– Как же ты мне надоел, лысый черт. Повыдергивать бы из твоей бородки все волосишки и связать их в кисточки для твоих шедевральных извержений. Обломать бы о твою голову пару десятков муштабелей, капризная твоя душонка.

Художник, высокий, худой и невероятно холеный француз средних лет, сидел в глубоком кресле и выпускал зловонный сигаретный дым струями, достойными видавшего виды отечественного грузовика. Обидные слова Маргариты Петровны он не понимал и внимание на нее не обращал вовсе. Впрочем, она могла поспорить, что этот человек не проявит негодования или малейшего удивления, даже если услышит подобное в свой адрес на родном языке.

В первый же день своего пребывания в городе француз надел вялую удрученную мину, хоть для недовольства собою и окружающими у него не было совершенно никаких видимых причин: каждый день в зал государственного музея современных искусств тянулись нескончаемые вереницы поклонников творчества прославленного мастера, экспозиция произвела настоящий фурор. Журналисты просили интервью, коллекционеры справлялись о ценах на самые приметные картины. Казалось бы, должен прыгать от счастья на своих длинных провансальских ножках, а не киснуть, будто в кровь ему впрыснули армию молочнокислых бактерий.

– А он у вас всегда такой? – спросила однажды Маргарита Петровна у кого-то из свиты художника.

– Нет-нет, такой быть не всегда, – ответил «верноподданный» с акцентом. – Он вошел в кризис, понимаете? Полгод ничего не писать.

– Ооо, какой ужас! – притворно посочувствовала Маргарита Петровна.

Понять страдания великого Джозу Миро она не могла. Ну в самом деле, как не стыдно мучить себя и других, когда щедроты сыплются на тебя с неба бесконечным золотым дождем. Джозу происходил из благополучной состоятельной семьи, был наделен исключительным талантом и фактически стал основоположником собственного направления в живописи. Ему едва перевалило за сорок, а тысячи молодых художников во всем мире уже подражают его стилю. Прекрати он писать вовсе – и тогда печалиться будет не о чем: славы и почета хватит на самый долгий человеческий век. Да что там – человеческий. В истории этот зазнайка-меланхолик, наверняка, останется надолго.

Сама Маргарита Петровна Пряник, главный хранитель музея современных искусств, была отвратительно несчастной. Вопреки твердой уверенности детской песенки в том, что путь яхты непременно зависит от ее названия, жизнь этой женщины была совсем не сладкой. Судьба чаще щелкала кнутом, приберегая пряники для других, помиловиднее. Дело в том, что Маргарита имела одну яркую непривлекательную для обывательского взгляда особенность: огромные бесформенные веснушки покрывали все ее длинное худое лицо. Даже лоб и подбородок. Это были вовсе не милые рыжие крапинки, обладательницы которых часто похожи на нежный и редкий вид орхидеи, а крупные пятна светло-коричневого цвета. Из-за них кожа напоминала скорлупу перепелиного яйца. С самого детства она старалась укрыть эту досадную черту от посторонних взглядов – носила длинную челку, закрывавшую половину лица, частенько одевала очки без диоптрий в самой толстой оправе, какую могла найти, или же вовсе обвязывалась шарфами так, что наружу торчал один нос.

Несколько раз мама, Анна Степановна, предпринимала попытки спасти положение: вооружившись тональным кремом «Балет», она покрывала лицо Риты несколькими слоями сметанообразного вещества. В конце процедуры девочка превращалась в актрису театра «Кабуки». Потом обе они долго стояли у зеркала, решая, как хуже – с веснушками или с «Балетом». В итоге тональный крем смывался, а челка водружалась на прежнее место.

Чрезвычайно высокий рост Маргариты, обычно наделяющий девушек характеристикой «видная», только усугублял положение, потому что «видевшие» ее сразу же превращались в «глазеющих». Друзей и, уж тем более, ухажеров у Риты никогда не было. Ее стеснительность отталкивала тех, кто был не прочь пообщаться, и притягивала любителей поиздеваться. Единственными спутниками по жизни, кроме мамы, стали книги. Поэтому к тридцати годам Маргарита Петровна была невероятно эрудирована и бесконечно одинока. Достанься ей хоть десятая доля той удачи, которую имел этот Джозу Миро, уж она никогда не стала бы унывать и жаловаться. Радовало одно: на работе Маргарита Петровна была на хорошем счету. Можно сказать, незаменимый сотрудник, специалист, известный на всю область и даже за ее пределами.

Нужно же было явиться этому французу и портить ей жизнь! Теперь его недовольство и выходки перед прессой списывались на ее «неумение общаться с людьми искусства».

– Видимо, вы не учли пожелания господина Джозу при организации экспозиции, – заявил генеральный директор.

– Я тут ни при чем. У него творческий кризис, понимаете?

Но с Творческим Кризисом директор был не знаком, стимулирующие ему не выплачивал и размер оклада не назначал. Потому предпочел винить вполне знакомую Маргариту Петровну.

– Гляди, еще с работы из-за тебя попрут, – продолжала разговаривать с французом Маргарита Петровна. Оба они ждали прихода переводчика для обсуждения прощального торжества. – Сам, небось, не знаешь, что такое работа. Сплошное наитие у тебя.

Художник тускло глянул на нее и выпустил новый поток дыма. На его бритой голове светились отблески розового майского заката.

– В оригинальности тебе, конечно, не откажешь. Но, признаюсь честно: критики все же сильно преувеличивают силу твоего таланта.

Дым попал в горло, и Маргарита Петровна сильно закашлялась.

– Фу-ты, черт. Накурил, хоть топор вешай.

Она раздраженно встала и пододвинула стул к высокому арочному окну. Чтобы открыть его, следовало разуться и взобраться на подоконник. Делать это при знаменитом французе не хотелось, но дышать в комнате было совершенно нечем.

Поборов неловкость, Маргарита Петровна отстегнула ремешки на босоножках и в два шага оказалась на подоконнике. Массивная рама подалась легко, и в комнату моментально ворвался теплый поток весеннего ветра. Обогнув тонкую талию Маргариты, он вдруг схватился невидимыми руками за подол широкой ситцевой юбки и вздернул ее вверх, оголив длинные стройные Маргаритины ноги до самого исподнего.

Она быстро схватила юбку и дернула ее вниз, невольно, но значительно углубив декольте и застыла на месте. Мысль о том, что нужно повернуться к французу и слезть с подоконника, причиняла почти физическую боль. Хоть бы он не заметил этого досадного инцидента! Хоть бы туман от сигаретного дыма закрыл от его глаз это незначительное, но такое обидное происшествие!

Помедлив несколько секунд, она резко выдохнула и повернулась. Художник больше не сидел на прежнем месте, но стоял посреди комнаты. В облике его произошла разительная перемена. Прежде сутулая спина выпрямилась, глаза горели, а губы расплылись в загадочной мечтательной улыбке.

Маргарита Петровна испугалась и поскорее сползла с подоконника. Она хотела выскользнуть из комнаты и пуститься на поиски переводчика, но художник жестом остановил ее. Потом подошел ближе, все с тем же одурманенным видом, и, недолго думая, вцепился длинными пальцами в подол ситцевой юбки.

Тут-то она не выдержала, рванулась и, как была, босиком, побежала прочь из комнаты.

Через полгода в одном из парижских музеев выставили полотно «Les jambes de Rita» – «Ноги Риты». Картину сразу же нарекли лучшей работой великого художника Джозу Миро. Историю создания шедевра, однако, публика узнает гораздо позже из автобиографической книги последней жены художника Маргариты Миро с шутливым названием «Сквозняк перемен».

Дача с собачкой

Метель поземкою крошится

На скатерти летних снов.

Ах, как же в отпуск мне хочется.

В отпуск моих грехов.

Даже в моменты самого жестокого уныния, когда смутные предчувствия и беспочвенные страхи глядели на меня из темного угла комнаты, словно злобная сморщенная кикимора, я и представить себе не могла, что долгожданный отпуск в Ялте, полный любви и надежд, завершится ТАКИМ кошмаром. Я стояла на чердаке чужого дома, растерянная и совершенно голая, а сердце мое кричало, как скрипки в незабвенной «Грозе» Вивальди. Еще мгновение, дверь на чердак распахнется и…

Город кипарисов и увитых виноградом двориков встретил меня теплым дождем. После нескольких часов полета, а затем – утомительной дороги в почти герметичной консервной банке автобуса, пасмурное небо стало приветственным даром южных широт. Едва только двери «жестянки» распахнулись, я выскочила в пузырящуюся реку на тротуаре и подставила лицо под колкие водяные стрелы.

«Вы – узники металлопластиковых острогов, – думала я победно о своих сотрудниках, надоевших мне хуже редьки, приправленной соусом Табаско, – сидите в душных кабинетах, а я – в Ялте! Как жаль, что вы, порабощенные дресс-кодом, не видите сейчас меня, мокрую, в шлепках и ядовито-зеленом сарафане. Кто-нибудь из вас сразу же позвонил бы в отдел маркетинга и рассказал моему бывшему, как мне хорошо, чтобы ему было плохо!»

Сквозь закрытые веки я почувствовала, что небо резко почернело, открыла глаза и увидела над собой купол огромного зонта, а под куполом – смуглого молодого мужчину.

– Вы отдыхать приехали или болеть? – поинтересовался он серьезным «бабушкиным» тоном, но сразу же разоблачил себя веселым блестящим взглядом.

– В таком месте и болеть – отдых, – ответила я и снова выступила под дождь.

– Глупости. Болеть летом в Ялте гораздо хуже. Потому что обидно.

Купол снова водрузился над моей головой.

– Я – Виктор, и мы с зонтом намерены проводить вас с сумкой до места назначения.

– Так вы таксист! – догадалась я, удивляясь, какими галантными стали калымщики в условиях жесткой конкуренции.

– Нет. Но можно вызвать такси.

Он достал из нагрудного кармана телефон, и тут я обратила внимание, что одет он очень дорого и со вкусом. Прямо как мой любимый телегерой мистер Риз, только без пиджака. Я насторожилась: зачем это такому статному дяденьке понадобилось меня провожать? Меня – в шлепках и ядовито-зеленом сарафане?

– Тут недалеко! – взвизгнула я от страха. – Можно пешком.

Шли долго. Сначала вниз, потом вверх, и снова вниз. Дождь давно закончился, но Мистер Виктор (так я называла его про себя) продолжал тащить мою сумку.

– Может, все-таки, взять такси? – стыдливо предложила я на третьем километре пути.

– Не стоит. Ваш гостевой дом уже рядом.

Мой симпатичный носильщик в рубашке от Armani старался не показывать своей усталости, возможно, сожаления о том, что ввязался в эту авантюру. Он весело болтал о городе, о любимой собаке Эльзе и о том, что накануне вечером проводил жену в деловую командировку на три недели…

Жену? Ну конечно, жену. Покажите мне мужчину, у которого есть идеально выглаженная рубашка от Armani, и нет жены.

Когда у калитки гостевого дома Виктор предложил «сходить куда-нибудь вечером», я ответила вопросительным взглядом.

– По-дружески, – сообщил он и крепко пожал мою руку широкой ладонью, горячей от тяжести сумки.

«По-дружески» мы провели вместе два дня: ездили на экскурсию, катались на катере, обедали в ресторане. А на третий день дружба закончилась, и началось все то, о чем каждый день перед сном мечтает разведенная женщина под тридцать вроде меня. Сам Виктор был из Симферополя, дачу в Ялте они с женой купили недавно, потому он особенно не скрывался от людских глаз. Уже на второй неделе знакомства он произнес те самые долгожданные слова:

– Я все брошу и уеду в Москву за тобой.

Не скажу, чтобы я не чувствовала уколы совести за семью, которая рушилась по моей вине. Но долгое одиночество, скажу я вам, – отличная анестезия от подобных инъекций.

Прощальный ужин Виктор устроил у себя на даче (до этого мы встречались в моей комнатке, на всякий случай, ведь у Виктора была не только жена, но и теща). Мы как раз пили Мускат и обсуждали, как станем жить в Москве, когда зазвонил телефон.

– Витюня, ты на даче, что ли? – услышала звонкий женский голос.

– Да, – с трудом согласился Виктор.

– Я прилетела раньше. Едем к тебе с ребятами праздновать Алешкин день рождения!

Повесив трубку, Мистер Виктор посмотрел на меня так, что я сразу поняла: ни в какую Москву он за мной не едет.

– Кто такой Алешка? – зачем-то спросила я, голос блестел от слез.

– Партнер. По бизнесу.

Молча я взяла свой глупый зеленый клатч и пошла к двери, как вдруг путь мне преградила невесть откуда взявшаяся немецкая овчарка. В доме мы провели не меньше часа, но животное до сих пор не показывалось, и это очень настораживало.

– Пусти меня, пожалуйста, – попросила я так, будто передо мной стоял человек.

В ответ мохнатый привратник оскалился, четко обозначив свои намерения.

– Эльза, фу! Пшла вон! – рявкнул Виктор, но домашнее чудовище ответило ему еще более ожесточенным оскалом.

– Это не твоя собака, а твоей жены? – спросила я, отступая на безопасное расстояние.

– Да, – признался Виктор, белея от испуга.

– Ты знал, что ее учили не выпускать чужих из дома?

– Нет.

В течение следующего часа я пыталась ретироваться через все окна первого, а потом и второго этажа, но блюститель хозяйской чести оказывался на месте моего приземления еще до того, как я закидывала ногу на подоконник.

– Что нам делать? Что делать? – истерично кричал Виктор, и я понимала, что не только собака принадлежит его жене. Он весь съежился и теперь походил скорее на Мистера Бина, чем на Мистера Риза.

Когда ворота усадьбы со скрипом распахнулись, и луч фар чиркнул по стене гостиной, Виктор потащил меня вверх по лестнице, затолкал на пыльный чердак и плотно закрыл дверь.

– Сиди тихо, – прошипел он в щель косяка.

Некоторое время я не слышала ничего, кроме биения собственного сердца и внутреннего голоса, оскорблявшего меня нехорошими словами за все причиненные себе страдания.

Внезапно о дверь снаружи ударилось что-то тяжелое, а затем последовал низкий страшный лай.

– Витя, что там на чердаке? – прозвучал совсем рядом уже знакомый женский голос. – Эльза беспокоится. Я посмотрю.

– Не ходи! – вступил голос Виктора. – Вдруг в дом кто-то забрался, я на всякий случай пойду возьму что-нибудь.

Мне стало душно так, будто чердак превратился в сауну. Кто-то забрался? Ну держись, стервец! В пять секунд я скинула с себя сарафан и нижнее белье, затолкала все в клатч и вышвырнула вздувшуюся сумочку из чердачной форточки с такой силой, что нехитрое мое обмундирование улетело через ограду в соседский двор. Если чужая одетая женщина в твоем доме может оказаться воровкой, то присутствие голой, наверняка, не потребует никаких объяснений.

Еще мгновение, дверь распахнулась, и я предстала во всей красе перед своими нежеланными зрителями. Жена – маленькая круглая дамочка с ярко-рыжими волосами – обвела меня с головы до пят одуревшим взглядом и вдруг бросилась на Виктора с криком ненависти, нанося маленькими кулачками тяжелые удары по предательской голове. Собака тут же вцепилась в его ногу, желая помочь хозяйке.

Я же, не теряя ни секунды, бросилась вниз по лестнице. В тот момент я даже забыла, что скачу через ступеньки нагишом. Так и помчалась бы на улицу, не окажись в гостиной трое мужчин. Увидев меня, они застыли с глупыми улыбками, но тут один из них стянул с себя футболку и бросил мне.

– Спасибо, Алеша! – проговорила я, задыхаясь, нырнула в футболку выскочила во двор, перелезла через ворота и побежала по темным улицам, не останавливаясь до самого своего гостевого дома.

Тем же вечером я, на всякий случай, уехала из Ялты, хоть до возвращения в Москву оставалось еще два дня. Их я провела в Евпатории. Купалась, разъезжала на трамваях. И позвонила своему бывшему. Сказал, что встретит меня в аэропорту. Может, подарить ему футболку? Жалко выбрасывать. Она от Dolce & Gabbana. Совсем новая.

Склеп

– Сколько ты вбухал в это дело? В общей сложности?

– Около трехсот тысяч.

Алексей Степанович громко присвистнул, с укоризной глядя на Кирилла. Тот с раздражением махнул левой рукой, мол, сам знаю, что идиот, не сыпь соль на долговые расписки.

– Коньяку хочешь?

– Хочу.

– А ты, Ник?

– Я всегда.

Алексей Степанович с видимым усилием извлек тучное тело из вращающегося кресла и, переваливаясь словно крупный сытый медведь, прошел к шкафчику со стеклянным баром. Его безудержная любовь к сладкому и жирному в последние два года стала на лицо. А также на живот, ягодицы и прочие массивные части тела, которые Морин теперь носил с трудом.

Разлив по трем коньячным бокалам темно-янтарное содержимое миниатюрной бутылочки, он осторожно подал выпивку приятелям.

– Сколько ты сейчас должен?

Прежде, чем ответить, Кирилл щедро отхлебнул из бокала. За один последний месяц он, казалось, постарел лет на десять. Виски припорошила первая седина, а вокруг рта пролегли глубокие морщины, от чего его худое бледное лицо оставалось угрюмым, даже когда он улыбался.

– Восемьдесят тысяч.

– Мне столько за всю жизнь не заработать, – уныло покачал головой Ник. Из всех знакомых и коллег Зотова только Алексей и Кирилл – старые университетские товарищи – знали, что за модной американизированной кличкой скрывалось вовсе не популярное имя Николай, а весьма редкое, можно сказать, экзотическое русское «Никифор». Зотов с детства стыдился своего неординарного имени и представлялся Ником.

– И когда истекает срок?

– Через неделю.

– Ну, предположим, тысяч тридцать я тебе займу. У меня сейчас больше и нет, все остальное в товаре. А где возьмешь остальное?

– Почку продам, – съязвил Кирилл.

– Э, брат, за пятьдесят штук придётся обе продавать.

– Вот и отлично. Все проблемы сразу закончатся.

Последняя фраза была произнесена с такой серьезностью, что Алексей и Никифор переглянулись с беспокойством. Не подумывает ли горе-предприниматель и впрямь наложить на себя руки?

Два года назад в офис небольшой фирмы Кирилла Задорожного пришел гениальный программист с разработкой сетевой компьютерной игры. Кирилл долго взвешивал все за и против, но в итоге не сумел устоять перед перспективой многомиллионных заработков. К тому же, по мнению экспертов, проект казался беспроигрышным вариантом. Кирилл собрал все имевшиеся сбережения и вложил в дело. Через полтора года шестизначная сумма иссякла, и ему пришлось искать инвестиций извне. На тот момент он еще не сомневался в успехе предприятия, так как его фирма уже вела переговоры с крупным зарубежным инвестором. Но заключить договор не удалось, а сроки по возвращению долга поджимали.

– Может быть, в ближайшее время спонсор все-таки найдется, – предположил Ник и взволнованно потер начинающую лысеть голову.

– Слушайте, совсем забыл рассказать, – начал Морин, пытаясь переменить тему. – Тут такое дело, помните Витьку Хлявича?

– Твой кореш по боулингу?

– Именно. Так вот, последние пару месяцев он пропал из виду. Звоню, говорит – болеет. Вчера вечером встречаю его в боулинге, как всегда, с тройкой шлюх. Он на баб очень слаб. Казанова недоделанный, – Алексей почесал уже полностью сформировавшийся второй подбородок. – Заквасили мы хорошо, он и стал болтать. Мол два месяца не появлялся, лечился в какой-то крутой клинике. После амурной болезни потерял мужскую силу.

– Жаль, что ее нельзя продать тысяч за восемьдесят, – вздохнул Кирилл. Приятели хихикнули.

– Так вот, говорит, у каких врачей только не побывал, бабла выкинул – просто караул. Дохлый номер. А тут на днях какой-то товарищ присоветовал ему обраться к одной бабке.

– Опять ты со своим сверхъестественным бредом, Леха, – Кирилл скептически сощурился и допил коньяк.

– Да подожди ты. Бабка эта живет тут недалеко, в Укромном. Он к ней, значит, приехал, говорит, даже перепугался малеха. У бабки глаза красные, прикинь?

– Альбиноска что ли?

– Ну, вроде того. Она ему сказала, что где-то в Пустошевском лесу есть склеп.

– Леша, может, напишешь рассказ в детский журнал?

– Не перебивай, – Морин увлекся и явно верил в то, что рассказывал. – В общем, нужно прийти к этому склепу, зайти в него и произнести свое желание вслух. Но так, чтобы никто не слышал.

Никифор вдруг прыснул со смеху.

– Ты чего?

– Представляешь, стоит Витек посреди гробов и говорит: «Хочу, чтобы мой хрен стоял! Трах-тибидох-тибидох!» – еле выговорил он, продолжая тихо конвульсивно смеяться. – А угадайте, откуда он вырвал три волоска, чтобы магия заработала?

– Ты вот ржешь, а у него в тот же день встал, понял? Он ни хрена не верил, а вечером ни с того ни с сего все в норму пришло, – горячо протестовал Морин.

– И с чего ты вдруг об этом сейчас вспомнил? – спросил Кирилл, ни разу не улыбнувшийся шуткам Ника.

– Чего? – Морин на несколько секунд погрузился в свои мысли. – Думаю, может, мне тоже съездить?

– У тебя, видно, шоколадные конфеты в желудке забродили. Ты теперь, как лось, который наелся прелых листьев и одурел.

Кирилл резко встал. Он сильно похудел за последние дни и костюм буквально висел на нем.

– Ладно, мужики. Страдайте фигней дальше без меня. Я поехал домой.

Задорожный пожал руки обоим приятелям и вышел из кабинета, опустив голову.

– Может с ним поехать? – предложил Никифор.

– Не надо. Видишь, ему сейчас все на нервы действует. Пусть сам побудет. А ты что, помирился со своей змеей?

– Не-а, – Ник встал с дивана, на котором полулежал все это время. – Я еще себе налью? – он указал на булку с остатками коньяка.

– Валяй.

– Завтра пойду составлять заявление на развод.

– Да ты что, Никифор, это уже третий раз!

– Не называй меня Никифор!

– Да хоть Никодим. Все ты никак не остановишься.

– Все было бы по-другому, если бы Аленка тогда за меня пошла, – мечтательно заключил Ник.

– Ладно, кончай ныть. Мне еще поработать надо, так что, проваливай. Приходи вечером в «Капитаны». Угощаю.

– Хорошо.

– В девять за нашим столиком.

На том приятели и распрощались.

В разогретом летним зноем Пустошевском лесу пахло хвоей. Алексею пришлось пройти не меньше километра, прежде чем в просвете между деревьями показался невысокий холм. Именно его и искал тучный путник. Дорогой светло-бежевый костюм странно и нелепо выделялся на фоне лесного пейзажа. Будто в огромное блюдо с салатом из зеленых и желтых овощей случайно упал круглый вареный пельмень. На полпути Алексей засомневался в целесообразности предпринимаемого путешествия. Пожалуй, его друзья правы, и он – просто легковерный дурак. Но отступать Морин не привык. Иначе не добился бы всего того, что имел. Начал топить конкурента – топи до конца, чтобы из илистого дна только голова торчала. Открыл коробку конфет – не останавливайся!

У самого подножия пригорка пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Мысль о том, что теперь предстоит вскарабкаться на самую вершину вместе со всеми ста двадцатью килограммами, причиняла почти физическую боль. Но наверху, метрах в пятидесяти, виднелось темное невысокое строение, а это доказывало, что Хлявич не соврал.

Алексей двинулся вперед. Непонятно почему, его вдруг наполнил жгучий суеверный страх. Что-то подобное чувствует ребенок, проснувшийся посреди ночи в своей комнате. Осторожно выглядывая из-за краешка одеяла, он напряженно таращится в темноту, пытаясь обнаружить присутствие чего-то неведомого. Густая черная пустота пугает, но перестать всматриваться он не может. Что-то в ней нестерпимо манит и будто шепчет: «Я здесь… я здесь… Еще секунда – и ты меня увидишь…»

Приземистое круглое здание склепа было весьма странным. Массивные стены, выложенные серым камнем разной величины, наверху оканчивались чем-то вроде зубцов. Если бы увеличить его раз в пятнадцать, он вполне сошел бы за небольшой романский замок или крепостное укрепление. Несколько крошечных окошек вверху походили на бойницы. В диаметре мини-крепость достигала не более семи метров. В высоту – около двух с небольшим. Деревянная ветхая дверь была слегка приоткрыта, будто приглашая в сырой полумрак.

У самого порога Алексею почему-то вздумалось перекреститься. Он сложил три пальца так, как складывал обычно, чтобы присолить бифштекс, поднес их ко лбу и понял, что не знает, как сделать это правильно: справа налево, или слева направо. Он опустил руку и зачем-то слегка поклонился. Затем ступил внутрь.

Гробов, о присутствии которых зубоскалил Никифор, здесь не оказалось. От них остались только каменные постаменты, выстроенные по периметру таким образом, что образовывали крест. В центре крестообразной фигуры находилась каменная подставка, на которой, по-видимому, когда-то стояла статуя. Осколки ее основания густо заросли мхом.

Запах сырости был так силен, что у Алексея закружилась голова, а к горлу подступила тошнота. Еще ни разу в жизни он не терял сознания, но сейчас, казалось, был близок к тому, чтобы рухнуть без чувств на поросший плесенью каменный пол. Стараясь не терять самообладание, он прошел между постаментами и положил обе руки на подставку, как рекомендовала бабка-альбиноска Виктору. На мгновенье ему почудилось, что подставка слегка подалась под весом его рук, будто была мягкая и издала еле слышный протяжный свист. Но Алексей мысленно убедил себя, что такого быть не могло, просто разыгралось воображение. Не удивительно, после прогулки под палящим солнцем. Он вытянулся, облизал высохшие губы и громко произнес свое желание.

В просторном зале ночного клуба находилось не более двух дюжин посетителей, но в воздухе уже летали равные клочья сигаретного дыма. Трезвые, по причине раннего времени, клиенты сидели за столиками и сверкали белками глаз в сторону сцены, на которой извивалась вокруг шеста аппетитная мулатка. Девушка плавно приседала и по-лягушачьи разводила накачанные ноги в сторону лысоватого невысокого мужчины, который, сидя перед самой сценой, внимал каждому движению соблазнительного тела.

– Ник!

Мужчина медленно и неохотно отвел взгляд от стриптизерши. За его столик подсел худощавый парень, одетый в плотно облегающую бордовую футболку с птичкой Найк на груди и синие джинсы.

– Чем могу помочь? – угрюмо спросил он незнакомца.

– Ник, это я, не узнаешь?

Голос новоприбывшего, действительно, о ком-то напоминал Никифору, но видел он его точно впервые.

– Простите. Думаю, вы меня с кем-то путаете.

Новоприбывший резко нагнулся вперед и в его глазах появился странный болезненный азарт. Он начал быстро и четко говорить.

– Никифор Зотов, сорок один год, выпускник политехнического университета. Всю жизнь страдает от неразделенной любви к однокурснице Алене Савиной. Разведен два раза, скоро будет три. В семнадцать лет, напившись, имел гомосексуальный контакт. Первый и единственный… Ну, я точно, конечно, не знаю, но надеюсь, что единственный.

Мужчина довольно оскалился и облокотился на спинку стула с победным видом. Никифор побледнел до такой степени, что его лицо засветилось под лучами ультрафиолетовой лампы.

– Послушай, ты! – начал он, скрежеща зубами, на скулах заходили желваки. – Я не знаю, откуда тебе все это известно и что тебе от меня нужно…

– Да успокойся ты!

Мужчина встал и быстро пересел ближе к Никифору.

– Это же я, Алексей Морин. Неужели ты меня не узнаешь? Вот, смотри.

Он приподнял рукав футболки, под которым оказалась крупная татуировка, изображавшая рокера, поднявшего на дыбы гоночный мотоцикл. Наколка точь-в-точь походила на ту, что Алексей сделал себе еще в студенческие годы, когда увлекался мотоциклами. Увидев знакомое изображение, Никифор только сейчас понял, что незнакомец, действительно, очень похож на его приятеля Алексея Морина.

– Мужик, я ни хрена не понимаю, кто ты такой и откуда взялся, но ты, как минимум, одна третья, если не четвертая от Алексея.

– Ник, ты помнишь, мы сегодня говорили про склеп? Так вот, я поехал туда сразу после того, как вы с Кирюхой ушли. Теперь понимаешь?

Никифор часто моргал, не отрывая взгляд от собеседника.

– Сколько у меня в квартире диванов?

– Три. Два в доме и один на балконе. Тот, что на балконе, родительский, на нем тебя сделали.

– Как звали мою любимую кошку?

– Марья. Сам ты звал ее Задротой из-за облезлой шкуры и трусливого нрава.

– Чем я болею? – не унимался Никифор, отказываясь верить в реальность происходящего.

– Остеохондроз и геморрой.

Некоторое время оба собеседника молчали.

– Убедился?

– Как это произошло? Как такое могло произойти?

– Знаешь что, давай сейчас поедем к Кириллу и я все расскажу.

Приятели сидели на диване и не отрываясь следили за «утонченным» Алексеем, который воодушевленно ходил по комнате.

– Никому, кроме вас двоих, я не показывался. Позвонил управляющему и сказал, что уезжаю на два месяца в санаторий. Контролировать дела буду удаленно. Когда вернусь, скажу, что прошел особый курс терапии для похудения где-нибудь в Тибете.

– Леха, как это случилось?

– Сколько раз я вам буду рассказывать одно и то же, – Алексей делал вид, что нервничает, но на самом деле, явно наслаждался каждым движением своего нового стройного жилистого тела. – Я сам не знаю. Произнес желание вслух, сильно затошнило, упал в обморок. Очухался – а шмотье на мне висит. Вы бы видели, как я в нем обратно возвращался. И продавщички в магазине одежды так удивленно на меня смотрели!

Алексей громко и радостно рассмеялся.

– А на хрена тебе это? – спросил Кирилл, угрюмо глядя на товарища.

– Ты что, гонишь, что ли? Я же в последние несколько месяцев член свой только с зеркальцем видел! Тебе легко говорить, ты всегда – кожа да кости. Сытый голодного не поймет.

– Это уж точно! – злорадно хмыкнул Кирилл. – В нашем случае, голодный сытого. Ничего, через полгода опять нажрешь центнер. Ты же питаешься, как поросенок.

– А он тогда снова туда пойдет, да, Леха? – ободрил Никифор.

– Нет. Бабка Витьку сказала, что можно только один раз. Если попросишь еще чего, то накликаешь страшную беду.

– А с первого раза не накликаешь?

– Кирилл, ты задолбал своей чернухой. Настало время веселиться. Давайте сейчас опять в клуб, а утром проводите меня в Турцию. Вспомним молодость, а?

Молодость вспоминали до состояния почти полного забытья. Музыка, женщины, выпивка – все слилось в один крепкий коктейль, пролитый на гладкую беспечную поверхность праздничного стола.

Из раскрытого окна в комнату врывался беспокойный прохладный ветер. Он вздымал жесткую от пыли тюль, покачивал люстру, еле слышно гудел в щелях дверей, ведущих в коридор. Старые выцветшие обои в сизых вечерних сумерках походили на облупленную изгородь древнего особняка.

В дверь позвонили. Никифор, дремавший в кресле у балконной двери, очнулся. Под ногами валялся пустой коньячный бокал. Запахнув полы серо–синего махрового халата и включив свет, он прошел в прихожую и открыл дверь.