Бывали дни веселые
– Ты чего? Какой еще бар, поздно уже! – слабо сопротивлялась Лина, когда Башмачков потащил ее в направлении местного «очага разврата».
– Ленин когда-то писал про революцию: сегодня, мол, рано, а завтра – поздно. – проворчал Башмачков, не выпуская ее руку из своей. – Мне не терпится задать несколько вопросов нашему бармену. Почему-то кажется, что этот Кирилл знает больше, чем мы с тобой можем предположить.
– Добрый вечер, Кирилл! – Башмачков уселся напротив бармена на высоком крутящемся стуле, и Лине ничего не оставалось, как взгромоздиться рядом:
– Сделайте нам «Вдохновение» и «Успех», – попросила она хозяина заведения.
– Через полчаса мы закрываемся, – предупредил бармен не слишком дружелюбно и поинтересовался: – Вам удобно на этих табуретках? Может, пересядете за столик у окна?
Было заметно, что любопытные москвичи раздражают Кирилла, и он не пытается это скрыть. Лина вспомнила. что с другими клиентами бармен тоже разговорчивостью не отличался.
«Странный господин. Умение легко и непринужденно болтать с гостями – часть его профессии», – подумала Лина и стала исподволь рассматривать Кирилла. Мужчина походил на солидного английского дворецкого лет сорока пяти. Внешне он выглядел безупречно: белоснежная рубашка с галстуком-бабочкой, отутюженные черные брюки, хорошие ботинки… В таком «прикиде» можно даже в «Национале» с «Метрополем» дорогие напитки гостям подавать, а не смешивать сомнительные коктейли кислотных цветов в подмосковной гостинице.
– Говорят, вы местный? – без предисловий о погоде и природе спросил Башмачков.
– Допустим, и что с того? – не слишком-то любезно отозвался бармен.
– Тогда вы должны знать Владислава Волкова. – вступила в разговор Лина.
– Понятия не имею, кто это такой. Вы же знаете: Москва рядом. Столько народу отсюда за последние годы в столицу перебралось – не сосчитать. Кстати, в моем, да и в вашем возрасте память уже начинает отказывать. Вы наверняка что-то путаете.
– Неужели и с Иветтой Александровной Коромысловой вы не знакомы? – Башмачков усилил натиск и, чтобы бармен стал посговорчивее, заказал для себя еще один коктейль, покрепче.
Кирилл внимательно взглянул на писателя, помолчал и неохотно признался:
– Вот ее знаю. Иветта Александровна и ее муж Артем Арнольдович Куделин лет тридцать назад приходили к моим предкам играть в преферанс.
– Ваши родители, они что – тоже писатели? – удивилась Лина.
– А то! В нашем поселке другие не водятся. Все сплошь или писатели, или писательские жены и дети. Как мы их в шутку называли, жописы, дописы и мудописы. То есть, жены, дочери и мужья дочерей писателей. Мой отец – писатель Василий Балалайкин, он уже ушел из жизни. знал в поселке всех. – Бармен помолчал и спросил: – Слышали о таком авторе?
Лина и Башмачков переглянулись и пожали плечами.
– К сожалению, не доводилось, – ответила за двоих Лина. – Наверное, ваш папа был в то время знаменит, раз ему госдачу в Дуделкино выделили?
– Вот именно, что был. Все в прошлом, – грустно сказал Кирилл и продолжал: – Когда-то отец входил в редколлегии сразу двух толстых журналов, заседал в секретариате Союза писателей, раз в два года выпускал по толстому роману. На полученный гонорар можно было спокойно жить и работать над новой книгой еще пару лет. Что и говорить, уважали писателей в «Совке»!
– Не всех, только «классово близких», – проворчал Башмачков. – Солженицына, Аксенова и Бродского в те же годы за границу выгнали.
– Им и здесь неплохо жилось, во всяком случае, их издавали, – пожал Кирилл плечами, – зато теперь писателей стало больше, чем читателей. Например, в США книжки читает лишь одна треть взрослых жителей, а остальные сериалы смотрят. У нас примерно тот же самое. Большинство людей читают 2-3 книжки в год, и то в лучшем случае. Скоро земляне забудут, как буквы выглядят.
К удивлению Лины, бармен разговорился. Неожиданно немодная в наши дни тема о книгах и о чтении оказалась ему близка. Глаза Кирилла заблестели, угрюмость пропала, мужчина даже начал улыбаться.
– Батя был писателем-почвенником, всю жизнь сочинял романы про деревню. Между прочим, в советское время его печатали ого-го какими тиражами! Миллионными! Балалайкин – это ведь сначала был его псевдоним, а потом уже он записал его в паспорте как фамилию. Кстати, Куделин – такой же «говорящий» псевдоним и тоже стал в конце концов официальной фамилией Артема Арнольдовича.
– Выходит, ваш отец был «классово близким» писателю Куделину? – спросила Лина. – Почвенник почвенника, как говорится, видит издалека?
– А вот и нет! – сказал Кирилл. – Куделин был хоть и почвенником, но диссидентом со стажем. Возмущался отношением государства к церкви, собирал на русском Севере иконы, на которых хозяйки рубили капусту. Они с батей спорили о будущем России чуть ли не до драки. Помню, у нас дома тогда большие компании собирались. Карты были только поводом для разговоров. Пили водочку под картошечку, солеными огурчиками да селедочкой закусывали, рассуждали о последних журнальных новинках, костерили писателей-западников и их отечественных «лизоблюдов». Писатели «патриотического толка», как они сами себя называли, возмущались, что американские «подпевалы» так и норовят обобрать великий русский народ. Мне все время хотелось их спросить: а что они сами, почвенники эти, сделали для народа и для вымирающих деревень в своих секретариатах и президиумах? Вместо реальной помощи селу свои премии да гонорары делили? Ну, иногда еще разыгрывали талоны на продуктовые заказы, в которых были не картошка с селедкой, а икра, сырокопченая колбаса и растворимый кофе были. Между прочим, их многотомные «кирпичи», которые сегодня никто не читает, за государственный счет и на государственной бумаге издавались. Покупали их плохо, и, подержав эти тома годик на полках, книжные магазины начинали продавать их в нагрузку к Дюма-отцу и к Валентину Пикулю.
– Зато все эти писатели – не Дюма-отец и не Пикуль, конечно, а Куделин, Балалайкини и другие – неплохо жили со всей родней в своих писательских кооперативах и на дуделкинских дачах! – вставила Лина свои «пять копеек».
– Что было – то было, – вздохнул Кирилл. – Государство щедро содержало своих «лидеров мнений», но требовало за это полного послушания. Мало кто из властителей умов решался в то время пойти против постановлений партии и решений секретариата Союза писателей. Мой приятель Борька Биркин пару писем в защиту диссидентов подписал – и его сразу же перестали издавать. Как сейчас говорят, «внесли в стоп-лист».
– Борис Биркин…– медленно сказал Башмачков, словно что-то припоминая, и добавил: – Он ведь недавно умер? Здесь, на аллее парка. Если мне не изменяет память – всего неделю назад?
– Да, Борис нас скоропостижно покинул. Сердечный приступ, – сказал Кирилл и торопливо отвернулся. – Нелепая смерть! Поверьте, мне Борю очень жалко, все детские годы мы провели вместе.
– Его родители, наверное, у вас в гостях бывали?
– Нет, что вы! Борькин папаша Семен Биркин антисоветские романы кропал и общался только со своим «кружком». В Перестройку все изменилось, его одним из первых стали за границей издавать. Мой, помню, страшно завидовал его гонорарам в твердой валюте, которые тот получал через ВААП (Всесоюзное агентство авторских прав). На эти «чеки» можно было тогда в валютном магазине «Березка» даже дубленку купить. В то время почвенник с диссидентом, как говорится, на одном поле бы не присели. Мы с Борькой на улице «балду гоняли», как тогда говорили, однако домами наши предки не дружили. Хорошо, что наши папаши хотя бы здоровались при встрече.
– Я вот все думаю, может, Борис Биркин перед смертью письмо или записку какую оставил? – спросила Лина без нажима, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как бы невзначай. – Писатели – они ведь такие странные существа! Говорят, некоторые даже обладают даром предвидения. Например, чувствуют приближение собственной смерти.
– Нам это уже не узнать, – сказал бармен и выразительно взглянул на Лину. Она заметила, что предмет разговора нравится ему все меньше и меньше.
– А вы бывали в гостях у Коромысловой? – спросила Лина.
– Простите, господа, но бар закрывается. – вместо ответа сказал Кирилл и для пущей убедительности пригасил свет. – Пора по домам. Мне завтра снова на работу.
– А вы сами случайно не писатель? – спросила Лина. – У вас гуманитарное образование на лице написано, да и речь больно гладкая.
– Почти угадали. В девяностые я окончил Литературный институт, – признался Кирилл. – Тогда этот вуз еще был модным заведением. Конкурс – по 20 человек на место. Честно говоря, поступил только благодаря авторитету и связям отца. Окончил факультет критики – и что в итоге? Разве это профессия в наши дни? В особенности – для мужчины. В институте меня научили книжки различать – какие хорошие, а какие полная дрянь, однако это не помогло хорошо устроиться в новых условиях. Какой нынче с книжек толк? На гонорары за интернет-обзоры книжных новинок в наше время не проживешь, тем более, семью не прокормишь. Слава богу, сюда барменом взяли. Откровенно говоря, повезло. Знаю поэтов и писателей, которые склады охраняют или в котельной работают, как когда-то Виктор Цой. Книжки стали электронными, и большинство читателей предпочитает скачивать их бесплатно. Издательства разоряются, а те, что еще держатся на плаву, издают книги за счет авторов или платят им копейки. Книжные магазины закрываются даже в столице, не говоря уже о провинции. В общем, я спрятал диплом Литинститута куда подальше и пошел работать, как говорится, в реальный сектор. Здесь меня все устраивает. Летом успеваю кое-что во дворе и в доме сделать, а потом пешочком сюда – вкалывать до ночи. Так что гуд бай, гости дорогие. До завтра!
Кирилл внимательно взглянул на Башмачкова, потом на Лину и спросил шепотом:
– Травки не желаете?
Лина с Башмачковым переглянулись. отрицательно покрутили головой, затем, сползли с высоких табуретов и, наскоро простившись с барменом, покинули заведение.
– Слушай, мне кажется, это Кирилл доставил Коромысловой письмо Бориса Биркина, – сказала Лина. – Только он ни за что в этом не признается.
– Не вздумай его об этом спрашивать! Ты что, забыла: мы не имели права покидать «литзону»! Лично я все еще надеюсь получить от Ильинской гонорар за мой скромный вклад в создание легенд и мифов об этом двуликом Янусе – Иване Кармашове.
– То, что Кирилл из-под полы приторговывает наркотой – любопытная информация, – задумчиво сказал Башмачков.
– Посмотрим, что нам принесет завтрашний день. Пока -пока.
Лина чмокнула Башмачкова в щеку и нырнула в свой номер.
Секрет Ильинской
За стойкой администратора дежурила та же эффектная девушка, что и в день заезда. Лина уже знала, что красавицу зовут Милана. Теперь девушка была одета не столь легкомысленно. Закрытая белая блузка, узкая черная юбка, туфельки на невысоких каблуках, бейджик с именем «Милана» на тонком шнурке. Китайский иероглиф на плече был скрыт под непрозрачным рукавом блузки. Одним словом, ни грамма легкомыслия!
– Милана, спасибо за отличный сервис, – Лина улыбнулась и положила на стойку шоколадку.
– Ой, что вы, зачем, – смутилась девушка, – я же не сделала ничего сверх моих обязанностей.
– Просто так, небольшой «комплимент». Вы сегодня дежурите с утра до вечера, попейте хоть чайку с шоколадкой. Наверное, наш заезд – самый беспокойный?
– Беспокойный – это еще мягко сказано. Не припомню, чтобы «Скорые» к нам так часто приезжали. Просто напасть какая-то…
– Скажите, а семинар Ильинской проходит во «Вдохновении» впервые?
– Конечно! Поэтому Султанша так старается. Не понимаю, зачем они с Цветковым этот квест для взрослых придумали? Какой во всем этом смысл? Смартфоны отключают, гостям за территорию выходить запрещают… Цирк с конями! Скорее бы этот заезд закончился! Из-за их дурацких запретов я ни с кем связаться по мобильному во время смены не могу – разве это дело?
– Интересно, что Ильинская за человек? – спросила Лина. – изучая замысловатый золотой кулончик на длинной шейке девушки.
Вопрос прозвучал риторически. Однако Милана живо отозвалась:
– У Султанши несколько лет назад случились большие неприятности, – Милана понизила голос до шепота и продолжала, – говорят, она даже под следствием и судом находилась.
– Боже, как интересно! А откуда, простите, вам известны все эти подробности? Наверное, Ильинская скрывает их даже от родных и близких?
– Ой, ну вы наивная! – улыбнулась девушка. – Пансионат же рядом с поселком, многие наши сотрудники там живут. Мой дом, например, чуть дальше от кладбища – недалеко от музея поэта Шебуршенко. Кирилл проживает на улице Короленко. У нас в деревне все про всех знают. Народ завидует тем, кто работает во «Вдохновении». О чем еще людям сплетничать, как не о сотрудниках и о гостях пансионата? Свои-то новости давно уже перетерли…
– А про прежние дела Ильинской здесь откуда знают?
– Ну вы даете! Она же писательница, а в этой мафии все друг о друге известно. Даже то, чего не было. Кстати, небылицы особенно пользуются успехом.
– За что же Султаншу хотели отправить в тюрьму? –Лина вопросительно взглянула на девушку. – Вроде бы, профессия у нее самая мирная. Да и взяток писателям никто не дает…
– Говорят… Вроде бы, Ильинская проворачивала какие-то махинации, – запнувшись, зашептала Милана, – Конечно, при поддержке нашего директора. Он-то ее и отмазал. С тех пор Станислава Сергеевна у него в неоплатном долгу. Практически в рабстве, хоть ее и прозвали Султаншей. Знаете, почему она постоянно тюрбаны носит?
– Откуда же мне знать? – пожала плечами Лина.
– Опять же по слухам, у нее были серьезные разборки с шефом. Говорили, что однажды Владислав Петрович запустил в нее чем-то тяжелым, и с тех пор у Ильинской на лбу появился багровый шрам. Хорошо, что он ее не убил. Мне кажется, он может. С тех пор Ильинская прикрывает этот шрам своими тюрбанами.
– Ничего себе, «работенка непыльная»! – обомлела Лина. – Даже с увечьями! А вы, Милана, читали романы Ильинской про Полину?
– Читала. Не все, конечно. Она их столько накропала – за несколько месяцев не прочтешь. Я как-то спросила Станиславу Сергеевну, есть ли у Полины прототип. И знаете, что она ответила?
– Даже не догадываюсь.
– Она сказала, что Полина – это она сама, вернее, та, какой хотела бы стать. Потому что Полина легко преодолевает все преграды и получает в итоге то, что заслужила. «Плохо лишь то, что в жизни, – призналась Станислава Сергеевна, – красивые сказки обычно плохо заканчиваются, потому что судьба в итоге все уравновешивает. Дорогой незаслуженный подарок, как правило, влечет за собой какую-нибудь потерю. И хорошо еще, если материальную».
– Да она философ! – Лина насмешливо взглянула на девушку.
– Ильинская насмотрелась на судьбы дуделкинцев, вот и сделала такие выводы.
– Выходит, роль успешной писательницы для нее была маловата? Кем же она мечтала стать? Бизнес-вумен или женой олигарха?
– Ой, я больше ничего не знаю. И так лишнего наболтала, – спохватилась девушка, – вы меня не выдавайте, если что. Узнают – с работы попрут.
– Да кому этот «нафталин» в наши дни интересен? Поверьте, нынешним постояльцам пансионата подобные сказки по барабану. Тут каждый за себя. Все хотят выиграть конкурс и заработать гонорар. А подобные страшилки годятся лишь для того, чтобы развлекать бабушек в Дуделкино.
Лина стремительно распрощалась с девушкой и отправилась на поиски своего верного «доктора Ватсона».
Башмачков стоял на балконе с неизменной чашечкой кофе. Аромат долетел до Лины вместе с ветерком и напомнил об их расследовании.
– Кофейку? – галантно поинтересовался друг. Лина отрицательно мотнула головой и быстро спросила:
– Башмачков, ты ведь по-прежнему нештатный помощник полиции?
– Бывших в полиции не бывает, – проворчал Башмачков, слегка напуская на себя важность, – а к чему ты клонишь?
– А клоню я к тому, что настал час припахать твоих дружков ментов. Причем капитально. Пусть срочно найдут в архиве дело Станиславы Ильинской. Я только что узнала, что наша леди-коуч была когда-то под следствием, а Владислав Волков, то бишь, Иван Кармашов, ее отмазал от тюряги. Похоже, с тех пор она ходит у него в должниках. Вот тебе и ответ на вопрос, почему Ильинская ввязалась в эту сомнительную историю.
– Султанша кого-то замочила? – оторопел Башмачков.
– Не придуривайся, господин дружинник! От убийства практически невозможно отмазать, – сказала Лина с раздражением. – По долетевшим до меня слухам, Султанша участвовала в каких-то крупных махинациях. Вероятно, Волков был ее шефом. Не удивлюсь, если наш доблестный Цветков тоже был в деле. Что-то мне подсказывает, что Волков-Кармашов отмотал тюремный срок. Видимо, его преступления были куда серьезнее, чем проступок Ильинской, коль скоро он решил взять другую фамилию и переписать свою биографию. Возможно, солидные деньги позволили Волкову уйти от ответственности и вытащить из СИЗО помощницу, то бишь, Султаншу. Уверена: твоему приятелю Коляну Васильеву по силам разыскать в архиве дело Волкова и докопаться до истины.
– Ну, а нам с тобой что тут делать? – спросил Башмачков. – Продолжать играть в сомнительную игру с фейковой биографией Волкова или послать эту «сладкую парочку» куда подальше и свалить?
– Как это «послать»? – заорала Лина. – Ты в своем уме, Башмачков? Когда мы с тобой работали и в отделе расследований, ты не был таким трусливым. Наоборот, вечно лез на рожон. Помню, во ходе одного расследования ты познакомился со следаком Коляном и написал о нем неплохую статью. После этого Коляна не уволили из полиции, а, наоборот, повысили в звании. Теперь же… Три человека погибли странной смертью, – Лина не выдержала и заплакала. – Три неплохих писателя приехали в этот «райский уголок» с целью написать книгу и пройти тренинг у литературной знаменитости. Все они мечтали стать успешными и богатыми. Это не преступление, кто же о таком не мечтает? В итоге все трое нашли здесь нелепую смерть. Мы должны докопаться до сути, Башмачков! Если ты, конечно, не хочешь, чтобы ты и я стали следующими. Звони своему дружку, следаку Васильеву! Если, конечно, ты не собираешься со мной расстаться. Навсегда!
– Вот это действительно серьезная угроза! – сказал Башмачков и, притянув Лину за плечи, нежно ее поцеловал.
Золотые книжечки
Владик Волков никогда не увлекался чтением. Мол, жизнь и так трудная штука, зачем же тратить время на фантазии писателей. Со своими бы проблемами разобраться! Соседи Владика по Дуделкино создавали вымышленные миры, нередко правдоподобные и увлекательные, однако сам юный мастер предпочитал фантазиям реальную жизнь и реальные деньги. Хозяева дач любили поиграть в демократию и «поговорить с народом». Другого народа, кроме дачной обслуги, писатели давно в глаза не видели, поэтому обрушивали всю свою любознательность на деревенских помощников. Владика литераторы тоже частенько доставали расспросами. Например, каждый писатель считал своим долгом спросить паренька, что он читает после работы.
– Некогда мне книжечки почитывать, работать надо! Ну, или спать, – хмыкал Владик и принимался прибивать спинку к скамейке или грести граблями с удвоенной энергией. Пацан про себя удивлялся: неужели выдумки людей, которые в жизни тяжелее авторучки ничего не поднимали, чего-то стоят? Сам Владик книги никогда не покупал, потому что не привык тратить денежки, заработанные потом и кровью, на ерунду. Томики с автографами, что постоянно дарили ему соседи по даче, пацан читал редко, если только про войну или про бандитов.
Отношения Волчка к книгам изменила случайная встреча. Он тогда учился в десятом классе. Аркашка Цветков, проживавший через дом от Владика, нарисовался на дороге со спортивной сумкой. Сосед еле тащил поклажу в руках.
– Чего это ты припер? – спросил Волчок, не скрывая любопытства.
– Да книжки всякие, – небрежно сказал Аркашка и по-пацански сплюнул на дорогу.
– Ты что, в Литинститут собрался? – Владик взглянул на дружка насмешливо, как на малахольного.
– Волчок, я что, по-твоему, на психа похож? – Аркашка заржал, как молодой конь. – Это моему папаше в свое время подфартило с изданием его «гениальных творений». Типа явился миру молодой талант, а нам как раз надо обновлять постаревший союз писателей. Мне по любому ничего подобное не светит. Нет ни таланта, ни железной задницы, чтобы часами по пишущей машинке долбить. Да и вообще… Не мужское это дело! Буду поступать на экономический. Экономика, как говорил когда-то Брежнев, должна быть экономной. Надо подтвердить делом эту мысль вождя позднего социализма, ты как считаешь? Короче, я сегодня взял у папаши членский билет Союза писателей и купил в писательской Книжной лавке вот эту макулатуру.
– Нафига? Считай, деньги выбросил.
– Ты когда-нибудь слово «маржа» слышал? – Аркашка взглянул на дружка с явным превосходством.
– Не-а.
– Короче, мастер золотые руки, стой и не падай! Маржа, а если по-простому, прибыль с этих книжек 500 процентов!
– Кто-то дает за книжки такие деньжищи? – опешил Волчок. – Они у тебя из золота, что ли?
– Без писательского билета эти книги не достать, а в Москве есть состоятельные люди, которые хотели бы их иметь в домашней библиотеке за любые деньги.
– Так ты книжный спекулянт, что ли? – догадался Волчок.
– Предпочитаю называть себя иначе – «коммерсант» или «предприниматель», – важно сообщил Аркашка. – Вот эти книги я брал «под заказ». Прикинь, у меня в Москве уже несколько постоянных покупателей есть.
– Можно посмотреть?
Владик потянулся к сумке.
– Да пожалуйста! Смотри, сколько хочешь, можешь даже потрогать.
Аркашка вытащил из сумки и разложил на скамейке книжки в разноцветных обложках. Владик с недоумением перебирал тонкие томики и медленно читал имена авторов: «Ахматова», «Гумилев», «Набоков». Аркашке стало ясно: он видит эти фамилии впервые.
– И сколько стоит, например, эта книжка? – спросил Владик, показав на Гумилева.
– Двадцать рублей.
– Ничего себе! Мне надо неделю задницу рвать, чтобы столько заработать!
–То-то и оно! Ладно, я пошел уроки делать.
Собрав книжки, Аркашка не спеша удалился.
Владик опустился на скамейку в глубоком раздумье.
Через неделю Волков опять встретил Аркашку в поселке. Волчок поначалу не узнал его. Под глазом у писательского сынка красовался огромный синяк, лицо было поцарапано, на лбу синела шишка.
– Кто это тебя так? – оторопел Волчок.
– Да московские барыги! Отобрали, суки, «Гумилева» и велели на Кузнецком больше не появляться. Типа они там сами точку держат.
– Что теперь делать будешь?
– Не знаю, – честно признался Аркашка.
– Хочешь, я стану твоей «крышей»?
– Это как?
– Буду тебя прикрывать. С гопотой договорюсь сам, не ссы. Маржа – пополам.
– Не жирно, Волчок, а? Я же книжки достаю, не ты. Двадцати процентов хватит!
– Не хочешь? Ну, как знаешь? – Владик отошел, поднял с земли молоток и принялся прибивать к забору оторванную доску.
– Ладно, я пошутил! – Аркашка подошел к Владику и тихо сказал: – Согласен!
Они стали работать в паре. Аркашка покупал дефицитные книги в Лавке писателя, Владик договаривался с книжными «жучками» и стоял на «атасе», чтобы вовремя заметить дружинников, которые в то время активно боролись с книжными спекулянтами. Покупателей находил тоже Цветков. В отличие от Владика у него было много знакомых в кругах столичной интеллигенции, страстно желавших заполучить дефицитные книги, пусть и с огромной переплатой. Пару раз, поджидая товарища, Владик полистал книжки, лежавшие в его спортивной сумке. Тексты Волчка не впечатлили. К поэзии он был с детства равнодушен, даже стихи в школе учил с трудом. «Навороченная» проза Набокова тоже его не захватила. Владик не уставал удивляться: люди тратят немалые деньги и время на книжки малоизвестных авторов, хотя могли бы купить что-нибудь стоящее, допустим, «фирменные» американские джинсы с переплатой.
Весной приятели закончили школу, и Аркадий при помощи связей отца поступил в Плешку (Академию народного хозяйства имени Плеханова). Там учились продвинутые дети торговой элиты. Их родители сколотили в советской торговле тайные капиталы и не жалели чадам денег на книжки – лишь бы те в люди выбились и в приличную компанию попали. Владик тем временем отслужил два года в армии и стал задумываться о том, что делать дальше. Бабушка с дедушкой уже умерли, впрочем, и прежде от их крошечной пенсии толку было мало. Учиться дальше не хотелось, да и не было возможности. Надо было думать, где работать и чем зарабатывать. Вкалывать «от и до» на заводе, где задерживают неделями зарплату? Глупая идея. Стать в «Дуделкино» мастером на все руки и в конце концов спиться – перспектива не лучше. Всю жизнь спекулировать книгами – тоже не сахар.
Тем временем Перестройка закончилась, грянул 1991 год. Был объявлен свободный рынок. Книги перестали быть дефицитом, спекуляция потеряла смысл. В продаже появилось все, и это «все» теперь стоило дорого. Единственным дефицитом стали деньги.
Волков быстро понял, что в наступившей эпохе деньги значат намного больше, чем прежде. В советское время многое можно было раздобыть буквально за копейки: билеты в театр и кино, чтобы сводить туда девушку, шампанское и торт «Птичье молоко», чтобы привести ту же девушку домой. При некотором везении можно было дешево купить импортную тряпку, когда ее вдруг «выбросят» в универмаге или, если удастся, выпросить талон на «закрытую распродажу» у секретаря Союза писателей…
В наступившую эпоху без денег было не выжить. Цены взлетели буквально на все, особенно на продукты. То тут, то там появлялись платные услуги. Постепенно менялись приоритеты. Секретари Союза писателей, прежде солидные, обеспеченные и уважаемые люди, в одночасье стали никем. Что уж говорить об обычных литераторах? Совсем недавно их печатали, платили хорошие гонорары, приглашали на работу в толстые журналы и в издательства, и вдруг… Западники и почвенники, прежде враждовавшие насмерть, внезапно оказались в одном положении, причем весьма незавидном. Жизнь писателей разделилась на «до» и «после» 1991 года – как для дворян в 1917 году. Прежде литературные «тяжеловесы» жили – не тужили. Государство неплохо оплачивало лояльность «классово близких» деятелей литературы и искусства, награждало их премиями и медалями, выделяло недорогие путевки в дома творчества. Теперь же сочинения в духе социалистического реализма стали никому не нужны. Над прежними кумирами насмехались юные и наглые критики. Литературные журналы постепенно разорились и закрылись, а те, что еще работали, перестали платить гонорары, предлагая писателям печататься «за славу». Впрочем, в книжных издательствах с гонорарами тоже стало туго. В прессе стали появляться предложения напечатать любую книгу за деньги заказчика. В общем, как говорится, концепция поменялась. Литература потеряла свой прежний сакральный смысл. Бессмысленно стало бороться за читателей, которые теперь могли издать на коммерческой основе любые свои творения и почувствовать себя настоящими писателями. Платить «за слова» публика больше не желала. У мастеров литературы остался единственный выход: сдать свои городские квартиры в аренду и окончательно переселиться на дачу. Впрочем, эти дачи, прежде такие престижные и желанные, теперь выглядели довольно убого по сравнению с новыми коттеджами, которые, как грибы, вырастали в ближнем Подмосковье.
Владик, как настоящий Волчок, первым учуял ветер перемен и объявил другу Аркашке: настал час прощания с книгами. Жизнь с детства приучила его быть гибким и быстро перестраиваться. Он помнил слова деда: когда закрывается одна дверь, тут же открываются множество других. Пришла пора действовать. Волчок потолковал с одними, с другими соседями, выпил водки с бывшими писательскими детьми, не слишком вписавшимися в новую жизнь, и понял: деньги теперь делаются буквально из воздуха. Главное, поймать за хвост удачу. Как учил его когда-то тот же дед: кто не успел – тот опоздал.
Жизнь менялась стремительно. Мэр Юрий Лужков разрешил в столице точечную застройку. Типа где он бросит кепку, там и дому быть. Повсюду стали вырастать многоэтажные башни, увеличивая и без того плотную застройку столичных районов. Владик услышал, что деньги в строительстве крутятся немалые, а главное – делаются быстро. Словом, эта идея «зашла», как стали говорить позднее, ему в голову.
Чтобы войти в девелоперский бизнес на правах соучредителя, требовалась немалая сумма. Владик без жалости и сантиментов продал родовое гнездо – домик в Дуделкино – и снял комнатуху в Москве. Ну, а дальше все стремительно закрутилось, да и сам Волчок принялся крутиться, как волчок. Купил участок земли, продал его под застройку, взял кредит и снова купил… Выполнение одних задач тянуло за собой другие. Владик еще в юности намертво усвоил наказ старого книжного барыги: в бизнесе, как на велике: не будешь крутить педали – шлепнешься в грязь. Вот он и крутил воображаемые педали без передышки. Для начала Волков построил бизнес-центр под сдачу в аренду, потом вырыл котлован под элитный дом, затем построил поселок таунхаусов в ближнем Подмосковье. Народ приезжал в Москву учиться и работать, и квартиры в домах Владислава Волкова раскупались, как горячие пирожки.
Владик быстро сообразил, что девелоперский бизнес – один из самых нервных и опасных. Зато он приносит драйв и огромные барыши. Как-то Волков зарвался и дважды продал одни и те же квартиры в многоквартирном доме. Надеялся, что потом как-нибудь «порешает вопрос». Например, заселит «двойников» в следующую высотку. Как назло, банк, давший ему кредит, разорился, достроить вторую многоэтажную махину не получилось. Обманутые вкладчики начали перекрывать автотрассы и маршировать под окнами префектуры, причем с обидными для Волкова плакатами. История попала в СМИ аккурат перед выборами, и на Волкова завели уголовное дело. Откупиться сразу Владислав Петрович не смог, как ни старался. Пришлось полтора года посидеть в местах не столь отдаленных, пока наконец адвокаты не вытащили его по амнистии.
На свободе Волкова ждали денежки, спрятанные в надежном месте. Прежние связи в мэрии и в префектуре тоже никуда не делись, все чиновники, с которыми можно было «порешать вопросы», оказались в своих креслах. Девелоперский бизнес в столице шел в гору. Внутри Садового кольца поднимались элитные высотки, за МКАДом застраивались новые районы, жилые кварталы вырастали на прежних полях и пустырях, как грибы. Вскоре после выхода на свободу Волков вступил в союз девелоперов и поселился в родных местах – коттеджном поселке, расположенном неподалеку от Дуделкино.