил следователь.

– Я умер по дороге в Рим, – заявил мужчина, подумал и добавил: – Дважды. Это утомительно.

– Значит, вы умерли по дороге в Рим, а как же тогда оказались здесь, в детском саду?

– Я здесь работаю сторожем.

Коротко и ясно. Следователь пожал плечами. У окна на стуле плакала заведующая, зажимая рот платком. Следователь подошел к ней и тихо потрепал за вздрагивающее плечо:

– Покажите мне документы вашего сторожа.

– Это все ерунда, – усмехнулся мужчина. – Эти ваши документы – ерунда. Спросите меня, кто я!

– Кто вы? – спросил следователь.

– Я великий мастер реалиса Микеланджело из Караваджо!

Заведующая потянула следователя за рукав, он склонился к ней, она по детски обхватила его за шею и зашептала, горячо и мокро, щекоча волосами щеку. Потом заплакала еще горше, отвернувшись к окну.

Следователь выпрямился. Он смотрел на мужчину почти с восторгом. Он только что узнал, что несколько дней назад сторож детского сада был помещен в психиатрическую клинику для излечения. Раздвоение личности. Объявление о вакансии сторожа висит на стене, а прошел он ночью в детский сад, вероятно, имея собственные ключи.

– Позвольте только одни вопрос, мастер. Чьи это ноги лежали на крыше?

– Понятия не имею. Они удивительно пропорциональны. Поэтому я и взял их с собой, чтобы сделать дома эскиз.

– Эскиз?

– Для деревянных ног горшечнику.

– А где вы их взяли?

– В театре мертвых. Кого-то из неузнанных, вероятно, разделали для исследований. Столько шума из-за ног? Нашелся хозяин? Скажите ему, что их уже не пришить. Ткани отмерли. Хотя мастер Фрибалиус, к примеру, целый год сшивал части мертвецов в одно тело в надежде оживить. У него был секрет, как эти части сохранить от гниения.

– Где этот ваш мастер, – возбудился следователь, – где?!

– Умер он в Генуе в прошлом году, – удивленно посмотрел на него сторож. – Уж не хотите ли вы связаться с самим Кукольником? Он кого хочешь оживит.

Следователь резко выпрямился. Он вспомнил, как мальчик в квартире назвал его Кукольником.

– Где мальчик? – спросил следователь шепотом, почти не надеясь на ответ.

– А-а-а, мальчик… – вдруг ласково улыбнулся сторож. – Везде. Он – везде.

Сторожа увезли на «скорой», как раз когда возбужденно-радостный инспектор прибежал доложить следователю, кто еще сбежал из психушки в то же время, что и мальчик. Следователь отстранил его рукой: инспектор мешал смотреть в окно. Следователю показалось, что в окне квартиры мальчика горит свет. Но и это разъяснилось: как только узнали о побеге мальчика, в квартиру посадили человека.

– Потрясающе, – развел руками следователь. – И этот человек, эта засада, жжет свет в три часа ночи?!

– Недоработка, примем меры, – тут же согласился инспектор.

Он отправился разбираться с человеком в квартире. Следователь прошелся по коридору, осматривая сквозь застекленные двери ровные ряды маленьких кроваток и словно игрушечные столики и стулья. Вышел на улицу. Медленно перебрал в памяти события последних дней, прислушиваясь к интуиции. Интуиция подсказывала ему, что он что-то упустил. Свет в окне квартиры мальчика погас. Через несколько минут подбежал деловой инспектор. Следователь спросил, где вещественное доказательство, которое патологоанатом извлек изо рта мертвой головы женщины? Впервые на его памяти инспектор не сразу нашел слова.

И вот, в четвертом часу ночи, во дворе детского сада, на крыше которого сторож зарезал козу в жертву, следователь, затаив дыхание, слушал, как вещественное доказательство изо рта мертвой головы, оказавшееся личинкой, превратилось в бабочку и улетело на глазах трех мужчин. В какое-то мгновение следователь вдруг почувствовал свою принадлежность к чему-то настолько огромному и непонятному, что его мозг отказывался охватить или проанализировать.

– Вы сами-то слышите, что говорите? – решил хоть как-то ухватиться за реальность следователь. – Это же бред.

– Но я это видел! – упорствовал инспектор. – Правда, в протоколе написано было куколка, понимаете, а не личинка, но личинку бабочки тоже можно назвать куколкой. И сантиметры не совпали, но все так и было! Если вы намереваетесь объявить взыскание за утерю вещественного доказательства, подумайте, как бы это выглядело! – инспектор обвел руками пространство темного двора с песочницами и беседками, и следователь тут же, словно у него в голове включили телевизор, отчетливо и с подробностями увидел зал суда – предварительное слушание. И себя – в костюме и темно-синей рубашке, но почему-то без галстука, предъявляющего суду прозрачный пакет с огромной бабочкой. Он тряхнул головой. Патологоанатом – вот что упущено. Завтра, нет, сегодня, с самого утра – в морг следственного изолятора, поговорить с патологоанатомом.

Неприятней всего я переживал сомнения. То есть – в одиночку. Раньше сомнения разрешались легко и просто – я прашивал Кукольника, он, САмый ТАлантливый НАставник, не задумываясь, отвечал. Он знал ответы на все мои вопросы. Теперь, не обнаружив женщину в том году, в котором ей полагалось быть, я в сомнениях и печали сгрыз ногти до розоватой тонкой кожицы, прикосновение к которой было пронзительно-болезненным. Я сделался сам себе невыносим. И однажды, проснувшись в слезах, вдруг понял, что именно вызвало тогда бешенство Кукольника. Невозможность повлиять. И он нашел эту возможность! Ученик моего сына, самый преданный, самый умный, самый-самый!.. Пошел на поступок, отторгнувший его от всего сущего. Я понял, что чувствовал он, не в силах найти и все исправить. Получается – он меня обыграл Иудой? Что-то очень неправильное есть в нашем с ним мире – что?!

И сразу же – как узнаванием звука или запаха, прикосновением и болью обгрызенных пальцев, я почувствовал раненым крокодилом, волчицей, сожравшей от страха своих крошечных волчат, скорпионом, выставившим хвост в последней надежде воина победить – я понял, что нужно делать.

Стоило в попытке исступленного самоистязания обгрызть ногти, чтобы прикоснуться к себе самому обнаженными нервами и содрогнуться от этого в толчке электрического удара, где главное – картинкой переплетенных воспаленных проводов – возможность входа. Все люди – это попытки жизни. Все куклы – попытки смерти. Но все вместе они – одно и тоже. Они – это я. В случайном подборе хромосом. Каждый живой может стать мною, только не знает этого. Я могу стать любым живым – и знаю это. Вот и все мое вселенское могущество?! Ладно, допустим… Чего я не могу? Я не могу стать куклой. Аспасия однажды показала мне игру. Нужно было надолго задержать дыхание и сильно прижать веки к глазам пальцами, чтобы наступил миг самозабвения.

– Не брезгуй, – погрозила она пальцем, в ответ на мои насмешки, – люди для такого самозабвения нюхают дым тлеющих трав или пьют настои. А ты можешь забыть себя очень простым способом.

– Вообще забыть, кто я есть? – я не поверил.

– Вообще. Если выдержишь.

– Если выдержу… А если я совсем себя забуду, кем я стану?

– Кем захочешь.

– Если я совсем себя забуду, я найду ее?

– Не знаю, – задумалась Аспасия. – Понимаешь, женщину трудно предсказать. Если женщина решила спрятаться…

– А что же случится со всем этим? – я расставил руки в стороны. – Ведь все это существует, пока я помню!

– А ты попробуй, – хитро прищурилась Аспасия, – как ты можешь что-то узнать, не пробуя?

Я тут же застыл в глубоком выдохе, вжимая глазные яблоки сквозь веки пальцами.

– Эй! – Аспасия развела мои руки и подула на глаза, – дурачок…

По ее лицу я понял, что опять сглупил.

– Ладно, ладно. Я поспешил и не спросил, кто же поможет мне вспомнить, если заиграюсь, да?

– Да. Возьми самое любимое с собой.

– Я люблю змею!

– Возьми змею.

– Нет… Я люблю египетскую кошку!

– Возьми кошку.

– Нет. Черепаха. Черепаха! Черепаха! – я запрыгал на одной ноге.

– Возьми всех, если сможешь. Вот сюда возьми, – Аспасия ловит меня и чуть касается кончиками пальцев моего левого соска. – в конце концов, все животные – это же странствующие души людей.

– Так я пошел?

– Иди…

– Ведь люди не узнают, что я среди них?

– Иди.

– Кем угодно, да?..

– Иди!!

В шесть утра следователь приехал в морг специзолятора. Он обошел все открытые помещения, вдохновенным взглядом дилетанта обшарил пробирки и реактивы в лаборатории, надеясь найти останки куколки, из которой вылупилась бабочка. В такой ранний час в морге было пусто и тихо, ночь выдалась спокойной, только к четырем часам привезли две большие мужские ноги и козу с перерезанным горлом. Дежурный врач настороженно следил сквозь стеклянные двери коридора за неспешными перемещениями следователя. Он стоял, закрыв собой дверь в хирургическое отделение. Следователь подошел, кивнул патологоанатому, потыркался влево, потом – вправо. Убедившись, что, действительно, ему не дают войти в помещение, поднял удивленные, красные от недосыпания и запоя глаза, и обнаружил, что врач держит перед собой на весу руки в перчатках, и в правой – игла с зашивочным материалом. Следователя так заворожила эта большая изогнутая игла, что он затаил дыхание, разглядывая ее. Патологоанатом брезгливо отвернул от следователя лицо и предложил пойти в лабораторию. Там есть отменный спирт, он скажет следователю, где именно, и тот может поправить свое самочувствие. А он, врач, пока закончит кое-что. Это недолго. Следователь, возбужденный устрашающего вида иглой, применил силу, чтобы прорваться, наконец, в отделение. Патологоанатом расставил ноги пошире и не двинулся с места, тогда следователь достал из кобуры оружие.

Ворвавшись с пистолетом в хирургическое отделение морга, следователь замер и потерял дыхание: под яркими лампами на столе лежало странное тело. Голова – прекрасной светловолосой женщины, правда, с обкромсанными волосами. Тело – старика, а ноги – мощные и длинные, пришиты были к слабому старому телу с нежными руками и казались нелепыми.

– Это вы сделали? – почему-то шепотом спросил следователь, показав пистолетом на сшитое из частей тело.

– Я! – с чувством исполненного долга заявил патологоанатом, наклонившись к телу и любуясь равномерными стежками по окружности шеи. – Посмотрите только, как все подходит. Как все удачно нашлось!

– Но зачем? – просипел следователь. Обнаружив что размахивает оружием, судорожно затолкал пистолет в кобуру.

– Вы еще не поняли? – удивился патологоанатом. – Все же сходится. Части тела найдены, жертва принесена. До рассвета кровь животного не потеряла цвет, я собрал Властителя! – взгляд врача был весел и безумен. Следователь покрылся потом и ослабел. Он нащупал табуретку сзади себя и осторожно сел.

– Я вам запрещаю, слышите, – слабым голосом заявил он, – не имеете права так обходиться с вещественными доказательствами! Немедленно… распороть!

– Вы мне запрещаете? – врач склонился напряженным лицом. – А вы кто?!

– Я исполнительный следователь, это я приказал доставить сюда расчлененные…

– А я магистр Фрибалиус! – закричал патологоанатом дурным голосом. – Плевал я на следователей! Я подчиняюсь только Кукольнику, я слуга его и исполнитель!

– Минуточку, минуточку, – следователь выставил перед собой руку и отворачивался от брызгавшего слюной врача, – где, вы говорите, у вас спирт? Тут без спирта не разобраться.

К восьми тридцати утра – время появления на работе санитара – патологоанатом и следователь перемещаться могли только держась за стену и вцепившись друг в друга. Устроившись за столом с микроскопом, они решили, что перемещаться им незачем, разве что сходить еще раз взглянуть на Властителя? Санитар приступил к уборке в хирургическом зале, не поднимая простыню на столе и не глянув, что такое она закрывает. Собирая инструменты, он услышал голоса и потихоньку подошел к лаборатории. В щелку приоткрытой двери увидел врача и незнакомого человека перед опустевшим пузырьком. Причем патологоанатом говорил странные вещи, к незнакомцу обращался «господин исполнительный следователь», а этот самый «господин исполнительный…» называл доктора «магистр Фрибалиус», и лица у обоих при этом были напряженно-торжественные.

– Позвольте, поинтересоваться, магистр Фрибалиус, в какой момент вашей профессиональной деятельности вас посетила идея соединить воедино все отдельные части мертвых останков?

– Непосредственно после того, господин исполнительный следователь, как я обнаружил в мешках, доставленных ночью в морг, недостающие ноги и принесенное в жертву животное.

– Однако же вы не можете не понимать, являясь анатомом-практиком, что возможность оживления подобного существа абсурдна и кощунственна по определению!

– Вы, господин исполнительный следователь, исходите из общепринятого отношения к жизни и смерти. Я же, существуя в постоянной близости с тем и другим, давно отвык доверять общепринятым нормам. И потом, мне было видение!

Тут патологоанатом – магистр Фрибалиус, стал с подробностями объяснять, как пропитанная кровью крошечной куколки вата превратилась в личинку насекомого, как сама куколка умерла, насмерть им раненая, как была вскрыта и похоронена, а личинка превратилась в бабочку и улетела в открытое окно, мерцая космической пыльцой на крыльях.

Следователь, тыча указательным пальцем в грудь патологоанатома, вспоминал и никак не мог вспомнить номер статьи, которая полагается за утаивание от следствия вещественных доказательств. Врач, игнорируя бормотание следователя и тычки его пальца, вдохновенно объяснял, что придуманная грань между жизнью и смертью, а вернее – между смертью и жизнью – не что иное, как вынужденная мера, к которой прибегло человечество в попытке объяснить бессмертие. Он уверял замолчавшего в отупении следователя, что человечеству так необходим был ритуал, объясняющий переход от усталого или потерявшегося тела к новому виду существования, что на всей планете, по идее, должен стоять только один памятник. Похоронщику.

– Люди – всегда дети, – назидательно кивал врач, – они любопытны настолько же, насколько глупы. Они все время мучаются вопросом, куда девается то, что умирает в человеке? Облегченное в момент смерти на двадцать один грамм тело тлеет, а душа? То, что составляло его сущность! Ну разве это не смешно? Сначала придумать ритуал, а потом попробовать объяснить его наоборот?!

Следователь пожелал немедленно узнать, кто это такой – Похоронщик, которому полагается единственный и самый главный памятник на всей планете!

К этому моменту санитар настолько устал от напряжения и попытки понять этот разговор, что опустился на пол, скользя спиной по стене, и закрыл глаза.

– Его пока нет, – категорично заявил патологоанатом. – Нет пока еще Похоронщика, то есть как это сказать, он есть, но он не знает что это он, и никто не знает.

– Никто не знает, – послушно кивал следователь.

– Все уже есть, – от невозможности быстро и ясно объяснить, врач начал впадать в исступление – и Похоронщик есть, только он не определился еще. Люди его уже выдумали, но еще не нашли, понимаете!! Это может быть, кто угодно!

– И вы? – изумился следователь.

– Да нет же, я магистр Фрибалиус, вы – следователь, под дверью сидит санитар, пока мы все вместе друг друга определяем, мы – это мы!

– А больше нет спирта? – поинтересовался следователь.

– Не перебивайте. Трудно сказать, что случится, если Похоронщик действительно появится. Эра Похоронщика – это, знаете!…

– Вы похоронили в футляре вещественное доказательство. Вы – Похоронщик! – стукнул по столу ладонью следователь.

– Не все так просто.

Санитар не услышал звуков, только краем глаза почувствовал движение и медленно повернул голову. По коридору кто-то шел, высокий, замотанный в простыню. Со спины не понять – мужчина, женщина? Санитар опустил глаза и увидел крупные голые ступни, медленно и даже как-то невесомо отталкивающиеся от линолеума. Мужчина.

– Эй! – санитар встал.

Мужчина уходил, не оглядываясь.

– Люди глупы, непоследовательны и наивны в своих желаниях, войнах и открытиях, как дети. Что это значит? – спросил врач следователя.

Следователь не знал, пожал плечами, подошел к двери, открыл ее и посмотрел на стоящего за дверью санитара.

– Что бог – тоже ребенок! Они сами определили и себя, и его. Они сами знают, что такое, – патологоанатом обвел рукой лабораторию и мир за окном, – мог сделать только ребенок! Давайте же переделывать мир, давайте взрослеть! Голубчик! – обратился врач к санитару, – посмотрите вы, голубчик, что у меня получилось, чиновник это оценить не в состоянии.

Втроем они пошли в хирургический зал и минут пять с сосредоточенным видом стояли перед пустым столом. Патологоанатом и следователь, покачиваясь, пару раз заглянули под стол. Ничего не понимающий санитар, так и не дождавшись разъяснений, обошел комнату, механически приподнял окровавленную белую простыню на столике для инструментов и закричал, побледнев: на металлической поверхности из бесформенной массы шерсти и угловато изломленных ножек с копытцами, скалилась ужасная мертвая морда молодой козы с намечающимися рожками.